Текст книги "Братья: Кирилл и Мефодий"
Автор книги: Валерий Воскобойников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Сразу после завтрака Феоктист отправлялся во дворец, проходил в женскую половину и решал с царицей дела страны.
В это же время в своем доме усаживался за дела Фотий. Первые утренние часы он посвящал научному трактату.
В те же часы и Константин садился за книги.
Потом он шел на занятия к Фотию.
В те первые месяцы Константин чувствовал себя так, словно бежал за уносящейся колесницей, пытаясь вскочить в нее на ходу. Он читал новые книги, раздумывал над ними, сопоставлял мысли авторов и читал снова. Но колесница уносилась дальше, и надо было бежать изо всех сил, чтобы догнать ее.
Чтобы получить высшее образование, полагалось изучить семь наук. Три словесных: грамматику, риторику, философию, и четыре математических: арифметику, музыку, геометрию и астрономию.
Теперь у Константина были книги. Он брал их у Фотия, у Льва Математика, в патриаршьей библиотеке. Его учителя были самые образованные люди страны, у него появились хорошие друзья. С одним учеником он изучал Гомера, с другим – законы музыки, с третьим решал хитроумные математические задачи. Все вместе под руководством Фотия они упражнялись в искусстве красноречия – риторике, учились логично доказывать свои мысли, убеждать слушателя.
Однажды ученики Фотия опять заговорили о поэтессе Касии. Они стали сравнивать ее книгу изречений с другой книгой – Иоанна Стобея. Не все читали Стобея, и поэтому многие лишь слушали. А Константин уже брал Стобея в библиотеке у Фотия.
Касия писала для себя, лишь о своих переживаниях и мыслях. Стобей расположил изречения по темам. Там были разделы: «О мире и войне», «О законе», «О власти и могуществе». Его изречениями пользовались проповедники, юристы, поэты. Константин увлекся и стал сопоставлять изречения Касии не только со Стобеем, но и с Менандром. Неожиданно в комнате стало тихо. Ученики смотрели на него удивленно и со вниманием. Константин не сразу понял, в чем дело, и смутился.
– Хвалю тебя за глубокие мысли! – Фотий встал со своего места и зашагал по комнате. – Некоторые твои сопоставления, если ты не возражаешь, я внесу в свою книгу.
Такого Фотий еще не говорил здесь никому.
А в другой раз Константин сравнивал поэму древнего Гомера о скитаниях Одиссея с «Энеидой» Вергилия. Снова все были поражены – ведь даже сам Фотий не знал латинского языка!
Незаметно Константин становился первым среди учеников. Все они были старше его. Но стоило ученикам заспорить, то, если рядом не было Фотия, они обращались только к Константину.
– Скажи, кто автор гекзаметра «Часто при распрях почет достается в удел негодяю»? Его мы сегодня услышали от Фотия.
– Автор этого стиха не известен никому, – отвечал Константин, – а читан он был Каллисфеном, учеником и родственником Аристотеля, на пиру у Александра Македонского.
– А откуда эти строки:
Нет в мире положенья столь ужасного.
Нет наказанья божьего, которого
Не одолел бы человек терпением? —
спрашивал другой ученик.
– Это строки из Еврипидовой драмы «Орест». Их любил повторять Сократ, который видел «Ореста», поставленного автором на сцене.
– Константин знает все, – уверовали ученики.
Феоктист любил вечером заглянуть к Константину.
– Из твоих книг можно построить крепостную стену, – говорил он улыбаясь, – неужели все это ты одолеешь за год?
– За неделю, – отвечал Константин.
Феоктист подходил, брал какую-нибудь из книг, рассматривал ее страницы.
– Я рад, что не ошибся в тебе. Думаю, что мудрость твоя скоро не уместится в этой комнате. Но не пугайся, я постараюсь найти для нее неплохой дворец.
Как-то раз Феоктист спросил у Константина:
– Ты давно не писал брату?
– Писал недавно. Он доволен своей службой.
– Напиши ему завтра, поздравь с повышением. Царица дала ему новую должность. Если он будет и дальше так же исправно служить, скоро быть ему стратигом.
