Текст книги "Утренние прогулки"

Автор книги: Валерий Воскобойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Потом все было, как всегда. Выступил наш директор. Десятиклассники повели первоклассников в школу, и остальные тоже пошли следом.

И я вдруг услышал:

– Кольцов Коля! Коля Кольцов!

Оглянулся – оказывается, и не меня это зовут совсем, а маленького первоклассника. Он шел с красивым букетом и то ли улыбался, то ли плакал, а мать снимала его на кино.

Меня тоже снимала мама, когда я шел в первый класс, тогда они снимали вместе с папой, и даже пленка эта у нас дома есть.

***

На второй урок пришла завуч. Она раздала листочки бумаги и сказала, чтобы мы написали на них всех членов семьи и свои адреса.

Это мы и в прошлом году делали и в позапрошлом, потому что к кому бабушка приехала, у кого брат родился или сестра – надо же знать, как меняются семьи.

– А собаку тоже вписывать? – спросил Семенов своим дурацким голосом.

Все засмеялись и тоже стали спрашивать:

– А кошку?

– А говорящего попугая? Он по-испански разговаривает.

Я веселился вместе со всеми, но потом, когда начал писать на этом листке, тут же и испугался. Как мне написать про папу?

Я написал свое имя и фамилию, маму вписал, а потом отложил ручку.

– Ты чего? – спросила Галя Кругляк. – Ручка не пишет?

Но я ей не ответил.

Хоть бы урок кончился, думал я. Я бы листок незаметно сдал – и все. А вдруг завтра завуч прочитает наши листки, придет в класс и спросит: «Что же ты про своего отца не написал? Он с вами живет или не живет?».

И я так сидел, сложив руки, потом снова взял ручку и стал изображать, будто сломалось у нее перо.

– Бери мою, – сказала Галя Кругляк, – я уже написала.

– Не надо, – ответил я.

Тут на меня посмотрела Анна Григорьевна.

– Что ты крутишься, Коля? – спросила она. – Уж не в туалет ли хочешь?

– В туалет, – сказал я и сразу вскочил.

– Ну, иди.

И я пошел из класса, опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть. Коридор был пустой. Я старался топать потише, но все равно получалось громко. И я боялся – вдруг из учительской выйдет завуч, схватит за руку и станет меня расспрашивать, в чем дело. Я вбежал в туалет, подошел к окну и стал стоять там, повернувшись к коридору спиной.

А звонка все не было.

Из крана противно капала вода. Я попробовал его завернуть, но вода закапала еще сильнее.

Потом где-то хлопнула дверь, и кто-то затопал по коридору, шаркая одной йогой.

Я спрятался за дверь, но тот человек вошел все-таки в туалет. Это был семиклассник с длинным лицом. Я его узнавал по лицу все годы, пока учился, а как фамилия – не знал.

– Ты чего? – спросил семиклассник, заглянув за дверь.

– А ты чего?

– Я ничего. Я палец, видишь, ножичком порезал. Меня к медсестре послали. Только идти неохота. Я карандаш точил и порезал.

И тут я сразу сообразил. В эту же секунду сообразил, что мне надо сделать.

Я вытащил из кармана свой ножик и отогнул лезвие.

– Ты чего? – снова удивился семиклассник. Он мочил свой палец в воде.

– Палец себе сейчас порежу.

Семиклассник сначала отодвинулся испуганно, а потом обрадовался:

– Контрольную не хочешь писать? Понятно. Во выдумали: первого сентября – и контрольную. У нас такого не было.

Я провел ножом по пальцу и ничего не порезал.

– Ты закрой глаза и жми.

Я закрыл глаза и снова провел. Потом еще раз.

– Испугался? – спросил семиклассник.

Я снова поставил нож на палец.

Тут вдруг раздался звонок, и резать было теперь необязательно.

Я пошел в класс.

У двери стояла Галя Кругляк.

– А у нас сейчас будет киноурок.

Тут из класса вышла завуч с нашими листками. У нее было недовольное лицо.

«Неужели из-за меня!» – подумал я. Но Галя меня успокоила:

– Я за тебя дописала твоего отца. Смотрю, а ты его не вписал.

***

Я всегда, когда приближаюсь к нашей квартире, заранее ищу ключ. И сейчас тоже искал в карманах, потом в портфеле – на всякий случай, вдруг там, – потом снова в карманах.

