Текст книги "Закон маузера"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4
ЛИНИЯ ФРОНТА

Газета «Южный край»:

Малороссийская армия под командованием генерала от кавалерии А. Драгомирова перешла в наступление, заняв Умань.

Опереточную Украинскую Народную Республику, возникшую в пору смуты, упразднил «Его Светлость Ясновельможный Пан Гетман Всея Украины» Павел Скоропадский.

Этот ставленник германского кайзера провозгласил не менее «самостийную та незалежную», чем УНР Украинскую державу. После отречения Вильгельма II власть в Киеве опять поменялась, доставшись Симону Петлюре, продолжившем «украинизацию», начатую Скоропадским.

Его гайдамаки в смешных синих жупанах таскались по Киеву с лестницами, снимая вывески на русском или закрашивая их…

Зато как Симон Петлюра прогибался перед немецкими оккупантами, помогая тем вывозить в рейх миллионы пудов ворованного хлеба, скота, железной руды, конопли, льна, яиц, сала и даже чернозёма!

Аппетиты этого малоросса впечатляют, ибо на картах петлюровцев Украина простирается далеко за Волгу, до Кавказских гор, занимая Саратов, Кубань и земли Всевеликого Войска Донского!

Именно гайдамаков Петлюры приходилось гонять драгомировцам, прежде чем они сразились с германскими войсками, коих в Малороссии скопилось два армейских корпуса…

Зимою в степи ох как холодно бывает.

Особенно когда задуют ветра, завоют, запуржат, весь белый свет укрывая за снежным мельтешением.

Человек без навыка легко с дороги собьётся, заплутает – и волки станут его могильщиками.

Кириллу с Кузьмичом повезло – погоды стояли холодные, но ветра не было, а с ясного неба светила луна, заливая серебром да синью унылую равнину.

Прибитые ветрами снежные намёты держали хорошо, лошади не проваливались – шагали, похрупывая мёрзлой ледянистой коркой, и две цепочки следов утягивались на север. На красный север.

Офицер с ординарцем ехали мимо редких деревень, по степи, рощицами да оврагами, подальше от недобрых глаз.

Переночевали в заброшенной овчарне, туда же и лошадей определили.

Огонь развели в печурке, протопили сухим кизяком, не оставлявшим дыма, – и согрелись, и чайку вскипятили.

Встали затемно – небо на востоке лишь надумывало сереть.

Пока Елизар Кузьмич любовно охаживал трофейный манлихер, Авинов почистил дарёный маузер с «красной девяткой» на рукояти.[33]33
  Знаменитая модель «Mauser C-96» образца 1916 года под 9-мм патрон люгера (парабеллум). До 1915 года маузер изготавливали под 7,63 мм патрон Борхардта.


[Закрыть]

– Едем, – вздохнул он. Покидать тёплое местечко не хотелось, да что ж поделаешь – служба!

– А то, – подхватился Исаев. – Это мы завсегда.

И вновь потянулись следы по стылой пороше…

Авинов усмехнулся – они то ли пересекли уже невидимую линию фронта, то ли вот-вот перейдут на ту сторону, а ни красных, ни белых не углядеть.

Память шалила, подсказывая по давнему опыту: передовая – это извилистые линии окопов с двух сторон нейтральной полосы. А тут…

Степь да степь кругом.

Развиднелось, и Кирилл взбодрился, углядев на заснеженных путях чёрные остовы сгоревших вагонов.

Стало быть, близко до заветного Поворина.

Тут же из реденького лесочка, где вроде бы и не спрячешься толком, раздался строгий голос:

– А ну стой! Кто такие?

Авинов придержал коня и крикнул:

– Свои!

– Свои дома сидят! А ну слазь!

Кирилл прочистил горло и громко сказал пароль:

– А вот мужики сказывали, снег должон пойти.

Незримый дозорный помолчал, словно в замешательстве, и выдал отзыв:

– Да куды ж без снега-то, под Новый год?

– Яд-дрёна-зелёна! – энергично выразился Исаев. – Выходь, Степан!

– Кузьмич?! Ты, что ли?

– А то!

Из рощицы показался часовой в тулупе, в валенках, в треухе.

– Здорово! – сказал он степенно, искоса поглядывая на Авинова.

Кирилл коротко козырнул, бросив ладонь к папахе.

– Юрковский, Виктор Павлович, – представился он. – 3-го офицерского генерала Дроздовского полка[34]34
  Вообще-то дроздовским полк (в нашей реальности) стал после смерти самого Дроздовского, однако тот же 1-й Ударный полк при 8-й армии получил именное шефство Корнилова ещё в 1917-м. Прецедент, так сказать.


