Текст книги "Утренние прогулки"

Автор книги: Валерий Воскобойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

***

Мы шли из школы вместе с Бабенковым, и он вдруг сказал:

– Ты чего врал, что к отцу в Москву едешь? Твой отец вас бросил, понял? Я слышал, как моя мать говорила.

Мне самому иногда такие мысли приходили в голову. Но я старался об этом не думать, даже глаза зажмуривал и головой мотал, чтобы выгнать мысли, так становилось страшно в те минуты. И сейчас тоже мне стало страшно, но я старался не выдавать себя и закричал:

– Ты что, на солнце перегрелся?

– Я-то не перегрелся, а ты вот – заврался. Отец его бросил, а он – в Москву, говорит, едет.

– Да еду же я! Отец там в командировке. Его сейчас к Государственной премии представили. Газеты читаешь?

– Читаю.

– Плохо читаешь.

– А когда писали про премию?

– Давно уже, неделю назад. В газете «Правда», понял? И в «Ленинградской» было.

– А в «Ленинских искрах» писали?

– Не знаю, – сказал я. – Она детская, а это же взрослые премии. Я нащупал в кармане железнодорожный билет.

– Мой билет, во, видишь? Написано: «Ленинград – Москва. Детский. Пятьдесят процентов».

– А что же тогда мать моя говорила? Вот тоже – дает, – захихикал Бабенков. – Ну и путаница!

***

Я, конечно, Москву много раз видел по телевизору. И Красную площадь, и Останкинскую башню.

Когда мы подъезжали в нашем сидячем поезде к Москве, было уже темно. Останкинская башня красиво светилась в небе, и все пассажиры смотрели на нее в окна.

Потом поезд стал подходить к платформе.

– Ты не волнуйся, – сказал мне человек, который сидел рядом со мной, – если тебя не встретят, у меня переночуешь. У меня такой же сын и дочка еще есть.

Поезд остановился, все начали толкаться со своими чемоданами к двери, а я смотрел в окно и папу не видел. В окна стучали разные люди, кому-то там улыбались, махали руками, а папы на платформе не было.

– Ну что? Пойдем или будем ждать? – спросил человек, который ехал со мной рядом. Теперь он уже стоял. И мы были одни в пустом вагоне.

– Ждать, – ответил я.

– Выйдем на платформу, к вагону. Мы пошли на платформу.

И только я спрыгнул на асфальт, как ко мне подбежала Татьяна Филипповна. Она даже не разглядывала меня, а узнала сразу.

– Да вот же он! – закричала она. – Саша! Саша! Александр Петрович, вот же он!

Она крепко схватила меня за руку и не отпускала.

– Вот тебя и встретили, – сказал мой бывший сосед. Тут подбежал и папа»

– Ну наконец-то! – И он засмеялся. – Большое вам спасибо. – Это он сказал человеку. – А мы смотрели тебя в тринадцатом. Мама, видимо, сказала «двенадцать», а я услышал «тринадцать».

***

На другой день папа и Татьяна Филипповна провожали меня на вокзале.

Поезд был такой, в котором я ехал, может быть, даже тот самый, только вагон теперь второй – у самого локомотива. Первого вагона у поезда совсем не было.

– Ты, пожалуйста, люби и слушайся маму, – говорил на прощание мне папа, – я ее всю жизнь буду уважать. Мама у тебя – очень хороший человек.

Татьяна Филипповна вдруг заплакала. Она плакала негромко и одновременно улыбалась.

– Не обращайте внимания, – говорила она.

– Папа, а ты скоро вернешься? – спросил я.

Он долго не отвечал, будто снова думал о своих расчетах, а потом посмотрел в сторону и сказал:

– Не знаю.

Всю дорогу назад я смотрел в окно и думал про папу.

Несколько часов назад я чуть не потерялся.

Мы были на Выставке достижений народного хозяйства, на ВДНХ; я побежал в очередь за мороженым, а папа с Татьяной Филипповной остановились около знакомого человека. Потом они прошли мимо очереди и меня не заметили. Такая там была толпа народу. Я тоже их не заметил, хоть и оглядывался во все стороны.

– Придется к милиции обратиться, – говорил человек рядом со мной, пока я оглядывался кругом.

Потом он вдруг схватил меня за руку.

– Вон там – не твой отец?