Мама утром сказала, чтоб я обедал сам и ее не ждал.

А у нас сегодня родительское собрание.

Я положил портфель на подоконник и сел сам на него. У нас широкие подоконники на лестнице. Когда шли мимо жильцы, я отворачивался, чтоб они меня не расспрашивали.

Потом мне захотелось есть. Я оставил портфель на лестнице и решил походить вокруг дома. Однажды рядом с домом я нашел десять копеек.

«Найду еще и куплю себе слойку», – думал я.

Но деньги нигде не валялись.

Я снова вернулся к нашей двери и подергал ее. Она была заперта крепко. Тут вышла соседка.

– Что, Коля, дома нет никого?

– Никого, – сказал я.

– Пошли к нам. Поедим, телевизор посмотрим.

– Я тут подожду, – сказал я, хоть есть мне захотелось изо всех сил.

Я побежал вниз, а соседка еще смотрела на меня, стоя у своей двери.

На улице я увидел Свету со Степаном Константиновичем и Барри.

Они тоже меня увидели. Степан Константинович даже рукой замахал.

– Мы идем Барри тренировать, – сказала Света, – пошли с нами.

И я конечно пошел.

– У нас Барри через барьер прыгает, по лестнице ходит, а бум – не любит. Мы идем на площадку, где бум, – говорила Света по дороге.

– Как отдохнул, Коля? – спросил Степан Константинович.

– Так мы же вместе были в лагере, ты что – забыл? – сказала Света. – Коля там знамя спас, во время торжественной линейки.

– А что к нам не заходишь? Приходи. Придешь?

– Приду, – сказал я.

На площадке, как только Барри увидел бум, так сел – и его невозможно было сдвинуть с места. Степан Константинович долго его уговаривал.

Потом Степан Константинович сам поднялся на бум и стал бегать по бревну, даже подпрыгнул на одной ноге и чуть не свалился. А мы со Светой тянули к нему Барри.

Барри наконец пошел, тоже поднялся на бревно, присел и заскулил совсем как щенок.

– Не стыдно? Такая огромная собака – и пищит, – уговаривал его Степан Константинович.

Второй раз Барри прошел по бревну смелее.

Мы отдыхали, потому что устали больше, чем он. Ведь его надо было и поддерживать, и подталкивать, и уговаривать.

Потом мы снова повели его по бревну, уже без поддержки. Степан Константинович шел внизу и держал поводок. И Барри прошагал весь бум.

– Ты почему с портфелем гуляешь? Я только сейчас заметил, – сказал Степан Константинович.

– Ключ забыл.

– Так ты и не обедал?

– Нет, – сказал я.

Я даже забыл о том, что мне недавно хотелось есть.

– Пошли-ка быстрей домой. Сказал бы хоть по дороге, мы бы тебе пирожков купили.

– Я лучше домой.

– Домой потом, а сейчас к нам – пообедаешь. Мама у нас щи варит – лучшие в мире.

И мы пошли все вместе к ним домой.

– Хочешь Барри вести? – спросил Степан Константинович и дал мне поводок.

На нас оглядывались прохожие. Они всегда оглядывались, когда видели Барри. А Барри важно шагал, медленно переставляя лапы, – огромная собака с гривой, как у льва. И я вел его за поводок.

Когда я съел суп, второе и компот, Степан Константинович предложил:

– Оставайся уроки делать.

– Нам не задали.

– И нам тоже, – сказала Света.

Я уходил, и они снова меня приглашали в гости.

***

И только я вышел из их дома, как увидел маму.

– Вот ты где! А я тебя уже обыскалась. Сегодня ведь у вас собрание? – спросила она. – Ты почему не обедал?

– Я у Светы обедал.

– А ключ твой почему дома висит? Забыл? Держи мой, а я пошла на ваше собрание.

Дома я решил поиграть в железную дорогу. Давно я ее не собирал.

Я составил уже все пути, стал расставлять станции, дома и деревья – и вдруг стало мне так грустно и одиноко!

Станцию с башней мы склеивали вместе с папой, я тогда учился в первом классе. А паровоз он мне привез в прошлую зиму. И я вспомнил, как мы весело с ним играли. Я был контролером и проверял на всех станциях билеты. И как наши поезда ходили по. разным путям, только стрелки успевай переключать.