[Закрыть] капитан.

Служивый тут же вытянулся во фрунт.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

– Вольно, – заулыбался Авинов, расслабляясь. – Куда ехать, показывай…

Долгое, застарелое напряжение отпускало его понемногу.

Он покинул вражеский стан, но ещё не освоился среди своих.

И освоится ли? Ведь он по-прежнему капитан Юрковский…

Носить личину хорошо в театре. Кончился спектакль – и маска летит в сундук до следующего представления.

А разведчик должен играть свою роль беспрестанно, и днём и ночью, не зная переменок. Тяжело…

Ну, допустим, миссию свою он провалил, однако решать, как зваться, не ему.

Тем более что дроздовцы помнят его именно как Юрковского…

Степан вывел из укрытия своего коня, и даже валенки не помешали ему вскочить в седло.

– Тута, ваше высокоблагородие, как раз дроздовцы и стоят, – болтал он, – 2-й генерала Дроздовского стрелковый полк!

– Здорово! – оживился Кирилл. – А кто там сейчас? Я имею в виду, кто командует?

– Так Витковский у них, Владимир Константиныч! На днях их превосходительство в генерал-майоры произвели. Ага! Господа офицеры шибко погуляли. Ну и нам досталось… Хватило на всех!

– Надрался небось? – хмыкнул Исаев и повернулся в седле к Авинову. – Чаппаров это, мы с ним вместе Аршаву брали. Стёпка беленькую оч-чинно любит и уважает!

Чаппаров хохотнул довольно.

– Знамо дело, – осклабился он, – на том стоим!

Показалось Поворино – невысокие дома в сторонке от депо, вокзал, пути, забитые составами.

Эта станция на берегу Хопра не раз и не два переходила из рук в руки. То белые верх возьмут, то красные отобьют обратно. Дроздовцы, присланные в помощь Кавказской армии генерал-майора Кутепова, закрепились в Поворино наглухо, отбив все атаки буденновцев.

На улочках пристанционного посёлка снег был вычищен, туда и сюда носились пешие и конные, фыркали моторами грузовые «руссо-балты» и легковые «форды».

Авинов сразу подался к штабу, где его аккуратно придержали молчаливые ребята из контрразведки.

Кирилл так же молча сдал свой маузер, расстегнул полушубок и рванул подкладку – там, на шелку, красивым почерком Стогова была выписана его «сопроводиловка» и расплывалась фиолетовым большая круглая печать.

Внимательно ознакомившись с «документами», начальник КТО[35]35
  Контрразведывательное отделение.


[Закрыть] Кавармии кивнул, отдал Авинову честь и проводил в тесный кабинет.

– Подполковник Щукин, – представился он негромко и продолжил тем же тихим голосом: – Генерал-майор Ряснянский подробно меня проинструктировал насчёт вас…

– Генерал-майор? – весело удивился Кирилл.

– А вы что думали? – улыбнулся Щукин. – Растут люди! Так вот… С обмундированием и довольствием вопросов не возникнет, всё, что полагается, получите с наших складов здесь же, в Поворино. А вот с поездом придётся подождать – состав обещают дать только завтра к вечеру. Зато сразу отправитесь в Ростов. Сергей Николаевич[36]36
  Имя и отчество Ряснянского.


[Закрыть] будет ждать вас в штабе… Господин Исаев – ваш ординарец?

– Так точно, господин полковник.[37]37
  Как правило, в разговоре между двумя офицерами приставки «под» или «штабс» отбрасывались.


[Закрыть]

– Значит, обуем, оденем обоих.

– И накормим?

– Обязательно!

В самом скором времени Авинов сменил полувоенную форму комиссара на офицерский мундир тёмно-зелёного сукна с трёхцветным наугольником на рукаве – с недавнего времени все «цветные» полки переоделись в новую форму, единую для корниловцев, марковцев, дроздовцев или алексеевцев.

Ношеные сапоги Кирилл с удовольствием сменил на тёплые бурки.[38]38
  Бурки – тёплые войлочные сапоги с резиновыми подошвами. В СССР особую популярность обрели в 30–40-х годах, хотя шились с конца XIX века.


[Закрыть]

Погладив «беззвёздные» погоны,[39]39
  Капитану полагались погоны с одним просветом, без звёздочек.


[Закрыть] он оглядел бравого Кузьмича – на сибиряке любая форма ладно сядет.

