Текст книги "Утренние прогулки"

Автор книги: Валерий Воскобойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Я тоже раньше умел, а сейчас подзабыл, тело плавучесть потеряло.

– Хорошо, что мы Кольку у нас оставили, правда? – спросил Евдокимов.

***

На спортивной площадке повесили канат, и мы стали по нему лазать.

Все долезали до половины, даже Евдокимов с Корниловым, а потом спускались.

– Не был бы скользкий, я бы запросто до верха долез, – сказал Корнилов.

Когда дошла до меня очередь, я тоже думал, что доберусь до середины – и хорошо.

Я забрался уже на середину, внизу стояли ребята и смотрели на меня, а силы у меня еще были. И я полез дальше. И долез до самого верха.

Я даже дотронулся до деревянного бревна, к которому канат был прикреплен. И мне не хотелось слезать так сразу вниз.

В это время мимо шел начальник лагеря. Он тоже заметил меня.

– Это кто же так хорошо лазает по канату? – сказал он. – Это Кольцов из третьего отряда забрался? Молодцы, ребята. Только не расшибитесь.

И он пошел дальше.

***

Мы уже прожили в лагере три дня.

После полдника мы со Светой ходили по территории, собирали в ведро сосновые шишки, чтобы выложить ими дорожки, и вдруг по радио объявили:

– Кольцова Колю вызывает старший пионервожатый.

Сначала мы не расслышали, потому что разговаривали.

Но радио, которое висело рядом на сосне, повторило снова:

– Коля Кольцов из третьего отряда, тебя вызывает старший пионервожатый.

Я побежал быстрей в главный корпус, оставил ведро с шишками Свете, а сам все думал на бегу, зачем меня вызывают.

У главного корпуса рядом со старшим пионервожатым я увидел маму.

И так удивился, что она приехала не в родительский день, что даже ничего не сказал, а подбежал и остановился рядом.

– Что же ты не здороваешься со своей мамой? – проговорил старший пионервожатый.

– С мамой здороваться не обязательно, – сказала мама и улыбнулась. – Ну, приехала с тобой прощаться.

– Почему? – тихо спросил я.

– Понимаешь, как бы тебе объяснить… Я решила съездить в горы, в альпинистский лагерь. Я раньше альпинизмом занималась, вот и решила…

– А я? – спросил я.

– А ты здесь поживешь.

– Мама в альпинистском лагере, сын – в пионерском, – пошутил старший пионервожатый, – папу еще куда-нибудь.

– Отец в командировке, в Москве, – сказала мама. – Я ему написала. Он, как вернется, сразу заедет к тебе.

Я молчал.

– Ну, что ты такой грустный? Если очень не хочешь, я не поеду, останусь в городе. Только что мне в городе одной делать. Экзамены через три дня кончатся…

Я не отвечал.

– Ну как, оставаться мне или ехать? Скажи.

– Ехать, – сказал я тихо.

– Ты не огорчайся, тебя обязательно будут навещать. Я позвоню кому-нибудь, кто в городе.

– У нас родительский день в следующее воскресенье, – сказал старший пионервожатый.

– Тебя навестят. И конфет привезут, апельсины.

– Хорошо, – сказал я.

– Ну вот видишь. Спасибо тебе, я так давно не была в горах.

Мама еще побыла полчаса, отдала мне кулек с конфетами, вафли и уехала. А я остался один.

Я даже не успел показать ей, как лазаю по канату. Весь отряд был где-то в лесу. Я понес Кульки на дачу.

Вывалил конфеты на кровать. Но не хотелось их мне есть.

Где– то бегали ребята и громко кричали, смеялись. Я даже слышал голос Корнилова.

– Вперед! – командовал Корнилов. – Давай, давай!

А я сидел на крыльце около пустой дачи, и не хотелось мне никуда идти.

***

В родительский день перед завтраком играла музыка. Мы еще завтракали, а некоторые родители уже приехали и заглядывали в окна столовой, – наверно, проверяли, чем кормят их детей.

– Ко мне тетя приедет, мамина сестра, – сказала Света.

– А ко мне никто, – сказал я, – я один буду ходить весь день.

