Текст книги "Нерон, или Актер на троне"
Автор книги: Валерий Дуров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Выйти из этого затруднительного положения императору помог сенатор Луций Вителлий, отец будущего императора Авла Вителлия, уже оказавший услугу Агриппине дискредитацией Силана.
– Подчинишься ли ты требованию народа и совету сената? – спросил он Клавдия.
– Да, – ответил тот. – Я такой же гражданин, как все прочие, и не могу противиться общей воле.
– Прекрасно! Прошу тебя не покидать дворец. Скоро я вернусь с важным для тебя решением.
С этими словами Вителлий направляется в сенат и просит слова первым, поскольку дело касается вопроса величайшей государственной важности.
Такое разрешение ему дается.
– Отцы – сенаторы! – начал Вителлий. – Обязанности нашего императора тяжелы и обременительны, так как он призван заботиться о благополучии всего мира. Поэтому необходимо ему помочь, чтобы он, избавленный от забот о семье, мог целиком посвятить себя служению общему благу. Короче говоря, Клавдию нужна жена, которая была бы ему поддержкой и опорой в его благородном деле. В наших общих интересах и в интересах всей Римской империи, чтобы Клавдий женился как можно быстрее.
Затем Вителлий долго превозносит личные качества Агриппины, отмечая ее знатность, безупречность нравов, способность рожать детей.
– Но, – продолжает он, – есть одно затруднение. Женщина, которую я указал как на единственную достойную стать супругой нашего императора, приходится ему племянницей, а для нас такой союз является новшеством. Но у других народов это – вещь обычная и законом не воспрещается. Когда–то нам были неведомы браки с двоюродными сестрами, а теперь они получили широкое распространение.
Сенаторы, давно смекнувшие, куда клонит Вителлий, стали кричать, что император должен подчиниться воле сената и немедленно жениться на Агриппине. Затем они бросаются из Курии на Форум и, собрав вокруг себя народ, объявляют ему о своем, решении.
Клавдий, узнав о происходящем и не дожидаясь еще большего смятения, спускается с Палатина на Форум. Здесь его встречает толпа, требующая немедленно взять в жены Агриппину, так как это в интересах государства. Движением руки он успокаивает бушующую толпу и объявляет, что вынужден подчиниться воле римского народа.
На следующий день в торжественной обстановке состоялось бракосочетание Клавдия и Агриппины. Клавдию было пятьдесят девять лет, ей – тридцать пять. Безотрадной и полной опасностей жизни Агриппины, казалось, наступил конец.
«Этот брак принцепса, – пишет Тацит, – явился причиной решительных перемен в государстве: всем стала заправлять женщина, которая вершила делами Римской державы, отнюдь не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина; она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке. На людях она выказывала суровость и еще чаще – высокомерие; в домашней жизни не допускала ни малейших отступлений от строгого семейного уклада, если это не способствовало укреплению ее власти».
Глава четырнадцатая. Агриппина – императрица
Агриппина прекрасно понимала, что недостаточно завладеть властью, нужно уметь удержать ее в своих руках. Предпринятые ею меры имели своей целью, во – первых, укрепить свое влияние на Клавдия, во – вторых, устранить всех возможных соперников.
Прежде всего она позаботилась об упрочении положения своего сына, добившись от Клавдия согласия на брак Луция и Октавии. Клавдий не возражал, лишь попросил отложить обряд бракосочетания до достижения детьми предусмотренного законом возраста. Таким образом, сын Агриппины уравнивался в правах с Британником, сыном Клавдия и Мессалины.
Затем императрица принялась расправляться со своими соперницами. Первой ее жертвой стала знатная римлянка Кальпурния, красоту которой Клавдий неосторожно похвалил в присутствии жены. Этого было достаточно, чтобы Агриппина добилась ее изгнания из Рима. Потом она разделалась с Лоллией Павлиной, которая вместе с ней притязала на замужество с Клавдием. Против Лоллии было сфабриковано обвинение в колдовстве. После того как у нее конфисковали имущество, ей предложили покинуть пределы Италии. Но беспощадную и ненавидящую Агриппину такое наказание не устраивало. Она отправила к несчастной трибуна, принудившего ее к самоубийству.