А на широкой груди чалдона скромненько сиял отличный «довесок» к полному Георгиевскому банту – новенький крест «Спасения Кубани» 2-й степени.[40]40
  В нашей реальности крест «Спасения Кубани» был учреждён 8 декабря 1918 года в двух степенях для награждения участников освобождения Кубанского края от большевиков. Полный бант – солдатские Георгиевские кресты всех 4-х степеней. Кавалер полного Георгиевского банта был награждён четырьмя Георгиевскими крестами (ленты которых и составляли у него на груди «полный бант») и четырьмя Георгиевскими медалями «За храбрость».


[Закрыть]

Заслужил потому что. Ценный кадр!

– Ну вот, – крякнул Исаев, – совсем другое дело!

Кирилл кивнул.

– Отдыхаем, Кузьмич, – сказал он. – Поезда сегодня не будет.

– А я и не тороплюсь, ваш-сок-родь! Кхым-кхум…

Чуть ли не весь день Авинов наслаждался неожиданной «увольнительной» – неторопливо бродил по посёлку, заглядывал на вокзал.

Ему отдавали честь встречные офицеры и нижние чины, а он с удовольствием козырял в ответ.

Где-то после обеда Кирилл выбрался за депо – и приятно удивился. На изъезженном снегу прогревали моторы четыре танка – полный бронеотряд.[41]41
  По тогдашним порядкам, бронеотряд состоял из четырёх танков. Четыре бронеотряда составляли бронедивизион.


[Закрыть]

Казаки звали их «таньками». Так и кричали: «Берегись! Танька идёть!»

Коробчатые бронемашины выглядели не столь внушительно, как английские «ромбусы»,[42]42
  «Ромбусами» английские танки прозывали за похожую форму – если смотреть сбоку.


[Закрыть] но тоже впечатляли.

Это были танки с завода «Русский Рено».[43]43
  Более известны как «танки Рыбинского завода».


[Закрыть]

Весом в тыщу с чем-то пудов каждый, танки были покрыты бронёй толщиной в полдюйма.

Впереди у них размещался рулевой, справа от него сидел пулемётчик, посередине находился двигатель в две сотни «лошадей», а в корме был оборудован боевой отсек с 3-дюймовым морским орудием Канэ, где теснились и оба «пушкаря».

Клёпаные борта «танек» были выкрашены в болотный цвет, а ближе к носу на них намалевали опознавательные знаки, как бы обратные авиационным, – если у русских аэропланов на крыльях красовались трёхцветные розетки с большими белыми кругами посерёдке, окаймлёнными синими и красными полосами, то на танках всё было изображено шиворот-навыворот: в центре эмблемы помещался красный круг, обведённый синей лентой и белой.

И у каждой машины, по заведённой традиции, было собственное название, как у боевого корабля, выписанное белым по буро-зелёному: «Степняк», «Генерал Скобелев», «Пластун», «Сфинкс».

Спереди у танков торчали дула: у кого – тяжёлых пулемётов, у кого – автоматических пушек Беккера.

Лязгнули гусеницы, «сухопутные броненосцы» тронулись с места, грузно качнувшись.

Авинов уступил дорогу бронеотряду, не испытывая особого почтения.

Без «броневой рубки», то бишь орудийной башни, с противопульным блиндированием… Так себе танчики.

А «танчики» покатились в степь, выдавая вёрст пять в час и постреливая короткими очередями.

Потом «Пластун» с рёвом развернулся на месте задом наперёд, хлопая бронещитками, прикрывавшими гусеницы, и выстрелил из пушки.

Грохнуло так, что Кирилл поневоле глаза пошире открыл и рот раззявил.

Снаряд прошуршал за край снежного поля и поднял на воздух какой-то сарай, разметав его в щепки, в опилки, в пыль.

– Ух, здорово! – радостно воскликнули у него за спиной.

Кирилл обернулся.

Позади стояли, перетаптываясь, человек десять новобранцев.

Это были простые деревенские парни, «забритые» в Белую армию по указу Корнилова.

Простодушно восторгаясь могучими механизмами, они пихали друг друга локтями да хлопали себя по бокам: «Это ж надо, а?! Видал, что деется? Танка кака-ая!»

И не было более нужды их командирам искать подходящие слова, дабы возбудить у новичков гордость за службу, – зримая мощь бронеотряда впечатлила рекрутов куда сильней любых глаголов с прилагательными.

Углядев перед собой офицера, новобранцы мигом подтянулись и стали по стойке «смирно».

– Вольно, – улыбнулся Авинов.

Делать было нечего, и Кирилл решил, хоть немного, попользоваться знаниями из будущего для себя.

Потомки много чего смертоубойного напридумывали, однако глубинные бомбы с гидростатическим взрывателем или эрэсы – ракетные снаряды для самолётов – Авинову были ни к чему.

