Текст книги "Нерон, или Актер на троне"
Автор книги: Валерий Дуров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Однако Агриппина к их рекомендациям осталась глуха и, когда император и его министры принимали делегацию из Армении, она неожиданно для всех появилась в зале заседаний и направилась прямо к императорскому возвышению, намереваясь сесть рядом с сыном. Все присутствующие оцепенели и потеряли дар речи. Один лишь Сенека что–то быстро произнес на ухо Нерону. Тот немедленно поднялся со своего кресла и пошел навстречу матери. Обнял ее, поцеловал, осведомился о здоровье и после короткого разговора попросил оставить его одного с армянским посольством. «Так под видом сыновней почтительности, – пишет Тацит, – удалось избежать бесчестья».
Глава вторая. Уроки Сенеки
Сенека решил во что бы то ни стало вырвать Нерона из–под опеки матери. Человек исключительно тщеславный, он рассчитывал на гораздо большее, чем имел, – стать главным советником императора и заправлять всей политикой Римской империи.
Сперва подспудно, затем все более открыто он начал склонять своего воспитанника к отказу от сотрудничества с сенатом ради укрепления сильной единоличной власти. Подталкивая Нерона к установлению тоталитарного режима, Сенека дал ему теоретическое обоснование в специальном трактате «О милосердии», отрывки из которого постоянно зачитывал влюбленному в него ученику. Идеи Сенеки о тиранической форме правления шли вразрез со свободолюбивой традицией республиканского Рима, но философ упорно вдалбливал их в юношу.
«Цивилизация – это дисциплина, – поучал Сенека. – Монарх – обруч, который скрепляет государство. Рим прекратит повелевать, как только перестанет повиноваться. Властитель и государство так связаны между собой, что их невозможно уже отделить друг от друга, не вызвав гибели обоих. Император нуждается в силе, как государство нуждается в правителе».
К милосердию же Сенека призывал Нерона лишь как к средству, способному оградить его от опасностей, которым неизбежно подвергается тот, кто правит. «Лучшая безопасность правителя – мягкость. Частое мщение обуздывает единицы и порождает ненависть сотен. Как подрезанные деревья умножают свои побеги, так жестокость монарха, уничтожив немногих врагов, увеличивает их число».
Конечно, Сенека не ограничивался только апологией «просвещенного тирана». Он прекрасно понимал, что для того, чтобы что–то изменить в императорском дворце, одних слов недостаточно. Надо прежде всего сделать другим самого Нерона, но пока он остается под влиянием матери, эта задача невыполнима. Поскольку Агриппина держала себя с сыном исключительно сурово, требуя от него беспрекословного повиновения, Сенека, хорошо изучивший характер своего питомца, быстро смекнул, что легче всего отдалить его от матери, поощряя в нем дурные наклонности, к некоторым из которых – лицемерию, сластолюбию, жестокости – он имел явное предрасположение. Как педагог и философ, Сенека хорошо знал, что порок преобразует человека гораздо быстрее и глубже, чем добродетель.
Очень скоро Сенека нашел себе помощника. В деле развращения Нерона ему с энтузиазмом взялся помогать вольноотпущенник Дорифор. Оба энергично приступили к систематическому растлению семнадцатилетнего императора. Об этом прямо говорит Дион Кассий: «Они предоставили Нерону возможность отдаться страстям для того, чтобы, утолив их без чрезмерного ущерба для государства, он изменил затем образ жизни. А то, что душа молодого человека, предоставленная себе самой и подталкиваемая к удовольствиям и распутству, оставшись без порицания, не только не может никогда насытиться, но останется навсегда ими испорченной, – они игнорировали… Нерон посещал пирушки, чревоугодничал, пьянствовал, вступал в беспорядочные любовные связи и, видя, что дела государства идут одинаково хорошо, пришел к убеждению, что это было именно то, что от него хотели, и уже без удержу отдался все возрастающему разврату».
