Текст книги "Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок"
Автор книги: Валерий Тихомиров
Соавторы: Сергей Гуреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Глава 19
…ЗАВЯЛИ ПОМИДОРЫ
Ночь выдалась беспокойной. Откуда ни возьмись на Альберта Степановича напали эротические сновидения. Алик проснулся возбужденным. Впрочем, он всегда таким просыпался. Правда, на этот раз причина имела определенную форму, большой размер и помещалась в короткое, но емкое слово из четырех букв – «ЛЮДА». Вставать он не торопился, наслаждаясь каждой минутой этого удивительного дня. Дня, к которому Алик с мамой шли почти сорок лет. Сегодня все случится! Сегодня он признается ЕЙ, и она не сможет отказать. Она, ранимая и тонкая, раскроет его душу сильными руками, как любимую книгу, и сразу все поймет!
Доктор Ватсон, свернувшийся теплым серым комочком на соседней подушке, переживаний друга не разделял. В ушастую прожорливую голову они не влезали. Только пища. Зато много.
– Доброе утро, сэр. – Альберт Степанович поднял над собой хомяка, держа за шиворот двумя пальцами. – Сегодня я тебя с ней познакомлю.
Хомяк продолжал спать. Лапки безжизненно болтались, из уголка рта текла слюнка. Его мало трогали любовные страдания странного человека в очках. Ему было тепло и спокойно.
– Мама! Я проснулся! – Алик вылез из-под одеяла и бережно перенес Ватсона в тряпочный домик, стоящий на полу возле двери. – Что у нас на завтрак?
– Овсянка, сэр, – донеслось из кухни.
– Слава Богу, – жизнеутверждающе закончил непременный утренний ритуал Альберт.
Потрошилов был напряжен и склонен к действиям. Душа настоятельно требовала определенности. Недели ожиданий и тоски, надежд и эротических фантазий истощили и без того подорванную психику оперативника. Проще говоря, Альберта растащило на любовь. Его прорвало, как созревший фурункул, и адская смесь из гормонов, вперемежку с интеллигентностью начала вытекать, отравляя все вокруг. Сегодня он решил поставить точку. Если Люда боится признаться ему в своих чувствах, он поможет ей. Как мужчина и джентльмен он должен довести дело до конца… В смысле логического конца.
К завтраку он вышел по-мужски. В трусах и майке. Новые сатиновые семейники отливали синим пламенем надежды. Подбородок и грудь Алика выступали вперед, словно решимость выдавливала их на просторы малогабаритной кухни. Валентина Петровна посмотрела на сына. В его героической позе было столько страха и сомнений, что вывод напрашивался сам собой.
– Ты решился? – Валентина Петровна отложила в сторону засаленную ухватку и прислонилась к раковине.
– Заметно? – Альберт энергично хлопнул себя по животу резинкой трусов и поморщился от боли.
– Немного, – соврала мать.
– Ничего, ма. Все мужчины через это проходят. – Алик мужественно отставил в сторону тарелку с кашей и произнес: – Овсянку я больше есть не буду. На голодный желудок лучше думается.
Валентина Петровна сразу решила, что девушка плохо влияет на сына. С невесткой они, похоже, не поладят. Спорить мудрая женщина не стала и сгребла кашу обратно в кастрюлю. Несколько минут она молча наблюдала, как Альберт переливает кофе из одной чашки в другую. Затем тихонько сказала:
– В графине – холодная вода. – И добавила: – Кипяченая.
– Нет, ма. Сегодня мне рисковать нельзя. – Алик сунул в кружку палец, проверяя температуру. – Хватит быть пациентом. Я хочу стать ее мужем!
– Подумай хорошенько, сын.
– Уже, – Алик опрокинул в рот остывший кофе.
– И как ты думаешь это сделать? – Мать посмотрела на него, прикидывая возможные способы осуществления заветной мечты. Представить не смогла и замерла в ожидании ответа.
– На интуиции, – быстро ответил Альберт.
– Я так и думала, – удрученно выдохнула Валентина Петровна, и у нее тревожно засосало под ложечкой.