А вот небольшое, простенькое, но весьма полезное приспособление ему выточил токарь из местной мехмастерской.

Расплатившись, Кирилл принял в руки ещё тёпленький пистолетный глушитель – толстенькую трубку с дисками-дефлекторами внутри.

ПББС, как назовут его в будущем, – «Прибор для бесшумной и беспламенной стрельбы».

Он достал свой излюбленный парабеллум, накрутил на ствол (пришлось токарю попыхтеть, нарезку изображая).

Оглянулся – никого? – и выпалил, целясь в сугроб. Пок!

Звук выстрела больше всего напоминал шорох стальной щётки по дереву. Замечательно…

В общем-то, глушители уже лет двадцать как известны, но применяются одними охотниками – джентльменство на войне всё ещё не изжило себя. Ничего, это пройдёт.

XX век преподнесёт ещё столько разнообразных мерзостей, что стошнит даже закалённого человека…

Авинов скрутил «глушак» и сунул его в карман. Пригодится в хозяйстве…

Минул день, отошла ночь.

Ближе к вечеру, когда солнце гасило малиновый накал о край заснеженной степи, подали поезд.

Блестящий чёрный паровоз тащил за собой вагон-церковь, пару замурзанных цистерн и жёлтый вагон 2-го класса.

К жёлтому-то Авинов и направился.

Исаев топал следом, смутно бурча о местном кашеваре, которому «только курей и кормить, жопорукому».

В вагоне было тепло и чисто. Войдя в своё купе – петли на двери даже не скрипнули, – Кирилл уселся на диван и словно почувствовал себя вернувшимся в далёкое детство, когда ездил к бабушке в Киев.

Надо же…

Обивка диванов цела, пол не заплёван шелухой, а створки шкафа не исписаны похабщиной на пролетарский манер.

Было тепло – титан протопили как надо, и капитан разделся, повесил китель в шкаф.

За окном, скрипя снегом, проходил машинист, щёлкая молоточком по буксам.

Издал свисток паровоз, жадно глотая влагу из водокачки.

– Эвона как… – пробормотал Кузьмич. – Будто взад возвернулись, в мир.

– И не говори… – вздохнул Авинов.

Война…

Долго это будет продолжаться – атаки и сражения, победы и разгромы?

Когда на землю русскую, истерзанную беспощадной резнёй, вернётся мир и покой? Сколько ж можно…

В соседних купе разместились человек двадцать офицеров, возвращавшихся из госпиталя, и поезд тронулся.

Покатил, набирая скорость, по голой степи, где-нигде тронутой чёрной ретушью чащ.

Прощай, Совдепия… Прощай, Поворино…

Глава 5
ТУМАН ВОЙНЫ

Газета «Русский курьер»:

Памятуя о более чем десяти тысячах русских, убитых финнами лишь за то, что те были русскими, генерал Корнилов лишил Финляндию и независимости, и автономии.

Все национальные политические партии были запрещены, а так называемые силы самообороны – Охранный корпус и Шюцкор – распущены.

На всей территории Финляндии имеет хождение рубль, а официальным языком признаётся русский.

Волна «патриотического» протеста поднялась, но довольно вялая, тем более что Северная армия под командованием генерал-лейтенанта В. Марушевского не позволяет «политических шалостей», а Отдельный корпус жандармов берёт неблагонадёжных под бдительный присмотр.

Дивизия генерала С. Маркова, разросшаяся до сорока тысяч штыков, преобразована в Западную армию.

В настоящее время марковцы ведут бои на территории Эстляндской губернии, утихомиривая как немцев, таки их пособников из Прибалтийского ландесвера и так называемой Народной армии Эстонской республики…

Неожиданно послышался шум оживления в коридоре, смех и говор. С рукой на чёрной перевязи мимо прошёл офицер, темноволосый, невысокий, с упорными серыми глазами.

Его капитанские погоны ни о чём не говорили, но это твёрдое, сильное лицо с широким круглым подбородком, лёгкая, семенящая походка… Петерс!

– Евгений Борисович! – окликнул его Кирилл, волнуясь.

Проходивший мимо офицер резко остановился, с изумлением глядя на Авинова.

– Виктор Павлович?! – радостно воскликнул он. – Живой?!

И полез обниматься.

Кирилл весь скукожился в душе, узнанный как Вика Юрковский.

Ну да ничего, он добудет и честь, и славу под этой опоганенной фамилией!

Да и потом, уж кто-кто, а он её ничем не запятнал.

– Рад! Рад! – говорил Петерс, осторожно тиская Авинова здоровой левой рукой. – А я вот от своих отстал, в госпитале провалялся, догоняю теперь. А вы-то! Как же это, а?

