Текст книги "Само....ик....Самогон! (СИ)"

Автор книги: Валерий Шалдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Ленка и Кузьма были мною хорошо проинструктированы и озадачены по самое не могу. Теперь им надлежало как следует попотеть выполняя мои хотелки, которые включали приобретение нескольких тайных прибежишь. Ленка должна была озаботится устройством такого прибежища в районе города – героя Волгограда, а Кузьма, через свою сестру в не менее славных городах Геленджике и Туапсе. Почему я весь такой наделённый особыми способностями и вдруг стараюсь скрыться в подполье? Вот интереснее же было бы если бы я стал супер-пупер нагибатором, оделся в женские колготки, напялил медицинскую маску: вылитый супермен. Ха-ха, да не надо обладать сильным умом, чтобы придумать с десяток способов упокоения такого супер нагибатора. Да, у меня слух, зрение, обоняние, сила, скорость, мимикрия, выносливость и внушение людям гораздо больше, чем у обычного человека. Но эти параметры требуют и больших затрат энергии. Короче говоря, я не могу постоянно хорошо слышать, не могу долго бежать и так далее. Всё требует дополнительной энергии, а она кончается. Поэтому вся моя суперменистость это до поры до времени. А в тени я смогу подольше заниматься своим любимым зельеварением, да и своих близких людей мне сподручнее защитить, если враг не знает о моих способностях. Вот поэтому и потеют сейчас Ленка и Кузьма, выполняя мои задания. Ага, потеют, но при этом тратят мои неправедно добытые денежные знаки. За такие деньги, которые я им выдал, не грех и посуетиться. Я же занялся зельями. Природа уже просыпалась, становилось теплее, дело шло к лету. Мои ночные бдения за алхимическими разработками скрашивал только Анчар, конечно, простимулированный сметаной.

Я долго думал над вопросом, почему получилось проникнуть в другое измерение. В чём причина? На ум ничего особенного не приходило, за исключением того, что всё дело в сроке жизни самогона. Тогда я продегустировал наисвежайший напиток. Поэтому сегодня я хотел повторить эксперимент: сварить свеженькое зелье и продегустировать его.

В качестве присадки я выбрал сегодня склянку под номером 273, добытою уже мною, а не дедом. В этой склянке находились маленькие красненькие шарики какого-то иномирного вещества. И что я не химик? Как было бы сейчас хорошо, если бы я был химиком. Вот что я не пошёл на химико-технологический факультет, там одни девочки учились, с тоской вспомнил я. И какие симпатичненькие. Такие все стройненькие лапочки. Правда они стройненькие только на первых курсах, а потом у некоторых и талию не найдёшь. Так, что это меня на девок потянуло? Давно Ленку не видел, вот что. А чтобы не вспоминать прелести девок, что надо делать? Правильно, надо много работать. Дрова можно колоть, огород вскопать. Вот Анчару хорошо в плане девок – все хуторские кошки его.

– Анчар, ну куда ты столько трескаешь, – прокомментировал я габариты кота. – Скоро приличную кошку не догонишь, придётся мне приносить тебе какую-нибудь замухрышку с репьями на хвосте.

Кот раздражённо начал вилять кончиком хвоста. Не нравится ему, когда правду в морду говорят.

– Ладно, – успокоил я его. – Может оно и лучше, если ты дома будешь сидеть. А то получится как у одного моего знакомого из станицы. У него тоже был кот. Но озабоченный был, ужас. Так пристрелили его, после грандиозного скандала с соседской болонкой.

Анчар зло мяукнул и подорвался бежать, только его и видели. Вот так бросил меня одного, друг называется.

