Текст книги "Сын предателя (СИ)"

Автор книги: Валерий Мухачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

глава 17

 Прасковья развила бурную деятельность. Несмотря на свою малограмотность, имела она серьёзные организаторские способности. В соседней улице жил художник, который работал в Художественном Фонде. Сходила она к нему посоветоваться, показала рисунки Николая.

 Иван Буракин был художником оформительского плана, рисовать картины забросил в далёком прошлом, но помочь соседке пожелал. Выяснил, что в Художественном училище на третьем курсе в Казани учился молодой человек, который как раз в это время подрабатывал на Сельскохозяйственной выставке. Была такая особенность СССР иметь для показухи необыкновенные достижения, которых добивался какой-нибудь выборочный колхоз обязательно имени Владимира Ильича, в котором спереди и сзади наталкивали витаминами хрюшку, быка или корову. Опытная станция выращивала необыкновенно могучий сноп пшеницы, кукурузы или гигантские овощи.

 В павильонах стены сплошь завешивались художественно оформленными плакатами, которые как раз и стоили очень даже прилично. Здесь-то и подкармливались художники, студенты художественных ВУЗов и училищ.

 Вот такой молодой человек и оказался в соседстве с художником Буракиным. Он и дал адрес квартиры в Казани, в которой можно было на период экзаменов снять койку в комнате. Прасковья вручила Николаю адрес в Казани, дала денег на дорогу и еду, а поезд довершил этот подвиг самостоятельного путешествия в исторический город, с которым были связаны годы учёбы Владимира Ульянова.

 Училище располагалось на улице Комлева. Двухэтажное старинное здание было небольшим, поэтому принять должны были тридцать человек. Приехало же со всего Советского Союза сто тридцать жаждущих стать Репиными, Суриковыми, и просто скромными учителями рисования, если уж не повезёт стать большим.

 Был и сюрприз для менее одарённых. Пятнадцать мест отводилось для национальностей. Если, значит, удмурт или татарин, рисуй на тройки. А русским с этими тройками делать нечего. Так что для хозяев России конкурс был неизмеримо тяжелее.

 Комната, в которой хозяева устроили Николая,  вместила ещё двух конкурентов. Каратаев и Бегенев были тоже из Ижевска, возрастом старше его и опытнее. Как они рисовали, Николай ещё не знал, но смеяться над ним они стали с первого дня из-за дремучести в области знания знаменитых художников. Оказалось, что Николай не знал ни о Тициане, ни о  Рембрандте, Веласкесе и Микельанджело. Ни о ком,  кроме Шишкина и Репина. Беседы их о художниках Николай слушал, разинув рот, но часто не зная даже по репродукциям этих мастеров, просто не понимал, о чём идёт речь.

 Тем не менее, на первом же экзамене за рисунок гипсовой модели он получил пять.

 Надо сказать, в училище бытовало среди педагогов убеждение, что гипс передать на экзамене претенденты могут только на четыре. Так что сразу же Николай вырвался вперёд в числе четырёх лучших. Бегенев и Коротаев фыркали и  возмущались – "И такому дремучему человеку так везёт!" Они, почему-то, просто не могли понять, что в училище везёт только умеющему рисовать. Когда же был поставлен натюрморт из различных предметов, и опять была получена пятёрка, Бегенев приуныл.

 Николай уже знал, что этому парню исполнилось тридцать четыре года, и этот год давал Бегеневу последний шанс. И он знал, что всех троих из одного города ни за что не примут. Кто-то непременно будет за бортом. Коротаев был на три года моложе товарища и был даровит.

 Третий экзамен Николай тоже сдал на пять. Бегенев сидел на кровати в расстроенных чувствах. Друг его, как мог, утешал. Но чувствовалось, что был он неискренен. Экзамены вообще не для того придуманы, чтобы утешать неудачников, но  Николаю было не по себе.

 Его возраст позволял поступать и поступать. Когда же он узнал, что Бегенев поступает в третий раз, выходило, что он свалился бедой на голову этому великовозрастному парню.