В связи с гибелью Лоллии Павлины историк Дион Кассий приводит совершенно жуткую подробность. Агриппина велела трибуну доставить голову соперницы и, раздвинув пальцами мертвые губы, стала осмеивать ее зубы, якобы недостаточно ровные. Но этого не могло быть. Павлина по праву гордилась своими безукоризненными ослепительно белыми зубами. А вот у самой Агриппины зубы были далеко не идеальными. Ее рот портил клык; торчащий с правой стороны верхней челюсти. Об этом сообщает Плиний, который имел возможность видеть императрицу вблизи.
– Чтобы еще больше упрочить свое положение во дворце, Агриппина вступила в интимные отношения с вольноотпущенником Паллантом, который отныне стал ревностным защитником ее интересов. С его помощью удалось убедить Клавдия в необходимости усыновить Луцйя Домиция, сына жены от первого брака.
– Надо подумать о благе Римского государства, – говорил Паллант Клавдию. – Рядом с Британником должен находиться человек, способный поддержать его в отрочестве. Ведь божественный Август усыновил Тиберия, а Тиберий в свою очередь принял в свою семью Германика. Почему бы и тебе не усыновить юношу, который может взять на себя часть государственных забот?
Легко поддающийся чужому внушению, Клавдий выступил в сенате с речью, в которой повторил аргументацию Палланта. Сенаторы, как водится, тут же выразили свою бурную радость по случаю столь «гениальной» идеи императора.
25 февраля 50 года в торжественной обстановке Клавдий усыновил Луция Домиция Агенобарба, который вступил в императорскую семью сначала под именем Тиберия Клавдия Нерона, почти сразу же измененным на Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик, соединившим имена всех знаменитых предков. Прозвище «Нерон», на сабинском языке означающее «храбрый» и «сильный», было издавна закреплено за Клавдиями. Под этим именем сын Агриппины и вошел в историю. Теперь, после усыновления, он с полным правом мог рассчитывать на наследование императорского трона.
Одновременно Агриппина добилась от сената титула Августы для себя, став таким образом полубожеством и получив право сидеть рядом с императором при исполнении им государственных обязанностей. Прежде этот титул имели только две женщины в Риме – Ливия и Антония, но обе удостоились его лишь после того как овдовели. Агриппина была первой женщиной, возвеличенной этим титулом при жизни мужа.
В том же 50 году Агриппина, движимая непомерным тщеславием и желанием показать чужеземным народам свое личное могущество, настояла на том, чтобы римской колонии, созданной на левом берегу Рейна, было дано ее имя в память о том, что в этих местах, где некогда находилась штаб – квартира ее отца Германика, она впервые увидела свет.
Агриппине не терпелось ускорить карьеру своего сына, который в 51 году, едва достигнув четырнадцатилетия, получил право облечься в мужскую тогу. Обычно это происходило лишь по достижении подростком шестнадцати лет. Кроме того, он был назван главой римской молодежи и назначен консулом с вступлением в должность в двадцатилетнем возрасте. А пока ему была предоставлена проконсульская власть, которую он имел право осуществлять за пределами города Рима. Одновременно он – был внесен в списки сената.
От его имени солдатам и римскому народу были розданы денежные и продовольственные подарки, а также устроено великолепное цирковое представление, на котором Нерон появился в одеянии триумфатора, а его сводный брат в детской тоге. Уже по их одежде римляне могли догадаться, какая разная участь уготована тому и другому.
Не забывала Агриппина и о себе. Для себя она вытребовала особую почесть – подниматься к святыням Капитолия, куда можно было всходить только пешком, в конном экипаже. Прежде такая почесть предоставлялась исключительно жрецам и статуям богов. До Агриппины еще никто из женщин не достигал такого почитания в Риме. Для формалистов, какими были римляне, эта уступка имела огромное значение.
Теперь Агриппина уже с полным правом вмешивалась в дела империи, присутствовала на приватных совещаниях императора и высказывала свое мнение по важнейшим государственным вопросам. Восседая на троне неподалеку от Клавдия, она участвовала в самых торжественных церемониях: принимала послов, знатных чужестранцев, представительства из провинций. Очень быстро она вошла во вкус, испытывая непреодолимую тягу к подобным спектаклям, где можно было продемонстрировать свое величие.
