Текст книги "Сын предателя (СИ)"

Автор книги: Валерий Мухачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

глава 23

 Первый курс на Худ-графе многим стоил несбыточной  мечты о дипломе. Начертательная геометрия съела сразу шесть студентов в конце второго семестра. Все перешедшие на второй курс старательно мучились над освоением масляных красок, которые нужно было класть на картон или холст от тёмного к белому, а не наоборот, как в акварели – от белого к тёмному.

 Нельзя сказать, что переход от акварели к масляной живописи был лёгким. Николай мучился не меньше других студентов, успехи которых были гораздо ниже его успехов. Краски были в тубах, выдавливать их приходилось на палитру. Сколько должно было понадобиться краски, было неизвестно. Николай обычно всегда сильно пачкался, довольно скоро рукава и колении у куртки и брюк начинали иметь пятна, которые отстирать уже не имелось возможности.

 Краски выдавались в скупом количестве, приходилось их дополнительно покупать на стипендию.

 Преподаватель подсказывал Николаю редко, давая ему самому до всего доходить. Поэтому Николай часто заходил в книжный магазин и искал книжки по теории рисования и живописи.

 У Николая появился друг, парень весёлый, легкомысленный и выпивоха. Николай попадал то в притяжение Зины, то Рудольфа Каргашина. Ни тот и ни та пользы для Николая не приносили.

 Энергия уходила то на сердечные страдания, то на весёлый хохот. И всё-таки умение рисовать росло, а с умением росла и неприязнь группы к сопливому, тощему студенту, так не похожему на солидных мужчин, отслуживших в армии, поработавших на производстве и в колхозе. Плутание в перспективе, тонах и цвете им солидности не прибавляли. Лёгкость же,

 с какой Николай разделывался с постановкой натюрморта или композицией многих раздражала.

 В каникулы в январе преподаватели одарили четырёх студентов поездкой в Москву. Среди них попал и Николай Лубин. Москва встретила студентов радушно. Гостиница подарила им комнату, музеи – шедевры живописи. Сама Москва поразила Метрополитеном. Эдик из группы "Б" уже бывал в Москве, поэтому троица "гусят" старательно шаркала подошвами ботинок по очищенному от снега асфальту следом.

 Как ни впитывал Николай технику живописи в Третьяковской Галерее и  в музее имени Пушкина, но понять её так и не смог. Он просто любовался шедеврами, не ощущая, что это нарисовано. Так всё было полно жизни!

 Три последних дня питались в столовой завода имени Ленина, в котором выпускался автомобиль "Москвич". В этой столовой была система – после определённого часа можно было набирать полный поднос на пятнадцать, а то и на десять копеек. Всё-равно все остатки выбрасывались.

 Зине Николай привёз туфли за  пять рублей. В них можно было ходить только в сухой день в лес за грибами. Каблук не превышал двух сантиметров. Николай внимательно следил, чтобы рост Зины всегда был ниже его роста на один сантиметр. Зина с саркастической улыбкой спросила:

 -Там, в Москве все такие, наверно, носят?

 Николаю стало неприятно. Он и так несколько завтраков и обедов в Москве пропустил, чтобы эти пять рублей сэкономить. К тому же, ему приходилось рядом с Зиной ходить, будто проглотив аршин. Вверх как он ни тянулся, но, видно, бог решил больше ему роста не давать.

 Учёба шла своим чередом. Воспоминания московские скоро перестали интересовать других студентов, карандаши чиркали по бумаге, кисти елозили по холстам. Лекторы читали лекции, не интересуясь, слушают их или нет.

 Весна приползла в город со скоростью черепахи, но как ни медлила, зелёные листочки затрепетали за окнами аудиторий. Николай ухитрился сдать все зачёты и экзамены. К июню он был уже свободен. С Зиной он расстался без особой печали. Каргашин так засыпался в учёбе, что не докучал ему рассказами на амурном фронте. Николай просто решил заработать денег в Художественном Фонде. Их преподаватель договорился с директором этой организации для более успешных студентов. Обычно требовались люди для оформления Сельхозвыставки.

 Практику можно было получить хорошую в оформительском деле, но лучше рисовать от этого было, конечно, невозможно. Николая Дирекор Фонда просто отфутболил. Вид был неказистым,

 впечатления не получилось. Николай был в такой нужде, что гордость свою выказывать не стал, сходил домой и принёс свои рисунки. Директор Худфонда был человеком культурным, против мастерства претензий не заимел. Так что Николай явился на Сельхозвыставку на велосипеде, всем видом показывая, что он, ко всему, ещё и спортсмен.