Доктор Ватсон тоже ощутил тревогу в утренней атмосфере квартиры обостренным звериным инстинктом. Он беспокойно дернул носом и проснулся. Видимых причин для паники не обнаружилось. Но хомяк на всякий случай решил внести посильную лепту в семейное дело. Он сделал все что мог. А именно: нагадил в собственном доме, вылез оттуда и принялся биться в дверь кухни, требуя утреннюю пайку.
Потрошиловы прислушались.
– Доктор проснулся, – шепнул Альберт.
– Точно, – отозвалась Валентина Петровна. – Вот кто доест твою кашу:
Какое-то время она задумчиво смотрела на монотонно трясущуюся дверь. Хомяк остервенело бился в нее с равными промежутками. Он откатывался назад, разгонялся, таранил и снова откатывался. Дверь ходила ходуном, равномерно раскачиваясь.
Петли скрипели, как пружины старого дивана в эпоху недолгого семейного счастья. Валентина Петровна встряхнула головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания и вышла из оцепенения. Она встала, широко расставив ноги для устойчивости, и патетически произнесла:
– Альберт! Я должна тебе кое-что сказать!
– Я опаздываю, ма. – Синеватый отлив трусов мелькнул в коридоре и скрылся в туалете.
На дурманящий запах овсянки ворвался Ватсон, но на него не обратили внимания. Валентина Петровна перешагнула через суррогат внука и взволнованно провозгласила:
– Сын. Ты должен знать одну вещь. В твоих жилах течет кровь Потрошиловых.
– Ух ты! Не может быть! – донеслось из туалета.
– Теперь ты взрослый и должен знать. Тебе нельзя пить!
Грохот стекающей по стояку жижи на секунду заглушил мамину речь. Дверь открылась, и в коридор вылезла голова Альберта. Очки немного сползли на нос.
– В каком смысле?
– Для Потрошиловых – это проклятье.
– Ты меня пугаешь, ма. – Альберт заправил майку в трусы и, аккуратно потеснив маму, пошел одеваться.
– Дослушай меня! – Валентина Петровна сорвалась на крик. – Водка меняет жизнь Потрошиловых!
– Не только Потрошиловых, ма. Не только. – Алик поднял в ладонях Ватсона и заглянул в его голодные глаза. Хомяк состроил недовольную гримасу и тяжело повернулся к Альберту хвостом.
– Знай, сын, – не унималась Валентина Петровна. – После того как ты выпьешь, ты резко изменишься.
– Я стану похож на олигарха?
– Хуже! – ответила мать. – Ты станешь похож на своего отца.
После долгих раздумий у двухстворчатого шкафа Альберт Степанович решил идти в форме. Кроме нее, в шкафу почти ничего не было. Свой единственный костюм цвета кофе с молоком он не любил, а делать предложение в свитере и джинсах было невоспитанно. Во всяком случае, так из-за двери сказала мама.
– Ты тоже так считаешь, Ватсон? – спросил Алик у отражения хомяка в зеркале.
Судя по несчастной морде животное ничего не считало. Оно, как всегда, хотело есть. Алик остался глух к мольбам.
– Форма так форма, – по-своему интерпретировал он взгляд Ватсона.
Хомяк снова повернулся к нему задом.
Через полтора часа Альберт Степанович Потрошилов вышел из комнаты. От него удушливо пахло туалетной водой странной марки «Хьюго Армани» отечественного производства. Бритвенный порез на щеке был аккуратно закрашен марганцовкой. В руках Алик задумчиво крутил портупею. На секунду мысли его уплыли в неконтролируемые кущи фантазии. Кожаные ремни по всему телу, конечно, придали бы… эротичности…
Он покраснел и тряхнул головой, мгновенно поправив себя – портупея поверх кителя, разумеется, должна была добавить облику героического сыщика мужественности! С другой стороны, за блеском парадной формы можно было не разглядеть ее интеллектуальное содержимое. Рисковать не хотелось. Между мужественностью и интеллектом у Потрошиловых было принято выбирать второе.
В коридоре он появился во всем своем великолепии. В новую эру собственной жизни Альберт Степанович шагал твердой поступью, чуть не раздавив голодного Ватсона. На прощание он повернулся к матери:
– Ну, я пошел. Как говорится: «Или пан, или… пани».