Упиваясь своей непомерной властью, она часто выставляла напоказ свою мнимую любовь к пасынку, который люто ненавидел мачеху и ее неуместные ласки воспринимал как насмешку и лицемерие. Девятилетний мальчик не обладал ни выдержкой, ни умением притворяться, что простительно для его малолетнего возраста. Увидев однажды сына Агриппины, он, вместо того чтобы назвать его Нероном, по привычке приветствовал прежним именем Агенобарба.
Агриппина, усмотрев в этом злой умысел, тут же бросилась к Клавдию.
– Конечно, – жаловалась она, – это могло быть всего лишь неуклюжей шуткой. Но в ней я вижу начало будущей розни.
Клавдий попытался успокоить жену, но это ее только раззадорило.
– Кто–то во дворце, – кричала Агриппина, – ставит под сомнение факт усыновления тобой моего сына. Кто–то не желает считаться ни с волей императора, ни с постановлением сената, ни с желанием римского народа.
Клавдий сник. Он не выносил орущих женщин и уже заранее был согласен со всем, что бы ни сказала ему супруга.
– Я не думаю, что Британник действительно относится плохо к Нерону, – робко заступился он за сына.
– Разумеется, – радостно перебила его Агриппина. – Во всем повинны его дурные наставники. Они восстанавливают мальчика против брата, сеют в семье смуту и ведут к гибели государство.
Заслышав о семейных раздорах, Клавдий ужаснулся, а когда речь зашла о безопасности государства, вовсе потерял голову от страха. Он дал Агриппине полную свободу действий, и та быстро избавилась от неугодных ей воспитателей Британника: одни были отправлены в изгнание, другие умерщвлены. Отныне Британника окружали люди, преданные лично императрице и доносившие ей о каждом шаге ребенка.
Агриппина, вкусившая власти, остановиться уже не могла. Ей не терпелось проявлять свое могущество и повелевать судьбами людей. Она сочла, что наступил подходящий момент для чрезвычайно важного и рискованного шага – обеспечить себе поддержку и верность преторианских когорт.
После Сеяна и Макрона во главе преторианцев стояли два префекта: Лузий Гета и Руфрий Криспин. Оба питали привязанность к детям Мессалины. Агриппине это было известно. Поэтому она убедила мужа, что два начальника не способствуют единению преторианцев, в то время как хорошо зарекомендовавшее себя в прошлом единоначалие укрепит дисциплину гвардейцев. На должность префекта претория она предложила своего человека – Сестия Афрания Бурра. Он принадлежал к всадническому сословию и, что самое главное, был уроженцем Нарбонской Галлии. Хитрая и умная Агриппина рассчитала правильно. Родившийся в Лугдуне Клавдий питал слабость ко всем должностным лицам галльского происхождения и тут же клюнул на приманку жены. Преторианские когорты были переданы под начало Бурра.
Афраний Бурр – честный солдат и хороший служака, но дослужился лишь до должности трибуна. Он был вынужден досрочно оставить армейскую службу из–за тяжелого ранения, приведшего к ампутации руки. Но и на гражданской службе он показал себя человеком исполнительным. Бурр знал, кому он обязан своим высоким назначением. Он понимал, что Агриппина рассчитывает на его благодарность и поддержку прежде всего на императорских совещаниях, на которых он по своему рангу обязан был присутствовать.
Теперь, когда Агриппина прибрала к своим рукам преторианскую гвардию, ее положение при императорском дворе казалось абсолютно неуязвимым.
Глава пятнадцатая. Воспитатели Нерона
Нерон, несколько полный мальчик с рыжими волосами и голубыми близорукими глазами, был запуган суровостью матери и учителей – греков. Даже когда его мать стала женой Пассивна Криспа и имела возможность сама выбирать для сына воспитателей, рядом с ним по–прежнему находились педагоги – греки: Берилл, уроженец Цезареи в Палестине, и Аникет. Последний занимался физической и военной подготовкой мальчика и, как мы уже могли убедиться, небезуспешно: в Троянских играх Нерон не только вышел победителем, но и завоевал симпатии всех зрителей своей ловкостью и крепостью тела.
В детстве Нерон отличался впечатлительностью и повышенной восприимчивостью. Но любое, даже малейшее проявление у него человеческих чувств немедленно пресекалось учителями, считавшими, что внуку Германика больше пристали суровость и твердость солдата, нежели сентиментальность поэта, ведь они видели в нем будущего полководца, наследника дедовской славы.