 В общем, на экзамене по литературе Николай пот из себя не выжимал, получил двойку, таким образом почётно устранившись от  конкурса. Директор училища пытался выжать из него хоть какую-нибудь зацепку, чтобы исправить положение, Николай молчал, как на экзамене по алгебре в школе.

 Даже пожелание директора увидеть его на следующий год снова он не озвучил словами благодарности.

 Коротаев и Бегенев поступили.

 Прасковья встретила Николая широко улыбаясь. Узнав, что сын не поступил в  училище, прямо-таки засветилась солнечной улыбкой. Никак, гора с её плеч свалилась, не иначе.

 -Не переживай! – урезонивала она сына. – Денег же всё-равно нет. Ты ничего не умеешь делать. А я уже договорилась, тебя примут на Мотозавод слесарем. Деньги там хорошие платят. Чем не жизнь!

 Через две недели, когда Николаю показалось, что о нём в Мотозаводе забыли, самостоятельно сбегал на берег пруда, где начался приём на работу в Элетромеханический завод. Оказалось, что устроиться на работу и в этот завод не было никаких препятствий. Только и здесь попросили подождать. А на другой день пригласили на работу в Мотозавод.

 До путешествия в цех дело не дошло. Предложили поработать кочегаром. Николай послушно согласился.

 Сколько силы нужно кочегару для катания одноколёсной тачки с углем, у Николая не было.

 Тачка сама весила, как оказалось, в два раза тяжелее кочегара. Николай усердно учился катать ей порожняком. Когда стало получаться, грузил на треть. То ли случайно, то ли как, пришёл начальник смены, посмотрел на героя-угольщика и в приказном порядке сократил восьмичасовой день на два часа. И всё-равно через неделю руки, спину и ноги ломило, отчего сон не наступал подолгу. К счастью, через две недели пришло избавление. Николая вызвали в цех. Здесь он  пришёл в откровенное уныние.

 Перед ним раскрыли схемы с ненавистными для него Кулонами, Джоулями, Омами и Фарадами из его нелюбимой физики! Через два дня его пригласили на работу и в Электромеханический завод. Он, конечно, сходил, сообщил, что уже работает в Мотозаводе. Там посмеялись его активности и с миром отпустили. Однако учебник и работа выгодно отличались. Все эти всевозможные сопротивления просматривались зрительно, прощупывались руками и вставлялись в нужные отверстия с понятной маркировкой. К тому же эта  работа хорошо оплачивалась.

 Поэтому любовь к деньгам и физике была обоюдной, автоматически вспоминались законы. Так что уже через полгода Николай стал числиться в передовых рядах рабочих. Он снова ходил в ИЗОстудию, надеясь через год снова поступать в Художественное училище. Но зарплата, такая превосходная, можно сказать – сказочная, затягивала. Когда месяцев через восемь

 он струдом затолкал в два кармана советские "портянки", то шёл домой как будто  в брюках-галифе. Дома он снял клеёнку с круглого стола,  который сам смастерил, уложил деньги в два слоя по всей столешнице, накрыл обратно клеёнкой и стал ждать мать.

 Прасковья поднялась на второй этаж их маленькой половины дома.

 -Ну, и где же деньги? – улыбаясь в ожидании чуда, спросила она.

 -Да вот же они, разве не видишь? – так же улыбаясь, показал Николай на стол. – Вот же!

 -Да где?

 -Ну, приподними клеёнку-то! Может, сколько-нибудь и найдёшь!

 Прасковья приподняла клеёнку и тут же  без сил присела на стул.

 -Боже мой! Как много-то! Вот и дожили до перемен! Я знала, что когда-нибудь так и будет!