– Любишь раковые шейки? Мне их обязательно привезут, это мои самые любимые конфеты. Я тебе сразу отнесу, чтобы ты не скучал.

Скоро родители бродили по всей территории. Некоторые сидели на скамейках, накрывали головы газетой и жевали всякую еду.

Отец Корнилова колол грецкие орехи двумя булыжниками. Рядом стояли родственники Корнилова, их было человек десять, может, двенадцать.

«Кончится торжественная линейка, – подумал я, – и убегу куда-нибудь, спрячусь».

Не хотелось мне смотреть на чужих родителей.

Мы все переоделись в парадную форму и выстроились на линейку.

Начальник лагеря стоял на трибуне. И вдруг он стал как-то странно на меня смотреть. Покосится в сторону, а потом снова на меня.

Я подумал, что у меня съехал галстук на плечо, или еще что-нибудь не в порядке. Но все было в порядке. А начальник лагеря не только сам смотрел на меня, он еще старшему пионервожатому указал на меня, и тот кивнул головой.

Я решил, что это мне только кажется. Бывает – удивляешься: почему вдруг незнакомый человек тебе кивает и улыбается? Со мной так происходило несколько раз. Я даже в ответ сам начинал улыбаться и тоже кивал. А потом оглядывался – вовсе и не со мной здороваются, а с другим, и вот они уже весело заговорили, а я иду и глупо себя чувствую. И сейчас все могло быть так же.

Но вдруг старший пионервожатый громко объявил:

– Право поднять флаг на торжественной линейке предоставляется пионерке первого отряда Азизовой и пионеру третьего отряда Кольцову.

И я сразу, как будто был всегда готов, как будто каждое утро поднимал флаг, пошел четким шагом мимо строя всего лагеря к высокой мачте. Потом, посередине пути, я нечаянно подумал, что у меня колено разбито и все на него смотрят. Зря я так подумал, потому что сразу споткнулся и чуть не упал, кто-то даже хихикнул.

Но вот мы подошли к мачте и взялись за шнур. Рядом с нами плескался красный флаг, это мы должны были поднять его высоко на мачту. Все стали смирно, затрубил горн, забил барабан. Мы потянули шнур, флаг пошел вверх и вдруг посередине мачты остановился. Мы стали дергать и тянуть шнур, но он только больше заматывался около флага со вторым шнуром, и ничего у нас не получалось.

А все по– прежнему стояли смирно, и трубил горн, и бил барабан.

– Сильнее! Сильнее дергайте! – сказал громким шепотом начальник лагеря с трибуны.

Мы дергали, но шнур не расправлялся.

Барабан замолчал, и горн тоже.

«Эх я, – думал я, – даже флаг поднять не сумел».

– Ну что теперь делать? – сказала Азизова, чуть не плача.

Все на нас смотрели, весь лагерь и родителей огромная толпа. А начальник лагеря расстроенно махнул рукой и сказал:

– Ладно. Только не ревите. Бросайте это дело и идите спокойно в строй.

И тут я полез на мачту.

Я об этом сразу подумал, когда увидел, что шнур заматывается около флага. Там не очень и высоко было – посередине. Если на канат забрался до самого верха, то и здесь можно, здесь почти такая же высота – посередине мачты, только она скользкая.

Я сбросил сандалии, подпрыгнул и полез.

– Ты что выдумал! Слезай! Немедленно слезай! – негромко, но сердито проговорил старший пионервожатый.

– Ладно уж, не мешайте, если и свалится, не разобьется, – тоже тихо сказал ему начальник лагеря с трибуны.

Дальше я уже никого не слышал, потому что силы у меня почти кончились, а надо было их еще чуть-чуть, чтобы подняться до места, где замотался шнур. И я прикусил губы, уперся ногами изо всех сил, еще приподнялся. Потом еще. Ну, чуть-чуть! Оставалось так мало. А сил уже не было.

Я даже заплакал. Поднялся еще немного. Все. Теперь надо было держаться одной правой рукой и ногами, а левой – расправлять шнур. Мачта качалась и скрипела. Я обнял ее правой рукой изо всех сил, прижался животом и грудью, и ногами к гладкому дереву, а левой рукой поймал шнур и стал расправлять… Тут подул ветер, и шнур выскочил у меня из руки. Я его снова поймал, расправил наконец все. И тут у меня кончились последние силы.