Валентина Петровна разрыдалась и, стараясь не запачкать слезами одежду сына, торжественно пожала ему на прощание руку. Алик удивленно потряс ее в ответ и строевым шагом двинулся к лифту.
* * *
До больницы он добрался без приключений. Верный железный конек-горбунок гордо мчался в правом ряду, ловко маневрируя между припаркованными машинами. Отмытый от грязи еще вчера, потрошиловский «Запорожец» полегчал килограммов на двадцать и благодарно нес хозяина к заветной цели. На больничную стоянку автомобилей Альберт ворвался победителем. Никто не плюнул на ветровое стекло, не крутил пальцем у виска и не пытался столкнуть с дороги. В глубине души Алик нахально начал подумывать о езде в среднем ряду.
Стоянка была набита до отказа. Неброские иномарки малоимущих врачей ровными рядами расположились по всей ее поверхности, не оставив «Запорожцу» ни малейшего шанса. Альберт кружил вокруг них, как акула-людоед, выбирающая жертву. Охранник стоянки с подозрением посматривал на странного милиционера и его транспортное средство.
Наконец Потрошилову повезло. Не прошло и двадцати минут маневров. В глубине стоянки он нашел то, что искал. То ли машины были поменьше, то ли водители неосмотрительно оставили больше места, но площадка была. И это было его, только его, Потрошилова, место. Вспоминая с благодарностью, как мама прозорливо указывала на достоинства габаритов автомобиля, Альберт Степанович, не снижая скорости, рванул к заветной цели. Он протиснулся в щель между машинами и быстро заглушил мотор. Теперь никакая сила не смогла бы сдвинуть его с места. Пришло время. Настал его час. Сейчас он пойдет и скажет любимой ВСЕ!
* * *
Он решительно взялся за ручку двери. Та приоткрылась на десять сантиметров и замерла, уткнувшись в лакированный бок соседней машины. Просунуть в образовавшуюся щель животик и посадочное место не представлялось возможным. Потрошилов метнулся вправо. Тот же результат. Пробовать открыть задние двери не было смысла. Последняя надежда умерла, когда ручка скоростей воткнулась в пах. Он застонал от боли и обиды. Снова поиск парковки?! Снова искать силы и смелость для признания?! Снова! Снова! Алик резко повернул ключ зажигания…
Ушко ключа имело необычную форму, чем-то напоминающую грушу. Или фигу, увиденную глазами близорукого человека с расстояния пяти метров. Альберт Степанович вертел ушко ключа в руке и никак не мог понять, почему двигатель железного конька не заводится. Он посмотрел на замок зажигания, как бы спрашивая: «Ты чего молчишь?» Тот не ответил. Из прорези замка дразнящим язычком торчал обломок ключа.
По спине Потрошилова пробежал холодный пот. В голове зашумело. Глядя вокруг ничего не понимающими глазами, он завертел головой и расставил широко в стороны руки, пытаясь раздвинуть стены страшной западни. Ему хотелось закричать, что он здесь, заперт и несчастен! А ОНА там, кому-то засовывает в рот пальцы! Чтобы она услышала и спасла…
Но стоянка была пуста. И никого не интересовал бьющийся за любовь в тесноте «Запорожца» одинокий сыщик. Грудь разорвал стон обиды. Альберт все-таки не выдержал и закричал. Он был интеллигентом, значит, легкая истерика ему была не чужда. По привычке губы сами вытолкнули нужное слово:
– МА-МА!!!
Алик развернулся и бросился всем телом на спинку сиденья, в надежде что «Запорожец» вдруг выкатится из ловушки.
– Не пойдет! – вдруг услышал он чей-то голос.
Он резко оглянулся. Неподалеку стоял охранник парковки и счастливо улыбался.
– Мне срочно нужно… по делу! – закричал Альберт Степанович и похлопал себя по погонам, намекая на служебную необходимость. – Толкните машину, пожалуйста.
– Не могу. Радикулит, – ткнул пальцем себе в спину охранник и стал уходить.
– Позовите кого-нибудь на помощь! – крикнул ему вслед Альберт.
Ответа он не услышал.