Я даже голос папы услышал, как будто он меня позвал из прихожей.

И я подумал: а вдруг все это неправда – про папу. Просто они решили так подшутить надо мной или меня испытать. А завтра утром или даже сегодня вечером папа войдет, засмеется – и все сразу наладится.

Я не стал разбирать дорогу, а прошелся по квартире. В квартире было пусто и страшно.

Потом я долго сидел на своем диване и представлял, как папа к нам возвращается. Например, я смертельно заболею, и мама пошлет ему телеграмму, и он прилетит из Москвы. Или бы с ним что-нибудь такое произошло. Он сломает обе ноги, и его внесут к нам на носилках. А мы будем за ним ухаживать.

Когда вошла в прихожую мама, я все еще сидел на диване в своей комнате.

– Дверь у тебя не заперта, – сказала мама.

Но я ей не ответил.

– Я шла назад с Анной Григорьевной и обо всем ей рассказала. О том, что мы разошлись с папой, тоже рассказала.

Потом, когда мы попили чаю, я снова сидел в своей комнате.

Мы с папой разошлись… Шли, шли – и разошлись. Я сегодня утром тоже разошелся. Утром шел в школу, а рядом со мной – старичок незнакомый. Потом он пошел направо – за газетой к киоску, а я – дальше, в свою школу. И мы с ним разошлись. Только мы с ним и были не знакомы. А папа – он же родной. Разве можно разойтись с родным сыном? Раньше я думал, что только плохие люди, негодяи, расходятся с детьми. А теперь вот и папа разошелся. Но он же хороший. И мама тоже хорошая. А мне-то жить как же?

– Папа просит, чтобы ты пожил у них, – сказала мама из своей комнаты. – Он сегодня звонил. Все такой же наивный человек. Ведь ему надо часто уезжать, а у тебя школа и музыка…

***

На первом уроке Анна Григорьевна сказала:

– Наш класс будет шефствовать над первоклассниками. Это наша пионерская работа. Кто хочет быть октябрятским вожатым?

Я об этом вообще не думал – хочу или не хочу. Но Анна Григорьевна посмотрела вдруг на меня, и я тоже поднял руку.

Нас было одиннадцать человек. А требовалось только семь.

– Можно быть и по двое, кто хочет, – сказала Анна Григорьевна.

– Давай будем с тобой по двое, – предложила Галя Кругляк.

– Ваша первая звездочка, – сказала нам Анна Григорьевна.

Мы шли к первоклассникам, и я не очень-то знал, о чем мне надо там говорить.

– Хочешь, я буду девочками командовать, а ты – мальчиками, – предложила Галя Кругляк.

В первом классе учительница нам обрадовалась.

– Хорошо, что пришли. Вот ваша звездочка. – И она показала на три парты слева. – Пять лучей – пять человек.

В нашей звездочке было два первоклассника и три первоклассницы. Тот, что был у стены на третьей парте, принадлежал уже к другой звездочке.

Ученики смотрели на нас и молчали.

– Это ваши вожатые, – сказала учительница им, – Коля и Галя. Выбирайте в звездочке главного, – прошептала она нам.

– Сначала выберем главного, – сказал я громко. И сразу рослый первоклассник поднял руку.

– Кого ты предлагаешь главным?

– Я сам хочу главным.

– Так нельзя, это ведь выборы. – Я даже растерялся.

– А я хочу сам.

Тут поднял руку другой первоклассник.

– Его спроси, – подсказала Галя Кругляк.

– А ты кого предлагаешь? – обрадовался я.

– Я тоже хочу главным.

Первый первоклассник как услышал это, так схватил букварь и стукнул второго по голове. А второй громко заплакал. К нам подошла учительница.

– В чем дело?

– Они оба хотят быть главными, – пожаловалась Галя Кругляк.

– Главными надо выбирать девочек, – сказала учительница, – они спокойные и старательные. Вот Наташа сидит. Она будет у вас главная. Все согласны? – Учительница показала нам на девочку с краю. У нее и в самом, деле был умный вид.

***

Мы шли с Галей Кругляк после октябрятского сбора, и вдруг я увидел Свету.

Света стояла на углу и ждала, пока проедут машины, чтобы перейти улицу.

– Вон та самая девчонка стоит. – И Галя Кругляк показала на Свету. – Опять будешь на нее смотреть?