– Мой! – обрадовался я и закричал: – Папа! Папа!

– Вы просто два совсем одинаковых человека, вам потеряться трудно. – И мой сосед засмеялся. – А вот на мать ты не похож.

– Это не мама, – сказал я, – это папина сотрудница.

Нам с папой и раньше говорили, что мы с ним похожи. Я люблю сравнивать его фотографии, какой он был в детстве, и свои. И правда – на них как будто один человек.

Еще на выставке, до того, как я чуть не потерялся, папа отвел меня в сторону, заглянул в глаза и спросил:

– Скажи, только честно, как мама?

И хотя несколько ночей подряд, когда я просыпался, то слышал, как мама плакала, и всякий раз страшно мне становилось, и всякий раз я лежал, не знал, что делать, я все-таки сказал сейчас:

– Мама – хорошо.

Папа снова заглянул мне в глаза и кивнул. Но я понял, что он мне не поверил.

И тогда я снова подумал, что они, наверно, поссорились.

Ведь даже самые лучшие друзья иногда ненадолго ссорятся.

Я чуть не сказал об этом папе, когда они меня провожали. Несколько раз я набирал воздух, чтобы сказать: «Папа, помирись, пожалуйста, с мамой».

Но всякий раз не мог эти слова выговорить. Это как с поздравлением – в уме произносишь легко и просто, а вслух не выговорить.

Потом поезд тронулся, и уже поздно было спрашивать.

А через шесть часов наш поезд был уже в Ленинграде.

Маму я увидел сразу, в окно.

– Ну, что папа? Как у него дела? – спрашивала мама, пока мы ехали домой.

Мы о его делах в Москве даже не разговаривали. Но я ответил:

– Хорошо.

– Твой папа очень хороший человек, – сказала мама. – Я его всю жизнь буду уважать. А ты тоже должен его любить, он твой отец.

И я подумал: «Наверно, они и не ссорились. Просто это мне показалось из-за глупостей Бабенкова. А мама плачет оттого, что ей тоскливо без папы».

***

Утром я сразу попал на изложение. О Москве.

Анна Григорьевна прочитала нам такой рассказ «Моя Москва», а мы все стали писать, что запомнили, как обычно.

Только свой рассказ автор, наверно, написал лет десять назад, потому что он о многом интересном не говорил.

А я написал про все, что видел. И о Царь-пушке в Кремле, и об Останкинской башне. Я оттуда наблюдал город. На сорок километров во все стороны видно, и лифт туда взлетает так быстро, как самолет. Я думал, мы еще на третьем этаже, а мы уже были на сто пятьдесят третьем. И о проспекте Калинина написал. Даже про робота на выставке вспомнил. Тот робот сначала кланяется и здоровается с посетителями, а потом поет, танцует и веселится.

Я сдал изложение уже после звонка и сразу начал переживать. А вдруг надо было написать только про то, что Анна Григорьевна прочитала. Она посмотрит мое изложение и объявит классу:

– У нас появился новый хвастун. Съездил в Москву на два дня и теперь хвастает.

Я и дома об этом думал, и на другое утро, когда шел в школу.

Анна Григорьевна наши изложения успела проверить и на первом уроке уже начала их раздавать.

А я все ждал: вот сейчас мое, сейчас до меня она дойдет и скажет.

Наконец я увидел свои странички, я их сразу узнал по почерку.

И Анна Григорьевна тут же заговорила.

– Очень интересная работа, – сказала она. – Ее написал Коля Кольцов. Пожалуй, это не изложение, а сочинение. Я с удовольствием его прочитала и сама узнала много интересного о Москве. Я даже директору, Екатерине Николаевне, ходила читать. И ей тоже оно понравилось.

Хотя Анна Григорьевна говорила одни хорошие слова, я все равно продолжал переживать.

***

В позапрошлое лето я чуть не утонул.

Мы тогда приехали на месяц в Молдавию, в деревню.

Наш дом стоял на берегу Днестра. В Днестре вода была всегда теплая, будто специально подогретая, но мутная. И течение было мощное. Если по горло зайдешь, то уже не устоять – сбивает с ног.

Но в одном месте была заводь со спокойной водой. У нашего берега течения почти не было, а у другого оно ускорялось, потом река делала поворот, а за поворотом неслась как бешеная, потому что там было узкое место и посередине – пороги.