– Не могу сказать, Евгений Борисович, – проговорил Кирилл с улыбкой. – Военная тайна.

В серых глазах Петерса сверкнул огонёк понимания.

– Ах, вот оно что… – затянул он. – Ну, в любом случае, за встречу надо выпить! Как вы считаете?

– Да я только «за»! – рассмеялся Авинов. – А где же вестовой ваш? Ларин, кажется?

Евгений Борисович поскучнел.

– Убили Ларина, – глухо сказал он. – Шальная пуля нашла, и прямо в лоб.

Исаев крякнул в досаде и полез в свою кладь, смутно бурча: «Не извольте беспокоиться, ваши высокоблагородия…»

Вскорости он выудил из недр вещмешка бутылку отменного бургундского.

– Кузьмич! – восхитился Кирилл. – Где взял?

– Где взял, ваш-сок-родь, – гордо ответил ординарец, – там уже нет!

– Тогда я закуску организую, – захлопотал Петерс, выкладывая угощение.

И колбаска домашняя у него припасена была, и сальца шмат, и буханка чёрного хлеба, ещё отдававшего тепло русской печи.

– Ну, за встречу! – провозгласил Авинов, аккуратно разлив вино по гранёным стаканам. – Или давайте сперва Ларина помянем. Хороший был старик…

– Старый солдат, – поправил его Евгений Борисович. – Отменный был человечище…

Все молча выцедили тёрпкое вино, вобравшее в себя соки земли далёкой Франции и её яркое солнце. А после Петерс, посматривая значительно, выудил из мешка штоф «Смирновской». Хорошо пошла…

Авинова как-то сразу разобрало.

Привалившись к стенке купе, он с улыбкой следил за Петерсом, лупившим варёное яйцо. Скорлупу тот аккуратно смахивал на подстеленную газетку.

В 3-м Офицерском полку не было командиров рот, праздновавших труса, но даже среди них Евгений Борисович выделялся полным отсутствием страха смерти и животного волнения.

Он шагал под огнём, испытывая совершенный покой – немного азиатский, нечеловеческий, божественный.

А ведь Петерс вовсе не из потомственных военных.

Сын учителя гимназии, студент Московского университета, он ушёл на Великую войну[44]44
  Так называли Первую мировую.


[Закрыть] прапорщиком запаса 268-го пехотного Новоржевского полка.

Вот боевой огонь и опалил его, вскрыл истинную сущность непоколебимого воина Евгения.

Как-то раз полковник Туркул, командир 1-го батальона, рассказал у походного костра, за что Петерс получил своего первого Георгия.

В большой войне, когда Евгений Борисович вернулся из госпиталя на фронт, новоржевцы лежали в окопах под какой-то высотой, которую никак не могли взять.

Только займут, а их обратно вышибут контратакой.

Командир полка сказал Петерсу:

– Вот никак не можем взять высоты. Хорошо бы, знаете, послать туда разведку.

– Слушаю…

«Ночью Петерс выстроил роту и повёл её куда-то в полном молчании, – неторопливо повествовал Туркул, ворочая веткой головешки. – Вдруг выстрелы, отборная ругань, крики, и появился Евгений Борисович – со своей ротой и толпой пленных.

Вместо разведки он взял высоту, и на этот раз прочно.

За ночной бой он и получил орден Святого Георгия…»

– Оставайтесь почивать, господин капитан, – уговаривал Кузьмич Петерса, коего развезло почище Авинова. – Уж я и постелил.

– Хорошо, братец, – покорно кивал Евгений Борисович.

Успокоенно вздохнув, Кирилл и сам прилёг, ибо не было сил удерживать себя равновесно, даже сидючи.

Поезд, покачиваясь и скрипя, глухо отсчитывая стыки, уносил его к Ростову-на-Дону.

Задремав, Авинов сильно вздрогнул, выныривая изо сна в явь, – ему показалось, что рядом присела Даша.

В лёгком платьице, загорелая… Волосы коротенькие ещё, глаза смеются… Потянулась рукою, смешно вытягивая губки, словно дитё собираясь чмокнуть…

Кирилл улыбнулся. Поёрзал, устраиваясь поудобнее.

Интересно, что Дашка делает сейчас, в своём Константинополе?

Там у них тепло… Не до такой степени, конечно, чтобы в тонком ситчике разгуливать – на Босфоре зимой ветры дуют холодные, порою даже снег бывает, хоть и редко.

Если не натопишь печечку, замёрзнешь. Авинов вздохнул, сонно моргая.