 Но так хорошо жить долго не пришлось. После Нового года стал беспокоить Военкомат. Понеслись повестки на медкомиссию. Ввиду слабого здоровья Николая направили учиться в Радиоклуб! Что же это такое? Опять эта физика! До мая Николай терпел это истязание. Уже было трудно посещать ИЗОстудию после выстукивания азбуки Морзе, изучения материальной части радиостанции и напряжённого труда в заводе. В мае он бросил эти занятия и стал усиленно готовиться ехать обратно в Казань. В июле  пришёл капитан из Военкомата и умолял придти сдать экзамен хотя бы на радиотелефониста. И он сходил. Сдачи экзамена никакой не было. Просто  само присутствие зафиксировали, и в личном деле записали профессию для будущей службы.

 -Идите, пока свободны! – сообщил всем подполковник. – Ждите повестки!

 А через неделю дядя Лёша, который был ещё больше Прасковьи рад, что Николай не поступил в Училище в Казани, сообщил ему об открытии Художественно-Графического Факультета в Удмуртском Государственном Педагогическом Институте.

глава 18

 Капитан умер тихо. Просто не проснулся. На плащ-палатке Фёдор и солдат вынесли его во двор. Солнце осветило потерявшее живой цвет лицо, которое и при слабых проблесках жизни уже было мертвенно-бледным. Руки капитана были с синеватым оттенком, кулаки сжаты, видно, от переносимой боли. Фёдору всё казалось, что рано предавать земле командира, что ещё он очнётся и заговорит приказным тоном.

 Документы, на этот раз Фёдор вручил солдату. Он знал только имя солдата – Андрей, не пытался в беседе выяснять дополнительные данные. Не находясь при параде, проще, поменяв частично одежду, он и не приказывал Андрею, а как бы обращался с просьбой. Ему не хотелось попасть ещё раз с чужими документами в какую-нибудь историю.

 Андрей раскопал в сарае маломальскую лопату и выжидающе смотрел на Фёдора.

 -Да, конечно, – очнувшись от своих раздумий, проронил Фёдор, – не здесь, там, за оградой, ближе к лесу.

 Солдат ушёл копать могилу, а Фёдор опять вошёл в избу, потерявшую весь свой уют. Ещё раз он окинул её взглядом. Вдруг вспомнил потайную мастерскую отца в Сарапуле. Какое-то беспокойство охватило Фёдора. Ему представилось, что Надя могла успеть спрятаться в погребе и теперь боится высунуть свой нос, не зная, кто находится в избе.

 Его внимание привлекла холстина, лежавшая на полу в кухне, которая никак не походила на половик. Он приподнял уголок её и увидел люк в подполье. Ещё более разволновавшись, он открыл западню и заглянул вниз. В полумраке что-то белело. На шестке он нашёл спички, похоже немецкого производства. Светом спички он посветил вниз. Тело Нади лежало в неестественной позе, как будто её просто сбросили вниз. Она была жива, но связана по рукам и ногам.

 Немецкие прихвостни оставили её, скорее всего, умирать мучительной смертью, досыта поиздевавшись.

 Фёдору не хотелось, чтобы Андрей увидел девушку в голом виде. Он быстро спустился вниз, разрезал узел верёвки, связывавший руки и задранное платье над головой, освободил ноги от пут. Надя так замёрзла, что едва ворочала руками, надевая всё, что Фёдор ей подавал. Лицо её, и без того некрасивое, было всё в кровоподтёках, один глаз превратился в щелку.

 От падения в подполье не по своей воле по лестнице вниз головой переломов не наблюдалось,

 но плечо и бедро были ободраны до клочьев висевшей кожи.

 Надя была не в состоянии даже плакать, просто смотрела неподвижно мимо Фёдора, находясь в шоке от пережитого ужаса. Когда Андрей, закончив работу, позвал Фёдора, тот уже привёл девушку в терпимый порядок, мокрым полотенцем протёр ей лицо. Несмотря на его усилия, Надя выглядела весьма пострадавшей. Но Андрею, вошедшему в избу, явление Нади показалось сверхестественным, он выпучил глаза и так стоял столбом несколько мгновений.