В другой раз Феоктист забеспокоился:
– Слуги мне сказали, что ты иногда по целым дням не выходишь из дома. Завтра на ипподроме состязания, почему бы тебе не посмотреть их. Там появился новый наездник, все только о нем и говорят.
В церквах сегодня было пусто. Лишь голоса служек-клириков гулко звучали в храмах. А столичные жители с утра собирались на ипподром, чтобы занять места поудобней.
Порой и монах, прячась за спины, прокрадывался на ипподром, чтоб краем глаза посмотреть зрелище, а потом отмолить свой грех.
На витринах лавок ювелиры выставили самые изящные свои изделия. Улицы были украшены золотыми шелками. А торговцы на подходах к ипподрому раскинули лотки, угощали народ вином, сыром и хлебом, овощами и рыбой.
Издавна зрители делились на четыре партии. Но главными были две – партия голубых и партия зеленых. Каждая содержала своих коней и своих наездников. Представители партий являлись на царские праздники, чтобы славить василевса от имени народа.
Члены царской семьи вместе с приближенными наблюдали за состязаниями с особого строения – кафизмы. Кафизма опиралась на 24 мраморные колонны, и выходили на нее цари прямо из дворца по специальной галерее. В том же строении был зал для приема гостей, чтобы царь мог пообедать, не уходя с ипподрома.
Константин любил смотреть, задрав голову, на башню, возвышавшуюся над кафизмой. Там, на башне, в небесной голубизне готовы были сорваться с места четыре бронзовых мускулистых легконогих коня работы гениального скульптора Лисиппа, современника Александра Македонского. Лисипп сделал эти изваяния для Коринфа. Прошли века, и Рим перевез их к себе. Через несколько столетий коней забрал Константинополь. А после того как крестоносцы разорят столицу Византии, бронзовые кони перекочуют в Венецию и украсят портал собора святого Марка.
Лавочники и чиновники, плотники и каллиграфы, торговцы шелком и воины-стратиоты, матросы и вольноотпущенники заполнили скамьи ипподрома. Все они громко переговаривались, ждали, когда появится наконец царская семья.
В это время Константин стоял во дворце вместе с Феоктистом, кругом были другие знатные сановники. Издалека доносился гул ипподрома. Слуги собирали наследника.
Появился трезвый и важный Варда. Наследника он вел за руку. Телохранители, стерегущие переход на ипподром, расступились, замерли. Варда с наследником двинулись первыми, за ними торжественной процессией шли приближенные.
На кафизме Варда поднял наследника, показал народу. Народ, увидев мальчика, одетого в шитые золотом шелка, в багряные сапожки – знак царской власти, приветствовал его стоя.
Приближенные расходились по своим местам. Константин стоял рядом с логофетом, оглушенный криками многих тысяч людей.
Наконец эпарх кивнул глашатаю. Глашатай встал возле медной двери у основания кафизмы. Его голос считали как бы голосом самого императора. Поймав кивок эпарха, глашатай важно выпрямился, вобрал воздух и провозгласил на весь ипподром:
– Да озарит мой свет всех вас, ромеи! Начинайте!
Первыми шли соревнования в искусстве наездничества.
Наездники выезжали на красавцах конях, привезенных со всего света – из далекой Испании, от арабов, из хазарских степей.
Уже во втором заезде случилась беда.
Сильный, в рыжих яблоках конь внезапно остановился перед барьером, наездник упал и разбил лицо. Он тут же поднялся, позвал своего коня. Но конь уже мчался по ипподрому, искал место, откуда можно вырваться на свободу.
Поле ипподрома отделялось от зрителей небольшим рвом. Вышедший из повиновения конь легко мог перемахнуть через него.
Ипподром затаился в страхе.
Навстречу коню бежали служители, а конь был уже совсем близко от передних рядов зрителей.
Но тут нагнал его другой наездник. В мгновение он поднялся на своем коне и перепрыгнул на одичавшую лошадь.
И уже не дикий, вырвавшийся на волю зверь, а смирный, покорный наезднику конь был под ним! Наездник повернул коня и лихо прошел на нем преграды, выставленные на ипподроме.