– Руками перебирай, руками! – закричал начальник. – Иначе кожу порвешь.

Он сбежал с трибуны и встал под мачтой.

Меня уже тянуло вниз вовсю, и я съезжал, а потом отпустил руки и ноги и упал прямо рядом с начальником лагеря носом в песок. Он меня все-таки поддержал, а то я бы сильнее носом ударился и обязательно бы разбил.

Все кричали «ура». Вся линейка и родители. Бил барабан. Начальник лагеря стоял уже на трибуне, хохотал и хлопал в ладоши. Азизова из первого отряда поднимала флаг, а я стоял рядом с ней и все старался не заплакать. Старые слезы – те, которые вытекли у меня из глаз, когда я был на мачте, наверно, высохли, их заметно не было.

Потом начальник лагеря наклонился с трибуны ко мне и спросил:

– Ты-то живой?

– Живой, – сказал я.

Все еще продолжали кричать «ура» и радоваться. А флаг был уже на самой вершине мачты.

Тут начальник лагеря поднял руку, все стали успокаиваться.

– Я не зря выбрал для торжественного подъема флага Колю Кольцова. Он нам это только что доказал. Скажем Коле наше спасибо.

И весь лагерь хором сказал:

– Спа-си-бо!

Потом я пошел к своему отряду и встал в строй.

***

К Евдокимову родители приехали, к Корнилову приехали, даже к нашему пионервожатому приехали, а ко мне нет.

Вокруг Корнилова ходила толпа людей, все его родственники. Они фотографировались рядом с ним по очереди у беседки.

Света ходила с девушкой-студенткой. Это была ее тетя. Она привезла апельсины, ватрушку и конфеты «Раковая шейка».

– Ты что все оглядываешься? – удивлялась студентка-тетя, когда они сели на скамейку и тетя стала уговаривать Свету съесть апельсин с ватрушкой.

– Я Колю ищу, он в Ленинграде рядом с нами живет.

– Это такой розовощекий крепыш, у него всегда не хватает на пальто пуговиц?

– Он, – сказала Света.

Эту тетю я видел в Ленинграде всего только раз, и пуговицу я тогда сам оторвал, чтобы она не висела на одной нитке и не болталась. Я ее положил в карман, а мама вечером пришила.

– Почему же к нему никто не приехал? – спросила студентка-тетя.

Я слушал весь их разговор, потому что сидел на скамейке в кустах недалеко от них. И вставать теперь было нельзя, они бы сразу меня заметили и подумали бы, что я специально сидел, подслушивал:

– Говорят, у него мама с папой поссорились? – спросила тетя-студентка.

Света что-то ответила, я это не расслышал, потому что вздрогнул, когда тетя сказала про моих родителей. Мне даже хотелось выйти и объяснить, что ничего они не ссорились, а просто папа в Москве, в командировке, а мама – в альпинистском лагере. И нечего распускать всякие слухи.

Но тут Света сказала:

– Он сегодня на верх мачты залез, мы с девочками так переживали, я чуть не заплакала.

– Кто ему разрешил туда лазать? – удивилась тетя-студентка.

– Начальник лагеря. Там застрял флаг, и Коля полез. А я так волновалась, у меня даже сердце замирало.

Тут уж мне стало совсем невозможно подслушивать. Потому что такие разговоры подслушивать нельзя. И я полез между кустами, выполз на дорожку и побежал к нашей даче.

Всех пионеров стали отпускать под расписку с родителями до обеда.

Около дачи ко мне подошел Корнилов.

– Купаться иду с родственниками. Пошли с нами?

– Не пустят. Это ведь твои родственники.

– А мы под расписку. Держи конфету.

Конфету я взял, но с родственниками Корнилова не пошел. Я все-таки надеялся: вдруг ко мне папа из Москвы приедет. Приедет, а меня на территории нет. Он поищет-поищет, да и назад в Москву. Поэтому я решил сидеть около дачи и никуда не отходить.