В выборе друзей Нерон был не особенно щепетилен. В тот период он сблизился с Клавдием Сенеционом и Марком Отоном, будущим императором. Последний был очень хитер и расчетлив. С ним мы еще встретимся на страницах этой книги. Уже в детстве он проявил свои дурные наклонности, страсть к мотовству и разврату, за что не раз бывал сечен отцом. Вскоре к этой троице присоединился мимический актер Парис и некоторые другие молодые люди. Все они были старше и опытнее Нерона.
В компании этих сорвиголов Нерон начал совершать набеги на улицы ночного Рима. В сущности, он был еще очень юн и, как многих людей незрелого возраста, его тянуло на озорство и мальчишечьи шалости. Он был уверен, что накладных волос, плаща и круглой войлочной шапки вольноотпущенника вполне достаточно, чтобы сделаться неузнаваемым. Едва смеркалось, он покидал дворец и вместе со своими дружками слонялся по кабакам, бродил по переулкам, посещал кварталы, населенные проститутками, взламывал двери домов и лавок, нападал на припозднившихся прохожих и колотил их. Впрочем, ничто не ново под луной. Когда–то его прадед Марк Антоний, переодевшись слугой, в компании с Клеопатрой вот так же шатался по улицам ночной Александрии и выделывал такие же безумные вещи, и не раз оказывался участником потасовок вроде тех, которые затевал теперь в Риме его правнук.
Заводилой был Отон, признанный самым изобретательным в разного рода увеселениях. Именно он придумал развлечение, очень веселившее друзей. Схватив зазевавшегося или подвыпившего прохожего, они подбрасывали его на растянутом плаще. Вопли и мольбы несчастной жертвы, взлетавшей в воздух, приводили молодчиков в неописуемый восторг.
Эти далеко не безобидные забавы иногда оканчивались плохо для распоясавшихся хулиганов. Некоторые прохожие, хотя и застигнутые врасплох, быстро приходили в себя и давали решительный отпор обидчикам. И на следующий день принцепс красовался перед придворными с синяком под глазом.
Однажды в ночной стычке Нерону основательно намяли бока. Ему досталось ударов гораздо больше обычного. Это постарался Гай Юлий Монтан, сын римского сенатора. Возвращаясь в поздний час домой, он подвергся нападению шайки Нерона. Возможно, все обошлось бы несколькими крепкими тумаками, но подвыпивший Нерон стал приставать к молоденькой жене Монтана и оскорблять ее. Вне себя от ярости Монтан так вздул хулигана, что тот лишился сознания. Из–за многочисленных ссадин и кровоподтеков, полученных в драке, Нерон в течение нескольких дней не мог показаться на улицах Рима.
Узнав о том, что он избил самого императора, Монтан был так напуган, что ничего лучшего не придумал, как письменно принести принцепсу свои извинения. Это было непростительной ошибкой. Нерону и раньше попадало в ночных драках, но он пребывал в убеждении, что остался неузнанным. Если же Монтан знал, что поднимает руку на императора, значит, он сознательно совершил преступление в оскорблении величества и должен умереть.
Отныне Нерон отправлялся на свои ночные вылазки только в сопровождении преторианцев и гладиаторов, которым было велено держаться в стороне и вмешиваться лишь в случае опасности. Но в Риме уже прослышали, что Нерон затевает по ночам уличные потасовки, и при стычках сопротивления ему уже не оказывали.
Из этой ситуации быстро извлекли выгоду профессиональные преступники. Невидимые в ночном мраке, они стали выдавать себя за императора, чтобы жертвы их разбоя вели себя смирно.
Если Нерона порицали за бесчинства, творимые им под покровом ночи, то его наставника Сенеку осуждали за поступки, совершаемые при свете дня. Многие римляне находили возмутительным и постыдным тот факт, что Сенека за четыре года жизни при дворе скопил триста миллионов сестерциев – сумму, равную той, которую вольноотпущенник Паллант нажил неутомимым воровством в течение всей своей жизни.