 -Ну, чего встал? – раздражённо спросил Фёдор. – Надо спешить, дождаться мерзавцев можем!

 Всё ещё оглядываясь, Андреё взялся за плащпалатку, и они понесли капитана к могиле.

 -А если бы мы опоздали? – наконец полюбопытствовал Андрей.

 -Похоронили бы двоих, – просто ответил Фёдор. – Хорошо, что так случилось, всё лучше тут плутать втроём.

 Они шли, надеясь, что Надя знает здешние места, и если они не найдут партизан, то у местного населения с девушкой будут вызывать больше доверия.

 Оставаться в разорённом хозяйстве Нади смысла теперь не было. Бросить Надю на произвол судьбы Фёдору в голову не приходило. Девушка шла как заведённая кукла. Глаз один смотрел не мигая, второй будто подмигивал, губы из формы пирожком превратились в два распухших пельменя кончиками вниз. Боль в плече и бедре ощущать она стала через несколько километров. Раны подсохли, боль, видно, стала нестерпимой, потому что Надя стала сильно хромать и, наконец, разразилась неудержимыми рыданиями.

 Ни Фёдор, ни тем более Андрей, не пытались успокоить её. Фёдор по опыту ссор с женой знал, что лучше не мешать излить обиду на отвратительные обстоятельства. Солдат шёл позади неё, не решаясь предложить помощь в присутствии старшего позванию. Хотя здесь в лесу звание Фёдора ничем не подтверждалось кроме его слов, солдат был из крестьян и привык считать стоящим над ним любого, у кого был уверенный голос и твёрдый взгляд.

 Всем хотелось есть, но больше мучила жажда. Фёдор потихоньку замедлял шаг, пока они не остановились, не сговариваясь. Надя сквозь слёзы смотрела, в какую сторону идти дальше.

 Она знала, конечно, эти места, но после перенесённых страданий и унижения, будто впервые видела всё вокруг. Фёдор с Андреем, похоже, переоценили Надины знания местности.

 Приближался вечер, а какого-нибудь жилья вокруг не было. К тому же они устали постоянно оглядываться, пугаться треска сучков под собственными ногами, и идти слишком медленно с Надей. Фёдор решил сменить направление, и пошёл впереди маленькой группы более ускоренным шагом. Страх встретить немцев стал притупляться. Равнодушие к опасности вызвал голод, который толкал их туда, где можно было найти деревню, еду и наткнуться на немецкие мундиры.

 Часа четыре они шли, оглядываясь по сторонам. Надя плелась уже позади, с трудом поспевая за ними.

 Вышли  к полю, на котором стояла неубранной то ли рожь, то ли пшеница. Картина эта была такой мирной, что не хотелось верить, что здесь в любую минуту раздадутся выстрелы, и придётся либо примять колосья своими телами, либо мчаться назад в лес, чтобы терпеть мучительный голод, сырость и собственное бессилие.

 Они стали ждать, когда окончательно стемнеет. Колосья мяли в ладонях и зёрна сыпали в рот. Надя сидела на соломенной подстилке, не глядя на мужчин. По-деревенски привычная к мужским притязаниям, она уж не так сильно страдала от изнасилования, как от того, что с нею обошлись так жестоко. Боль физическую она терпела стоически, но морально была так убита, что всё время старалась быть поодаль от Фёдора и солдата.

 Все трое молча жевали, пытаясь глотать разжёванную кашицу.

 -Может, набрать зерна и дальше идти? – прервал долгое молчание Андрей. Фёдор очнулся от своих мыслей, посмотрел, приподнявшись над качающимся ковром золотистых колосьев, вдаль.

 Практически было что-то увидеть невозможно из-за полумрака, опустившегося на землю.

 -Надо бы Надю определить в какую-нибудь семью. Пусть хоть она перестанет мотаться. А мы с тобой пойдём дальше, – решил наконец Фёдор.