Ко мне подошла Света. Она угостила ватрушкой и конфетами. Но с ее тетей я бы ни за что и не пошел.

Скоро в лагере стало пусто и тихо.

Я сидел у крыльца дачи, читал книжку. Эта книжка про школьника, который очень хотел поехать на зимние каникулы к другу в Сиверскую. И старался все делать так, как лучше, чтобы его наверняка пустили. Но ему постоянно не везло, потому что его поступки не понимали: и дома, и в школе. Он думал, что делает все, как лучше, а получалось, как хуже. Мне казалось, что эта книжка написана про меня, хоть героя зовут не так, и учится он в другой школе и на класс старше, а все равно мне казалось, что автор подсмотрел мою жизнь и изобразил.

Мне так уже несколько раз казалось, когда я читал разные книжки. И всегда хотелось такую книжку перечитать снова.

Книжка была грустная, и мне стало совсем грустно. Я уже не читал, а просто думал про свою жизнь и жалел самого себя.

Мама уехала в альпинистский лагерь. Папа в Москве. А я – один. И наверно, не очень-то я нужен им. Сам по себе.

По лесу ехал грузовик. Я смотрел на него, как он переваливается на неровной дороге, медленно движется к нашему лагерю. Вот он остановился у ворот. Из кабины вышел человек и прошел в калитку. А грузовик так и остался стоять там.

Я снова взялся читать книжку.

Потом я услышал сзади тихие шаги, но не подумал о них. Просто услышал – и все.

Вдруг кто-то закрыл мне глаза ладонями.

– Корнилов, пусти! – сказал я. – Видишь, книжку читаю.

Но человек не отпускал. Он громко дышал мне в затылок и крепко держал мою голову.

«Вдруг папа!» – подумал я и сразу обрадовался. Но тут же подумал, что папа такие шутки не делает.

– А вот и не Корнилов, – сказал человек. – Не Корнилов, а Федор Матвеевич.

И я сразу его узнал.

Он меня отпустил и спросил:

– Ну, что ты тут делаешь? Дежуришь по даче?

– Читаю.

– Читаешь? Грустно тебе одному.

– Да нет, – сказал я, – мама в альпинистский лагерь…

И тут я вдруг подумал о Федоре Матвеевиче: как он здесь оказался?

– А я приехал к тебе. Мы ездили с другом, вон его машина стоит. Дай, думаю, к тебе на пять минут загляну. Нельзя ведь, чтобы к человеку никто не приезжал. Вот тебе передача. Мама твоя сказала, что ты любишь «Золотой ключик», ириски. Верно?

– Люблю.

– Ну вот. Полкило хватит? С ребятами поделишься. Купаться почему не пошел?

– Не хочется, я тут читаю.

– Ребята не обижают?

– Нет. Я сегодня достал флаг с середины мачты.

– Правильно сделал. Не болел? Руки-ноги здоровы?

– Здоровы.

– Кормят хорошо?

– Хорошо.

– Я тебя специально расспрашиваю, потому что твоя мама завтра мне позвонит и будет так же расспрашивать меня.

Внизу, у входа в лагерь, засигналил грузовик.

– Нервничает, видишь, торопит. Ну, ты прости, что я на минутку, – сказал Федор Матвеевич. – Я побегу. Я еще сегодня работаю в вечер. – И он сунул мне записку. – Это адрес альпинистского лагеря. Напиши туда письмо, хоть три слова – жив, здоров и веселюсь. Деньги на марку есть?

– Есть, – сказал я, – мне мама два рубля дала.

Грузовик снова засигналил.

– Ну, я побежал. Ты тут не грусти.

И он побежал мимо сосен под гору, напрямик к выходу.

Я видел, как он подбежал к грузовику, посмотрел на наш лагерь – наверно, меня искал, – вскочил в кабину, и грузовик поехал.

***

Около дачи малышей кто-то оборвал все цветы. Цветы только что распустились, а теперь клумбы снова стояли голые.

А воспитательница решила, что это Игорек оборвал. Она вышла из дачи и видит: Игорек несет два цветка.

Она схватила Игорька за руку и повела его к начальнику лагеря.

А я увидел, что Игорька куда-то ведут, и пошел следом. Игорек громко плакал.