Нашелся человек, который не побоялся возвысить свой голос против Сенеки. Это был Публий Суиллий.
– Философ, лицемерно проповедующий умеренность, – говорил он повсюду, – сделал себе карьеру через постель тетки Нерона. Этот человек погряз в нудных занятиях с неопытными юношами, которым он морочит голову своим уже набившим всем оскомину морализаторством. Проницательный Клавдий в свое время отправил его в ссылку. Теперь он вернулся. Мало того, он втерся во дворец. Благодаря какой мудрости и каким наставлениям философов он за короткий срок нажил огромное состояние? Всем известно, что он крутится возле бездетных стариков, заставляя их переписывать свои завещания на его имя. Он занимается грязным ростовщичеством, под грабительские проценты ссужая деньги в Италии и провинциях.
Суллию, конечно, не поздоровилось. Но отделался он сравнительно легко, кончив свои дни в ссылке на Балеарских островах.
Глава третья. Открытие любви
Как только Нерон стал императором, Сенека попросил, чтобы тот не целовал его при людях. Возможно, такая сдержанность преставлялась ему более подобающей для принцепса. Но скорее всего, он опасался, как бы не обнаружилось, что между ним и его пылким учеником существуют гомосексуальные отношения. Опытный педераст, он не только растлил доверенного ему мальчика, но и толкнул на путь мужеложства. Как известно, Клавдий был совершенно равнодушен к лицам своего пола. С появлением Сенеки во дворце этот вид половых отношений стал практиковаться и в императорской семье. «Уроки», преподанные учителем, Нерон «закреплял» со своим сводным братом Британником.
В древнем Риме гомосексуализм не считался чем–то постыдным и неким извращением. Наоборот, в любви к мальчикам древние находили особый шик. И здесь, как во многом другом, примером для римлян служили греки. Римляне могли подтрунивать над отношениями такого рода, но им не пришло бы в голову осудить их. Предосудительной считалась связь только между римскими гражданами, но к их услугам в Риме всегда было множество мальчиков – рабов со всех концов света.
Воспитание Сенеки уже начало давать свои первые результаты. Ночные кутежи, драки на улицах города, беспорядочные половые связи способствовали проявлению у Нерона таких качеств, как наглость, жестокость, распущенность. «Когда постепенно дурные наклонности в нем окрепли, – замечает Светоний, – он перестал шутить и прятаться и бросился, уже не таясь, в еще худшие пороки».
Свою жену он теперь открыто ненавидел и избегал оставаться с ней наедине. А если иногда и заходил в ее спальню, то лишь с одной мыслью: задушить ее во сне. Как–то в покоях Октавии Нерон заметил темноглазую черноволосую девушку, которую прежде никогда не видел. Это была сириянка Акте. Все древние историки единодушно признают ее обаяние и чарующую красоту. Она была наделена прелестью, присущей только восточным женщинам. Столь очаровательной девушки Нерон в своей жизни еще не встречал. Странно, как он до сих пор не обратил на нее внимания. Не мог же Нерон знать, что эта встреча была подстроена Сенекой. Хитрый лис опасался, как бы юный принцепс, ведя беспорядочную сексуальную жизнь, не оказался вскоре добычей какой–нибудь опытной интригантки именитого рода, что могло бы привести к утрате им влияния на императора.
Сенека не сомневался, что Нерон, увидев Акте, обязательно в нее влюбится. Его расчет оказался верен. Нерон тут же бросился к старику с расспросами, кто эта девушка, откуда она, чем занимается. Любопытство горящего нетерпением юноши было полностью удовлетворено.
– Это Акте, – ответил ему Сенека. – Она родилась в Греции, но ее родители – сирийцы. В Рим она привезена как рабыня еще ребенком и была приобретена для императора Клавдия. Но сейчас она уже вольноотпущенница. Ведет жизнь куртизанки и дружит с Октавией.