Дедов аппарат добросовестно выдавал продукцию, только внимательно следи за всеми параметрами производства, и не зевай. Сегодня брага у меня была из старого несъеденного варенья. Посмотрим какое качество будет у этого напитка. Отделив головы и хвосты, я занялся добавлением присадки. Маленький красный шарик бросил в свежий ещё тёплый напиток. Жидкость окрасилась в радикальный фиолетовый цвет. И кто такое пить будет. Голимый денатурат. С таким цветом самогонку будут пить только алкаши, которым уже всё равно, что пить. Но после того, как я по заветам деда покрутил жидкость серебряной ложкой, напиток принял совсем уж фантастический цвет: фиолетово-зелёный. Вот горе какое. Наверное, и дед бы не смог такому чуду дать название. Но делать нечего. Мне самому придётся сейчас на себе испытать все прелести этого напитка. Перелив жидкость в плоские фляжки, и рассовав их по карманам, я приготовился к путешествию в иные миры. Теперь я был умнее, дополнительно взял с собой котомку, куда буду складывать трофеи. Чтобы соответствовать традиции, я с лабораторной мензуркой вышел во двор. Глубокая ночь, хутор спит, кошки только не спят – у них ночь, это время охоты и любви.

Благословясь я выпил напиток из мензурки. Вкус у конкретно этого напитка был не очень, но и градус не чувствовался. И больше ничего не происходило. Так же кругом ночь, и я стою и чего-то жду. Огляделся. Взор зацепился за дедову косу, которую я ещё днём прислонил к стене летней кухни. Хотел её "отбить" чтобы была острее, как учил дед, но что-то меня отвлекло, и я про неё забыл. Так и стоит сельхоз инструмент неприкаянный, что не порядок. Только я взялся за косу, как кругом резко сгустилась кромешная тьма. Я резко дёрнул сельскохозяйственным инструментом, и коса со свистом разрезала пространство. Естественно, я вместе с косой вывалился в соседнее пространство. От меня, как и в прошлый раз, также клубами шёл чёрный дым. Но теперь я ещё и с косой был. В этом пространстве был день, что радовало, но не радовало сама обстановка, куда я попал. Я очутился в каком-то неглубоком, но зелёном овражке. Кругом меня рядами лежали окровавленные трупы, одетые в военную форму. Метрах в десяти два организма, тоже одетые в униформу времён первой мировой войны, но с белыми фартуками, на которых были пятна крови, с носилок выкладывали очередной труп. Не далеко стояли большие белые палатки, украшенные красными крестами. И я весь такой в дыму с косой в руке, а кругом трупы. Надо было срочно определяться со своим статусом и искать местные трофеи.

– Слышь, ребята, – вежливо обратился я к санитарам. – У вас что здесь, война? Или эпидемия какая вдруг приключилась? Откуда так много покойников?

Санитары медленно повернули головы на мой вопрос. Один, который постарше выглядел, икнул, схватился за сердце и упал на землю. Вот же впечатлительный какой. Другой, который моложе будет, отшатнулся, зацепился ногой за покойника, которого они выгружали с носилок, и грохнулся на задницу, прямо на этого покойника. Вот же какой неуклюжий. Он что-то выкрикнул, но слова от ужаса застряли у него в глотке. Бедняга, сидя на заднице пытался отползти от меня.