В тот день я плавал по заводи на надувном матрасе. Папа под вишневым деревом что-то читал, а мама играла в бадминтон с соседкой.

И вдруг, когда я выплыл на середину и собирался поворачивать назад, кто-то с берега закричал диким голосом:

– Мальчик тонет!

Я даже оглянулся: может, помощь моя нужна? Но вокруг в реке никто не тонул.

«Вот дураки – пугают зря!» – подумал я. И вдруг увидел, что мама бежит к воде и размахивает руками. И папа тоже отбросил книгу и бежит по берегу к повороту.

Только тут я понял; что кричали про меня.

Я греб уже изо всех сил к своему берегу, но матрас перестал слушаться: он стал разворачиваться – и его понесло течением туда, где были пороги.

– Держись! Держись за матрас крепче! – кричала мама из воды и плыла кролем вдогонку за мной.

– Маша, перестань! – закричал папа с берега. – Я возьму его на себя.

– Не прыгай, ты утонешь! – крикнула мама папе. – Я его догоню.

Но папа уже прыгнул с крутого берега в реку.

А я рулил изо всех сил, чтобы не напороться на главный порог, но мой матрас все равно несло на него.

По берегу бежали люди, двое прыгнули в лодку, все что-то кричали, но я уже их не слышал.

Тут с обеих сторон за матрас ухватились мама и папа.

– Разворачивай, разворачивай! – кричала мама папе. А папа успокаивал меня:

– Держись, главное, держись крепче!

Мы понеслись с бешеной скоростью. Я уже не рулил, а только сжимал изо всех сил края матраса.

Потом в глаза и в нос мне ударила пена, и мы проскочили пороги.

Дальше снова было спокойное течение.

Вдруг на нас из порогов выскочила лодка. В ней сидели двое людей.

– Живы? – спросили они. – Помощь нужна?

– Маша, у тебя все в порядке? – спросил папа.

– Возьмите в лодку мужа, он ведь плавать едва умеет, – сказала мама.

– Что еще за выдумки, – обиделся папа, – уж до берега-то я доплыву.

А я лежал на матрасе и все еще не мог слова сказать, даже зубы у меня стучали, хоть и была жара.

– Ну что, испугался? – И мама засмеялась. – Не будешь соваться в следующий раз. И ты тоже, – стала ругать она папу. – Ну что ты доказал? Не умея плавать, бросается в реку. Не хватало мне еще вас обоих вытаскивать. О чем ты думал?

Мы уже выплыли на мель, и папе вода была по колено.

– Я тебя спрашиваю: ты-то о чем думал? – сказала в третий раз мама.

– Я не думал, – ответил папа. – Я в это время ни о чем не думал. Но ты видела – мой способ был все-таки проще, чем твой. Если рассчитать скорость, то с берега…

– Даже здесь у него математика! – перебила мама.

В следующие дни они водили меня за руку почти все время, а потом мама стала учить меня плавать по-настоящему, а не по-собачьи, как я умел раньше.

***

Когда папа много работал дома, мама играла только по утрам. Он уходил – она сразу садилась к пианино.

А теперь она стала играть иногда по полдня.

Несколько лет назад ее приглашали выступать с концертами, но она тогда отказалась. Потому что пришлось бы ездить по разным городам, а кто же о нас с папой стал бы заботиться?

Дома мама чаще всего играла Бетховена. А я всегда ждал, когда она начнет играть Моцарта или Шопена. Или Чайковского – я тоже любил слушать.

Сегодня она играла как раз Чайковского, а я все ждал, чтобы она скорей кончила.

Я никак не мог перестать думать о папе после разговора с Бабенковым. И глаза зажмуривал, и по лбу себя колотил кулаками – не помогало.

Наконец она кончила играть, и я встал со своего дивана, чтобы пойти к ней в комнату и спросить. Обо всем, что говорил Бабенков.

Я уже подошел к двери, и вдруг услышал, что она плачет.

Я хотел назад вернуться, но дверь скрипнула, и мама сразу дернулась, отвернулась от меня и спросила:

– Тебе что-нибудь надо?

– Ничего, – сказал я тихо и вернулся к себе.

Последние дни была жара.

В школу мы ходили без пальто, а в классах даже сидели с открытыми окнами.