 Когда совсем стемнело, они пересекли поле и, придерживаясь тропинки, стали красться вперёд. Домишко вырос прямо перед ними. Рискнуть решил Фёдор, который и бегал хорошо, и одет был неброско. Выдавали его только сапоги и солдатские брюки-галифе. Он подобрался к окну и негромко постучал. На крыльцо высунулся человек и старческим голосом спросил:

 -Кто это бродит по ночам?

 -Свои!

 -Петро, не ты ли?

 -Свои, дед, не бойся! – зашептал Фёдор. – Женщина у нас тут раненая, помогите, пожалуйста!

 Дед спустился с крыльца, подошёл ближе.

 -Где женщина-то?

 -Немцы есть у вас? – спросил Фёдор запоздало.

 -Да где же их нету-то, – сердито пробурчал старик. – Они леса-то жутко боятся, с того края все справные дома заняли. Мой-то дом им не просторным показался. Тесно у меня. Но женщина, это – хорошо. Помощницей будет.

 -Вот и ладно, – удовлетворённо хмыкнул Фёдор и сходил за спутниками.

 Старик в темноте не мог разглядеть трёх гостей, но лучину жечь не стал. Наощуп достал с шестка котелок с картошкой, солёные грибы принёс из сеней.

 -Утром раненько найду вам на дорогу чего пожевать, а пока не обессудьте, чем богаты, – извиняющимся тоном пояснил он.

 Утром старик, разглядев печальное состояние Нади, цокал языком, ругал супостатов и был готов отдать гостям последнее. Фёдор остановил его щедрость непререкаемым тоном. Взяли с собой запас на один день, не желая обездолить старика и Надю.

 Выскользнули из дома, когда ещё было темно, и через поле ушли за кромку леса.

глава 19

 Экзамен по литературе начался с первого августа. Институт располагался в двух зданиях. Экзамен проводился не в большом четырёхэтажном здании, а в скромном двухэтажном, отчего ощущение страха снижалось из-за необъяснимого уюта ввиду немногочисленной толкотни абитуриентов. Конкурс оказался весьма незначительным, всего два или три человека на одно место. Николаю сразу не повезло. Войдя в аудиторию, он обнаружил отсутствие письменного приглашения, без которого не мог быть допущен к экзамену.

 Тысяча девятьсот пятьдесят девятый год ещё пропах духом "оттепели", педагоги отличались необыкновенным радушием, поэтому доброжелательным тоном посоветовали сходить домой за спасительной бумаженцией. Стоит ли много слов тратить, с какой скоростью мчался он домой, а потом обратно! С трамваем повезло дважды, и потерян был только час. И это была судьба. Трамваи ходили настолько редко, а институт находился так далеко от остановки, что  эта удача определила надежду на успех.

 Тройка за сочинение совершенно не беспокоила Николая. Беспокоило другое! Ещё вчера могло всё рухнуть.  Парторг цеха, в котором Николай вышел в передовики производства, и слышать не хотел об отпуске для поступления в институт. Рассчёт, который Николай был готов взять ради  мечты с детства,  не был подписан. Всё подитожил Военкомат. Три дня тому назад Николай полностью рассчитался с завода в связи с уходом а Советскую Армию. Тот же Парторг поздравил с будущей службой в доблестных войсках, пожелал вернуться в цех через три года!

 И вот она – заветная тройка за примитивное сочинение, которое Николай ухитрился начиркать за весьма короткое оставшееся время.

 Всё могла прикончить медицинская комиссия, признав Николая годным к воинской службе. А уже через три дня нужно было сдавать историю СССР. А так хотелось поступить и рисовать!

 Николаю в голову не приходило, куда он рвался поступить. Педагогических наклонностей он, скорее всего, не имел, о будущем он даже не задумывался. Сам завод его уже пугал тем, что рабочие в конце смены глотали сомнительного качества спирт, бежали до проходной, чтобы за воротами  по-пластунски доползти до ближайшей лужайки и на ней замереть часа на четыре в нелепой позе, часто в собственной луже.