А я не знал, что сейчас делать: побежать к Свете или спокойно идти и разговаривать с Галей Кругляк, Света тоже увидела нас. Я хотел крикнуть: «Света!».

Но она сразу повернулась к нам спиной и пошла в обратную сторону.

– Я пойду, – сказал я Гале Кругляк.

– За ней побежал? Я тогда с тобой не буду в одной звездочке вожатой.

– Ну и не будь, – ответил я и побежал догонять Свету. Мне еще машины мешали, потом трамвай ехал, и было никак не перейти улицу. А Света все уходила.

И я побежал быстро, как мог, чтобы ее догнать.

– Света! – кричал я. – Света!

Она услышала, но вместо того, чтобы остановиться, пошла еще быстрее.

Наконец я ее догнал. И она остановилась.

– Ты куда идешь? – спросил я.

– Никуда, – ответила она.

– А я хотел к тебе: Можно? С Барри поиграем.

– Нельзя. Я весь день буду делать уроки, а ты гуляй со своей подругой, – сказала она и быстрыми шагами пошла к своему дому.

– А завтра? – спросил я. Но она даже не ответила.

***

Утром я шел в школу, и вдруг ко мне подбежали две первоклассницы.

Я сначала и не узнал их.

– Коля, за нами Арьев гонится! – крикнули они.

– Какой Арьев?

– Вон, за дерево спрятался.

Из– за дерева выглядывал тот рослый первоклассник, который хотел быть главным.

Малышки так и дошли рядом со мной до школы. У крыльца нас догнал Арьев и сказал: – Я все равно главным буду!

***

Я думал, что Галя Кругляк не будет со мной разговаривать из-за вчерашнего.

Я сел за парту рядом с ней и молчал. Но она сразу попросила:

– Дай линейку, я свою дома оставила.

Я дал ей линейку, и дальше мы разговаривали, как обычно.

После уроков я поехал в магазин покупать звездочки для своих октябрят. Деньги мне дала на последней перемене их учительница.

До магазина надо было ехать две остановки на трамвае.

А рядом с магазином был кинотеатр.

И только я вышел из трамвая, как увидел маму.

Она стояла у кинотеатра и смотрела по сторонам.

Я в первую минуту подумал, что это она меня ждет, оставила дома записку, чтоб я в кино бежал. А я дома не был, потому что сразу из школы в магазин, и о записке не знаю.

Только выражение лица было у нее странное, я такого никогда не видел.

Вдруг мама заулыбалась и замахала рукой. И смотрела она не в мою сторону.

Тут я увидел Федора Матвеевича. Он тоже улыбался и шел очень быстро маме навстречу.

Они остановились, что-то сказали друг другу, мама достала билеты, и они вошли в кинотеатр.

А я так и остался стоять и все продолжал смотреть на дверь. И совершенно забыл, зачем я приехал. Потом я подошел ближе к кинотеатру и посмотрел афишу фильма. На ней было написано, что фильм только для взрослых.

Я повернулся и пошел домой.

Я прошел так больше остановки и все думал про папу, про маму и про себя.

Я шагал, ни на кого не глядя, и вдруг кто-то встал прямо передо мной.

Это была Галя Кругляк.

– Ты уже купил звездочки? – спросила она. И тут я вспомнил про магазин. – Покажи, какие купил. Красивые?

– Я еще не купил, – сказал я.

– Пойдем вместе, купим.

И мы пошли с ней назад к магазину.

Я еще боялся, что вдруг кино кончилось и мы наткнемся на маму и на Федора Матвеевича. Я поэтому все время всматривался в людей, которые шли навстречу, чтобы вовремя убежать.

Но потом я подумал, что кино ведь длится два часа и мы успеем даже домой вернуться до конца фильма.

В магазине Галя Кругляк выбрала самые красивые звездочки.

Я заплатил деньги, которые нам дала учительница первоклассников.

Потом мы шли назад, и Галя рассказывала, как она была недавно в гостях и участвовала там в пьесе, изображала принцессу.

– Я просто необыкновенная была принцесса! – повторяла она.

***

Когда я в субботу пришел из школы, дверь открыл Федор Матвеевич.

– Коля пришел, – сказал он весело. – А мы с твоей мамой работаем.

В комнате пела птица, красивым голосом. Она замолчала, как будто задумалась, потом снова запела.