Зрители славили его так же громко, как недавно малолетнего Михаила. Особенно сильно радовались голубые. Неудачник принадлежал к партии зеленых. Те поносили его, грозили кулаками.
Победитель как раз проезжал мимо кафизмы, радостно подняв руки. Лицо его показалось Константину знакомым.
В перерыве народ развлекали цирковыми выступлениями.
В это время служители очищали ипподром от преград.
Теперь начались состязания на колесницах.
И снова победил всех возница со знакомым лицом.
Он и тут пришел первым, а потом сделал по ипподрому почетный круг.
– Победил в состязаниях Василий из Македонии! – объявил глашатай.
Варда поманил к себе Василия. Тот подъехал к кафизме, спрыгнул на землю и поклонился до земли. Варда, милостиво улыбаясь, бросил ему сверху кошелек, набитый деньгами. Василий ловко поймал его, снова поклонился, а когда поднимал голову, заметил Константина, сидевшего вблизи Варды, и весело подмигнул ему.
Тут уж Константин узнал его. Это был тот самый человек, с которым вместе когда-то подходили они к столице. Человек, выручивший однажды Константина от нападавших константинопольских нищих.
Народ нехотя расходился с ипподрома после состязаний. Константину и Феоктисту полагалось проводить царскую семью. Феоктист остался во дворце, чтобы переговорить о делах, а Константин вместе со слугой Андреем отправился домой.
Люди стояли у портиков, сидели в кабачках и всюду обсуждали бега.
Когда Константин пересекал площадь Августеон, от толпы, облепившей колонны царского портика, отделился Василий Македонянин.
– Однажды я брал у тебя взаймы, юный господин. Теперь я сам могу дать в долг кому угодно. – Василий вынул тяжелый кошелек, который бросил ему Варда, потряс в воздухе.
Он достал три золотые монеты и протянул Константину.
– Ты брал у меня две номисмы, – растерянно проговорил Константин.
– Все так же прост! – засмеялся победитель состязаний. – Кто же дает в долг без прибыли? Одна номисма – это твоя прибыль. – Он повернулся к толпе и зычно крикнул: – Эй, уличные жители! Сегодня все кабаки наши!
– Ведь пропьет деньги, – растерянно сказал Андрей, – мне бы часть их, чтоб выкупиться ка волю.
ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Прошло десять лет с того дня, когда Константин впервые въехал в город. Теперь он знал столицу, словно родился здесь.
За эти годы он стал выше ростом, но был по-прежнему неширок в плечах, издали его могли принять за подростка.
Слуга его, Андрей, оставался при нем.
Когда-то он продал себя логофету за тридцать номисм, чтобы отец и братья купили булочную. Казалось, родные Андрея работали изо всех сил, но отработать те деньги не смогли.
За эти годы Андрей растолстел, и, если бы не одежда, со стороны могло показаться, что это он важный господин.
Прежде думал Константин, что стоит приналечь на книги, и премудрость мира немедленно откроется перед ним. Оказалось иначе – чем больше он узнавал нового, тем больше открывалось неведомого. Он изучил книги Птолемея, Архимеда, Платона и Аристотеля. Фотий познакомил его с медицинскими и юридическими трактатами.
Лев Математик шутил, что Константин в знании арифметики может уподобиться Пифагору, познания в геометрии позволяют ему считаться Евклидом, а умением высказывать суждения он может сравниться лишь с Аристотелем.
Друзья всерьез звали Константина философом.
Бывало, что или Константин, или Фотий, ставший государственным секретарем, узнавали о вновь найденных книгах в каком-нибудь монастыре или частном доме. Вместе они немедленно отправлялись туда.
Чаще это были пустые грамматические и риторические учебники, сборники, составленные из небольших отрывков древних поэтов, историков и ораторов, приспособленные для школьного обучения.
Зато когда они находили старый папирусный свиток с прозой или стихами, которые мир считал уже утерянными, они тут же принимались разбирать расплывшиеся от сырости строки, читали друг другу вслух открытую рукопись, по дороге назад только о ней и говорили.