На улице быстро стемнело. Рабочий день закончился, и врачи стали разъезжаться. Они не спеша рассаживались по машинам, не спеша заводили многолитровые двигатели, не спеша отъезжали. Алик бился в своей иномарке, как маленькая, но гордая рыбка в аквариуме. Стекла были перепачканы слезами и еще чем-то липко-зеленым. Соседние с ним машины, естественно, отъехали последними.
Альберт вырвался из заточения, как болид «Формулы-1». Теперь его ничто не могло остановить. Одним движением он открыл крышку багажника, сломал ноготь и извлек оттуда букет. Боли он не почувствовал. Потому что тут же прищемил другой палец. Но это уже не имело никакого значения. Плоть страдала, а душа пела. Он свободен! Он на пути к блаженству! Препятствия позади! Будущее прекрасно!
На стоматологическом отделении было безлюдно. Для бесплатной стоматологии – факт немыслимый и наводящий на размышления. Алик проанализировал пустоту в коридоре. «Никого нет!» – решил он. Вывод дался без труда. Сегодня все его чувства и мыслительные способности были обострены до предела совершенства.
Тусклые лампы дежурного света мигали в такт перепадам напряжения, отбрасывая на пол замысловатые движущиеся тени от стульев. Будто призраки недолеченных больных с временными пломбами не находили покоя и мучались, моля об исцелении.
«Опоздал!» – мелькнула в голове Потрошилова страшная догадка.
Внезапно в конце коридора послышался невнятный шум. Алик приблизился. Из-под двери кабинета, где ежедневно творила чудо исцеления его любимая, пробивался свет и ползли голоса. «Не опоздал!» – понял он. Разговор шел на повышенных тонах. В тазик брякнули инструменты. Из-под двери потянуло чем-то зловещим.
«Ей нужна моя помощь!» – решил Альберт и смело рванул дверь на себя. Дверь не поддалась. Он рванул еще. Все осталось по-прежнему
– Нет! Я сказала, нет! – прогремел за дверью голос любимой.
– Я здесь! – грозно закричал Альберт и принялся молотить по двери кулаками.
В замке зашевелился ключ. Альберт принял боксерскую стойку, готовясь встретить противника по всем правилам смертельного боя.
Дверь распахнулась, на минуту ослепив ярким светом операционных ламп. На их фоне мускулистый силуэт Люды показался монументом героям-стоматологам.
– Мигнет лампочка над дверью, тогда войдете! – прозвучал откуда-то сверху родной и знакомый до боли в языке голос. – Ведите себя прилично, больной. А еще милиционер!
Дверь снова закрылась. В коридоре сразу стало темно. Альберт снял очки и потер глаза.
– Видимо, там есть лишние уши.
Он сказал это негромко, по секрету, сам себе. После чего успокоился, присел на стул у двери и принялся ждать. Часы на руке показывали ровно шесть. До дежурства оставалось три часа. Для признания в любви должно было хватить.
Букет цветов несколько зачах. Васильки и ромашки вперемешку с какой-то травой вообще не склонны к долгой жизни после смерти. Когда тебе оторвали ноги, одновременно лишив воды и еды, жить довольно трудно. Ставка, сделанная на оригинальность, теряла шансы. Попросту не сыграла. Зеро, в общем. Полевые цветы умирали быстро, на глазах превращаясь в сено.
Время шло. Сено сохло. Альберт нервничал. Решительность постепенно испарялась. Пора было совершать хоть какие-то поступки. И в тот момент, когда Алик начал подыскивать урну для трупов растений, дверь кабинета распахнулась. Оттуда выскочил возбужденный мужчина. В смысле нервов. Цепкая зрительная память среагировала и не подвела оперативника. Это был он! Соперник! Тот, кого Люда почему-то называла «экстремал».
– Тебя за язык не тянули! – крикнул он на ходу.
«Кому это он?» – подумал Альберт и пошевелил языком во рту.
– Понятно?! – снова крикнул экстремал, проносясь мимо Потрошилова.
– Нет, – честно ответил Алик.
– Вот именно! Нет! – произнес мужчина и махнул рукой в сторону кабинета. – Следующий!
Он порывисто качнулся на месте, разворачиваясь в сторону выхода, и сделал несколько шагов, набирая скорость. Затем, оглушительно топая, включил форсаж и исчез, оставив после себя гул в ушах Потрошилова, неуверенность в сердце Потрошилова и пыль в легких Потрошилова.