Анна Григорьевна сказала, что мы всю программу прошли – и теперь последние дни можно заняться внеклассным чтением.

На ее уроках мы по очереди читали вслух книгу писателя Арро «Вот моя деревня».

А потом кончился последний урок и начались каникулы.

Этих каникул так ждешь, а как наступят, не знаешь, чем и заняться.

Был бы Гриша Алексеенко, мы бы с ним сделали моторный самолет – у него была книга, и в ней все подробно рассказывалось: как и из чего делать.

Но Гриша сразу уехал.

И я весь день гулял около дома один, потому что мама была на занятиях.

Однажды на нашей улице остановился грузовик. Из него вышли двое людей, вытащили из-под сиденья домкрат и стали менять колесо.

– Это надо же такому случиться! – повторял один.

– Ничего, поставим запаску и наверстаем, – утешал его второй, – время есть.

Я стоял около них и смотрел, как они работают. И вдруг второй тоже начал меня рассматривать.

– Тебя не Коля ли зовут? – спросил он.

– Коля.

– Здравствуй. Я же Федор Матвеевич. Ну что, поедем смотреть птичек?

А я сразу его вспомнил, еще когда он не сказал про птиц. Это с ним мы ехали в электричке, и он потом звонил, приглашал к себе.

– Сейчас ты нам попить принесешь. Ты ведь живешь здесь?

– Рядом, – сказал я.

Я сбегал домой, налил полбидончика гриба из банки, как раз вкусный был гриб, взял чашку и все принес Федору Матвеевичу.

– Ты нас просто спас, – сказал Федор Матвеевич, – мы бы тут умерли от жажды, и машину бросать нельзя. А вкуснота какая, – сказал он, когда выпил гриб. – Научим его в награду водить машину?

– Пусть в кабину лезет, – ответил друг. – Только вы осторожно.

Я залез в кабину, сел за руль, а Федор Матвеевич – рядом. И он стал мне объяснять, как машиной управляют:

– Эта педаль – сцепление, а рядом – ножной тормоз. Ручной тоже есть – вот этот рычаг, он применяется на стоянках.

Он мне раза три объяснял, с чего начинается езда: поворачиваешь ключ зажигания, ставишь нужную передачу, снимаешь тормоз, чуть отпускаешь сцепление, подаешь машину вперед.

Я держался за широкий руль и представлял, как стремительно еду по шоссе.

Потом Федор Матвеевич снова помогал другу, потом они сходили к нам помыться.

– А главное – научиться мгновенно тормозить, – говорил Федор Матвеевич. – Борцу важно уметь правильно падать, а шоферу – мгновенно тормозить.

Они еще два раза прокатили меня по нашей улице. Я сидел между ними, и один раз даже сам нажал на стояночный тормоз.

Потом они поехали туда, где их ждали, а я пошел домой.

– Ты маме передай привет, не забудь, – попросил Федор Матвеевич.

***

В этом году все говорили, что наступила ранняя весна.

Даже диктор по радио каждое утро рассказывал, где уже посеяли хлеб, а где начали сеять на десять дней раньше, чем в прошлом году.

И в парке тоже земля высохла, на кустах проросли светлые листочки.

Я специально пошел в тот парк, думал – вдруг увижу Степана Константиновича с Барри и со Светой.

И правда – только я подошел к парку, как сразу увидел Барри.

С ним гуляла Света.

Барри меня сразу узнал. Сначала обнюхал, а потом лизнул руку.

Мы стали играть в прятки.

Света от него пряталась за скамейку или за дерево, и я говорил:

– Ищи Свету!

И Барри сразу бросался нюхать ее следы на тропинках, бегал по старым прошлогодним листьям между деревьями, а потом мчался прямо по следу к тому месту, где пряталась Света.

Потом я попробовал спрятаться, думал, что он меня еще не так хорошо знает, может быть, и не найдет.

Я спрятался в большой ящик, туда складывали метелки и совки. В этом ящике я сидел скрючившись, крышка была закрыта, но все было видно в щелку между досками.

Света говорила:

– Коля! Коля! Ищи Колю.

И Барри забегал по тропинке, нашел мой след, сразу побежал к ящику, встал на него ногами и залаял.

Он бегал, высунув язык, громко дышал, а изо рта у него шел пар.