Плюнув на таких впечатлительных санитаров, я прямиком направился к палаткам. Зашёл в ближайшую. Это была военно-полевая операционная. Стоял операционный стол, на котором лежало истерзанное тело раненого воина. Над этим телом склонился пожилой военный врач, халат которого, напяленный на форму, был радикально залит кровью. Рядом стояли эмалированные тазы, в которых находились окровавленные куски человеческих тел. Здесь же стоял и стеллаж, на котором были хирургические инструменты и склянки с лекарствами. Чем стерилизовались инструменты было решительно непонятно. Может кипятком, вон какой у них огромный медный чайник стоит на тумбочке. Пожилому хирургу ассистировали крепкий санитар и худенькая медицинская сестра. Санитар и медсестра меня увидели первые. Санитар, хоть и был здоровый дядька, но не выдержал картины, когда в палатку заходит существо в чёрном дыму и с косой. Да и мой дым был очень уж едкой субстанцией, когда он коснулся ткани палатки, то та истлела прямо на глазах. Санитар что-то пискнул и бросился бежать мимо меня наружу из палатки. А худенькая медсестра была молодцом, только плюхнулась на колени и зашептала молитву. Меня же интересовали, как всегда, склянки с веществами, а они были только на полке. Вот туда я и направился. Всё, что походило на химию, я сгрёб в свою котомку. Вот за этим увлекательным занятием меня и застал обвернувшийся пожилой хирург. Вот что значит старый, всё на своём веку повидавший, человек. Он не стал падать в обморок, а что-то спросил меня. Я естественно не понял их языка. Хирург показал мне на раненого и на себя, дескать, ты за ним, или за мной? Типа, кто тебе нужен? Ага, делать мне больше нечего, как умерщвлять раненых солдат или старых врачей. Чем бы отблагодарить этих людей? Может хоть антисептик им сделать? Я посмотрел в чайник, в нём явно была кипячёная вода. Вот туда-то я и вылил самогон из своей фляжки. Больше здесь мне делать было нечего, что-то химическое я затрафеил в этом мире, пора и честь знать. Я гордо удалился из палатки, на прощание добив своим дымом ткань на входном пологе окончательно. Наверное, у меня ещё было несколько минут, чтобы попутешествовать по этому воинственному миру, и я пошёл рядом с трупами солдат на выход из этого скорбного оврага. Выбравшись из оврага на возвышенность, я огляделся. Да, это явно была передовая позиция фронта. Включив усиленное зрение, я рассмотрел в нескольких километрах траншеи и проволочные заграждения. В этом месте велась вялая ружейная перестрелка между противниками, а в километрах двадцати отсюда, даже слышалась канонада. Через пару минут моё истечение дымом значительно ускорилось, и моя чёрная тушка полностью растворилась в местном небе.

Нет, такие кратковременные путешествия в другую реальность, это не совсем то, что я хотел. Вот если бы мне дали хотя бы день провести в иной реальности: осмотреться, тщательно выбрать экзотические материалы, с аборигенами пообщаться, перетереть с ними за жизнь. А то пришёл в иной мир, похватал, что под руку попалось, и убрался восвояси. Да и местный народ как следует напугал, наверное, своей косой. Но, не бросать же дедов инструмент, где попало.

– Разрешите, Ваше высокопревосходительство, – в кабинет академика Минца протиснулся его личный секретарь Герц.

Герц внёс в кабинет поднос с двумя чашечками ароматного кофе и с тарелками, на которых были горкой наложены свежайшие круасаны из дорогой столичной кондитерской.

Кофе и круасаны предназначались не так шефу, как главному редактору столичной вечёрки, можно сказать рупору императорской власти. Главный редактор этого почтенного издания заявился, хоть его не ждали, к академику лично по случаю награждения оного высшей государственной наградой за выдающийся вклад в медицину империи, да и всего остального мира. Теперь главный редактор, пригубив замечательный напиток, хотел от хозяина кабинета, чтобы тот написал несколько строк о себе, так как в данном издании намечается целый разворот посвящённый столь выдающемуся человеку, как академик Минц, который удостоился столь великой награды из рук самого императора.

Герц незаметно удалился, следуя кивку хозяина. На лице секретаря застыло выражение исполнительного и недалёкого лизоблюда. Такую роль отыгрывал Герц, хотя Минц знал, что этот человек является целым ротмистром корпуса жандармов и специально приставлен к академику. Эту секретную информацию выдал Минцу сам канцлер империи, который был по гроб жизни обязан выдающемуся хирургу. Да, вот теперь с такими сливками общества знался академик. Теперь у него были все мыслимые и немыслимые государственные награды, он являлся почётным членом ряда зарубежных академий, и даже имел чин действительного тайного советника. Выше был только канцлер и сам государь-император. Но сам Минц больше всего ценил должность главного хирурга государства.