В тот момент никто из них не знал, что Акте была уготована особая роль в судьбе Нерона. Она не только оставит глубокий след в его жизни, но будет среди тех немногих людей, которые проводят его в последний путь. Красавица – сириянка пробудила в императоре незнакомое ему доселе чувство, выходящее далеко за пределы обычного сексуального влечения и о котором раньше он не мог даже подозревать. Акте была на несколько лет старше Нерона. С детского возраста ее готовили угождать прихотям мужчин. Ей были известны все секреты восточной эротики, и ее утонченные ласки быстро сделали свое дело. Но император не только влюбился в Акте, он еще и сдружился с ней.
Сенека сразу дал понять, что к новому увлечению Нерона относится благосклонно, однако посоветовал держать все в секрете, потому что влюбленность императора вряд ли придется по душе его матери.
Агриппина, конечно, скоро дозналась о тайных свиданиях Нерона с вольноотпущенницей и пришла в бешенство.
– Как ты посмел, – накинулась она на сына, – связаться с какой–то безродной вольноотпущенницей? Не хочешь ли ты сделать вчерашнюю рабыню моей невесткой? Ты – самая последняя дрянь и ничтожество, если позволил прибрать себя к рукам проститутке. Я никому не позволю вмешиваться в мои планы, так и передай своей грязной развратнице!
Скандалы, подобные этому, следовали один за другим. И Нерон, наконец, на них отреагировал, но совсем не так, как ожидала Агриппина. Вместо того, чтобы попросить у матери прощения за то, что без ее ведома позволил себе влюбиться, он еще больше упорствовал в своей привязанности к Акте. Оценивая эту ситуацию, римский историк Тацит пишет: «Чем яростнее Агриппина осыпала его упреками, не желая выждать, когда он одумается или пресытится, тем сильнее распаляла в нем страсть, пока он не вышел из повиновения матери и не доверился целиком Сенеке».
Старый воспитатель немедленно предложил своему питомцу помощь. Поскольку Нерон не мог открыто делать возлюбленной подарки, не вызвав сплетен и осложнений, ведь и мать, и те, кто поддерживал Октавию, могли бы воспользоваться этим для его дискредитации, Сенека посоветовал прибегнуть к услугам начальника ночной стражи города Аннея Серена, который был его учеником и любовником. По наущению Сенеки этот молодой человек, изобразив влюбленность, начал открыто делать Акте великолепные подарки, которые ему передавал император для своей подруги. Некоторое время обман удавался: все верили, что Серен одаривает Акте от своего имени.
Но разве можно было утаить что–то от вездесущей Агриппины? На этот раз она не только изругала сына за дерзкое своеволие, но и надавала ему пощечин.
– Оказывается, ты не только дурак, но еще и расточитель, – бесилась она. – Неужели ты в самом деле так глуп, что надеешься на то, что я тебе позволю развестись с женой императорской крови, чтобы жениться на распутнице рабского происхождения?
Вот тут Нерон и показал, что он действительно сын своей матери. Он подкупил нескольких сенаторов консульского звания, которые клятвенно подтвердили, что Акте ведет свое происхождение от рода Атталидов, долгое время царствовавшего в Пергаме.
Вместо того, чтобы остановиться и прикусить язык, Агриппина в присутствии многих сановников стала бросать в лицо сыну резкие обвинения, на которые он ответил:
– Я никогда не откажусь от Акте и скорее оставлю власть, чем ее. Если ты придаешь такое значение власти, то сама и дерись за нее. Я же готов отречься от престола, чтобы вместе с Акте жить на Родосе, население которого меня любит.
От этих слов Агриппина опешила. Она всегда считала сына смирной овечкой и такой твердости от него не ожидала.
Сенека ликовал. Именно этого он и хотел. Препятствуя любви сына к вольноотпущеннице, Агриппина втянулась в опасную для себя игру.