А мальчика сызмальства влекли поэзия, музыка, живопись, скульптура. Он любил рисовать, петь, заниматься чеканкой. Обожал театральные зрелища и цирковые игры, которые старался не пропускать. Особенно ему нравились скачки. О них он мог говорить без устали. Всякий раз, когда он наблюдал за несущимися по арене колесницами, у него от восторга захватывало дух. Неудачи своих любимых возниц переживал тяжело и всегда мучительно. Но стоило ему с детской непосредственностью завести разговор о колесничных бегах, как его тут же прерывали и жестоко стыдили за столь низменные увлечения.
Однажды, когда Нерон с несколькими своими товарищами оплакивал смерть возницы, которого кони сбросили и проволокли по арене, оказавшийся рядом Берилл, вместо того чтобы утешить своего воспитанника и похвалить за проявленное им сострадание, сурово отчитал мальчика.
– Как ты мог унизиться до жалости к какому–то вознице, – бранил он расстроенного подростка. – Юноша твоего положения не должен иметь подобных чувств. Мне стыдно за тебя!
И тогда мальчик, запинаясь и что–то лепеча в свое оправдание, солгал:
– Ты ошибся, Берилл, ведь мы говорили не о вознице, а о великом Гекторе и гибели Трои.
Ни учителя, ни мать не хотели считаться с природными устремлениями юного Нерона. Агриппина видела в нем лишь орудие, удобное для осуществления своих честолюбивых замыслов. Она грубо вторгалась в жизнь сына, направляя каждый его шаг. Душа мальчика рвалась к одному, а его заставляли делать совершенно другое.
Расправляясь со своими врагами, Агриппина в то же время искала новых друзей, способных помочь ей в достижении ее целей. Первым человеком, о котором она вспомнила в этой связи, был Сенека. Он томился на Корсике, сосланный на остров еще в 41 году.
Незадолго до ссылки на Сенеку обрушилось двойное несчастье: у него умерла жена, о которой он говорит так мало, что мы не знаем даже ее имени, а за двадцать дней до отъезда на Корсику он потерял своего маленького сынишку. Но об этих ударах судьбы Сенека почти не упоминает. Единственное, что полностью поглощает все его мысли, это постигшее его наказание, которое ему представляется непомерным и непереносимым. Удивительно, но мудрец, неутомимо проповедовавший добродетель и презрение к смерти, уверявший, что счастливым можно быть где угодно, страстно желал одного – вернуться в столицу империи.
Хотя его философия и сочинения призывают к суровой добродетельной жизни, сам Сенека почти всегда делал диаметрально противоположное тому, к чему побуждал других людей. Лицемерие и бесстыдство этого человека поразительны. На словах он осуждал богатство, но, разбогатев адвокатурой, продолжал наращивать состояние ростовщичеством. Он восхвалял умеренность, но себя лично ограничил лишь в том, что изгнал со своего всегда обильного стола устрицы и грибы. Он твердил, что хочет навсегда сразить роскошь, а свелось все к тому, что отказался всего–то от благовоний для тела. Он учил воздержанию, но в то же время посещал самых испорченных и мерзких проституток, ублажавших пьяных матросов и гладиаторов. Как все представители римской аристократии, он не брезговал мальчиками, но и здесь искал самых гнусных и развратных. Он не уставал прославлять чистоту нравов, а жил при этом как грязный распутник.
Клавдия, отправившего его в ссылку, Сенека смертельно ненавидел. Однако это не помешало ему обратиться к принцепсу с льстивыми стихами, в которых он прославил его военные успехи в Британии. Но желаемого результата эти лирические излияния не достигли. Клавдий остался к ним глух. Сенека продолжал изнывать на Корсике.
Вскоре Сенека обратился к вольноотпущеннику Полибию, воспользовавшись тем, что у того умер брат. Полибий играл заметную роль в императорском дворце и слыл интеллектуалом. Узнав о постигшем Полибия горе, Сенека тотчас схватился за перо и написал для него утешительное послание, в котором не скупился на похвалы своему адресату, прославлял его напряженную интеллектуальную деятельность и побуждал к занятиям историей и эпической поэзией, способным заглушить боль понесенной утраты.