Потом он увидел большую лужу и стал из нее пить.

А с языка у него падали тяжелые капли.

– Это любимая его лужа, он из нее всегда пьет, когда бегает по парку, – сказала Света.

А потом мы перевели его через дорогу и я пошел домой.

– Приходи завтра играть, – сказала Света. Я шел домой и пел разные веселые песни.

***

Гриша Алексеенко уже вернулся от бабушки из деревни, а я все был в городе.

Мы решили сделать большой корабль и отправить его в плавание по Балтийскому морю.

Этот корабль мы уже давно собирались начать. Нашли хорошую доску около забора, кусок жести для киля.

А я взял у мамы рукав от старого плаща «болонья», из него можно было сделать непромокаемый парус.

Погода была такая теплая, что и в куртке стало жарко.

Гриша вынес из квартиры ножовку, топорики, два ножа; мы все разложили около его дома на скамейке и работали часа два.

Разные люди к нам подходили, интересовались, чем это мы занимаемся, давали полезные советы, а один принес даже медные гвозди, чтобы ими украсить палубу. Ведь железные – заржавеют после дня плавания, а медные долго будут красивыми.

***

Через несколько дней корабль мы построили. И мачты закрепили, чтобы они не шатались даже при штормовом ветре. И паруса пришили.

Потом мы испытали корабль в ванне. В ванне было ему тесно: он за две секунды проходил всю свободную воду, когда мы начинали дуть в паруса.

В корабле был один секрет. Мы сделали как бы трюм, а туда вложили записку:

«Всех, кто найдет этот корабль в Балтийском море или в Атлантическом океане, просим написать нам по адресу…»

И дальше были наши адреса и наши подписи: «Ученики 4-го «а» класса 105-й школы Алексеенко Григорий и Кольцов Николай».

Эту записку мы завернули в алюминиевую фольгу, фольгу – в полиэтилен, а полиэтилен – снова в фольгу. И закрепили в трюме.

На другой день мы вместе с Гришиным братом-десятиклассником поехали на Кировские острова.

Гриша взял с собой бинокль. Это был настоящий военный бинокль, его Гришин дедушка привез с фронта как трофей.

У бинокля и краска была обтерта, а на коричневом кожаном футляре даже дырка от пули. Та пуля пробила футляр насквозь, пробила шинель Гришиного деда, а самого деда только поцарапала.

На Кировских островах было пусто, не то что по воскресеньям. Только матери катали в колясках детей да женщины высаживали в клумбы цветы из низких ящиков с рассадой.

Мы втроем дошли до Стрелки, туда, где стоят львы с каменными шарами. Там мы сошли по ступенькам вниз и Торжественно спустили наш корабль.

Он сразу заколыхался на волне, потом задул ветер – и корабль быстро понесся в сторону моря.

Мы долго наблюдали за ним в бинокль.

Простыми, невооруженными глазами его уже было не видно.

Рядом с нами на ступеньках около каменных львов собрались люди и тоже стали смотреть в ту сторону, куда глядели мы. Некоторые просили у нас бинокль и разглядывали корабль.

Потом корабль совсем скрылся за волнами.

***

А через несколько дней я поехал в лагерь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Мы приехали на вокзал почти на час раньше и сначала сидели на скамейке, ели мороженое.

Потом пошли искать, где собирается наш лагерь.

– Ты, главное, не ходи без разрешения купаться, – советовала мне мама. – А если кто задираться начнет – дай сдачи. Я знаю, иногда в коллективе встречаются такие хулиганы, которые всех себе подчинить хотят, так ты им не подчиняйся.

У начала платформы стояли родители и дети. Человек в физкультурном костюме держал флажок.

– Это наш лагерь, – сказала мама и пошла отмечать меня в списке.

Вдруг в стороне я увидел огромную собаку. И сразу понял, что это – Барри.

А рядом с Барри стояли Света, и отец ее, и мама.

– Света! – закричал я. – А я в лагерь еду.

И я подбежал к ним.

– Света тоже едет в лагерь, – сказала ее мама.

– Здорово! Ты куда едешь? – спросил я.

– В Сосново.

– И я в Сосново!

– Честно? – удивилась она.

– Мы в один лагерь едем! – Я даже засмеялся от радости. – Может, мы в одном отряде будем?

– Обязательно в одном, – сказал Степан Петрович, – мы уже отметились.