Альберт Степанович встал. Ноги слушались плохо и все норовили рвануть вслед за экстремалом. Но на помощь пришла несокрушимая сила воли, которой так славны наши сотрудники внутренних дел. Настраиваясь, Алик энергично встряхнул цветами в целях их реанимации. Пучки травы повисли в разные стороны, напоминая немытые волосы. Ои шагнул в кабинет и, глядя в пол, заговорил прямо с порога:
– Людмила! Я знаю, что врачи получают мало!
Под ногами были рассыпаны огромные ярко-красные розы на длинных элегантных ножках. Алик недоуменно посмотрел на свой букет, словно видел его впервые, и продолжил:
– У нас, милиционеров, с деньгами тоже непросто!
На столике с инструментами стояла большая банка черной икры, шампанское и фрукты.
– Но вместе мы преодолеем трудности! – Говорить было трудно, слюна заливала голосовые связки.
Альберт тяжело оторвал взгляд от деликатесов. Столько черной икры одновременно и в одном месте он видел впервые.
Люда стояла у окна. Бокал с шампанским в ее руках выглядел как коньячная рюмка. Алика потянуло на стихи.
– Любовь есть признак интеллекта.
Умы должны объединиться наши,
Потом дома объединятся наши,
Потом тела, для полного комплекта, – затянул Альберт, не сводя глаз с любимой.
– Психиатр – этажом выше, – мягко проговорила женщина-врач и улыбнулась.
– Как? – не понял Альберт.
– Направо по коридору и вверх по лестнице. Два пролета, – басовито почти пропела Люда и добавила:
– Ногами!
– Вы меня не поняли, Людмила! – не унимался Потрошилов.
– Да все я поняла, поэт! Жениться пришел?
Альберт пожал плечами, шаркнул ногой, поморгал и, наконец, кивнул.
– Значит, у меня день такой сегодня. Саша! – громогласно пророкотала в глубь кабинета героиня потрошиловсих снов.
Альберт Степанович надрягся. К мордобою он готов не был. Еще один соперник мог оскорбить его физически. А в планы Альберта это не входило.
– Не надо! – неожиданно для себя произнес он и залился краской стыда.
– Надо! – утвердительно кивнула Люда.
По кабинету шла невысокая девушка в белом халате. Она была несколько полновата, имела жидкие белесые волосы и носила очки. На ходу девушка ловко подхватила со столика бокал и непринужденно вылила содержимое себе в рот.
– Ты кто? – спросила она, оглядывая Альберта с ног до головы.
– Капитан Потрошилов! – гордо произнес он, отвечая взглядом на взгляд.
– Дальнего плавания? – обидно схохмила девушка.
– Милиции! – уточнил Алик, радуясь, что пришел в форме и не будет двусмысленности и побоев.
Тем временем Люда с удивлением смотрела на странную парочку. Со стороны они были настолько похожи друг на друга, что если бы поменялись одеждой, ничего бы не изменилось.
– Так как же, Людмила? – Алик вопросительно потряс в воздухе пучком соломы.
– Я уже говорила сегодня, но придется повторить, – Люда подошла к подруге и обняла, покрыв огромной ладонью ее крупную ягодицу. – Я не люблю мужчин!
Она еще раз окинула Потрошилова удивленным взглядом, посмотрела на подругу и добавила:
– Хотя, в этом смысле, у тебя было больше шансов, чем у него, – Люда кивнула на дверь, намекая на экстремала.
Альберт Степанович выходил из больницы подавленным. Впервые в жизни он так близко столкнулся с однополой любовью и был потрясен. Мысли беспорядочно скакали вокруг отказа потенциальной невесты. Лесбийская привязанность любимой резко ослабила его жизненную позицию. Соперница была похожа на него, как две капли воды, но Люда сделала странный выбор! Значит, с ним что-то не так! Значит, она в чем-то лучше? Срочно нужно было посоветоваться с мамой. Размышляя таким образом, он вышел из больницы. Чем именно соперница была лучше, он так и не успел решить.
– Отшила, лесбиянка мерзкая?! – прогремело возле самого уха. – Я так и знал!
Альберт отшатнулся. Возле него стоял тот самый мужчина, который «никого не тянул за язык».