В этом же послании Сенека без стыда и стеснения восхваляет Клавдия. «Пусть боги и богини надолго сохранят его для человечества! Пусть он сравняется деяниями с Августом и превзойдет его! Придет день (но его увидят лишь наши внуки), когда семья потребует его к себе на небо. О Фортуна! Удержи от него свои руки, а свое могущество покажи лишь для того, чтобы оказать ему свою помощь! Он только и делает, что восстанавливает человеческий род, уже давно истощенный и больной. Он только и делает, что приводит в порядок и исправляет на земле все то, что бешенством его предшественника приведено в расстройство. Пусть сияет вечно это яркое светило, явившееся блистать над миром! Его милосердие, которое является первейшей из его добродетелей, побуждает меня верить в то, что я тоже смогу быть с вами. В самом деле, он низверг меня, чтобы тут же поднять. Когда, толкаемый злой судьбой, я уже падал, он удержал меня своими божественными руками и бережно поставил туда, где я теперь нахожусь…»
Несмотря на столь лестные для императора слова, помилования изгнаннику все же не последовало.
Прошло несколько лет. Полибий был уже мертв, а Клавдий совершенно забыл о ссыльном философе. Казалось, никто в Риме не вспомнит о нем. Но это было не совсем так. О Сенеке помнила Агриппина, решившая вызволить его из ссылки.
В 49 году Сенека вернулся в Рим, где его ожидали два сюрприза: Агриппина сделала его наставником своего сына и добилась для него должности претора на 50 год. К тому же он был введен в императорский совет, орган хотя и не официальный, но игравший значительную роль в жизни империи.
Агриппина считала, что она хорошо разбирается в людях. Впрочем, в ошибках своих она никогда не признавалась. Бесспорно, Сенека был личностью очень яркой и одаренной, но вместе с тем наделенной худшими из человеческих пороков. К тому времени он уже имел громкую литературную славу. Агриппина полагала, что более выдающегося наставника для сына ей не найти во всей империи. Но самое главное – она рассчитывала на то, что мстительный и не забывающий нанесенных ему обид Сенека, затаив про себя ненависть к Клавдию, к ней лично будет питать безграничную преданность. И все же этот выбор был довольно смелым и необычным, ведь впервые юный отпрыск римской аристократической семьи был доверен не греческому воспитателю, а носителю латинской культуры.
Очутившись в столице, Сенека сразу же занялся устройством своих личных дел – вернул свое имущество и удачно женился. Его избранница, двадцатилетняя Помпея Павлина была одной из самых богатых наследниц в Риме. Разница в возрасте – тридцать пять лет – Сенеку не смущала. Он всегда питал слабость к молоденьким девочкам и мальчикам. Женившись, он вознамерился отправиться вместе с женой в Грецию. Но здесь решительно вмешалась Агриппина. Не для того она вызволила философа из ссылки, чтобы он развлекался в свое удовольствие. На него имелись определенные виды, в первую очередь ему надлежало заняться воспитанием Нерона.
Результаты этого воспитания хорошо известны. Нерон прославился как один из самых свирепых императоров Рима. Во всей истории педагогики трудно найти пример большей педагогической неудачи.
Взяв на себя заботу об образовании Нерона, Сенека избрал весьма странный метод: он заставлял ученика читать и изучать только свои собственные сочинения. Он даже написал для него трактат «О милосердии», в котором давал будущему императору советы, как управлять государством.
Цель педагогики, считает Сенека, – обучение добродетели. Все то, что не служит этой цели, бесполезно, если не вредно. В одном из писем к Луцилию Сенека глумится над греческими авторами Гомером и Демокритом, не щадит и римских поэтов Вергилия и Овидия. Он обрушивается на все изящные искусства, выражая свое полное презрение к ним. Он ненавидит и осуждает поэзию, пение, музыку, живопись, скульптуру, объявляя занятия ими паразитическим и ненужным делом, служащим только для роскоши. Аналогичным образом он выказывает свое величайшее презрение к геометрии, математике, астрономии, которые, по его мнению, неспособны научить человека единственно нужному знанию – добродетели, ради которой он призывает отказаться от материальных благ и богатства, презреть страх смерти, не бояться страданий и искать внутреннее равновесие.
Для Нерона, с ранних лет склонного к искусству и не лишенного способностей к рисованию, ваянию, чеканной работе, поэзии и пению, трудно было подыскать наставника более неподходящего, чем Сенека, который ко всем увлечениям своего питомца относился с крайним презрением. Благодаря Авлу Геллию известно, что Сенека демонстративно выставлял напоказ свое величайшее пренебрежение такими признанными классиками отечественной литературы, как Энний – создатель латинского гекзаметра, Цицерон – величайший оратор древности, Вергилий – автор эпической поэмы «Энеида».