 У рабочих не имелось прав свободного человека. Расценки постоянно снижались, как только передовики перескакивали невидимую планку слишком высокой зарплаты. Менее успешные рабочие сводили  концы с концами, ненавидели передовиков производства. Авралы в третьей декаде каждого месяца были обычным явлением. Если не было работы, все обязаны были находиться на своё месте, книгу разрешалось читать, если это был учебник школы или института.

 Однако приёмная комиссия, разглядывая слабо покрытый мускулами скелет Николая, остановилась на мысли, что семнадцать килограмм нехватки мяса являются препятствием к службе. В глазах пухлых женщин Николай читал выражение тихого ужаса.

 Военный комиссар долго не стал разглядывать простор между ногами Николая, просто покачал головой и изрёк:

 -Придётся отправить в часть для откорма!

 Врачи сообщили, что откормом тут едва ли пахнет.

 -Где учишься? – спросил полковник.

 -Поступаю в Педагогический.

 -И как успехи?

 -Сдал литературу на три.

 -Ну, если поступишь, учись, – отеческим тоном поощрил Николая полковник. – А не поступишь, год отсрочки. И поправляйся!

 Николай, несмотря на отсутствие угрожающих жизни килограммов веса, мчался домой, как на крыльях. Конечно, было некрасиво отлынивать от почётной обязанности, но, во-первых, дефект в здоровье, как оказалось позднее, он имел серьёзный, а во-вторых учиться хотят многие, да многим легче отслужить три года в армии, чем один раз сдать экзамены в ВУЗ.

 История СССР не доставила больших хлопот. Получив отметку "четыре", он сказал Прасковье, что он – студент!

 Прасковья улыбнулась заговорщически.

 -Не знаю, куда бы ты поступил, если бы я не сходила к Марие Алексеевне. Она хорошо помнит твоего отца, а слово Главврача на медкомиссии что-нибудь да значит.

 Николай смотрел на мать, которая стала ему казаться чином не ниже генерала. Но сомнение в душе у него всё же осталось. Ведь нехватку веса комиссия наблюдала и при погонах на плечах!

 Полученные пятёрки за рисунки и живопись подтвердили слова Николая. Теперь следовало забыть о сумасшедших зарплатах, перейти на скудное питание и долго находиться в крайней нужде.

 Прасковья, привыкшая бороться за светлое будущее человечества рука об руку со Сталиным и следующими Генсеками после него, смотрела на жизнь прагматично. Сын и экзамены сдавал в сатиновых шароварах, которые Прасковья только умела шить, и в них же учиться надумал вечно.

 Нищенский вид студента совершенно не вязался с его талантом. Но это Николая не волновало.

 Первый преподаватель Худ-графа был к тридцати пяти годам полностью облысевшим, обещал студентам будущие успехи, даже не озвучивая педагогическую направленность обучения.

 Но совсем по-другому рассуждал Декан физико-математического факультета, к которому был приплюсован Худ-граф. Теперь Николай, совершенно не усвоив физику в средней школе, должен был изучать её за  полный курс Физико-математического факультета! Правда, без применения задач.

 Как это должно было выглядеть, Николай предположить не мог, но уныния эта новость ему добавила.

 Его совершенно не расстроило, что их сразу отправили в колхоз на уборку картошки. Любая поездка вдаль от дома его радовала. Он ещё только сел в кузов автомобиля, как стрела амура пронзила наскозь его тщедушную грудь. Его взгляд столкнулся с взглядом неописуемым по красоте! То, что красавицы обладают способностью гипнотизировать, Николай не знал, и подозрений в этом направлении не имел.

 Зина была неотразима! В груди Николая прозвучал сигнал, день за днём всё усиливаясь до уровня взрыва! Было ещё хорошо, что этот взрыв был подземным, и до общего обозрения не дошёл.

 Николай за месяц служения отстающему колхозу немного поправился, но Зина с её чудесным даром природы в виде удивительного взгляда становилась для него наваждением, заслоняющим реальный мир.