Разговаривая с главредом о прошлом, Минц не мог не посмотреть на высокий шкаф, на полке которого за стеклом, стоял большой медный чайник. Эта вещь совершенно не гармонировала с великолепием кабинета, но все посетители старались с почтением отнестись к некоторому чудачеству великого человека.

– Это то, что я думаю, – спросил главред, тоже посмотрев на медный предмет. Возле чайника была табличка, на которой золотом было написано для любопытствующих, что это "Артефакт Великой Войны".

– Да, – кивнул академик. – Эта вещь прошла со мной всю войну и была свидетелем смерти тысяч людей.

Помолчали. Хоть со времени окончания войны прошло уже двадцать лет, но у многих людей, особенно у фронтовиков, она оставила незаживающий рубец в душе.

Главред всё-таки выпросил у Минца обещание написать пару страничек со своими воспоминаниями. На том и распрощались.

Вызвав Герца, академик распорядился больше никого к нему сегодня не пускать, а сам погрузился в воспоминания о войне. Взяв в руку авторучку Минц, своим не очень разборчивым, нервным почерком стал набрасывать тезисы письма в редакцию. Герц потом расшифрует написанное рукой шефа и придаст тексту удобочитаемый вид. Минц писал, что с началом войны он работал в комиссии по мобилизации. Был ответственный за определение состояния здоровья призывников, так как в то время он был приват-доцентом медицинского факультета государственного университета. Через три месяца он был назначен ведущим хирургом в полевой подвижный госпиталь ╧11–22, перемещающийся на конной тяге.

В этом госпитале он прослужил почти целый год войны, практически на самых передних рубежах фронта. Этот госпиталь предназначался для работы в полевых условиях и мог обслужить 250 раненых. В нём служило около 90 человек народу, в том числе шесть врачей. Перемещали госпиталь в пространстве 26 лошадей. Но, оказалось, что на этом участке фронта шесть врачей это чертовски мало, а раненых приходилось обслуживать в три, а то и четыре раза больше, чем планировалось. Медперсонал валился с ног от усталости и сокращался по причине убыли из-за обстрелов противником. В этот период Минц стал опытным полевым хирургом и мог оперировать в любой части тела. Особенно преуспел в лечении ранений груди. В этот период через их госпиталь ранеными прошло народу на пару дивизий. Только у Минца образовалось пару кладбищ практики. После его операций выживало только 50 % оперируемых, но у других хирургов выживало, дай бог, только 25 %. Это происходило из-за дефицита всего: перевязочных материалов, обезболивающих средств, лекарств и инструментов. Зачастую приходилось работать не стерилизованным инструментом. О какой выживаемости тут шла речь? Постоянные обстрелы выбивали персонал и лошадей. Да, хлебнул лиха в этот год будущий академик Минц.

Нет, это нельзя писать. Такая писанина бросает тень на деятельность властей. Придётся Герцу хорошо пригладить писанину академика. Но кое-что, касательно войны, он не доверит даже бумаге. Пусть эта тайна так и уйдёт вместе с Минцем.

Академик поставил решительно точку в своей писанине. Хватит с них. Пусть Герц дальше поработает.

Но воспоминания нахлынули волной. А вспомнить за эту войну было что. Особенно чётко Минц вспоминал мистические события, связанные с той войной. После войны каждый выживший солдат мог рассказать о странных, страшных и фантастических событиях приключившихся или с ним самим или рассказанный сослуживцем. Некоторые писатели даже издавали целые книги таких мистических рассказов по воспоминаниям ветеранов. Но Минц решительно не хотел рассказывать то, что приключилось с ним на фронте в тот страшный период самых кровавых боёв. Да и кто, собственно, поверит. Скорее посочувствуют Минцу, дескать, старик уже из ума выживает, раз сочиняет такие небылицы.