Я заглянул за дверь – оказывается, это была не птица, а магнитофонная лента.

Федор Матвеевич как раз выключил магнитофон, и пение смолкло.

За столом сидела мама и записывала в нотную тетрадь это птичье пение – нотами.

Федор Матвеевич еще раньше говорил, что ему с друзьями музыкальное издательство поручило составить сборник лучших птичьих песен.

– Только я нотной грамоты не знаю, – жаловался он. И теперь мама ему помогала.

Потом мы пообедали все втроем, и Федор Матвеевич рассказывал смешные истории о своей работе.

У них в цехе есть рабочий – Никифоров. Он раньше ежедневно опаздывал, и ему цеховой комитет к каждому празднику дарил будильник. У него собралось восемь будильников. Теперь он не опаздывает, потому что кончил вечернюю школу и спит нормально. Теперь будильники ему не нужны. Он их принес назад, поставил на полку в цехе и каждый день заводит. И они все хором звонят, когда начинается смена.

А на рыбалке тот же Никифоров так махнул своим спиннингом, что леска обмоталась вокруг начальника цеха. Начальник цеха полчаса ходил вдоль берега весь связанный леской, его многие пытались распутать, и пришлось леску резать.

После обеда я читал книгу «По ту сторону кванта» – об истории современной физики. А мама с Федором Матвеевичем снова работали. И я тоже слушал пение их птиц.

Одна и та же птица пела свою песню в разные дни, то утром, то вечером. И песня была не одинаковой. Раньше я думал, что у птицы песня всегда одна, а сейчас, когда я прослушал ее раз девятнадцать подряд, я понял, что птица тоже поет песню с разным настроением. То с веселым, то с грустным. Как любое слово и имя можно сказать весело, а можно грустно. И от этого у слова получается разный смысл.

Вечером я остался один, а мама пошла в кино с Федором Матвеевичем.

***

Мы поехали в Театр Юных Зрителей. Раньше, в первых классах, мы ездили всем классом вместе с родительским комитетом. А теперь – первый раз поехали сами, кто как хочет.

Я приехал рано. В гардеробе было еще пусто, и в фойе – никого. Сначала я походил около растений, посидел у огромных окон, а потом вошел в зрительный зал. В зале было темно и тоже пусто. Лишь несколько лампочек светились над дверями.

Потом на сцену выбежал человек, посмотрел на меня и закричал:

– Никифор! Никифор!

Я подумал, что сейчас он скажет Никифору про меня, почему посторонние в зале, станет ругаться.

Никифор отозвался сверху, из темноты:

– Здесь я.

– Ну-ка, дай луну еще раз, – скомандовал человек на сцене!

Никифор звякнул у себя наверху какими-то железными штуками, и весь зал пересек луч света, а на сцене стало светлее.

Человек стал бегать вдоль сцены и ругаться:

– Ну что это за луна? Что это за луна, я тебя спрашиваю?! О чем мы с тобой вчера договаривались? Мы с тобой о такой луне договаривались? Опять халтуришь?

Никифор наверху завозился, сказал что-то, выключил свой прожектор, а потом включил снова. И сцена сразу засветилась по-другому.

Все предметы на сцене, которые раньше и не видны были совсем, теперь появились, только их было видно нерезко. Даже лодка, перевернутая вверх дном, и скамейка – они тоже как будто таяли, растворялись в серебристом воздухе.

– Вот это луна, – сказал довольно человек. – Умеешь ведь, а вечно ругаться надо. – Тут он снова взглянул на меня и вдруг проговорил: – Посторонних прошу покинуть зал.

И я быстрей пошел между рядами к двери.

Теперь в фойе уже было много людей. Наш класс тоже почти весь собрался. А в очереди за лимонадом я встретил Евдокимова из лагеря. Мы вместе выпили по целому стакану лимонада.

– Ты где сидишь? – спросил я.

– На десятом ряду.

– И я на десятом!

Только места у нас были не рядом. Но Евдокимов сунул свой билет девчонке, которая уселась на соседнее место, и девчонка молча ушла. Так мы с Евдокимовым просидели весь спектакль вместе.

Когда было смешно, мы оба хохотали и поворачивались друг к другу. А когда нашего разведчика взяли в плен, он поверил предателю и чуть не стал выдавать наши тайны, мы оба вскочили. И все, кто были рядом, тоже вскочили и стали кричать:

– Не выдавай! Не выдавай!