Через несколько дней, остыв и поразмыслив, Агриппина решила резко изменить тактику. Она поняла, что ей противостоит не только слепая влюбленность сына, но и коварство Сенеки. Сделав над собой усилие, она попросила у Нерона аудиенции.
– Я признаю свою вину и прошу прощения за излишнюю суровость к тебе. Ты – мой единственный сын и самый дорогой для меня человек. Поэтому ты не должен сомневаться в моем неизменно добром к тебе отношении. Резкие слова простительны для матери, пекущейся о своем чаде. Если Акте тебе так мила, можешь воспользоваться моим спальным покоем и с удобствами встречаться там со своей возлюбленной. Чтобы ты не сомневался в моем расположении, я предоставляю в полное твое распоряжение все свое состояние.
Нерон искренне и горячо поблагодарил мать, заверив ее в своей сыновней любви.
Между Агриппиной и императором наметилось восстановление прежних отношений. Но Сенеку это не устраивало и более того – страшило. Ведь это означало для него конец.
– Будь осторожен, мой мальчик, – увещевал он Нерона. – Твоя мать – хитра и жестока. Ее уступчивость не должна обманывать тебя. Впрочем, что я такое говорю? Ведь ты не настолько наивен, чтобы сам не видеть этого.
Так как слова Сенеки ожидаемого действия не возымели, ему на помощь пришли Клавдий Сенецион и Марк Отон, спутники Нерона в его ночных похождениях. Превознося красоту и достоинства Акте, они предостерегали своего друга от излишней доверчивости по отношению к матери.
Нерон не знал, кому верить, признавая правыми всех. Конечно, ему было нелегко так сразу освободиться от многолетней тирании матери. Все же он благоразумно решил не обострять ситуацию и отблагодарить мать за сделанный ею шаг к примирению. С этой целью он отправился в императорскую гардеробную, где хранились наряды, в которых блистали жены и матери его предшественников, и, выбрав самые красивые платья и драгоценности, отослал их в дар Агриппине, полагая, что такие щедрые подарки способны привести в восхищение любую женщину.
Великодушный жест сына Агриппина расценила как оскорбление.
– Если мой сын считает, – говорила она в кругу доверенных друзей, – что эти безделицы приумножат мой гардероб, то он ошибается. Ведь он вернул лишь малую часть того, что приобретено моими стараниями, и своим подарком отнял все остальное.
В своем самомнении она заключила, что поступок Нерона продиктован его слабостью и является еще одним доказательством его зависимости от матери. И вот, уверившись в своей победе над сыном, она высокомерно попросила передать ему, что в его даре видит попытку несколькими тряпками и камешками купить ее уступчивость.
На самом деле, матери Нерон не боялся и задобрить ее не пытался. Им двигали лучшие побуждения, и действовал он от чистого сердца, но, как уже нередко случалось, матерью понят не был.
Дерзкие слова Агриппины, услужливо переданные императору, безнаказанными не остались. Удар был нанесен по Палланту, который был надежной опорой Агриппины во дворце. Вольноотпущенник, бесконтрольно распоряжавшийся императорской казной, отстраняется от заведования финансовыми делами.
Паллант, готовый к любым превратностям, смещению не противился. Он уже давно добился от Нерона обещания, что, когда будет уходить со своего поста, никто, ни император, ни его преемник не потребуют от него отчета в делах. Таким образом, заступивший на его место всадник Клавдий Этруск начинал фактически с нуля.
Настал день, когда Паллант покинул императорский дворец. Его сопровождала целая толпа опечаленных друзей, помощников, рабов, да и сам Паллант выглядел в тот день невеселым, как человек, которому нанесли кровное оскорбление.
С уходом из дворца верного ей вольноотпущенника Агриппина лишилась не только любовника, но и единственного союзника, на которого она могла рассчитывать в императорском совете. Она оказалась жестоко обманутой в своих расчетах и теперь уже открыто, не скупясь на угрозы и проклятия, поносила сына.