 Конечно, Николаю поручили самую чёрную работу. Николай и эту работу принял, как подарок судьбы. Две недели он выпиливал лобзиком буквы вывесок павильонов, потом писал тексты больших плакатов, стоимость которых была самой низкой. И когда он заработал одобрение старых художников, готовых поручить ему более сложное задание, Николай вдруг вспомнил, что должен написать несколько пейзажей. Как его ни уговаривали художники с седыми волосами, Николай сел на велосипед и укатил на природу. Шестьсот рублей, которые он заработал, хватило, чтобы сшить осеннее пальто из очень тёплой ткани и купить дорогие зимние ботинки.

 Теперь он вполне походил на жениха для Зины.

 К этому богатству Николай сам сшил настоящий пиджак с подкладом, карманами. Осталось опробовать – прогуляться до кинотеатра. У кинотеатра Колосс на него обратила внимание ужасно намалёванная девица, не доросшая до совершеннолетия.

 -Скажите, пожалуйста,  где вы купили такой пиджак? – моргая наивно голубыми глазами в ореоле ресниц, спросила девица. Толстые губы её сияли рубином. Николай прошёлся взад и  вперёд, повернулся спиной, потом передом.

 -Правда, красиво?

 -Он, наверно, очень дорогой?

 -Нет, не очень.

 -Он у вас какой-то не такой! – с восторгом воскликнула девушка, по имени Марина.

 Зина до первого сентября была забыта.

глава 24

 -Ну, предатели, берите лопаты и копайте себе могилу! – приказал командир партизанского отряда. Фёдор и Чернявый молча подчинились, но третий завыл белугой, упал на колени и пополз к командиру на четвереньках, умоляя простить.

 -Ты, сволочь, убил всех жителей деревни и ещё воешь?! – заорал на него командир. – Бери лопату, гад, и копай глубже, чтобы от тебя меньше смердило! Вон, твои подельники уже в ад дорогу себе прокладывают!

 -Я не убивал! – канючил полицай. – Я только собирал народ!

 Командир достал револьвер, навёл на полицая.

 -Копай, гад!

 Полицай попятился в ужасе задом к лопате, сиротливо лежавшей на траве, взял её и вдруг, дико вопя, кинулся навстречу своей смерти. Раздался выстрел, лопата чиркнула воздух, и полицай рухнул в двух шагах от командира.

 -Мужики, лопата освободилась, помогите двум врагам народа, а то они до утра не выкопают новую землянку! – распорядился командир. – А этого закопайте где-нибудь подальше.

 Копали до самой ночи. Землянка нужна была просторная, народ сначала менялся у одной лопаты, но потом стали и Фёдору с Чернявым давать отдохнуть. Видно, всем понравилась выдержка этих мужчин, не требовавших к себе снисхождения. Фёдор чувствовал себя одураченным. Мог же сбежать в пути не один раз, если бы знал, что этот военный билет так некстати попадётся на глаза командиру.

 Он понимал, что никакое чудо сейчас не спасёт его от позорной смерти, и уже завидовал этому полицаю, который не стал дожидаться, когда толпа вместе с бойцами выслушает приговор, хором брякнет в лесной глуши – "смерть предателям"! Сам ли командир расстреляет их или доверит эту миссию кому-нибудь, разницы для него уже никакой не было. Несколько человек с ружьями неусыпно следили за Фёдором и Чернявым.

 Фёдору было неприятно оказаться рядом с полицаем, но Чернявый и не навязывался в напарники, вёл себя так, будто с Фёдором не знаком, копал молча и отдыхал, уперев глаза в землю. Ночью, при скупом освещении костра, жители деревни стали устраиваться на ночлег. Заготовленный лапник постелили под деревьями, подложили в изголовья захваченные из домов подушки, прикрылись, кто чем мог, плотно прижавшись друг к другу.

 Фёдору приказали вылезть из выкопанного прямоугольника, отвели в землянку к командиру. Тот сидел возле керосиновой лампы в окружении нескольких партизан, что-то громко обсуждая.

 -Ну, как желудок? – спросил он Фёдора. – Тяжёлая работа не вредит организму?

 -Да, вроде, полегчало. Поесть бы что-нибудь перед смертью, – криво улыбнулся Фёдор.

 -Ну, со смертью мы решили повременить. Но и доверять тебе, думаем, опасно. И рядом с полицаем тоже как-то вредно для дела. Если ты, действительно, младший лейтенант, зачем фокусами занялся?