Наш разведчик как будто услышал, что мы ему кричали, кивнул головой и вовремя замолчал.

В антракте я записал адрес Евдокимова, а он – мой, и мы договорились писать и ездить друг к другу в гости.

А когда кончился спектакль, все побежали к своим очередям в гардероб, и я его потерял. Я получал пальто и все оглядывался, где же он. Потом оделся и ждал у выхода, но его нигде не было. Все уже вышли, в гардеробе погасили свет, а я надеялся и ждал.

Но так его и не увидел.

***

В субботу вечером к нам пришел Федор Матвеевич.

– Приглашаю вас в летнее путешествие на катере, – сказал он.

– В летнее? – засмеялась мама. – Ведь сейчас октябрь. А катер откуда появился?

– Катер мне подарили. Приятель мой переезжает насовсем на Север, а катер оставляет. Только нужно каюту отремонтировать и покрасить.

Мама достала с полки географические карты, расстелила их на столе, и мы стали смотреть, в какое можно отправиться путешествие по рекам.

– Можно выплыть в Балтийское море, – сказал я, – в Петродворец.

– Это нашему катеру на час работы.

– Можно проплыть всю Неву и выйти на Ладогу, – предложила мама.

– Это интереснее, но тоже – на день, – сказал Федор Матвеевич. – А что за путешествие на один день.

Мы долго рассматривали карты и составили такой маршрут.

Один день можно плыть по Неве до Ладожского озера. Там можно поселиться на необитаемом острове, прожить несколько суток и питаться рыбой. Потом можно плыть дальше по реке Свирь в Онежское озеро. Там тоже есть острова. Потом по каналам, которые еще проложил царь Петр Первый, переплыть в Волгу. А по Волге – через знаменитые города и шлюзы электростанций – можно доплыть до Астрахани и даже до Каспийского моря. Назад – мы сами – в поезде, а катер – в багажном вагоне или на специальной платформе.

– Вот это путешествие так путешествие – на целый месяц, через всю страну. Я с детства мечтал о таком, – сказал Федор Матвеевич.

– И я тоже мечтала, – ответила мама.

В воскресенье мы поехали смотреть катер.

Это был настоящий корабль. Он стоял на берегу на специальной подставке. Только краска на бортах у него была старая, и каюту надо было подремонтировать.

– Весной придется поработать, – сказал Федор Матвеевич.

***

А в следующее воскресенье утром за мной приехал папа.

Мамы уже дома не было, когда папа приехал. Она надела новое платье и пошла с Федором Матвеевичем смотреть какой-то фильм на утренний сеанс.

А я уже ждал с вечера папу и волновался.

Когда он вошел, я даже не поздоровался, а только стоял и смотрел на него. И он тоже молчал, а потом проговорил:

– Хочешь, поедем в аэропорт. Посмотрим, как самолеты взлетают.

Он положил на стол букет цветов, я надел пальто, и мы сразу пошли на трамвай.

Мы сидели в трамвае рядом.

– Расскажи, как дела у тебя в школе? – попросил он.

Я не знал, о чем рассказывать, и сказал:

– Хорошо.

– У меня тоже – хорошо, – сказал папа. – Я придумал такую систему – просто удивительно, как люди раньше до нее не додумались. Татьяна Филипповна сейчас дома ее вычерчивает. Она тебе привет передает.

– Спасибо, – сказал я.

До аэропорта надо было ехать через весь город. С трамвая мы пересели на метро, потом ехали на автобусе.

А когда приехали в аэропорт, то оказалось, что сегодня низкая облачность, нелетная погода и самолетам нельзя ни взлетать, ни садиться. Все они стояли на своих местах, и даже людей около них не было.

– А я столько думал о сегодняшнем дне, – грустно сказал папа.

Мы пошли в буфет, и папа взял мороженое.

Пока мы сидели за столиком и даже тогда, когда в трамвае еще ехали, я хотел спросить его об одном и том же: неужели он никогда не вернется?

Если бы он захотел, я бы уговорил маму.

Но я не знал, как начать этот разговор, хотя несколько раз уже открывал рот, чтобы сказать первые слова.

Я даже не заметил, как съел все мороженое, даже вкуса его не почувствовал, так думал об этом.