То, что за тысячу лет до них писали великие авторы, Фотию и его ученикам пришлось восстанавливать заново, и много древних великих книг спасли они для будущих поколений.
Иногда рукопись была писана латынью. Фотий, не знавший латинского языка, с благоговением слушал перевод Константина. Ведь некоторые книги греческих авторов сохранились лишь в латинском переводе.
А Константину было мало трех языков – славянского, греческого и латыни. Один из слуг логофета был образованным пленным арабом. Константин изучил с его помощью язык арабов и письменность.
Он удивлялся, как много времени люди проживают зря. Часами выстаивают на церемониях, чтобы встретить и проводить царскую семью, прокричать вместе другими ей «славу». И хотя сам тоже обязан был являться во дворец на церемонии, ходил туда редко и с неохотой.
– Феоктист, желая с твоей помощью воспитать Михаила, сделал более важное дело – он воспитал для нашей страны ученого, – сказал как-то раз Фотий. – И все-таки не всегда же ты будешь жить при логофете… Михаил подрос и все чаще ссорится с Феоктистом. Ты знаешь историю не хуже меня. Самые великие люди исчезали у нас в одно мгновение. Я думаю, что дело до этого не дойдет, но, если немилость трона падет на логофета, она падет и на его дом. Подумай, не пора ли логофету подыскать для тебя должность? Ведь события могут так повернуться, что уже не он тебе, а ты поможешь ему. Как сказал великий Еврипид: «Противен мне мудрец, кто для себя не мудр».
Каждое утро Феоктист, наскоро съев маслины да хлеб, занимался делами. Он поседел, но оставался по-прежнему быстрым в движениях.
Последнее время выглядел он угрюмо.
О ссорах его с наследником Константин знал не только от Фотия.
Порой Феоктист звал Константина с собой за город.
Верхом они выезжали в луга. Там Феоктист приказывал слугам ехать далеко позади.
– Приходится даже в старых слугах подозревать шпионов. Варда любого из них может подкупить или запугать, – говорил Феоктист. – Варда вовсе испортил характер наследника. Нетрудно понять, зачем это ему нужно – спаивать юного Михаила и потакать всем его нелепым капризам.
Он не ждал ответа от Константина, потому что о дворцовых интригах Константин знал намного меньше. Просто думал вслух.
– Сначала я считал, что Варда просто по недомыслию дозволяет Михаилу совершать все безобразия. А теперь начинаю подозревать тайные планы. В свое время мы со Львом Математиком советовали допустить тебя к Михаилу. Был бы ты ему старшим другом, воспитателем и учителем. Мне казалось, что Варда соглашается с нами. Но согласие то было притворным.
Навстречу приближался всадник. Феоктист сразу прервал разговор и молчал, пока всадник не удалился.
– На днях Михаил в присутствии Варды потребовал у меня отчета по делам казны. Я подумал: «Зачем? Ведь я отчитываюсь перед царицей. И Варда знает об этом. Даже Феофил, уж он-то всех подозревал, мне верил». Однако отказать не мог. Да и бояться мне нечего, я обола не присвоил, и в казне сейчас столько золота, сколько было в редкие счастливые годы.
Феоктист в который раз оглядывался на слуг, не приблизились ли они. Слуги были далеко.
– Представил я им отчет. А Михаил говорит: «Маловато. Я думал, моя казна гораздо богаче». Я оскорбился и отвечаю: «О такой казне ни багдадский халиф, ни франкский король мечтать не могут». А наследник покосился на Варду и говорит: «Ну раз казна такая богатая, она не обеднеет, если я возьму две тысячи номисм». Я молчу, ожидаю, что скажет Варда. А тут и Варда приказывает: «Выдай немедленно две тысячи номисм, если тебе велит мой племянник!» Я выдал, что оставалось делать. Добро бы на пользу, а он наградил ими того самого македонского возничего, Василия. Василий собрал всех пьяниц города и за три дня деньги пропил.
Вечером Феоктист зашел в комнату Константина. Как всегда, взял одну из книг, стал ее листать.