Метель, вившаяся над степью, кидала в заиндевевшие окна шуршащие пригоршни снега. Хорошо…

…Он проснулся внезапно, среди ночи, вскидываясь с колотящимся сердцем.

Дико болела голова. Дрожащей рукой Кирилл отёр взмокшее лицо. Опять это с ним…

«Нахлынули воспоминания», называется. Но сегодня уже без обмороков, слава те…

И кажется, без болтовни «под влиянием гипнотизма».

– Господин капитан! – громко зашептал Исаев, свешиваясь с верхней полки. На жилистой шее у него болтался крестик. – Аль приснилось чего?

– Хуже, Кузьмич. Хотя… может, и лучше.

– Ишь ты…

Кряхтя, Кузьмич в одном исподнем ловко спустился, сунул ноги в валенки и накинул на широкие костлявые плечи тулуп.

– Случилось чего? – тихонько спросил он.

– Случилось, – вздохнул Авинов, понимая, что больше не сможет таиться, не выдержит острой внутренней борьбы.

Да и к чему она с тем же Исаевым, товарищем вернейшим, проверенным и перепроверенным?

– Я не сплю, – вымолвил вдруг Петерс вполне трезвым голосом и сел, покряхтывая. – Что именно случилось?

Тут Кирилл понял, что, если он отмолчится ныне, то нанесёт обиду обоим. Да и пошло оно всё к чёрту!

– Мы с Исаевым ходили в разведку, Евгений Борисович, – начал он, – работали в тылу врага, в самом логове комиссаров, да не о них речь. То, что случилось со мной… на днях и этой ночью, началось ещё в сентябре семнадцатого…

Авинов сжато пересказал всё, что произошло в далёкую сентябрьскую ночь, – о Фанасе, о грозном крушении государства, о чудовищных злодеяниях, учинённых народу русскому, о «ценных подарках», оставленных в его памяти, а ныне снова пришедших на ум. Ну хоть не в кремлёвских коридорах…

Выдохшись, чувствуя громадное облегчение – выговорился, наконец! – Кирилл отвалился к стенке.

Все трое долго молчали. Первым заёрзал Исаев.

– Кхым-кхум… – деликатно покашлял он, роясь в багаже, и выудил ещё одну бутылочку.

– Кузьми-ич… – укоризненно протянул Авинов.

– Сельтерская, господин капитан, – строго сказал сибиряк, откупоривая шипучку. – Холодненькая ишшо…

Кирилл с удовольствием осушил стакан. Ух, благодать какая!

– И мне, – попросил Петерс.

Получив требуемое, он, давясь, выпил воду, как водку, и выдохнул.

– Что же делать-то, Виктор Палыч? – осторожно спросил он.

– Меня зовут Кирилл Антонович Авинов. Юрковский – предатель.

Евгений Борисович протянул ему здоровую руку, и Авинов её с чувством пожал.

– Знаете… э-э… Кирилл Антонович, – проговорил Петерс, – я по-настоящему рад нашему знакомству, поскольку за Юрковским числились… хм… грешки, скажем так. Хотя… вы очень на него похожи.

– Потому и занял его место, – суховато сказал Кирилл.

– Я верю вам, Кирилл Антонович, – сказал офицер с проникновенностью, – и в то, что с вами приключилось в прошлом году и нынче, тоже верю. Не потому, что мистик. Просто, слушая вас, я невольно будил в себе скептика, но тот спит беспробудно! Уж слишком всё логично у вас выходило, жёстко, верно. Если желаете знать, я с самого лета ощущаю некую странность. Уж слишком нам всё удаётся! Да нет, я понимаю, сколько сил затрачено, сколько пота и крови пролито, чтобы только потеснить красных, и всё равно… Не бывает же так, чтобы армии всегда сопутствовала удача! А вот теперь у меня в голове всё разом и сложилось. И что же теперь делать станем?

Авинову стало приятно, что этот человек сказал: «мы».

– Больше всего, – признался он, – я боюсь теперь, что знания из будущего не задержатся в моей голове или меня пуля найдёт.

– Правильно, – кивнул Петерс. – Надо все чертежи доверить ватману, всё как есть записать…

– …И доставить нашим! – подхватил Кирилл, вынимая из-под подушки папку для бумаг. – Вот здесь уже многое записано. Дежурная секретарша Ленина стенографировала за мной и всё сдавала Троцкому. Как нам удалось изъять эти бумаги, кто нам помог выйти за кремлёвские стены – это я расскажу только Ряснянскому. Вы уж простите…

Евгений Борисович отмахнулся только.

– Вы правы совершенно! – сказал он. – А… можно взглянуть?