А папа прикоснулся к своему только раз, и оно у него оседало и таяло.

– Мне очень трудно говорить с тобой, Коля, – сказал вдруг папа. – Я вот подготовил разные умные слова, а сейчас все они забылись… Я знаю, ты, может быть, нас презираешь?

– Нет, – сказал я и опустил голову.

– Я бы сам презирал своих родителей, если бы со мной случилось то, что с тобой. И все-таки, я прошу тебя, ты о нас плохо не думай. А маму твою я очень уважаю. Мама у тебя просто очень хороший человек – ты это знай.

– Хороший, – вдруг сказал я. – А тебя сегодня не стала ждать. Знаешь, где она сейчас? Она кино смотрит с Федором Матвеевичем и новое платье надела.

Папа даже вздрогнул после этих слов и отошел на несколько шагов от нашего столика. А все посетители стали на него оглядываться, когда он возвращался назад.

– Не говори так! – сказал папа. – Никогда больше не говори о своей маме так, таким тоном. Иначе… Иначе я сам начну презирать тебя.

После этого мы долго сидели молча. Потом папа проговорил:

– Федор Матвеевич, думаю, тоже достойный, уважаемый, хороший человек. И я не удивлюсь, если он станет жить с вами вместе.

– Я хочу жить один, – сказал я.

– Так не бывает.

Мы ехали назад той же длинной дорогой.

– И почему я решил обязательно свозить тебя в аэропорт? Нелепо! – расстраивался папа.

Когда мы подъехали к нашей улице, уже стемнело. Шел мелкий дождь.

– Знаешь, – сказал папа, – я не пойду дальше, а буду стоять тут, у дерева. Ты иди один и, когда дойдешь до дома, помаши мне рукой.

Я пошел один и тихо заплакал. Я шел один, и каждый раз, когда оглядывался, папа мне махал, а я отвечал тоже.

А потом мы долго стояли – я у своего дома, а он – у дерева – и смотрели друг на друга издалека.

Потом из нашего дома вышли люди, я последний раз помахал папе так, чтобы они не заметили, и пошел к крыльцу.

***

Однажды вечером, когда мы попили чаю, мама вдруг сказала:

– Я хочу очень серьезно с тобой поговорить.

У меня даже сердце сжалось, потому что я сразу догадался, о чем мама будет со мной разговаривать.

– Понимаешь, нам ведь с тобой одним не очень-то хорошо. А папа к нам уже никогда не вернется. Я сама ему еще весной предложила разойтись… – Мама замолчала, и я тоже молчал, даже головы не поднимал. – Федор Матвеевич сделал мне предложение выйти за него замуж. Он говорит, что нас очень любит. И ты это сам чувствуешь. Ведь чувствуешь?

Я так и не выговорил «да», а только кивнул головой.

– А я пока ответила ему вот что: «Как Коля решит, так и будет». – Мама снова помолчала. – Ты не торопись отвечать, подумай. Если ты согласен, чтоб он жил с нами, – значит, он скоро к нам переедет. Если нет – значит, я буду жить только для тебя, и значит, такая у меня судьба… Сейчас ты иди к себе и ложись. И подумай…

Я долго не засыпал.

Конечно, я мог бы сразу зареветь, закричать: «Не хочу никакого Федора Матвеевича, хочу, чтоб мы только вдвоем, чтобы ты ради меня жила!»

Но это был бы эгоизм, и только. Так пятилетние дети себя ведут, потому что думают лишь о себе.

Маме бы от такого крика точно было бы хуже…

«А папу я всю жизнь буду любить», – подумал я, когда совсем засыпал.

Утром мама спросила меня:

– Ты уже решил? И я тихо ответил:

– Я согласен.

А мама тоже сказала почти шепотом:

– Спасибо, Коля.

***

Когда я пришел из школы в последний день перед праздниками, мама готовила торт.

– Сегодня Федор Матвеевич придет к нам насовсем. Птиц он временно передаст другу, своему ученику. А у нас будет сегодня праздничный ужин, – сказала она.

Весь вечер я сидел за столом и молчал.

Федор Матвеевич тоже почти все время молчал.

***

Раньше, когда папа жил еще с нами, мы всегда Седьмого ноября выходили на улицу все втроем.