– Тебя уже зовут философом, и я уверен, не зря, – начал он разговор. – А скажи-ка мне, философ, чем занимается философия?
– Познанием вещей божеских и человеческих, – ответил Константин.
– Я хочу поговорить с тобой о вещах человеческих, – сказал Феоктист. – Брат твой, Мефодий, уже стратиг славянской области. Не пора ли и тебе остепениться?.. – Феоктист помолчал, подумал немного. – Ты, конечно, легко можешь найти место учителя. Любой был бы счастлив учиться у тебя, но, я думаю, такое место слишком низко для человека из моего дома. За эти годы ты стал мне более дорог, чем если бы был сыном… И вот что я надумал…
Константин хотел было что-то сказать, но Феоктист, сделав повелительный жест, сказал:
– Подожди. Вот что я надумал. У меня есть крестница, ты знаешь ее – это Мария. О приданом ее можешь не беспокоиться, к тому же она красива, добра. Вы должны пожениться. Женившись, ты получишь сразу воеводство, должность стратига. Отец твой мечтал стать стратигом, но умер лишь друнгарием. Твой брат уже стратиг. Ты получишь соседнее воеводство. Подумай, как это хорошо – два брата, оба правят по соседству. Мне, конечно, жаль будет расставаться с тобой, но я вижу, ты уже достаточно зрел для самостоятельной службы.
Феоктист был доволен.
– Что ты скажешь на это?
Тихо улыбаясь, Константин отрицательно покачал головой.
– Неужели тебе не подходит Мария? Подумай. Лучше жены тебе не найти: богата, умна… – Феоктист взглянул на Константина. – Но, может быть, ты выбрал другую, а я не знаю об этом. Назови ее имя. Любой дом в этом городе будет счастлив породниться с моим. Не стесняйся, скажи мне, кто ее родители. Все остальное я улажу сам.
– Я выбрал невесту давно, – ответил Константин. – Но… она далека от того, что ты предлагаешь мне.
Лицо Феоктиста было удивленным и растерянным.
– Я хочу, чтобы ты был богат, чтобы тебя почитали окружающие. Не век тебе сидеть над книгами… Хорошо, скажи мне, что выбрал ты? Может быть, я в силах исполнить твое желание? – спросил Феоктист, поняв, что согласия жениться он не получит. – Или ты всерьез считаешь, что буквы в этих книгах важнее богатства и почестей?
– Пожалуй, именно так я и считаю, – Константин снова улыбнулся. – Патриаршей библиотеке нужен библиотекарь, хранитель книг. Я был бы счастлив, если бы стал им.
– Это место, конечно, требует от человека большой учености, но оно слишком низко для тебя. Что скажут другие – ведь ты рос в моем доме?
– Это место достаточно высоко для того, кто хочет просветить свой разум, – ответил Константин твердо.
ДИСПУТ
Уже десять лет бывший патриарх Иоанн Грамматик жил в монастыре под присмотром. Когда-то был он вторым человеком в империи, воспитателем и советчиком царя Феофила, а теперь в церковных книгах рисовали на него карикатуры, показывали, как сгорает он в адовом огне вместе со страшными грешниками. Но Иоанн по-прежнему считал себя правым, победивших почитателей икон называл еретиками, рассылал друзьям письма, утверждал, что лишь насилие свергло его. Письма стали известны и во дворце.
Царица Феодора всегда почитала иконы. Даже о муже своем она сочинила легенду, что он в последние дни раскаялся, целовал образ спасителя.
– Не вызвать ли нам этого старика сюда и не устроить ли публичный диспут? – спросила она логофета Феоктиста, когда он в очередной раз докладывал ей о делах в империи. – Пусть все убедятся, что его заблуждения нелепы и вредны.
Хотя Феоктист и сам почитал иконы, сейчас он ничего не мог посоветовать Феодоре. В церковных спорах Феоктист разбирался плохо.
– Воспитанник твой, Константин, недавно принял священнический сан, став патриаршим библиотекарем, говорят, он очень образован в философии, не приказать ли ему вести тот спор?