– Это не я! Это не я! – кричал он.

Но воспитательница тащила его за руку к начальнику, будто не слышала.

Начальник стоял около главного здания.

– Вот, полюбуйтесь, – сказала воспитательница, – все цветы около дачи оборвал.

– Зачем же ты это сделал? – спросил удивленный начальник.

А Игорек даже хрипел от плача.

– Это не я! – продолжал кричать он.

– Кто же тогда, если не ты? У тебя ведь были цветки? – И воспитательница показала два мятых тюльпана.

– Я их на земле нашел, – плакал Игорек.

– Это правда не он, – сказал я, хоть и не знал – кто. – Цветы, наверно, украли – все клумбы оборваны, а на земле – несколько цветов.

– Заступник еще нашелся. Ты, пожалуйста, иди в свой отряд.

– Подождите, – сказал начальник лагеря, – этому мальчику можно верить. Ты точно знаешь, что не он оборвал цветы?

– Точно, – сказал я. – Зачем ему воровать?

Игорек посмотрел на меня и заплакал тише.

– Хорошо, – сказал начальник. – Ты, Игорь, не плачь и иди в свой отряд. Никто тебя зазря наказывать не будет… А кто оборвал, ты тоже знаешь? – спросил меня начальник.

– Не знаю, – ответил я.

– Они друг друга никогда не выдадут, – проговорила воспитательница малышей.

– Ну и молодцы, что не выдают. Если б он подсматривал в щелку, пока хулиганы рвали, а потом пошел бы ко мне докладывать, я бы его сам прогнал. А если б он собрал ребят и отогнал бы хулиганов, а потом доложил, – я б его очень похвалил. И сейчас тоже – хвалю, потому что заступился за справедливость, а не прошел равнодушно. Иди в свой отряд, – а мы с вами еще останемся, – сказал начальник лагеря воспитательнице.

И я побежал к своей даче.

***

Я никогда не знал, что могу быть таким знаменитым. Меня в лагере все теперь знали, особенно после подъема флага. И малыши тоже – после того, как я заступился за Игорька.

Все знали, как меня зовут, приглашали к себе играть. Даже из первого отряда со мной здоровались.

Я шел мимо первого отряда, а они играли в волейбол.

– Иди к нам в круг, – сказали они мне.

Они все были выше меня, наверно, в два раза, но я все-таки встал.

– Куда ему, еще голову оторвем мячом, – сказал тот, кто был рядом.

– Вставай, вставай, пусть учится. Это же Колька Кольцов.

– Колька Кольцов? – удивился тот, который был рядом. – Тогда пусть встает. Я не знал, я тогда был в изоляторе, когда он штурмовал мачту.

***

У нас в отряде была противная девчонка. Она всех передразнивала и целый день приставала к Свете. Ее звали Ленка.

Мы шли строем к соседнему лагерю играть в футбол и разговаривали со Светой про домашнюю жизнь. А сзади шла Ленка и влезала в наш разговор.

– А по Барри я как соскучилась! – сказала Света.

– Врешь ты все. И собаки у тебя нету этой… серебрена, – опять влезла Ленка.

– Не серебран, а сенбернар, – поправила Света.

– Все равно врешь, целый день с утра до вечера рассказываешь, рассказываешь.

– А я не тебе рассказываю.

– А ты не ври. Врунья ты, вот кто. Барри какого-то выдумала.

Я все хотел повернуться и сказать, что Барри есть и Света не выдумывает ничего, но молчал, потому что они спорили сзади меня и это был не мой разговор.

– Коля знает, он подтвердит, – вдруг проговорила сама Света. – Правда же, Коля?

– Правда, – сказал я. – Есть Барри. Вот такая огромная собака, сенбернар. Собаке из этой породы даже памятник во Франции поставили, в Париже.

– А ты-то откуда знаешь? – спросила Ленка. – Ты ей слуга, что ли, – все за ней повторять.

– Мы рядом живем, поняла? – ответила Света. – А Барри еще на вокзале был, провожал меня, вместе с папой.

– И не рядом. Если бы рядом – вы бы в одной школе учились, а так – в разных. Я все слышала, как вы про свои школы говорили.

