Текст книги "По памяти и с натуры "

Автор книги: Валерий Алфеевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Поездка в колхоз

Ташкент сорок второго года. Ранним утром в составе агитбригады я выехал в поездку по колхозам области. В нашей бригаде артисты и корреспондент «Ташкентской правды». На мою долю портреты ударников.

В маленьком автобусе переехали русло высохшей горной реки, непроходимой и бурной в весенний паводок. За окном автобуса расстилалась до самых предгорий Чимгана розовая в лучах восходящего солнца пустыня.

Приехали в колхоз. Навстречу нам на велосипеде тучный председатель, за ним бежал босой счетовод в коротком халате, с туго набитым портфелем. После торжественно-подобострастной встречи зеленый чай с лепешками и изюмом. Потом отдыхали у арыка. Сопровождавший нас в поездке молодой узбек – на поясе в кобуре револьвер – рассказывает, как у себя в Ташкенте он «дает жизни» врагам народа. Под лучами горячего солнца в блаженном оцепенении боремся со сном.

После полудня в большой прохладной колхозной конторе меня ждут ударники. Красивая молодая узбечка с орденом и большими золотыми часами на руке сидит как вкопанная. Орден этот и золотые часы переходят к следующей колхознице, которую я начинаю рисовать, и так этот орден, как переходящее знамя, переходит от одной ударницы к другой.

Я рисую тщательно и похоже, один рисунок для себя, другой повторяю для колхоза. Вокруг, бросив работу, толпа колхозников. Они восторженно, с прищелкиванием языка сопровождают каждое движение моей руки, всюду слышится: «Отшейде, охшемейде, охшемаб– те». Я благодарно и подобострастно откликаюсь на знаки всеобщего одобрения. Совсем молодой татарчонок, секретарь колхозной конторы, мне говорит: «Знаете, что они говорят? – Не похоже и не будет похоже». Мне становится легко и весело, и я с увлечением работаю до вечера. Сохранились у меня рисунки этих молодых красивых колхозниц, и теперь я спрашиваю себя, что стало с ними, живы ли они, и помнят ли они это рисование, и хранят ли они рисунки, которые я им оставил?

Вечером концерт. Никогда не забуду я этого великолепного зрелища, наверное, такого теперь не увидишь. Густая южная темень. Во фруктовом саду от дерева к дереву протянут толстый стальной провод, к нему привязана кипа хлопка-сырца, пропитанная мазутом. Огромный язык пламени к звездам. Под деревьями тесным кругом сидят мужчины, за ними вторым рядом девушки и женщины с детьми, многие в парандже с откинутой чадрой. На ветвях мальчишки. Под звуки струнных инструментов плавно движется танцовщица. Подобное раньше могло быть только в ханском дворце. Трудно передать энтузиазм мужчин. Танцовщица грациозно уклоняется от некоторых слишком явных знаков восхищения. Музыка звучит громче, темп танца нарастает, от горящего в небе костра длинные фантастические тени, пламя озаряет лица. Мужчины развязывают свои пояса-платки и стелют их перед собой. Кружась, тонцовщица выбирает поклонника и медленно опускается, согнув колени, на его платок. Под смех толпы и крики восторга он пытается ее обнять.

9. Праздник в колхозе. 1945

После концерта мы все приглашены на той. Ночь. В саду у председателя колхоза среди фруктовых деревьев разложены по квадрату атласные одеяла и подушки. Посредине на проволоке качается керосиновая лампа, и тысячи ночных бабочек и насекомых ведут вокруг нее нескончаемый хоровод. Кроме нас, еще знатные гости из райкома. Вносят мешки с дынями, на каждый угол по мешку. Хозяин выбирает дыни. Сладость и аромат дынь, достойных гостей, трудно описать. Зеленый чай в пиале, как трубка мира, передается. соседу. Дастархан – это прелюдия: изюм, виноград, орехи. Хозяин и все узбеки изысканно любезны – все для гостей. Едят красиво и медленно. Приносят огромное блюдо плова. Золотой рис пирамидой, увенчан бараньей костью с мясом. Узбеки набирают плов в ладонь лодочкой, русским, мне и журналисту, смеясь, дали по длинной деревянной ложке. Появляются две девушки, в руках музыкальные инструменты. Они садятся посредине круга среди яств и, аккомпанируя себе, начинают петь. В небе круглая луна, и зрелище напоминает арабские сказки в постановке Большого театра. Появилась бутылка коньяка, пиршество затягивалось, и я пошел спать в автобус. В автобусе, кроме меня, спал шофер и совсем молодой парень, его помощник. Утром он уважительно сказал шоферу: «А вы, Иван Васильевич, после вчерашнего всю ночь сигналили».