Глава четвертая. По стопам матери
Сенека радостно потирал руки. Он был доволен. Результаты превзошли все его ожидания. Агриппина, хотя и не поверженная окончательно, осталась без друзей и союзников. Вместе с влиянием на сына – императора она утратила то, чем так страстно упивалась в течение последних восьми лет, – власть. Но уступать без боя Агриппина не собиралась и сопротивлялась неистово. Завидев сына, она всякий раз накидывалась на него с оскорблениями и гневными упреками, взяв себе за правило постоянно напоминать ему о том, что только благодаря ей он стал императором.
Отчаявшись вернуть себе послушание сына, Агриппина потеряла всякую осторожность и, уже не заботясь о том, что может быть услышана другими, выкрикивала в лицо Нерону тяжелейшие угрозы.
– Не забывай, – грозила она, – что уже подрос Британник. Он кровный сын Клавдия и его единственный законный наследник. Ты захватил императорскую власть, принадлежавшую по праву другому. Пусть все знают, что сделать это тебе помогла твоя несчастная мать, которой ты платишь черной неблагодарностью, оскорбляя и унижая ее. Ради тебя я пошла на преступление, сначала вступив с Клавдием в кровосмесительный брак, а потом отравив его. Ради тебя я совершила множество злодеяний, в чем теперь глубоко раскаиваюсь. Но благодаря попечению богов и моей предусмотрительности Британник еще жив. Я немедленно отправлюсь с ним в преторианский лагерь и тогда поглядим, к кому прислушаются гвардейцы – ко мне, дочери великого Германика, или калеке Бурру и ссыльному Сенеке, которые тщатся увечной рукой и риторским языком управлять человеческим родом.
Это был самый настоящий нервный срыв. Агриппина простирала руки к небу, вопила, проклинала, взывала к Клавдию и теням загубленных ею Силанов, вспоминала о своих бесчисленных злодеяниях.
Угрозы Агриппины возымели наконец свое действие. Нерон знал: в ненависти мать способна на все. К тому же его сильно тревожило поведение Британника, который готовился к своему четырнадцатилетию. По достижению этого возраста он, как в свое время Нерон, досрочно получил бы мужскую тогу и, следовательно, мог рассчитывать на власть. А то, что многие во дворце относятся к сыну Клавдия и Мессалины с сочувствием и симпатией, продемонстрировал случившийся еще в декабре следующий эпизод.
В течение семи дней с 17 по 24 декабря римляне справляли Сатурналии, самый популярный в Италии праздник, посвященный древнеиталийскому богу земледелия Сатурну. В эти дни повсюду царили смех, шутки, веселье. Никому не дозволялось сердиться и обижаться. На это время даже рабам предоставлялась свобода слова. Они могли сколько угодно подшучивать над своими хозяевами и даже пировать вместе с ними. Сатурналии праздновались в память о той счастливой поре, когда все люди на земле были равны и свободны, поэтому в дни всенародного праздника все обменивались подарками и желали друг другу добра.
В один из таких декабрьских дней в императорском дворце было устроено застолье, на которое собралось множество гостей. Ближе к ночи юноши затеяли игру, для которой по жребию избирали царя. В его обязанности входило руководить всеми развлечениями и увеселениями сотрапезников. В тот раз исполнять роль царя выпало Нерону. Под взрывы веселого смеха он назначил каждому из присутствующих какое–нибудь несложное задание: спеть, сплясать, продекламировать. Когда очередь дошла до Британника, Нерон предложил ему выйти на середину зала и спеть по своему выбору песню. Британник запел известную арию из трагедии Энния «Фиест», обычную в репертуаре римских кифаредов:
Знатный род мне не поможет пред судьбиной
злобною:
Сам ты знаешь, все имел я, роскошь и достоинство,
Но и царство и богатство унесла Фортуны мощь.