– Клим Распутин! – снова прогремел он и резко протянул руку.
Алик снова отпрянул.
– Альберт Потрошилов, – с грустью ответил на рукопожатие отвергнутый капитан.
– Иди ты! – хохотнул весельчак.
– Правда, – констатировал Альберт. – Откуда вы знаете, что мне отказали?
– Я подслушивал, – честно глядя в глаза, признался Распутин. – Ну ничего, бывает. Я тоже не знал, что она лесбиянка. Во прокололись! Мы, считай, теперь братья по несчастью! Давай, пойдем, выпьем, что ли?
– Не могу. Мне на дежурство.
Альберт не знал, где взять сил на охрану граждан, но чудом держался.
– Жаль! Опять придется одному. Бывай! – «Брат» развернулся и почему-то побежал к воротам.
Наверное, торопился покинуть место проигранной битвы за любовь. Алик остался один на один со своим горем, осенним ветром и .незаводящимся «Запорожцем».
Глава 20
ЕСЛИ ДРУГ ОКАЗАЛСЯ КРУТ…
Распутин блевал, как положено бывшему офицеру, – широко расставив ноги. Головной убор он держал в стороне, на вытянутой руке. В роли фуражки на этот раз был мотоциклетный шлем с надписью «Мементо море». Питье и закуска покидали организм в панике. В утробном рычании военнослужащего запаса гремела ненависть к врагам. Как внутренним, так и внешним.
Высокий мужчина крепкого телосложения бился в последнем, знакомом каждому, самом жестоком спазме, когда желудок вот-вот выскочит наружу, а по губам издевательски стекают тонкой струйкой десять грамм горькой коричневой желчи. Дома он, конечно, выпил бы пару литров воды с содой. Дело пошло бы легче. Но теперь до дома было уже не добраться. Время позднее, деньги кончились.
Помогая измученному организму, Клим надавил кулаком на желудок. Не помогло. Стало только хуже, а вот документы вылетели из кармана и нырнули в плохо пережеванный салат. Паспорт утонул тихо, без пузырей.
– Кирдык, – без выражения произнес Клим Васильевич. – Завтра на работу не иду.
Двумя длинными пальцами он достал из внутреннего кармана платок и брезгливо вытер лицо и руки. Затем извлек из лужи свою «краснокожую паспортину», аккуратно уложил его в полиэтиленовый пакет и патетически произнес:
– Смотрите, завидуйте. Я – гражданин!.. А не какая-нибудь – гражданка.
Клима никто не услышал. Ему было одиноко. Северный город спал.
– Кирдык, – снова повторил он и двинулся нетвердой походкой по разделительной полосе Московского проспекта, напевая:
А мне все по фиг.
Я сделан из мяса.
Самое страшное, что может случиться,-
Стану пидорасом.
Распутин шел довольно ровно, стараясь не сходить с белой полосы, чего нельзя было сказать о настигающей его милицейской машине. Обшарпанный «воронок» 108-го отделения милиции марки «УАЗ» бросало из стороны в сторону, как мыло в банном тазике. Сотрудники милиции мчались на задержание опасного преступника сломя голову, не разбирая дороги. Крепкие руки сжимали стволы автоматов, сердца бились в унисон с судорожно хрипящим двигателем машины. В глазах двоилось, изо рта вырывался невидимый огонь. Трехглавый дракон в милицейской форме с визгом затормозил крыльями автомобильных покрышек на пересечении Московского проспекта и улицы Благодатной. Машина остановилась как вкопанная и замерла, освещая преступника ярким светом одной мутно-желтой фары.
– Оп-пачки, менты! – не то радуясь, не то удивляясь, обозначил ситуацию Распутин, оборачиваясь.
– Будем брать, – убежденно произнес старший группы – младший сержант Мудрый. – Толик, давай!
Рядовой милиции Толик чувствовал себя плохо. В 108-м отделении он служил всего полгода, а потому «семьсот пятьдесят на рыло» пока держал с трудом. Он еще сильнее вцепился в ствол своего незаряженного автомата и храбро произнес:
– Угу
Так они просидели еще пять минут. Время в машине тянулось медленно, как водка через соломинку для коктейля. На улице тоже все оставалось по-прежнему: Санкт-Петербург, правда, время почему-то – московское. Час тридцать ночи. Нарушитель правил дорожного движения, нагло пересекающий разделительную полосу. Да еще и без транспортного средства. И тишина с легким шорохом дождя. Настолько тоскливая, что хотелось выпить последние двести грамм и упасть в забытьи.