Скоро нас стали строить, а родителей отодвинули в сторону.

Мы, и правда, оказались в одном отряде.

Ко мне подошла мамина знакомая. Она подвела маленького мальчика.

– Здравствуй, – сказала она мне. – Это Игорек, он тоже едет в лагерь. Ты за ним присмотришь, Коля?

– Ладно, – сказал я.

– А ты, Игорек, слушайся Колю, понял?

Игорек кивнул головой.

Тут мы все стали садиться в вагоны.

Игорек пошел не со своим малышовым отрядом, а с нами.

Мы так и сели: у окна Игорек, я – рядом, а напротив – Света.

Мы еще помахали родителям, Света даже Барри позвала, и ему все дали дорогу к окну.

Он встал у вагона на задние лапы, а мы со Светой его погладили.

Вдруг все родители отошли от вагона, двери захлопнулись автоматически, и поезд тронулся.

Я посмотрел на Игорька и увидел, что он хочет заплакать.

Мне тоже грустно стало, и Свете, наверно. Но я, чтоб Игорек не заплакал, достал из кармана ириски и протянул ему. И соседей угостил тоже, а они нас.

С краю сидела толстая девчонка. Она достала яйцо, очистила его и целиком засунула в рот. А потом сразу достала второе яйцо и тоже съела.

Света сказала:

– Я сразу догадалась, что мы вместе едем, когда тебя увидела.

***

Когда мы сошли с поезда и стали строиться по отрядам, Игорек взял меня за руку и встал рядом со мной.

Он так и стоял вместе со мной, уцепившись за мою руку.

Тут к нам подошел пионервожатый.

– Братец твой младший? – спросил он про Игорька.

– Нет, – ответил я. – Его мама велела за ним присмотреть.

– За ним и в его отряде неплохо присмотрят, – сказал пионервожатый, взял Игорька за плечи и отвел в малышовый отряд.

***

Нас распределили по палатам, и я занял кровать рядом с окном. У меня в палате были еще три соседа. У одного на чемоданчике была написана фамилия «Евдокимов», у другого – «Корнилов». У третьего на чемоданчике фамилии не было, и я не знал, как его зовут.

Я сел на свою кровать, и ко мне сразу подошел Евдокимов.

– Хочешь на второй этаж переселиться? – спросил он.

– Не хочу, – удивился я.

– Мы тут – футбольная команда, мы в прошлом году тоже в этой палате жили, а сейчас один наш наверху. Поменяйся с ним, а?

Я не знал, как это я стану вдруг меняться, раз меня сюда, в эту палату, воспитатель записал, и молчал.

– Ну чего он, не согласен? – спросил Корнилов.

– Не хочет.

– Ну и дурак. Ему же хуже будет, если ему вся палата бойкот объявит.

Я молчал.

– Понял, мы тебе объявляем бойкот, – сказал Корнилов. – Ты не хочешь по-человечески, и мы не будем по-человечески.

После обеда, когда мы пришли на тихий час, со мной в палате уже никто не разговаривал. Я даже так и не узнал фамилию третьего соседа. Если бы я им сказал что-нибудь, они бы все равно мне не ответили, и поэтому я тоже молчал. Друг с другом они все время говорили и смеялись, и анекдоты рассказывали.

А я лежал, отвернувшись к стене. Теперь, даже если бы я захотел меняться, они бы все равно, наверное, не согласились.

– Давай ночью мы этого водой обольем, вот смеху будет! – сказал Евдокимов, и я понял, что это он говорит про меня.

***

После полдника мы гуляли по лагерю, кто где хотел.

Игорек был со своими малышами, Света тоже куда-то исчезла. А я нечаянно подошел к столовой.

Когда я подходил, я даже не думал, что через пять минут там все так произойдет.

Наша столовая была на горе. Под гору между соснами спускалась дорога. А внизу на поляне играли малыши, Игорек тоже был там.

Как раз когда я подходил к столовой, снизу на гору въезжал грузовик. Он громко рычал двигателем и сигналил на полную мощь. Точно такой, как тот, которым я учился управлять. Грузовик остановился около столовой, из кабины вышел шофер с листками бумаги, оглянулся и сказал нам строго:

– В кабину, ребята, не лазайте. Уши пооборву, если кого поймаю.