 -Так была встреча до вас с группой во главе с капитаном, тот без документа мог и пристрелить сразу. Вот и пошло. А документ украл староста деревни, в которой мне лекарь руку сломанную лечил.

 -А рука действует?

 -Да чудно как-то срослась, стрелять – что пули за-зря переводить.

 Фёдор оголил руку. Командир вздохнул неопределённо, сказал:

 -Нет у нас врача да ещё хирурга. Здесь же профессор какой-нибудь требуется. А кто склеивал-то?

 -Деревенский лекарь.

 -Ладно, живи! На что-нибудь сгодишься. А поесть, это можно.

 В этот момент раздался выстрел. Фёдор вздрогнул, партизаны бросились к выходу из землянки. Командир остановил их окриком:

 -Куда? Полицая я приказал расстрелять. У нас тюремных камер здесь нет и самим того, что есть, не хватает.

 Только сейчас Фёдор осознал, какую опасность избежал. Жестокость войны продолжалась уже четыре месяца, а привыкнуть к ней не было сил. И мужик-то этот Чернявый незлобный был, при других обстоятельствах и в полицаи бы не пошёл. Да и не похож он был на душегуба, а вот и в героя превратиться не случилось. Даже права на другой вид наказания не получил. Просто пуля в грудь и конец.

 Одна из женщин, назначенная поваром, покосилась на него, помня, что Фёдор был рядом с полицаем в яме и небрежно положила на лоскут старой газеты кусок хлеба и стакан воды.

 -Завтра жрать будешь, супостат! Я бы тебя тоже пристрелила! И чего это начальник возится с такими,  не пойму?

 Фёдор промолчал, аккуратно пережёвывал хлеб, запивая водой.

 -Товарищ лейтенант, идите сюда! – позвал его голос, явно, Андрея. У Фёдора на душе стало теплее. Он пристроился рядом с солдатом, и тот зашептал ему доверительно на ухо:

 -Представляете, спросил меня командир ихний, что вы за человек. Я только рассказал про наши похождения, а он сразу приказал вас из ямы-то к нему в землянку привести. Я уж и сам струхнул за стрельбу свою из автомата.

 -Выходит, ты – мой спаситель, – сказал Фёдор, не сильно пожав плохо сросшейся рукой руку Андрея.

 Следующий день много изменений не принёс. Продолжали строить землянку, пилили деревья, рубили сруб, собирали мох и ломали лапник. Простые партизанские будни продолжались, пока не обустроились полностью. Боевая часть партизан занималась  разведкой, добывала провиант. Скоро и случай добыть оружие представился. Партизаны подкараулили одиночный грузовик, в котором были и автоматы и патроны. С большой радостью было встречено немалое количество консервов, вина и прочей снеди. Немецкие надписи никого не смущали.

 Конец октября принёс новые заботы. Стал выпадать снег, и следы партизанских вылазок стали выдавать местонахождение базы. И хотя немцы боялись углубляться в лес, они стали выставлять кордоны на ожидаемых выходах партизан из леса. Требовалось увеличить количество бойцов в отряде. Это можно было достичь только соединением малых отрядов в одно целое. Наладили по рации связь с другим партизанским отрядом. Расстояние по карте вычислили – разделяли два отряда двести километров. Были, наверно, отряды или группы небольшие и ближе, но связи не было.

 Командир отряда для связи решил послать трёх партизан, один из которых знал немецкий язык. Пробираться сквозь район, напичканный немцами, командир придумал сложным способом. С одной стороны это выглядело немного наивно, но едва ли был другой вариант более безопасный. Рассчитав по карте маршрут, в котором никак нельзя было  обойти два населённых пункта, решили нарядить трёх партизан в форму полицаев. Фёдора и Андрея решили выставить в виде арестованных партизан и так пройти оба населённых пункта. Если были там немцы, вариант менялся по ходу. Если их не было, три полицая вели под конвоем двух партизан.

 Это должно было  не насторожить местных полицаев, если они там были. Командир подозвал Фёдора и Андрея, которые всё время держались вместе.

 -Пойдёте с группой. План у меня простой. Не везде удастся пройти незаметно, может быть и открыто, через деревню или село. Будете изображать пленных партизан.

 Командир пытливо заглядывал им в глаза, скорее даже сверлил и продолжал:

 -Ребята вас будут сопровождать надёжные, охранять будут добросовестно. Желаю благополучного возвращения!