Авинов молча протянул ему папку.

Евгений Борисович принял её здоровой рукой, положил на столик, раскрыл осторожно, словно древний манускрипт.

На стенке у двери висела керосинка с толстым стеклом, и Петерс подкрутил колёсико, делая огонёк поярче, приблизил раскрытую папку к свету поближе, вчитался в записи на листке, лежавшем сверху.

– «…Впервые пенициллин использовался лекарями инков из племени кальяуайя, а также тибетскими монахами, собиравшими плесень, нараставшую на масле из молока яков…» – бормотал он. – «Антимикробный препарат, выделяемый из штамма гриба Penicillum notatum или Penicillum crustosum… Лечит крупозное и очаговое воспаление лёгких, сифилис, сепсис, гнойные инфекции… Производится методом глубинного брожения. Основные стадии: брожение мицелия, погружённого в огромные (750–800 пудов) баки-ферментеры; адсорбция пенициллина активированным углём… Начинать можно со способа поверхностного выращивания продуцента (то бишь на поверхности культуральной среды), хоть в бутылях, и постоянно расширять площадь посева мицелия в любом месте – на колбасной фабрике, в тыловых госпиталях, в пустых цехах заводов…»

Кирилл поёжился, отвлекшись на противную мыслишку: а верит ли ему Петерс по-настоящему или притворяется только, лишь бы не расстраивать несчастного однополчанина, повредившегося в уме?

А если всё ещё хуже и гаже, и весь этот «второй смысловой уровень» – набор полной чуши?

А Евгений Борисович всё не отпускал папку, вслух вычитывая неровные строчки:

– «Очистка экстракцией растворителями с получением натриевой соли; сушка в высоком вакууме с вымораживанием и выпариванием; упаковка…» Бож-же мой… – промолвил он дребезжащим голосом и потряс бумагами. – Да вы хоть понимаете, что этот ваш пенициллин сильнее всякого оружия?!

– Понимать-то я понимаю, – вздохнул Кирилл, – но не успокоюсь, пока этот… мм… антибиотик не будет испробован на раненых, а те не выздоровеют. Я верю – и не верю…

– А мы проверим! – ласково сказал Петерс и подмигнул.

Дорога до Лисок, по сути, была рокадной[45]45
  Дорога, проходящая параллельно линии фронта.


[Закрыть] – она шла вдоль линии фронта, и на ней царило некое сдержанное оживление.

Паровоз тянул очень даже неплохо, иной раз выдавая по пятьдесят вёрст в час, да только частые и долгие остановки сводили на нет его разбег – то литерный пропускали, то ещё по какой причине.

На каждой станции было полно военных, с платформ скатывались пушки, а однажды Авинову удалось рассмотреть пару самоходных артиллерийских установок – их клепали в Таганроге, на заводе «Неф-Филд».

Попросту обшивали противопульной бронёй тракторы «Буллок-Ломбард» или «Клейтон» и ставили на них пятидюймовое орудие Канэ, прикрывая его бронещитом. И в бой.

Впрочем, особенно заглядываться Кириллу было некогда – Петерс натащил ему писчих принадлежностей, достал даже готовальню и приказал, как «чуть старший по званию», доверить знания из будущего бумаге, а не зыбкой памяти.

То, что неожиданно вспомнилось, может и забыться, а бумага стерпит.

И Авинов старался.

…Танк Т-12. Весом в тыщу двести пудов, он обладал радиусом действия в триста вёрст, да на скорости в тридцать-сорок вёрст в час. Трёхсотсильный двигатель с планетарной коробкой передач позволял так быстро двигаться.

Круглая башня наверху вращалась во все стороны, да не вручную, а с гидравлического – или электрического – привода.

В башне помещался командир, он сидел выше всех, оглядывая поле боя в амбразуры своей «башенки на башенке».

Вместе с ним – наводчик, он же заряжающий. Этот колдовал над пушкой Гочкиса калибром в один целый и три четверти дюйма, а ещё там стояла пара пулемётов.

Гусеницы на больших опорных катках… Упругая рессорная подвеска… Наклонное бронирование листами в полтора дюйма…

Детекторные рации, по которым можно было переговариваться с другими танками, причём голосом, а не азбукой Морзе…

ТПУ – танковое переговорное устройство с ларингофонами, чтобы тому же командиру приказ механику-водителю словами отдавать, а не пинком… Сказка!

Закончив с танком, Авинов без продыху взялся за аэроплан.

Этот надо будет поручить Сикорскому…

Какой там у него вышел последний… самолёт? С-25?[46]46
  Под этим номером успели построить несколько модификаций бомбардировщика «Илья Муромец», или ДИМ.