Британник пел о юноше, коварством и обманом изгнанном с отцовского трона и лишенном прав наследования. В зале установилась мертвая тишина. Веселья как не бывало. И вдруг всех как прорвало. Под влиянием вина забыв об осторожности, гости, не таясь, стали открыто выражать свое сочувствие юноше, чего, конечно, не произошло бы, будь они трезвыми.
Этот случай убедил Нерона в том, что сводный брат представляет для него опасность. Теперь же, слушая угрозы матери, он еще больше укрепился в своем мнении и решил немедленно действовать.
В сложившейся ситуации он не мог отдать приказ убить Британника или взвалить на него какое–нибудь фиктивное обвинение. Оставалось одно – прибегнуть к помощи яда, средству, испытанному его матерью. Так же, как в свое время Агриппина, Нерон обратился к искусству отравительницы Локусты, которая в тот момент находилась в городской тюрьме под надзором трибуна преторианской когорты Юлия Поллиона. Вскоре снадобье было в руках у принцепса.
Поскольку еще при жизни Клавдия Агриппина позаботилась о том, чтобы из окружения Британника были удалены все преданные ему люди, среди его новых воспитателей нетрудно было найти такого, кто согласился дать юноше отраву. То ли яд был малоэффективен, то ли слишком разбавлен, но ожидаемого результата не получилось – Британник отделался лишь сильным поносом.
Взбешенный неудачей, Нерон приказал Поллиону доставить Локусту во дворец. Как только женщина предстала перед ним, он, словно безумный, вцепился в нее и стал трясти, нанося при этом удары кулаком и вопя, что она подсунула ему не яд, а слабительное средство. Иногда он оборачивался к трибуну и так же, как Локусте, грозил ему смертью. Еще никогда Нерон не был в таком истерическом состоянии.
Перепуганная отравительница пыталась оправдываться:
– Я намеренно дала медленно действующий яд, чтобы никто не мог заподозрить тебя в преступлении.
– Не изворачивайся! Какое тебе дело до того, что скажут обо мне другие?
– Да, но по Юлиеву закону преднамеренное отравление…
– Уж не думаешь ли ты, что я должен бояться Юлиева закона? – задыхался от негодования Нерон.
– Но…
– Никаких но, – отрубил он. – Ты не проведешь меня! Признайся, ты хотела возбудить тревогу у того, кому предназначалось твое зелье и таким образом предупредить его об опасности. А с предателями разговор короток.
– Позволь мне исправить мою ошибку. Дай мне последнюю возможность и ты увидишь – мой яд подействует как удар кинжала. Обещаю тебе.
Нерон внезапно успокоился.
– Хорошо. Но яд ты должна приготовить здесь, в моей спальне, и немедленно. Я буду находиться рядом и следить за тобой.
Когда новая смесь была готова, Нерон испытал ее действие на козленке, но он умер только через пять часов.
Вновь притащили Локусту.
– Это не тот яд, который мне был обещан. Его действие далеко не молниеносное и никак не напоминает удар кинжала.
Трясущаяся от страха старуха перекипятила снадобье еще раз, сделав его предельно концентрированным. Приготовленное зелье испытали на поросенке, который тут же околел.
Нерон послал к Британнику сказать, что вечером ждет его к себе на ужин.
В назначенный час Британник в окружении своих слуг появился на половине Нерона, устроившего небольшую пирушку для узкого семейного круга, на которую, кроме Агриппины и Октавии, были приглашены Бурр, Сенека и несколько друзей Британника. Гостей уже ждали два накрытых стола: один для взрослых участников пира, другой для детей. По заведенному издавна обычаю дети принцепсов располагались со своими сверстниками за отдельным, менее обильным столом.