Удерживаемый вдали от поэзии, музыки, живописи, Нерон мог выражать себя только в спорте, которому он отдался с юношеской страстью. Он обожал искусство управления колесницами, был азартным болельщиком и, восхищаясь ловкостью возниц, мечтал соперничать лично с полюбившимися ему героями цирка. В кругу сверстников говорил только о колесничных бегах.
Агриппина, внимательно следившая за обучением сына, не все одобряла в системе Сенеки. Она хотела, чтобы он был предельно строг с доверенным ему учеником. Ненавидя вседозволенность, которой грешила греческая педагогика, императрица ратовала за суровые методы воспитания. С сыном она была всегда сдержанна, предпочитая действовать скорее угрозами, чем лаской.
Сенека все свое обучение строил на философии. Но такая установка не нашла понимания у Агриппины, потребовавшей от него больше внимания уделять риторике, искусству письма и публичной речи, и всему тому, что необходимо для хорошего оратора – истории, литературе, древним обычаям и законам римлян, без знания которых, как она считала, не может обойтись ни один правитель.
Вмешательство императрицы вынудило Сенеку пересмотреть свой план обучения, хотя философия продолжала занимать в нем, как и прежде, значительное место. Согласно некоторым античным историкам, это злоупотребление философией привело к совершенно обратному эффекту. Нерон всем сердцем возненавидел порядочность, умеренность и другие добродетели, о которых с такой угнетающей назойливостью толковал его учитель. Однако Дион Кассий считает, что плачевный результат этого обучения был обусловлен в равной степени как ошибочной педагогической установкой Сенеки, так и его личным дурным примером. В самом деле, проповедуя добродетель, сам он насаждал порок, что, по мнению Диона Кассия, имело ужасные последствия: из школы Сенеки вышел гнусный и жестокий тиран.
Среди многих пороков, усвоенных Нероном от учителя, наиболее отвратительным пороком было лицемерие, в чем Сенека был непревзойденным мастером. Видимо, этим объясняется то, что долгое время Агриппина оставалась в неведении относительно пагубного влияния Сенеки на ее сына. Когда же она наконец спохватилась, было уже слишком поздно.
Глава шестнадцатая. Происшествие у Фуцинского озера
Значительным событием в правление Клавдия стало завершение в 52 году работ по осушению Фуцинского озера. В те времена это было самое крупное озеро центральной Италии. Оно находилось в Апеннинских горах на высоте шестисот метров над уровнем моря. Фуцинское озеро питали в основном дождевые воды, поэтому в сезон ливней уровень воды в нем повышался, иногда более чем на десять метров, что приводило к разрушительным наводнениям, от которых страдали окрестные поля и деревни. Положение усугублялось еще тем, что год от года дно озера неуклонно повышалось из–за ила, песка и глины, которые несли в озеро впадающие в него реки.
В свое время Юлий Цезарь планировал приступить к осушению озера, но в связи с трудностью предприятия вынужден был отложить осуществление проекта. За это дело взялся Клавдий. За основу он положил дерзкий план, предложенный ему вольноотпущенниками. Идея заключалась в том, чтобы воды озера направить в русло протекавшей внизу реки Лириса. Для этого нужно было соорудить водоотводный канал, что требовало тщательного технического расчета и большого инженерного искусства.
Из–за горного характера местности большую часть водостока пришлось вести под землей, с этой целью в горах был пробит туннель длиной около шести километров с диаметром от пяти до десяти метров. Для того времени это было беспрецедентное сооружение, над которым трудились более десяти лет тридцать тысяч рабов. Всеми работами руководил вольноотпущенник Нарцисс.
К строительству приступили сразу после прихода Клавдия к власти. Теперь все было завершено. Оставалось лишь разобрать перемычку из земли и камней и направить поток в туннель. Как обычно, окончание работ ознаменовалось роскошным зрелищем, соответствующим значительности события. Перед торжественным разрушением перемычки и спуском воды была организована навмахия – морское сражение, в котором встретились две военные флотилии. Чтобы сражение было действительно кровопролитным и ожесточенным, на корабли погрузили гладиаторов и приговоренных к смерти преступников.