Двор, залитый ослепительно белым солнцем, был совершенно пуст, никаких следов вчерашней роскоши, только в дальнем конце двора сгорбленная ведьма мыла посуду. Наши, ночевавшие в доме, все разбрелись. Председатель с утра уехал в район. Набрел на колхозную чайную, выпил целый чайник зеленого чая, никто на меня не обратил внимания.

Вышел на окраину кишлака. Невдалеке, на хлопковом поле, стояла толпа женщин и несколько мужчин. Я подошел, женщины кричали, мужчины посмеивались, но никто не двигался. В хлопчатнике у арыка заметили змею, я ничего не увидел и пошел к автобусу.

Наша бригада уже толпилась у автобуса, провожал нас бухгалтер, мальчишки стояли поодаль и молча ждали нашего отъезда. Проводы были скромными, ритуал гостеприимства был выполнен, и любопытства к нам уже не было.

Рядом, под деревом, сидел привязанный за ногу огромный филин. Все здесь, казалось, дышало миром, и о войне напоминал только пустой рукав и вытертый до блеска орден Красной Звезды на вылинявшей гимнастерке бухгалтера.

На Фархаде

По тускло освещенной, мокрой от весенней сырости платформе я и художник Борис Берендгоф ходили в ожидании поезда на Беговат.

Ехали мы на строительство Фархадской ГЭС по командировке Союза художников, как гласила командировка, для сбора этюдного материала и натурных зарисовок для создания графических серий о строительстве, и предполагалось наше участие в наглядной агитации на строительном участке, к которому мы будем прикреплены.

На вокзале было безлюдно, и тоскливое безмолвие лишь изредка нарушалось отдаленными гудками паровозов. Поезда ходили по военному расписанию, и никто не знал, когда подадут наш поезд.

Скуку томительного ожидания развеял Берендгоф. Не знаю, как и почему вспомнил он картину Чаплина «Парижанка». Рассказывал он проникновенно, взволнованно и удивительно осязаемо, хорошо останавливаясь на всех тонкостях. И было в этом рассказе что-то совершенно неправдоподобное, необратимое, что-то ушедшее навсегда и вдруг обретавшее сейчас утраченную жизнь. Тогда же подумал о жизненности и непрерывности прекрасного и о том, что можно слушать рассказ о старой ленте Чаплина страшной весной сорок третьего.

В Беговат приехали ночью. В отделе кадров народу полно – командированные, военные. Управление строительства работает круглосуточно. Оформили свои командировки, получили пропуска и бумаги на жилье и пропитание. Устроились на платформе товарного порожняка и выехали на стройку.

У проходной горит фонарь и никого, насколько может различить глаз. Кругом пустыня, нигде не огороженная, и никаких следов жилья. Двинулись прямо по дороге в темноту. Дул свежий ветер, но ласковый. Было тепло, и запахи дыма и трав. Отыскали нужный нам участок. Контора размещается в большой землянке, здесь еще никто не спал.

Нас приветливо встретил молодой статный узбек, повел нас в агитпункт с окнами у самой земли. – «Тут будете жить и работать, здесь вам будет удобно, и народ здесь бывает редко». Света не было, обещали дать под утро. Он спустился в агитпункт первым, мы остались у входа, он пропадал довольно долго, слышалась там какая-то возня, затем он появился, смеющийся, держа за хвост метрового в бешенстве извивающегося варана, и отшвырнул его подальше от землянки.

Сразу решили до утра в агитпункт не входить и устроились на открытой всем ветрам огороженной платформе землемерной вышки, метрах в десяти от земли. И все же часа два на голых досках проспали. Продрогший, открыл глаза, не совсем понимая, где я. Рядом мирно спал Берендгоф, выставив свои огромные ноги далеко за пределы площадки.

Удивительная картина открылась мне, что-то страшно знакомое, так напоминавшее мне декорации к опере «Князь Игорь». Пред взором моим раскинулся «половецкий стан», изрытая землянками пустыня, до горизонта солончаковые степи, неправдоподобно огромное восходящее красное солнце, тут и там горели костры, около которых толпились люди в халатах, справа изрытые котлованами берега Сырдарьи и величественные скалы Фархада.