Вместе с Британником возлежали его друзья, среди которых находился Тит, сын полководца Веспасиана. Как обычно, все кушанья и напитки перед тем, как подать их на стол, пробовал специальный раб. Нарушить заведенное правило, не вызвав при этом подозрения, было невозможно. Но все было учтено заранее и предусмотренная трудность преодолена с исключительной изобретательностью. Перед Британником поставили очень горячее питье. Тот, прежде чем пить, передал его своему рабу, который сделав глоток, возвратил чашу хозяину. Сидящие за столом пили тот же напиток, но Британнику он показался слишком горячим и он попросил его охладить. По его просьбе принесли холодную воду, которую он собственноручно добавил в свое питье, не зная, что в ней уже разведен смертельный яд.
Смерть наступила мгновенно после первого же глотка. Как обещала Локуста, действие отравы было подобно удару кинжала. Британник не успел произнести даже звука.
Сидевшие за столом на мгновение оцепенели. Потом бросились вон из комнаты, другие с ужасом уставились на императора, ожидая его реакции. Нерон продолжал возлежать, словно ничего не произошло. Увидев обращенные на себя взоры, он с невозмутимым видом пояснил:
– Не следует беспокоиться. Это обычный приступ падучей. Брат страдает ею с детства. Вы ведь знаете: это – болезнь семьи. Через несколько минут Британник придет в себя.
Агриппина застыла от страха. «Это конец!» – мелькнуло у нее в голове. Потрясение, испытанное ею в первые минуты, было таким сильным, что она не сразу смогла взять себя в руки. Что до Октавии, то она, несмотря на свой юный возраст, уже научившаяся таить про себя все свои чувства, едва дышала и голоса не подала.
После короткого замешательства застолье продолжалось. Британник принадлежал уже прошлому.
Похоронили его в ту же ночь на Марсовом поле под проливным дождем. Не было ни речей, ни погребальных почестей.
На следующий день Нерон представил в сенат объяснение столь поспешных похорон. Он сослался на древний обычай, запрещавший выставлять на всеобщее обозрение тело безвременно умерших юношей и затягивать погребение пышными церемониями. Оплакивания заслуживает скорее он сам, добавил Нерон, ведь отныне он не может более рассчитывать на помощь брата: теперь у него осталась одна опора – сенат и народ, которые должны сплотиться вокруг него, единственного уцелевшего из когда–то большой, но несчастной семьи.
Потом начался раздел собственности Британника, словно это была добыча, взятая на войне. Обширные поместья и дома покойного поделили между собой Нерон, Сенека и Бурр.
Больше других общественному осуждению подвергся Сенека. Как же так, спрашивали римляне, человек, всенародно выставлявший напоказ свое презрение к деньгам и кичащийся своей непреклонной добродетелью, не колеблясь, принимает дары, добытые преступным путем?
Глава пятая. В опале
Оправившись после двойного удара, нанесенного ей Нероном: отставки Палланта и умерщвления Британника, Агриппина уже открыто объявила о своей войне с сыном. Она не только оплакивала смерть Британника, что многими воспринималось как красноречивое осуждение его убийцы, но демонстративно взяла под свое покровительство глубоко несчастную Октавию, которую, в сущности, сама и обездолила, насильно женив на ней Нерона.
Каждый день императору докладывали о действиях его матери, которая не покладая рук и не жалея сил хлопотала о том, чтобы создать вокруг имени сына неблагоприятное для него общественное мнение: привечала трибунов и центурионов, преданных памяти ее отца Германика, встречалась с сенаторами и представителями старой знати, повсюду, где только могла, лихорадочно добывала деньги, чтобы с их помощью привлечь к себе как можно больше людей.
– Агриппина сколачивает партию, враждебную императору, и уже приискивает вождя, – шептались во дворце.
Наконец Нерон решил пресечь эти толки и наказать мать. Полагая, что для нее, женщины гордой, нет ничего хуже публичного унижения, он распорядился лишить ее всех почестей, которые ей были предписаны после смерти Клавдия. И вот ее больше не сопровождают на улицах ликторы, удаляются преторианцы, выделенные для охраны ее покоев, отбираются германцы, приставленные к ней сенатом в качестве телохранителей.