И в этот раз, когда я проснулся, мама сказала мне:

– Одевайся быстрее, пойдем смотреть демонстрацию.

А я не хотел идти с ними.

– Быстрей, а то опоздаем. Что ты там копаешься? – спросила мама минут через десять.

Я оделся и вышел.

Федор Матвеевич стоял у зеркала и завязывал галстук.

– Подожди, я тебе помогу, – сказала ему мама.

Я пошел в ванную, открыл кран и стал смотреть на воду, как она льется.

– Ну что ты копаешься? – спросила мама меня снова.

А я не отвечал.

– Коля, только честно: может быть, ты не хочешь идти? – спросил Федор Матвеевич из-за двери.

– Не хочу, – сказал я. – У меня нога болит.

– Что ты еще выдумал! – рассердилась мама. – Быстро пей чай и надевай пальто.

– Подожди, а если он и правда нездоров, – сказал Федор Матвеевич.

Я молчал.

– У тебя на самом деле болит нога? – спросила мама.

– Да.

– А что у тебя болит в ноге?

Я не знал, как ответить, подумал и сказал:

– Вся нога.

– Пусть он останется, Маша, если хочет быть дома. Зачем ему навязывать наши желания. Мы пошли, Коля! – сказал он через пять минут. – А захочешь погулять, возвращайся к обеду, к двум часам. Правильно, Маша?

– Правильно, – сказала мама.

И они ушли.

***

По радио передавали праздничную музыку, а у меня было грустное настроение, как всю эту осень. И читать не хотелось, хоть мне и дали наконец в библиотеке «Таинственный остров».

Я посидел на диване, потом оделся и вышел на улицу.

На улице по радио тоже исполнялись веселые песни. И люди все смеялись, радовались, а некоторые даже плясали.

Я шел между ними, они меня иногда толкали, я шел один и все думал о том, как теперь буду жить вот так в одиночестве. И никто мне не нужен. Папа будет жить в Москве, мама – с Федором Матвеевичем, а я – один.

И в классе тоже буду молчаливым и мрачным. А про себя, внутри, я буду придумывать какое-нибудь великое открытие. И однажды в газетах про это открытие напечатают.

«А мы– то бросили его в одиночестве, -скажут все, – он из-за нас был таким несчастным. И на него никто не обращал внимания. А он, оказывается, сделал великое открытие».

***

В обед я тоже молчал, даже «да» и «нет» не говорил, только кивал головой. А сразу после обеда ушел в свою комнату и лег на диван.

Тут ко мне постучал Федор Матвеевич.

– Можно к тебе, Коля?

Я молчал, но он все равно вошел.

– Ты мне разрешишь посидеть тут на стуле? А ты сам лежи, не вставай.

Он так полчаса, наверно, сидел около меня, а потом сказал:

– Ты, Коля, правильно переживаешь, и я тебя понимаю. Я только хочу тебе сказать, как человек человеку… Ты меня слушаешь?… – Я кивнул. – Отца я тебе конечно не заменю. Это невозможно – отца заменять – и ни к чему. Ты правильно сделал, что повесил фотографию отца над столом. Ты им гордись и люби его. А я тебе постараюсь быть другом, если ты согласен.

Он посидел еще в моей комнате, а потом вышел.

Вечером за чаем он спросил:

– Ты сможешь поехать со мной завтра к нашему катеру? Надо его укрыть на зиму. Тут нужна твоя помощь.

– Смогу, – ответил я.

***

Утром Федор Матвеевич взял ящичек гвоздей, моток проволоки, брезент.

Я тоже нес в рюкзаке кусок брезента.

Мама дала нам термос и бутерброды, и мы поехали к катеру.

Сначала мы расстелили брезент и посмотрели, как лучше накрыть им катер.

Дул ветер, и мы со всех сторон нагружали брезент кирпичами, чтобы он не улетел.

Потом Федор Матвеевич стал загибать его вниз и прибивать к борту катера, а я держал обеими руками и натягивал изо всех сил, так что даже руки быстро уставали.

Мы долго работали и несколько раз отдыхали. Иногда брезент вырывался у меня из рук, но я успевал придавить его ногой.

Потом мы пили горячий чай из термоса.

Потом снова работали.

И как раз когда все кончили, приехала мама.

Наш катер стоял уже весь укутанный. И мог не бояться ни дождей, ни морозов.