Минц, как вчера произошедший, помнил тот случай, когда к ним в госпиталь, расположенный на этот раз в неглубоком овражке, привезли очередную партию раненых в последних боях. Многие раненые скончались, даже не попав на осмотр к врачу. Вокруг палаток, где происходил осмотр, сортировка и делались срочные операции, санитары уже рядами уложили десятки трупов. Минц, за несколько дней особо кровавых боёв совершенно отупел от усталости, работал как автомат, чуть ли не засыпая во время очередной операции, а раненые всё поступали и поступали. Вот в один такой момент к ним в палатку, где Минц пытался спасти очередного истерзанного солдата, и ввалилась внезапно сама Смерть собственной персоной. Видно сегодня у неё был особенно удачный и урожайный день, судя по количеству трупов вокруг. И это только те солдаты, которых всё-таки сумели как-то дотащить до госпиталя, а сколько было мёртвых в окопах. Минц в тот день устал так, что даже появление Смерти, уже не впечатлило его. Ну, вот и всё, с каким-то облегчением подумал он. Хорошо, что этот адский конвейер закончится и для него. Но Смерть повела себя несколько странно. Она зачем-то забрала себе последние склянки с лекарствами. Потом зловеще взрыкнула и огляделась. Её не заинтересовал еле живой солдат, лежащий на столе, не заинтересовал Минц и молодая медсестра, а Смерть заинтересовалась вот этим медным чайником. Заглянув в чайник и узрев там кипячёную воду, Смерть порычала немного, а потом влила в него немного светящейся субстанции. После этого она плавно удалилась, при этом, чуть не спалив палатку своими миазмами. Затем Смерть деловито прошлась рядом с трупами солдат и растворилась на солнце. Только её и видели. После такого явления, Минц, будучи закоренелым агностиком, пересмотрел своё отношение к официальной религии. Из последних сил Минц вернулся к раненому, но понял, что этот молодой солдат скоро отправится в лучший мир, помочь ему было уже не в силах хирурга. Кровавыми губами солдатик попросил пить. Пить ему с его ранениями было категорически нельзя, но…..этому солдату уже всё можно. Минц решил выполнить последнюю просьбу умирающего. Но, кипячёная вода была только в медном чайнике, куда Смерть что-то налила. А, всё равно хуже не будет, решил Минц, и налил в кружку немного воды из этого чайника. Солдат еле смог выпить эту воду. Минцу пришлось одной рукой чуть поднимать голову умирающего, а второй вливать ему в рот воду из кружки. Теперь всё, подумал Минц, сделал всё, что мог. Он присел на колченогую табуретку, чтобы перевести дух. Его помощница медсестра так и продолжала стоять на коленях и, закрыв глаза, девушка шептала молитвы, а здоровый санитар от испуга куда-то усвистал. Так Минц сидел несколько минут, дожидаясь кончины солдата; потом он позовёт бездельников санитаров и прикажет им оприходовать новый труп. Но, к удивлению Минца, происходило что-то непонятное. Солдат стал оживать на глазах, а его раны стали затягиваться. Выглядело всё так, что солдат уже пролежал в хорошем госпитале где-то с месяц. Минц жадно глядел на этот феномен. Он сразу всё понял и просчитал последствия. Смерть одарила его волшебным эликсиром, который поднимет даже полумёртвого. Об этом подарке надо молчать и беречь эликсир. Минц нашёл пятилитровую стальную канистру из-под спирта и перелил в него всю жидкость из чайника, оставив себе только одну фляжку.