– Константин, конечно, образован, но ему двадцать четыре года, а Иоанну же семьдесят, и он всю жизнь изучал божественные книги…
– Вот и хорошо, что изучал. Уж если Константин победит его в споре, сразу станет ясно, за кем истина.
– Искусством рассуждать и доказывать ты владеешь в совершенстве, – сказал Фотий Константину, когда узнал о будущем диспуте, – думаю, что ты победишь. Но лучше бы они дали старику умереть спокойно.
К диспуту Константин готовился всерьез. В патриаршей библиотеке он перечитал места из святых книг, в которых говорилось о пользе икон.
Он видел Иоанна Грамматика лишь раз, мальчишкой, в тот момент, когда гнали того верхом на осле, а он пытался спасти его от насмешек толпы.
– На улицах люди только и говорят, что о твоем споре, – рассказывал Андрей, – веселых праздников так не ждут.
Были минуты, когда Константин хотел убежать, скрыться куда-нибудь в дальний монастырь, лишь бы не участвовать в споре с оскорбленным стариком. Ему было и больно и страшно.
– Ты должен победить, – внушал ему Фотий, – выбора нет. Иначе всем нам, твоим учителям, будет плохо.
– Если откажешься, гнев царицы падет и на мою голову, – убеждал Феоктист.
Наконец назначенный день настал.
Зал был полон.
С Константином пришли все друзья – ученики Фотия и Льва Математика.
Иоанна Грамматика привели под стражей, и не было рядом с ним друзей. Те из них, что сидели в зале, даже знака не смели подать.
Старик Иоанн вышел на возвышение так же гордо, был он все так же прям, как и десять лет назад до своего свержения.
Но когда он увидел напротив себя юношу, то на секунду лицо его выдало растерянность.
– Вы что же, посмешище выдумали вместо спора? – сказал он гневно. – Равнять меня с этим юнцом решили? Не пристало мне состязаться с ним!
– Действительно, все превосходство и опыт старости на вашей стороне, – ответил спокойно Константин, – но я готов к диспуту.
– Начинай диспут! Или ты испугался, Иоанн? Тогда сознавайся и кайся! – кричала публика и даже затопала в поддержку слов Константина.
Иоанн взмахнул рукой, словно боец, сделал шаг вперед и задал первый вопрос:
– Скажи мне, юноша, разве христиане поклоняются разобранному кресту?
– Нет, – отозвался Константин, Он пока еще не знал, куда клонит Иоанн.
– А почему они не молятся на части креста?
В зале было совсем тихо. Все хотели услышать, что ответит Константин.
– Потому что сами по себе, в отдельности, части креста – это просто куски дерева.
Иоанн снова поднял руку.
– Тогда скажи мне, почему вам не стыдно молиться на те же куски дерева, которые вы называете иконами?
Константин молчал.
Иоанн отступил назад. Он понял, что победил, и ему даже жалко стало этого худосочного юношу, так храбро вызвавшегося спорить с ним.
Он еще раз взглянул на Константина, хотел жалостливо покачать головой и удивился. Оказывается, у юноши был готов ответ.
– Икона – это действительно кусок дерева. Но ты ошибаешься, когда утверждаешь, что мы молимся дереву. Источник твоего заблуждения – смешение понятий сущности и ее внешней формы. Мы думаем во время молитвы не о дереве, а возносимся мыслями к тому, чей запечатленный образ мы видим.
Что поднялось тут в зале!
Все вскочили, принялись топать, свистеть, кричать. Многие показывали на Иоанна пальцами и хохотали.
Иоанн пытался задать следующий вопрос, но Константин его едва расслышал.
– Какое изображение Господа соответствует действительности, если его рисуют по-разному у греков, латинян, в Египте и Индии?
И на этот вопрос он нашел достойный ответ.
– Скажи, одинаковые ли эти слова? – Тут Константин произнес слово «жизнь» по-латински, по-арабски и по-славянски.
– Конечно, разные, – ответил Иоанн Грамматик, не знавший тех языков.