Нас там было всего трое человек, и мы в кабину лазать не собирались.

Шофер побежал в столовую, а я уже хотел идти вниз, под гору, поискать Свету и вдруг заметил, что машина тихо-тихо едет.

Она двигалась совсем незаметно, это только по колесам было видно, я и взглянул на них нечаянно, а так бы не заметил.

А колеса поворачивались уже быстрей.

И я сразу понял, что только в эту минуту машина движется незаметно. А сейчас гора будет круче, машина начнет разгоняться, двигатель у нее выключен, а тормоз, наверное, ослаб. И она с огромной скоростью, но бесшумно, с выключенным мотором понесется по дороге вниз, а там внизу между сосен играют малыши. И она врежется прямо в них, в малышей. Дальше я уже ничего не думал, потому что колеса поворачивались еще быстрее. А дверь кабины была приоткрыта.

В это время от столовой закричал шофер.

– Ребята! – кричал он играющим под горой малышам. – Ребята! Уйдите! Уйдите!

Я вскочил на подножку, больно ударил колено, но на колено было мне наплевать.

Машина уже разгонялась по-настоящему. А под колесами хрустели песок и мелкие камни.

Шофер продолжал кричать что-то плачущим голосом и бежал за машиной.

Я пролез в кабину, схватился за рычаг ручного тормоза и точно так, как учил Федор Матвеевич, дернул его изо всех сил на себя.

Машина еще протащилась немного вниз и остановилась. Я слышал, как скрипели задние колеса. Машина стояла, но я все равно держался обеими руками за рычаг тормоза и не отпускал.

Сквозь стекло я смотрел вниз. Внизу играли малыши, они даже не замечали мою машину. И под сосной, спиной к нам, сидела их воспитательница. Она тоже не замечала. А я смотрел на них сквозь запылившееся стекло и держал, не отпускал тормоз.

Тут ко мне подбежал шофер и те двое, которые раньше были около столовой. Один из двоих был Евдокимов.

Я подумал, что сейчас шофер станет меня ругать за то, что я залез в машину без разрешения. Или еще решит, будто я сам снял тормоз и из-за меня она поехала.

Но шофер вдруг схватил себя за голову и сел на подножку.

– Милый, – сказал шофер. – Ой, я дурак. Ой, дурак. Знал же я, что тормоза ослабли, а не проверил. Ой, дурак.

Я все еще стоял у руля и держался за рычаг.

– Ну какое тебе спасибо сказать? Хочешь, я на колени встану? Или конфет кило куплю, хочешь?

Я не знал, что отвечать.

Потом он влез в кабину, а я сел у другой двери.

Он повернул ключ, включил зажигание и осторожно задним ходом снова подвел машину к столовой.

– Хорошо, что уклон небольшой, – сказал он мне, – пришлось бы съезжать, а потом разворачиваться, чтоб снова наверх.

Тут вышла из столовой повар, и шофер у нее спросил:

– Где директор помещается?

Повар показала где.

– Пойдем, милый, – сказал шофер, – пойдем. Я о тебе доложу директору. У тебя отец шоферит или брат? Кто тебя научил-то?

– Знакомые, – сказал я.

– Знакомые? – И шофер засмеялся. – Спасибо им, твоим знакомым. У меня руки – во, видишь – до сих пор трясутся, как я вышел из столовой, смотрю: а она под гору идет.

У директора в кабинете был старший пионервожатый, и они громко разговаривали о чем-то важном.

Когда шофер вошел, директор даже посмотрел на него недовольно и спросил:

– В чем дело? Вы извините, я занят.

Но шофер сразу ответил:

– Я тоже занят, товарищ директор. Мне еще надо в пищеторг съездить… Я вот привел парнишку…

Я в это время стоял за дверью.

– Иди, сюда, – позвал шофер, – не стесняйся.

И я вошел.

– Этого парнишку я должен до смерти благодарить, и вы тоже, товарищ директор, можете в ноги ему поклониться.

– В чем все-таки дело? – спросил директор удивленно.

И шофер стал ему рассказывать.

А я все еще боялся, что меня будут за что-нибудь ругать, и стоял, опустив голову.

– Мальчик-то молодец, а с вами мне как теперь быть, уважаемый? – строго сказал директор. – Неужели наказывать в первый же день?