– Не рядом, а близко, – поправил я. – Меня Барри даже из озера вытащил. Я чуть не утонул, а он – вытащил.

И хоть все было тогда по-другому – Барри, наоборот, меня толкнул в озеро, – но Ленка сразу поверила и перестала спорить.

***

В этот день наш первый отряд был в походе, и мы играли в футбол против старших ребят из чужого лагеря. Но мы держались крепко.

Я был в защите.

Они думали, что будут бегать быстрее нас и наколотят нам голов.

Но у нас на воротах стоял Евдокимов. Он ловил любой мяч, кувыркался, взлетал, падал, и счет оставался 0:0. Мы тоже гонялись изо всех сил, хорошо еще – солнце светило в глаза не нам, а команде чужого лагеря. Во втором тайме мы поменялись воротами, но солнце было уже сбоку.

Под конец мы здорово устали, и вражеская команда тоже устала.

Но тут Корнилов крикнул нам:

– Вперед! Идет последняя минута, вколотим дылдам гол!

И мы повели мяч. Мы бросились в атаку все, оставалась последняя минута. Мы были уже у вражеских ворот и уже ударили по воротам. Но мяч отлетел от штанги, и чужая команда перебросила его на нашу половину поля.

Я бросился изо всех сил к мячу. И так получилось, что мяч прикатился прямо ко мне. Я держал мяч, но меня окружали только враги, они плотно обступили меня. И я решил отдать мяч Евдокимову. Я ударил по мячу так, чтобы перебросить его через головы врагов. Но мяч полетел неожиданно совсем в другую сторону, не туда, где стоял Евдокимов в боевой готовности. Я еще надеялся, что мяч от штанги отскочит. Но он пролетел мимо Евдокимова и влетел в наши собственные ворота. И сразу судья просигналил о конце игры.

– Гол! Гол! – закричали наши враги.

Они хлопали в ладоши и обнимали друг друга.

– Не считается, – пробовал спорить наш капитан Корнилов. – Мяч полетел в ворота, когда игра уже кончилась!

Но его никто не слушал, даже наши болельщики. Так получилось, что в последнюю секунду матча я забил гол своей родной команде.

Я шел опустив голову и ни с кем не хотел разговаривать.

– Ему бы только по столбам лазать, – сказали сзади меня. – Обезьяна. У него, наверно, хвост растет.

– Ты, обезьяна! – крикнули мне. – Ты что, ослеп, когда по своим воротам бил?

И тут вдруг за меня заступился Корнилов.

– А сам-то ты – всю игру ходил как инвалид, – сказал он. – Кольку будешь дразнить – во тебе будет.

А мне стыдно было даже идти вместе со всеми.

***

Три человека из нашего отряда играли в ножички. Я к ним подошел, чтобы они меня тоже приняли. Но один сказал:

– Ты иди, для чужой команды голы забивай.

– А чего он? – спросил другой.

– Он гол забил в наши ворота.

Но я уже не слушал их разговор, а пошел в лес. В лесу я наткнулся на Евдокимова. Он тоже ходил один среди деревьев.

– Ты? – спросил он и как будто испугался.

– Я так, хожу просто, – сказал я.

Евдокимов вдруг плюнул, и слюна оказалась красной.

– Видал? – спросил он.

– Кровь?

– Кровь. Ничего, я ему тоже нос разбил. Из первого отряда, такой длинный, его в поход не взяли, он и ходит.

– Из первого отряда?

– Из первого. Я ему говорю: не считается твой гол, а он говорит – считается.

– Я нечаянно, – сказал я, – я хотел тебе отдать.

– Да я знаю. Я сам в прошлом году два гола в свои ворота забил, когда стоял в нападении. Я после игры знаешь что сделал? К штанге подошел – и как дал по ней головой. Во был синяк! Чтоб все видели, что я себя сам казню.

– Может, мне тоже дать головой, а? – посоветовался я.

– Не надо. Через три дня будем снова играть, ты и докажешь.

***

На спортивной площадке по буму ходила Ленка. Я хотел у нее спросить, где Света, но она вдруг сама меня позвала:

– Что, свою Светочку ищешь?