В день праздника берега озера и окружавшие его холмы заполнили несметные толпы зрителей. Одни из них прибыли из Рима еще ночью, другие собрались из окрестных деревень и ближайших городов с первыми лучами солнца. Многие были привлечены необычностью зрелища, но немало было и таких, которых привело сюда желание угодить императору. Все ждали, когда на специально сооруженном помосте появится императорская семья.
В назначенный час на возвышение взошли император и пятнадцатилетний Нерон, оба в роскошных военных плащах. За ними следовала Агриппина в вытканной из золотых нитей хламиде. Впоследствии эта одежда станет обычной для римских аристократок, но в тот день наряд императрицы произвел на всех огромное впечатление. Чуть поодаль шел одиннадцатилетний Британник. На нем была надета детская тога. Невдалеке от него находились две дочери Клавдия. Они заняли свои места, вокруг разместились придворные, военачальники и вольноотпущенники, среди которых выделялся руководитель работ по осушению озера Нарцисс. Он с особым нетерпением ждал этого дня, сулящего для него небывалый триумф.
На волнах озера уже покачивались корабли. Часть из них была построена греческими плотниками – родосский флот, часть – италийскими – сицилийский флот. Флотилии состояли из трирем и квадрирем – военных судов с тремя и четырьмя рядами весел соответственно. Всего выступало сто кораблей, на которых находилось девятнадцать тысяч человек: гребцы, матросы, бойцы. На корабли были посажены все гладиаторы, какие только нашлись в Риме, рабы, содержащиеся на государственных каторжных работах, и все те, кто был приговорен к смерти. Многих доставили из муниципиев, колоний и провинций. Что бы собрать такое огромное число сражающихся, многим осужденным к смерти пришлось отсрочить приведение приговора в силу, хотя по римским законам казнь должна была происходить в ночь, следующую за оглашением приговора.
Скопление в одном месте гладиаторов, преступников, пленников и каторжников, освобожденных от оков и снабженных оружием, создавало огромную опасность для зрителей. Преторианские когорты, расквартированные в Риме, вместе с городской полицией насчитывали пятнадцать тысяч человек. Но что они могли сделать против девятнадцати тысяч отчаявшихся головорезов, если бы тем вздумалось спрыгнуть с кораблей в воду и попытаться вплавь достичь берега? Против подобного поворота дела были приняты необходимые меры безопасности. Место сражения заранее окружили связанными между собой понтонами, а у берегов озера со всех сторон расставили плоты, на которых выстроились преторианцы, в задачу которых входило сталкивать всех, кто попытался бы выбраться на берег. Кроме того, вдоль берега были размещены готовые к действию катапульты и баллисты, а на случай массового бегства с кораблей снаряжены подразделения конницы. Во внутреннем кольце, образовавшемся между понтонами и плотами, находились палубные суда с солдатами на борту. Они должны были не пропускать тех, кто осмелился бы перелезть через внутреннее ограждение.
Наконец все заняли свои места. Осталось лишь обратиться к императору с ритуальным приветствием. Два флагманских корабля, от каждой флотилии соответственно, приблизились к императорской трибуне, и бойцы прокричали Клавдию традиционные слова:
– Здравствуй, император, идущие на смерть приветствуют тебя!
На что Клавдий неуклюже пошутил:
– А может, и нет.
Находящиеся на палубах гладиаторы истолковали эти слова как помилование и тотчас стали бросаться с кораблей в воду и плыть к берегу. Но стоявшие на плотах преторианцы тут же отталкивали их назад, а тех, кто все же пытался взобраться на плоты, безжалостно протыкали пиками.
До смерти перепугавшийся Клавдий соскочил со своего места, сбежал к берегу озера и заметался около него. Ковыляя на слабых ногах, он бросался от одной группы преторианцев к другой, умоляя их защитить императорскую семью и не допустить на берег ни одного из покинувших корабли.
Морское сражение, еще не начавшись, грозило завершиться чудовищной бойней. Но, видимо, в окружении императора нашелся человек, который сумел прекратить эту резню и уговорить гладиаторов вернуться назад, да они и сами уже убедились в бесполезности своих попыток выбраться на берег.
После того как порядок был восстановлен и трупы убитых убраны, по сигналу императора из глубины озера с помощью специальных механизмов поднялся огромный серебряный тритон с поднесенной ко рту раковиной и дал сигнал к началу сражения.