– Ты ошибаешься. Я произнес одно и то же слово. Как видишь, внешняя форма может быть разная, а сущность одна…
– Хвала Константину! – орали во всю глотку люди, точно так же, как на ипподроме они славили возничего Василия. – Константину-философу слава!
Теперь публике было уже все равно, она считала Константина правым, что бы он ни говорил.
Из задних рядов стал проталкиваться монах с рыжими лохматыми волосами. Наконец он вырвался на середину, подскочил к Иоанну, наставил на него палец и визгливо закричал:
– Ты! Ты у святого образа Димитрия глаза выжег! В келью ему икону повесили, – стал объяснять монах, почти рыдая, – а он глаза на ней выжег! Тьфу на тебя! – И монах плюнул в лицо Иоанну.
Толпа улюлюкала. Константину показалось, что о нем, об их споре уже забыли, но тут из зала крикнули:
– Философ! Ты там ближе стоишь. Хватит с ним спорить! Глаза ему надо выколоть, а не спорить!
– Выжечь глаза! Выжечь! – подхватила публика.
Наконец стража увела Иоанна, и Константин подошел к своим друзьям.
Его поздравляли с победой. Феоктист при всех крепко обнял его, сказал, что завтра царица выдаст ему награду.
На улицах народ шумно радовался при его появлении.
А ему было пусто и горько. Не такой победы он хотел.
Он хотел честного боя и честного спора. Он хотел убедить гордого старца, а вовсе не победить его. И он бы убедил, он был уверен в этом. Но какое может быть убеждение, если каждое твое слово поддерживает беснующаяся толпа!
Константин вспомнил стихи Касии, те самые, которые обсуждали ученики в его первый день учения у Фотия:
Лучше потерпеть поражение,
Чем одержать недостойную победу.
Сейчас он еще сильней почувствовал глубокий их смысл.
На другой день Феоктист радостно сообщил:
– Варда и Михаил приглашают тебя завтра на праздничный обед. Ты будешь самым почетным гостем.
Константин не любил дворцовые обеды с пьянством и нелепыми разговорами.
– Не вздумай отказаться, – Феоктист улыбнулся. – Это твоя обязанность, здесь твоей воли нет. – Тут же его лицо стало серьезным. – А может быть, тебе удастся воздействовать на Варду. Трудно мне с ним в последнее время.
Через некоторое время Феоктист вдруг сказал с сожалением:
– И все-таки жалко его! Вздорный старик, а жалко.
– Ты о ком? – удивился Константин.
– Да все о нем же, об Иоанне. Наказали его плетьми, выкололи глаза и отправили в монастырь.
– Глаза! – Константин даже задохнулся.
Он вспомнил гордый, пронизывающий взгляд старика.
Феоктист удрученно махнул рукой.
– Варда припомнил, как старик публично укорял его: «Проще молиться идолам и жить в беспутстве и пьянстве, чем вести честную праведную жизнь». Теперь, после плетей, старик долго не протянет.
Когда Константин вышел на улицу, его вновь приветствовали прохожие.
Им было весело, они болтали о лошадях, о знаменитой великанше, которая приехала в столицу и показывалась за деньги.
На углу сидел нищий. Он тянул руку далеко вперед, лицо его было опущено вниз.
Константин поравнялся с ним, и нищий неожиданно поднял голову – вместо глаз у него были гноящиеся раны.
Константин отшатнулся, с трудом удержав крик, и, не обращая внимания на удивленно оглядывающихся прохожих, побежал к дому.
Он бежал, и лишь одна мысль билась в его голове. Это была строка из «Троянок» Еврипида: «О, скольких тяжких бед вы, эллины, виной!»
– О, скольких тяжких бед вы, эллины, виной! – повторил он уже вслух.
Утром он покинул этот город.
Он решил укрыться в монастыре, где-нибудь подальше, где никто его не узнает. Назваться другим именем.
Пусть он не думал, что результатом диспута будет ослепление старца. Но он не должен был приходить на диспут сам. Он вспомнил, как его уговаривали Фотий и Феоктист: «Только победа, иначе будет плохо и нам!»
Нельзя жить так, чтобы твоя воля зависела от чужой.