Распутин, решив, что здороваться с ним никто не собирается, отвернулся и продолжил путь.
– Уходит! – взвился в машине Мудрый, и Толик с водителем сразу проснулись. Пальцы нашупали курки табельного оружия.
– Что будем делать, командир? – Водитель всем телом повернулся к Мудрому. Левый глаз его при этом начал часто моргать.
– Брать будем! – смело отозвался младший сержант.
– Здоровый, гад, – тихонько произнес с заднего сиденья Толик.
– Мы тоже не больные, – не очень уверенно ответил Мудрый.
Он смело схватил в руки микрофон и тоном, не терпящим возражений, рявкнул:
– Водитель, остановитесь!
Коллеги с удивлением посмотрели на своего товарища. Распутин огляделся в поисках провинившегося водителя. Кроме милицейского «уазика», в пределах видимости транспортных средств не наблюдалось. Клим решил, что люди в машине разговаривают между собой. Он остановился и подсказал:
– Он уже не едет, мужик! Это у тебя перед глазами плывет!
– Поднимите руки вверх и подойдите к машине! – прохрипел громкоговоритель.
– Я?
– Вы!
Распутин задумался на несколько секунд, потом убежденно произнес:
– Нет! – И снова зашагал по правительственной полосе.
Машина медленно двинулась вслед за ним.
– Приказываю остановиться, – не унимался микрофон.
– Отстань! – отмахнулся Клим, как от большой мухи.
– А я говорю, остановитесь!
– А смысл?
– Проверка документов!
– Они тебе не понравятся.
– Подрезай его! – решился наконец Мудрый.
Толик до боли в суставах сдавил цевье автомата, будто пытался его задушить. Трезво оценив глубину собственного опьянения, рядовой милиции немного занервничал. В задержании опасного преступника он участвовал впервые. Водитель пошел на обгон нарушителя. Взвыла сирена, распугивая сексуально озабоченных кошек. Могильным ультрафиолетом забрезжила мигалка на крыше уазика.
Лихо заложив вираж, машина остановилась в нескольких метрах от Клима, перекрывая путь. Хлопнули дверцы, с автоматами наперевес выскочили решительно настроенные сотрудники. Мудрый продолжал движение, водитель остался в машине. Толик занял позицию, привалившись к капоту. Стоять оказалось значительно труднее, чем сидеть.
– Руки! – сходу завопил Мудрый, угрожая оружием.
– Где? – Клим снова начал оглядываться по сторонам.
Толик икнул. Мудрый передернул затвор автомата.
– Круто! – Распутин восхищенно похлопал в ладоши. —Чего надо-то?
– Ваши документы.
– Это будет непросто, – Клим достал из кармана пакет с паспортом. – Грязные документики. Отмыть бы надо.
Паспорт под майонезом действительно выглядел довольно странно. Толик снова икнул, его затошнило.
– Вам придется проехать с нами, – наконец принял решение Мудрый и в качестве аргумента пошевелил оружием.
– А если я не поеду?
– Мы применим силу.
Толик опять икнул. Его затошнило еще больше.
Клим поднял голову и посмотрел в небо. Широко расправив могучие плечи, он набрал в легкие воздуха:
– Арестовать меня хотите? Сильные, да? Знаете, почему вы сильные? Потому что оружие в руках. А у кого оружие в руках – тот и прав. Так? Вы ведь за этим в милицию работать пошли? Без оружия никто вас слушать не хотел? Старшеклассники били? Хулиганы с танцев выгоняли? Учителя, гады, почему-то одни двойки да тройки ставили? Но вы-то, конечно, здесь ни при чем. Вас просто не поняли. На самом деле вы – цвет нации! Надежда Отчизны! Светлое будущее страны!
Клим протянул вперед длинные волосатые руки.
– Давайте, вяжите! Окольцуйте свободную гордую птицу! – Он задрал голову вверх и негромко добавил: – Мне все равно сегодня ночевать негде. И, похоже, будет дождь. У вас, кстати, отдельные номера есть?