После этого случая Минц провёл на фронтах ещё два года. Но про него стали ходить самые невероятные слухи среди солдат и офицеров. На фронте его стали называть доктор-смерть. Но не потому, что в их расположение когда-то приходила сама Смерть, а из-за того количества раненых, которые умерли под его скальпелем. Но очень большой процент раненых у этого доктора почему-то выживал, причём совершенно безнадёжных. Коллеги и подчинённые, правда, не очень хотели служить вместе с доктором-смерть, по одной причине: практически все, кто служил вместе с Минцем, не дожили до окончания войны. Вокруг него постоянно гибли врачи, медсёстры и санитары, один только Минц был жив и здоров и резал, резал и резал людей. К концу войны у Минца было множество орденов и медалей. Он спасал солдат, офицеров и генералов. А генералы не оставались в долгу. После войны карьера Минца резко пошла вверх. Он вскоре защитил докторскую диссертацию по лёгочным ранениям. Стал самым знаменитым хирургом. К нему очень хорошо стал относиться и сам император, так как Минц оперировал и его родственников и приближённых. Но, Минц знал, что одного его верного глаза, твёрдой руки, огромного опыта не хватило бы для всех этих почестей. Он всегда помнил о дарах Смерти. Минц вскоре сообразил, что эликсир Смерти можно давать людям в мизерных количествах, поэтому у него ещё много оставалось этой волшебной субстанции. Но об этом никому не следовало знать.

За окном уже стало темно, а старый академик всё вспоминал фронтовые будни и периодически поглядывал на молчаливый медный чайник.

Конечно, не хочется покидать хутор, к жителям которого я уже прикипел душой, но надо. Буду теперь сюда наезжать на несколько месяцев в году, отдохнуть, так сказать, от суеты и своих забот. Поэтому надо сохранить хорошие отношения с односельчанами, чтоб они не думали, что их хуторской шаман сбежал от них за лучшей долей. А они так подумают, и осудят меня. Скажут, что бросил их сирых на произвол судьбы. Или подумают так. Поэтому надо перед отъездом хорошо проставиться. Заодно заверить односельчан, что уезжаю я на недолгое время, их не бросаю. В общем, уезжаю, но обязуюсь вернуться. За усадьбой моей и домом Кузьмы я решил так: что буду просить присмотреть семью Сёминых. Эта семья жила на хуторе почти в полном составе: дед и бабкой, обоим по 70 годов будет, их сын и невестка, этим уже под полтинник. Другие дети и внуки не выдержали такой жизни на хуторе и сбежали в города за длинным рублём. Там они гоняются за этим самым длинным рублём, а к родственникам, глупой деревенщине, только изредка наведываются. По хуторским меркам эта семья была справная. Конечно, как и у всех жителей хутора у них в голове водились свои тараканы, но я думаю, что не больше чем у других. У деда Матвея Ивановича был пунктик помешательства на свиньях. Это выражалось тем, что очень уж трепетно он относился к их свинскому здоровью. У него всегда были на откорме несколько поросят, которых он причислял, чуть ли не в члены семьи. Когда приходило время пускать этих откормленных свиней на колбасу и окорок, то он со слезами отвозил их в станицу к куму. Куму приходилось самому забивать свиней, разделывать их и отдавать деду Матвею его любимых животных уже в расфасованном виде. Сын Павлуша, единственный который остался с родителями был детинушка здоровый, но крайне недалёкий. Только он не дурак был закинуть за воротник при случае. Отпускать такое недалёкое и доверчивое чадо от себя старики не решились. Однако, семейная жизнь у Павлуши сложилась весьма положительно: ему в молодости досталась справная девушка Алевтина с соседнего хутора. Выбирая себе жену, Павлуша особо не зацикливался на её параметрах: умная она, работящая, брюнетка или, прости господи, рыжая она будет. За него всё решили его родители и родители невесты. Поэтому, Павлуша пожав молодецкими плечами, смирился: собственно, какая разница, пусть живёт. Очень мудрое, надо сказать, решение.

Вот так эта семья потихоньку и жила, детей и внуков нажила, но те сбежали, почуяв, что в городах их ждёт лучшая доля. У Павлуши был пунктик на самогон. Если он его добывал, то не останавливался, пока не употребит всю тару до донышка. При этом Павлуша был совершенно не злой человек, и если у него кто-нибудь отнимал самогон, то он только вздыхал, но в конфронтацию не вступал. Поэтому дед с бабкой, а особенно Алевтина постоянно следили, чтобы Павлуша не переусердствовал с самогоном. От него они этот напиток прятали, а так как Павлуша был недалёкого ума, то найти спрятанное у него ума не хватало. Односельчане, зная тягу Павлуши к самогону, никогда ему не наливали, чем не очень радовали тараканов в его голове. Что касается тараканов в голове бабки и невестки, то никого их зловредные насекомые не интересовали, потому как это обыкновенные бабы, а бабские закидоны справного казака не колышут.