[Закрыть]

Тогда этот назовём… Ну пускай будет С-29.

Истребитель С-29. «Подкосный» моноплан.[47]47
  Схема самолёта с двумя крыльями, подпёртыми снизу откосинами для пущей жёсткости.


[Закрыть]

Металлическая сварная конструкция, полотняная обшивка. Поставим на него автоматическую пушку да пару пулемётов, и пусть себе истребляет.

А С-30 сделаем бипланом. Только не по-старому!

На С-30 будет и броневая сталь стоять, защищающая пилота и баки, и дюралюминий по всему фюзеляжу, причём не гофрированный!

8-цилиндровый двигатель в четыреста сорок лошадиных сил, а потом и 12-цилиндровый…

Шасси усиленное и гак на хвосте – сделаем С-30 палубным истребителем…

В Николаеве руки никак не дойдут довести до ума линкор «Император Николай I», так и стоит на приколе недостроенный.

Вот и сделаем из него авианосец!

Палубы хватит для взлёта, а надстройку сдвинем к борту…

«Мечты, мечты…» – вздохнул Кирилл.

Ничего, мечты сбываются, если очень захотеть.

Надо ещё доделать «Александра Невского» – этот новый четырёхмоторный бомбардировщик Сикорского уже взлетал, правда, не слишком бойко и всего раз – в гадском 1917-м.

Конструктор сам уже допёр – обшивал бомбовоз дюралюминиевым листом.

Плохо то, что дюраль приходится покупать за границей, своего-то нет. Нет так будет. Он знает, как.

…Радиостанция на пустотных реле выйдет гораздо меньше искровой или дуговой, а слышимость окажется раз в десять лучше.

Тут главное – мощное катодное реле, а он знает, как сделать такое, хоть в двадцать пять киловатт!

Или в пятьдесят – с принудительным воздушным охлаждением, или даже в сто киловатт – с водяной рубашкой на аноде.

Пустотные реле, реле-микродвухсетки, кенотрон двуханодный с торированным катодом, диод, триод, тетрод…

Тут надо привлечь Бонч-Бруевича – не кремлёвского комиссара, а радиоинженера, Михаила Александровича. Поручика.

Он на Тверской радиостанции международных сношений ещё два года назад делал из подручных средств пустотные реле по 32 рубля штука, которые могли работать месяцами, а вот хвалёные французские реле, по 200 рублей каждая, едва выдерживали десять часов.

И вообще, первое пустотное реле со смешным названием «Бабушка» выпустил он же, Бонч-Бруевич, на второй год Великой войны.

Три тысячи штук смастерил. В общем, нужнейший человек…

Размяв пальцы, Кирилл передохнул, продышал «пятачок» в замерзшем окне, поморгал на проплывавшие сугробы да покосившиеся телеграфные столбы.

Вздохнул и снова взялся за карандаш…

…В Лисках была пересадка на поезд до Ростова.

Когда Авинов вошёл в купе, то рухнул на диван и привалился к стенке.

Его полнила приятная опустошённость – он выписал, вычертил всё, чем Фанас наградил его память, от чего драгоценная папка распухла – завязок едва хватало, чтобы затянуть узелок.

Если только он сумеет донести сие сокровище до своих, если командование соблаговолит выслушать его и поверит, то Россия обгонит все страны, включая зловредную Англию и нагловатые САСШ,[48]48
  Северо-Американские Соединённые Штаты, как тогда было принято называть США.


[Закрыть] лет на десять, как минимум. Если…

Кирилл вздохнул. Вот именно – если…

Вошёл раскрасневшийся с холодка Петерс, за ним возник Исаев.

– Чего это вы в печали, капитан? – поинтересовался Евгений Борисович.

– Я закончил с писаниной…

– Отлично!

– Донести бы, – забубнил Авинов, – не потерять бы…

– Вот что вас волнует… – протянул Петерс.

– Ещё как… – вздохнул Кирилл. – А если даже и донесу и передам из рук в руки, да только не поверят мне? Или поверят – и отдадут на откуп чиновникам? И начнётся… То волокита, то взятки… Агентам иностранных разведок даже красть не придётся мою писанину, они её купят по дешёвке! И выйдет так, что я, решив облагодетельствовать родные пенаты, их же и погублю!

– Кирилл Антонович! – повысил голос капитан. – Не говорите ерунды, ладно? Решать, что делать с вашей «писаниной», как вы выражаетесь, станут Ряснянский, Корнилов, Колчак, наш Дроздовский. И мне пока не приходило в голову считать их волокитчиками или взяточниками!