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Константина искали полгода и не могли найти.
Он жил в хижине на морском берегу. Слуга Андрей был вместе с ним.
Кругом было пустынно, тихо.
Видимо, прежде здесь уже жили монахи, потому что стояло несколько жилищ. Потом это место запустело, обезлюдело.
Впервые в жизни Константин сам, своими руками возделывал землю, подправлял стены дома.
Иногда вместе с Андреем они ловили рыбу.
Жизнь была проста, и никогда он не чувствовал себя таким свободным.
Вечерами, сидя на остывающей морской гальке, Константин любил смотреть, как уходит солнце, любил думать о мире и о себе.
Вдалеке на горе стоял большой монастырь. Оттуда Андрей приносил муку, чтобы печь хлеба.
Однажды он пришел, и вид его был виноватым.
– Похоже, я выдал твою тайну.
– У меня нет тайн, но что сделал ты?
– Я разговорился со стариком монахом. Он всю жизнь был рабом, но ведь по закону ушедший в монастырь получает свободу. Он и захотел хоть в старости пожить вольно. Я ему в ответ о своей жизни тоже рассказал и о тебе заодно – даже не заметил. А он говорит: «Так ведь господина твоего ищут. И в нашем монастыре конники стоят, иноков расспрашивали».
Конники появились очень скоро.
Это были два крепких молодых парня во главе с сотником.
– Велено вас доставить в столицу незамедлительно, где бы вы ни были, – сказал сурово сотник, доставая из сумы приказ логофета Феоктиста, свернутый в трубочку. – Немедленно собирайтесь – и в дорогу.
Андрей принялся увязывать книги.
– Вам что, – говорил он Константину, косясь на конников, – а с меня логофет плетьми кожу спустит.
– В приказе только обо мне. Про тебя там нет ни слова.
Конник услыхал их тихий разговор и стал подозрительно приглядываться.
– Эй, господин, что это вы там шепчетесь? – упрекнул он. – Уж не сбежать ли задумали?
Потом повернулся к Андрею.
– Ты тут живешь или пришлый? Откуда взялся?
Раздумывать было некогда.
– Пришлый он, пришлый, – ответил за него Константин, – из другого монастыря пришел.
– А пришлый, так пусть и убирается, откуда явился. Давай, давай, не задерживай господина. Нам еще награду за него надо получить до праздников.
Константин и Андрей простились молча, лишь взглядами.
Андрей отправился на гору, туда, где виднелись стены монастыря. Там ждала его свобода.
Константин сел на коня и, окруженный конниками, двинулся к столице.
* * *
– Я нашел тебе прекрасное дело, – предложил Фотий. – Будешь преподавать философию в университете у Льва Математика. Ты лучший мой ученик, и лишь тебе можно доверить кафедру.
Константин согласился. Университет предоставлял скромный дом и самостоятельный заработок.
Вечерами он встречался с Фотием, как и раньше, в годы учения, обсуждал с ним спорные места из книг, часто говорили они об истории, о религии.
Порой Константину становилось страшно от этих разговоров.
Фотий мог с легкостью доказывать, что в человеке живут две души, а не одна, как говорила христианская вера. В следующий раз он издевался над самым священным в стране – над императорским званием.
– Вдумайся только в эти слова: «василевс ромеев» – царь римлян. Да разве мы римляне?
«Верит ли он в бога, есть ли для него что-нибудь святое?» – спрашивал себя Константин, хотя и хорошо знал ответ на этот вопрос.
Солнечная эллинская культура, которую пытались уничтожить охристианенные народы, – вот что было святым для Фотия.
Сейчас эту культуру греки могли забыть вовсе. И Фотий повторял, что цель его – собрать обломки прекрасного, которые еще не успели исчезнуть во времени. Он обязан сберечь их для будущих поколений, для того он трудился всю жизнь, писал трактаты, составлял антологии, библиографии.
На тихой улице, где жил Константин, появилась роскошная свита всадников.
Любопытные сбежались посмотреть на них.
– Логофет Феоктист приехал навестить Константина Философа, – объясняли родители мальчишкам.