Взвесив всё за и против, я остановился на этой семье. Подкину им деньжат, продуктов, думаю, они не откажут присмотреть за моим оставшимся добром.

У Сёминых был и очень удобный двор в их усадьбе для проведения всяких массовых мероприятий. Массовых, естественно, по хуторским меркам. Вот я и решил, что отходую проставу лучше будет устроить в их дворе. Припашем бабу Ульяну с Алевтиной и закатаем пир на весь хутор в количестве душ двадцати. Думаю, ещё столько народу сможет прийти на своих двоих к столу. Остальным разнесём подарки по домам.

У меня была маленькая проблема, куда деть оставшуюся брагу, которой набиралось литров двадцать. Выливать её было жалко, деньги на ингредиенты плачены. Решено, задарю я эту брагу деду Матвею. Он тоже может гнать самогон. Вот и выход из положения. Потом, конечно у деда будут проблемы, куда спрятать самогон от слабого на этот напиток Павлуши. Но, думаю, дед с этой проблемой стравится.

Я договорился с дедом Матвеем о проведении культурно-массового мероприятия. Заручился его горячим одобрением и отволок к нему всю оставшуюся свою брагу. Её мы спрятали в укромный уголок, от Павлуши, естественно.

Мероприятие решено было начать на следующий день в одиннадцать часов. Солнышко уже светит как следует, будет и не холодно, но и не жарко. Самое то, для такого мероприятия. Женщины варили шулюм, рыбу, азу по-татарски, а мужчины колдовали над шашлыками и другими мясными продуктами. От меня требовалось ещё успеть приготовить плов по-фергански. Напитки, естественно, были на мне, исключая безалкогольные.

Для односельчан мне ничего не было жалко, поэтому я выставил из дедовых запасов, понравившейся мне напиток под поэтическим названием "Бисмарк-фуриозо" и "Земляничный фрез". Первый был интересного насыщенного тёмно-коричневого цвета, а цвет второго следовал из его названия. Ещё особенностью "Земляничного фреза" было то, что пился он как концентрированный земляничный сок, градусов в нём совершенно не ощущалось, но они в нём ещё как присутствовали.

Гости собрались вовремя, и всё уже было готово к пиру на весь хуторской мир. Стол ломился от справной еды, горячительных напитков и закуски к ним. Радостные гости потирали руки от вида и запаха пищи. Единственно, что мы с дедом Матвеем не учли, в разрезе моей браги, которую мы с ним припрятали, то пресловутый женский фактор. Плохо, как оказалось, мы припрятали ёмкости с уже практически готовой брагой. При этом мы не учли фактор Алевтины и её тараканов. А её тараканы собрали ассамблею, на которой, посовещавшись, решили, что уже пора начинать радикально бороться с пьянством и алкоголизмом в отдельно взятом хуторе. О чём коварно и нашептали слабой на голову женщине. Умная женщина (неужели такое бывает?) до такого бы не додумалась. Алевтина каким-то образом просекла, что это за ёмкости такие стоят. Сложила два плюс два. И получила парадоксальный результат, что из этого добра дед сварит самогон, который, естественно, найдёт её суженный и, козе понятно, злоупотребит. Своим куцым женским умом Алевтина подумала и решила устроить на хуторе сухой закон. Начать решила с нашей браги. Наверное, она вспомнила меченого последнего Генерального секретаря коммунистической партии и его дебильную попытку ввести в стране сухой закон. Такое решение власти народ дико удивило: он, что не знает, что у нас практически каждый умеет гнать самогон? От жажды мы точно не погибнем. Но, впрочем, к дурости власти народ уже давно привык. Подначенная, давящимися от смеха тараканами, Алевтина решила повторить подвиг меченого государственного мужа, чтоб ему пусто было. Дальше, Алевтина поступила даже хуже, чем поступал политическая проститутка Троцкий. Вот и она совершила непростительную политическую ошибку. Пока вся хуторская прогрессивная общественность была занята подготовкой к культурно-массовому мероприятию, Алевтина, между делом, как заправский диверсант и террорист, устроила политическую провокацию в виде переливания браги в вёдра, которые она отнесла в загончик для любимых животных деда Матвея. Там, эта диверсантка вылила всю брагу в кормушки, в которые тут же сунули свои пятачки благодарные свинки. Процесс пошёл. Мы, значит, бегаем все, как дизентерийные кошки, стараемся успеть подготовить мероприятие, чтоб всё было как в лучших домах, а кое-кто в это время, под шумок, устраивает политическую провокацию с далеко идущими последствиями. Вот, что значит, пригрели змею с другого хутора у себя на горячей груди.