– Я потому сам и пришел.

– Ладно, попробую вас простить. – И директор повернулся ко мне. – Ты из третьего отряда?

– Из третьего.

– Спасибо тебе, – сказал директор. – Я знал, что у меня в лагере подобрался очень хороший состав. Беги играй. И знаешь, что… – Тут он задумался. – Ладно, ничего. Еще раз тебе спасибо.

После ужина меня остановили взрослые ребята из первого отряда.

– Ты машину на тормоза поставил?

– Я, – сказал я.

– Смотри! – удивились они. – Мы думали, кто другой.

Потом меня спросила Света:

– Девочки говорят, что ты на полном ходу грузовик затормозил?

– Затормозил, – ответил я, – только не на полном, он как раз разгоняться начал.

– Здорово, – обрадовалась Света, – вот повезло.

***

– Ну, ты переселишься или как? – спросил меня Евдокимов после отбоя.

И я уже хотел сказать, что согласен, переселюсь.

– Ладно, пусть остается, – вдруг проговорил Корнилов. – Хочешь в нашей команде играть?

– Хочу, – обрадовался я.

– Завтра тренировка.

***

Первая тренировка у нас была после завтрака.

В футбол хотели играть многие, но Корнилов их не записал, а меня записал. Мы разделились на две команды. Я стал на защиту. А Корнилов – нападающим.

Он бегал по полю и громко командовал – кому наступать, кому перепасовывать, а кому защищать ворота. Я тоже бегал по полю изо всех сил, но по мячу ударял редко. Зато один раз поймал мяч у самых наших ворот. Вратарь был в другой стороне. А мяч летел по воздуху в ворота. И я схватил его руками. Я прижал его к себе, он был крепкий, кожа у него шершавая, слегка мокрая, с прилипшими песчинками.

– Молодец, Колька! Молодец! – кричал Корнилов.

За то, что я схватил руками мяч, нам пробили штрафной, но в ворота не попали.

Потом мы всем отрядом пошли на озеро купаться.

Купальня была недалеко за лесом. Этот лес тоже был лагерной территорией. Огромные сосны и ели, а между ними – черника с зелеными ягодами. Но у некоторых ягод были уже красные бока.

– Скоро созреет, поедим – все губы будут черные, – сказал Евдокимов, – правда, Корнилов?

– Поедим, – согласился Корнилов.

– А я записалась в художественную гимнастику, – сказала мне Света – Ты умеешь плавать? – спросила она меня.

– Конечно. Мы с мамой один раз даже реку переплывали.

– Я тоже умею.

Через минуту Евдокимов уже залез по плечи, так что только голова торчала, и звал всех:

– Плывите сюда, здесь дно хорошее.

Но многие не умели плавать и плескались у берега. А мы со Светой поплыли к краю купальни.

– Неумеющим плавать выйти из воды и построиться, – скомандовал физрук. – Сейчас я вас буду учить.

Все неумеющие вышли. А Корнилов так и стоял в озере. Вода ему была по колено. Он не плескался, не брызгался, а стоял просто так.

Сначала, когда только входишь, вода всегда кажется холодной, даже ноги поджимаешь. И трудно дышать, пока не окунешься. А как окунешься и поплывешь, сразу холод проходит и становится приятно и весело.

Я и на спинке умел плавать, и стилем полукроль. Это так мама назвала мой стиль в прошлое лето, когда учила меня кролю, а у меня плохо получался выдох в воду.

Света тоже плыла быстро, и мы с ней плавали взад и вперед у самой границы купальни.

А Корнилов все стоял по колено в воде у берега.

– Корнилов, ты мне честно скажи, умеешь ты плавать или нет? – крикнул ему физрук.

Корнилов что-то ответил.

– Не понял – умеешь или не умеешь?

– Умею, но не очень, – сказал Корнилов.

– Тогда вылезай. Назначаю тебя старостой в группе обучающихся. Будешь моим заместителем.

Корнилов сразу вылез на берег и пошел.

А мы со Светой поплыли на другую сторону купальни.

***

В тихий час мы не спали, а просто лежали на кроватях и разговаривали.

– Ты где так плавать научился? – спросил Корнилов. – Тебя родители в бассейн записали?

– Нет. Я в позапрошлое лето на Днестре чуть не утонул – и мама стала меня учить.