Толика наконец стошнило, и ему сразу стало легче. Теперь он счастливо улыбался, не вдаваясь в смысл услышанного. Мудрый тоже ни черта не понял. В странной речи мата не было. А оскорбление было. Такой парадокс его разозлил.
– Умный, да?! – грозно зарычал младший сержант.
– Да, – честно ответил Клим.
Щелкнули наручники. Бить его не стали. Толика снова затошнило. А Мудрый боялся получить сдачи. Машина с мигалкой взревела и вместе с добычей поползла в родное отделение.
* * *
За неповиновение сотрудникам милиции, до выяснения личности, Клим был водворен в небольшое душное помещение с железной дверью и окошками из «толстого оргстекла. Одиночество его не пугало. На улице пошел-таки дождь, а в камере было тепло и сухо. Запах, почти такой же, как в родной больнице, навевал спокойствие и создавал атмосферу промозглого рабочего уюта.
Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы выбрать удобное положение на неудобных нарах и уснуть. Могучий храп безмятежно спящего хирурга пробивался сквозь толстые окна и двери «аквариума», превращаясь в убаюкивающее урчание довольной кошки.
Снилось ему зубоврачебное кресло, и в нем – Люда. А он, Клим Распутин, перебирает на столике инструменты, большинство из которых – отвертки и плоскогубцы. На лице спящего появилась сладкая улыбка.
– Не любишь мужчин, говоришь? – Он поднес огромные щипцы к Людиному лицу и открыл ей рот. Оттуда сверкнули острые, как ножи, крепкие акульи зубы. Щипцы звонко клацнули в воздухе.
– Нет, Клим, только не это! – послышалось где-то совсем рядом.
Он оглянулся. Рядом стояла Людина подруга. Ее глаза, многократно увеличенные толстыми линзами очков, смотрели с мольбой. Клим отвернулся. Но взгляд продолжал преследовать его.
– Отстань, лесбиянка мерзкая! – закричал он и, бросив щипцы, побежал.
За спиной откуда-то появился парашют, а на ногах – лыжи. Внезапно он оказался на улице. Бежать по асфальту на лыжах было трудно, а умоляющие глаза ехали следом на милицейском автомобиле марки «УА3» и подмигивали самым похабным образом. Последним усилием воли Клим нащупал кольцо парашюта и рванул изо всех сил. Дыхание сбилось, будто почва исчезла из-под ног. Затем на мгновение стало легко и свободно. Потом тяжелый удар о землю заставил открыть глаза. Клим лежал на грязном бетонном полу, а сквозь толстое органическое стекло окошка на него продолжали смотреть все те же глаза из-за толстых линз.
– Клим, это ты? – произнесли они мужским голосом.
– Альберт? – с трудом вырываясь из мира грез, пробормотал Распутин.
Товарища по несчастью он узнал сразу. Сказалась старая хирургическая привычка – просыпаться в состоянии полной боевой готовности. Глаза улыбнулись. Распутин решил, что дурдом еще какое-то время поживет без него.
– Сейчас я тебя выпущу, друг, – сказали глаза и исчезли.
– Нет! – завопил Распутин, прислушиваясь к шуму дождя на улице.
– Все нормально! Не волнуйся! Протокол я порвал. Сержант! Откройте камеру.
Мудрый, к тому времени набравший все-таки дозу, долго искал ключ. Дверь отворилась с противным скрипом,
– Руки, – привычно произнес Мудрый.
– Где? – тем же тоном отозвался Клим.
– А-а-а, – шутливо погрозил ему пальцем сержант и отошел в сторону.
– Клим! Ты свободен! – гордо произнес Альберт, пожимая ему руку. – Что я еще могу для тебя сделать?
– Достань из урны протокол. Меня запри в камере. Никого туда не пускай! – выпалил Распутин, чувствуя, что если сейчас же не уснет, голова его разорвется на тысячу мелких осколков, забрызгав отделение мозгами.
– Не расстраивайся так, друг. Мне тоже тяжело, – тихо произнес Альберт, потупив взгляд. – Поверь, это не выход.
Альберт взял его под руку и подвел к двери.