Мероприятие началось вовремя при большом стечении народа. Закончилось оно часа через четыре, по естественным причинам. Народ, отведав моего напитка под названием "Бисмарк-фуриозо" и, особенно, "Земляничный фрез" просто один за другим выключался. Выпадал, так сказать, в собственный астрал из нашей реальности. По велению деда Матвея могучему Павлуше приходилось брать уставшего односельчанина в охапку и нести его домой. Так Павлуша перенёс постепенно всех соседей. Остались за столом только я и дед Матвей. Мы ещё что-то соображали, но астрал уже приближался и к нам. Дед Матвей, как выпьет, так норовит оседлать своих тараканов и погнать их галопом. Имею в виду, что он начинает всех донимать своими свиньями. А о свиньях он мог говорить часами. Вот и сейчас дед Матвей сфокусировал на мне свой взгляд и произнёс:

– Хороший ты человек Петрович, – даже пустил скупую слезу дед. – Только о народе и печёшься. Только о народе и думаешь. Хочешь, я покажу тебе свою гордость? Вот, хочешь?

Всё это старик произносил с пьяной дикцией и неловкими движениями.

– Я, тебя, конечно, Матвей Иванович, оччччень уважаю….ик….но я не такой. Пойми меня правильно. Покажи….ик….свою гордость лучше Ульяне Тимофеевне.

– Я хотел тебе показать своих поросяток, – с удивлением произнёс дед. – А ты что подумал?

– Я уже вообще не думаю, – честно признался я, пытаясь поймать стакан с самогоном, но скользкий стакан почему-то не давался в руки, и всё время ускользал.

– Вот давай за твоё здоровье примем, и я покажу тебе своих поросяток, – пристал дед. – Звери, а не свиньи, во! Зацени, Петрович.

Мы выпили и, поддерживая друг друга, поплелись через весь двор к его дальнему концу, где обитали поросятки. Когда мы, наконец, пришли к месту, где обитали идеальные, по мнению деда Матвея, существа и уставились на этих чертей, то двор вдруг огласил скорбный вопль деда Матвея. Что касается меня, то уставясь на этих зверей, я сначала не понял, что с ними не так, свиньи и свиньи. По мне так все четверо поросей на месте. Крупненькие такие, уже в длину где-то по метр двадцать точно будут. Вполне себе упитанные. Ушки у всех на месте, хвосты тоже. Но с ними было что-то не то. Один свин сидел на заднице и мотал головой из стороны в сторону. Другой валялся на земле и дрыгал своими ножками и ручками как-то не в такт не в лад, непонятно было, зачем он это делает. А два других стояли и смотрели на нас с нехорошим прищуром, и чуть покачиваясь. Но стояли они плохо. Видно было, что стоят они из последних сил, что их конечности подрагивают и вот-вот эти звери упадут. Причитая, дед кинулся к своим питомцам. Весь этот натюрморт в загончике для свиней причинял деду Матвею невыносимые моральные страдания.