 Фёдору показалось, что он по-прежнему не нравился командиру. Удивляло только, что и Андрей не мог похвалиться доверием. Личный документ у Фёдора командир забрал, обещая вернуть по возвращении.

 Отправились на заре, решив идти по три часа до рассвета по тропам, а днём через лесные массивы. Скорость продвижения группы обещала понизиться до предела, и двести километров могли стать недостижимой мечтой. Три бойца держались обособленно, немецкие автоматы держали постоянно на боевом взводе и шагали позади Фёдора и Андрея.

 Сам факт, что командир им обоим не позволил иметь какое-нибудь оружие, вызывало у Фёдора неприятное предчувствие. Было постоянное ощущение, что пуля из немецкого автомата могла попасть в грудь со стороны врага и в спину от идущей позади троицы. Сам по себе план командира должен был помочь в случае встречи с фашистами. Но сам факт, что Фёдор и Андрей исполняли роль партизан, захваченных в плен, мало их радовал. Прошли они, таким образом, один населённый пункт, легко снабдившись продуктами, но дальше нервы обоих безоружных дали сбой.

 Андрей первым стал шёпотом договариваться о побеге. Оба не забыли, как легко заработали у командира отряда смерть два полицая. Они ведь тоже в отряд попали неизвестно откуда. А когда в отряде так легко решается вопрос о жизни и смерти, не лучше ли поискать другой отряд с другим командованием!

 У Фёдора созрел план исчезновения, когда они приблизились к селу, в котором была пристроена в дом деда Надя. Это был вариант рискованный, так как деда могли за это время убить, а Надю отправить работать в Германию. Ночью, когда бодрствующий партизан стал клевать носом, они отползли в сторону и растворились во мраке.

глава 25

 -Ты меня поцеловал? – изумилась Марина, – Чудно как-то!

 -Почему? – спросил Николай, синея от голубизны глаз намалёванной школьницы.

 -Так меня ж никто не целует, сразу на кровать валят!

 -Как это – на кровать? – не понял Николай. – А если кровати нет?

 -Так на траву! Один раз попался такой энергичный, прямо в крапиву нырнули! – Марина так заливисто рассмеялась, что у Николая даже отголосков ревности не проявилось. Он понимал, конечно, что девица эта весьма лёгкого поведения, но в двадцать один год ему, не знавшему женщин, едва ли необходима была целомудренная подруга.

 Хотелось вот так, легко и просто завоевать красавицу. О траве и крапиве в голову ему не приходило, потому что звериного азарта он не испытывал, но в гости в свой дом он Марину пригласил. Она охотно согласилась. Мать его, Прасковья, улетела на курорт в Кисловодск, дядя Лёша отбыл на время к старшему сыну, у которого жена не была мегерой и охотно  ухаживала за стариком.

 В доме особого уюта не было, но суп, приготовленный Николаем, Марине понравился. После чая она потянулась на шатающемся стуле и спросила:

 -А я могу остаться ночевать?

 Её глаза во время улыбки стали такими голубыми, что Николая затрясло сверху донизу каким-то незнакомым возбуждением, и он дрожащим голосом промямлил:

 -Конечно!

 Он бесхитростно постелил ей на одной кровати, себе на другой, закрыл шторки на окнах, за которыми стало темнеть, и они полезли каждый в свою кровать. Николай лежал, боясь громко дышать. Ощущение, что он делает что-то не так, не покидало его. Марина вывела его из состояния оцепенения, сказав короткую фразу:

 -Ну иди же сюда!

 О. как запела его душа! Он слетел со своей кровати коршуном, вонзил ноги под согретое одеяло и снова замер, ощущая рядом шелковистую кожу руки, потом ноги, потом груди и,наконец, губы Марины.

 -Ты не снял трусы! – засмеялась она. – И мои тоже!

 Ему это было так незнакомо, но её помощь пришла во-время, и всё получилось как нельзя лучше. Спустя минуту Марина попросила таз с водой и пока занималась гигиеной, смотрела на его тощее тело, ставшее в сумраке комнаты ещё более убогим.

 -Какой ты худой! – чуть не плача проговорила она. Ему стало не по себе. Чувство, готовое перерасти в любовь, стало гаснуть даже не от того, что она сказала, а при мысли, что такого, каким он был в этот момент, может Марина не любить, а  только жалеть. А это было для него не одно и то же.

 Утром Марина сказала, что ей негде жить, и она была бы согласна остаться жить с ним. Для Николая такой вариант грозил осложнением, в отношениях с матерью. Ведь Марина видела в эту ночь пустую комнату. А в ней жили мать, дядя Лёша, он...О, нет! Он проклинал своё тело, свою внешность, с которой трудно рассчитывать на любовь той же Зины. Зина вдруг явственно нарисовалась в его воображении, встала рядом с Мариной. И ни голубизна глаз, ни шелковистость кожи Марины не смогли преодолеть шедевр – зелёные глаза Зины.

 Николай отказал просто и бесхитростно:

 -Марина, мне же учиться ещё три года! Я не могу бросить учёбу!

 -Я буду работать, буду тебя откармливать! – с жаром начала Марина,  но сразу же и  сникла. – У меня нет образования, а без образования много не заработаешь.

 -А какое оно у тебя? – чтобы не молчать, спросил Николай.

 -Семь классов. Знаешь, когда меня в пятнадцать лет в первый раз изнасиловали, мне понравилось, я почувствовала себя взрослой и бросила учиться.

 А у вас в городе меня взяли ученицей парикмахера. Только здесь все, кто приходит стричься, сразу глаза на меня пялят, а я не могу отказать.

 Разговор повернул в  сторону, уже совсем неприятную для Николая. Можно было предполагать, что девушка так легко пообщалась с ним в постели, почувствовав к нему нечто большее, чем к другим парням. Но из её откровений получалось, что он – один из многих, ничем не примечательный, и если бы не встреча, на его месте мог бы быть любой.

 Такая мысль ещё более укрепила его желание прекратить встречи. Он уже был не рад, что затеял это непредсказуемое знакомство. Но и отказаться от встреч сил не было. Эта шелковистая кожа, глупо расширяющиеся голубые глаза и неописуемое удовольствие, которого он никогда прежде не испытывал,  притягивали его. Они встречались ещё две недели, в течение которых он всё больше стеснялся раздеваться при свете, клял себя за малодушие.

 Через две недели вернулась с курорта Прасковья. Мать увидела красавицу, успевшую накинуть на себя платье, но забывшую трусы и бюсгалтер убрать со стула. Несколько мгновений обе смотрели на эти украшения на стуле, после чего мать изобразила на лице такое неудовольствие, что Николай понял – это конец. Прасковья посмотрела на часы, которые показывали семь часов утра.

 -Стоило мне уехать, как ты уже почувствовал себя хозяином дома! – зло проговорила Прасковья. – Чтобы это больше не повторялось!

 Николай выпроводил Марину за ворота, пробормотал что-то похожее на извинения, договорился о встрече в городе. Марина без тени смущения смотрела на него.

 -Теперь тебе мама не даст встречаться со мной, – сказала она просто, я понимаю, тебе надо учиться. Ну, прощай!

 Лёгкой походкой семнадцатилетняя развратница упорхнула, будто не была. Но Марина украла у Николая часть души, и какая-то сила толкала его некоторое время вслед за Мариной. Душа, казалось, кричала, что лучше этой девицы уже никогда не будет, что таких голубых глаз нет и у сотен других девушек, что такой шелковистой кожи он уже никогда не ощутит!

 Но ноги стояли на месте, руки сжимали дверь и косяк двери, прерывистое дыхание никак не могло перейти в ровное. Жёлтые листья клёнов скрыли синее платье. Ещё два-три раза мелькнули красивые ноги, лёгкая пыль песчаной тропинки улеглась.

 Слава И.Е.Репина стала заполнять мозг, охлаждать плоть, ставшую рабой сексуального удовольствия. В комнату вернулся уже прежний раб красок и кистей.

 Прасковья, всё ещё не сменившая выражения лица, ворчала, что она всем жертвует ради его диплома, а что видит?  Какая-то шалава лезет в её жизнь, хочет её исковеркать в одно мгновение!

 Николай впервые столкнулся с откровенной ревностью матери к возможной снохе. Это ему было незнакомо, но он уже понял, что не будь матери, Марина навсегда бы осталась в доме.

 Приехавшая к сентябрю Зина вдруг не стала  казаться красавицей. Этому Николай нисколько не удивился. Познав любовь в полном объёме с необыкновенной лёгкостью, его уже не тянуло этой любви добиваться с Зиной. Его невысокий рост и худоба не были отвергнуты Мариной, которая была на полголовы его ниже. И Марина навсегда заняла неоправданно большую часть того мира, в котором Зине оставалась крохотная лазейка.