– Она не моя, – сказал я.

Я подумал, что Ленка сейчас спустится с бума, тогда на это бревно заберусь я. Я давно хотел побегать по нему, потренироваться.

– Ты у нее слуга, что ли? – спросила Ленка.

– У кого?

– У Светочки. Что она скажет, то ты и подтверждаешь.

– Не слуга.

– Значит, раб, да? – И Ленка захихикала. – Ты с ней дружишь, что ли? Ну и подружку нашел. – Она захихикала еще противнее. – Ну и подружку.

– Ничего я с ней не дружу, – сказал я. – Очень она мне нужна. Мы живем близко, поняла?

Я так сказал – и в ту же минуту увидел, что от фанерных щитов к нам подходит Света.

И я уже по ее лицу понял, что она услышала наш разговор.

Она прошла мимо нас, как будто меня не заметила, будто я тут не стоял около бума.

Она уже уходила, и я вдруг крикнул:

– Света, подожди!

Но она даже не повернулась. Только пожала плечами и пошла дальше.

Мы строились на ужин. Я всегда стоял в строю рядом со Светой.

Но теперь она отвернулась от меня и отошла в сторону. Я пошел вместе с Евдокимовым, а она – с Ленкой. И весь следующий день Света ходила вместе с Ленкой. Мы были на озере, я к ним подошел, но Ленка сразу повернулась ко мне и сказала:

– Ты чего около нас ходишь? Мы с тобой не разговариваем, ясно?

– Ясно, – ответил я и отошел.

А Ленка сразу начала рассказывать о чем-то Свете и громко хохотать. У нее был такой противный голос, что я не мог его слушать и заткнул уши.

***

На стене дачи кто-то написал мелом: «Светка дура». Может, про другую Свету, у нас в отряде было три Светы. Я как раз остановился около этого места – искал, чем бы стереть, чтобы Ленка не говорила, будто я написал.

И в это время, как будто специально она подстерегала, прошла Ленка. Она прочитала надпись и сказала:

– Все Свете расскажу.

– Ну и рассказывай, подумаешь, – сказал я.

– Ну и расскажу. И пионервожатому тоже скажу.

Я не стал ей ничего доказывать. Она бы все равно не поверила. Я уже давно заметил, что можешь сколько угодно доказывать, но если тебе не хотят верить, то даже не будут слушать твои доказательства.

***

Я получил сразу два письма. Одно было из Москвы – от папы.

Папа написал, что новый свой проект он сдал, но это детский лепет по сравнению с той идеей, которая пришла сейчас ему в голову. Они сидят с Татьяной Филипповной дни и ночи и делают предварительные расчеты. На днях они возвращаются в Ленинград и приедут ко мне в лагерь.

И внизу была Приписка – привет от Татьяны Филипповны. И еще лежали две переводные картинки: на одной – танки, на другой – корабль.

Я письмо спрятал в карман и несколько раз его вынимал, снова перечитывал. А картинки подарил Игорьку. Он им обрадовался и пошел сразу переводить.

Другое письмо было даже без конверта – это была открытка от мамы. На открытке – красивые горы с подвесной дорогой.

Мама писала, что она всю неделю тренировалась в своем альпинистском лагере и отправляется на восхождение, а когда спустится, то сразу полетит домой и возьмет меня. «Пожалуйста, не скучай, не очень дерись и больше ешь», – писала мама в конце.

***

В первой смене это было последнее воскресенье. И хотя не родительский день, но родители все равно приехали.

А я заметил, что если притворяться, думать, что никого не ждешь, не очень-то и надеяться, то тогда уж обязательно кто-нибудь приедет. И я специально с утра так думал: «А мне все равно: приедут – не приедут».

Папу я увидел сразу, неожиданно. Он шел далеко, и вместе с ним были Татьяна Филипповна и Федор Матвеевич. Они шли прямо к нашей даче.

Я побежал к ним навстречу, и папа уже издалека заулыбался. А Татьяна Филипповна озиралась по сторонам, потом поняла, что это я бегу, и тоже заулыбалась. И Федор Матвеевич – он шел немного сзади – улыбался.

Я подбежал к папе, и он приподнял меня, а потом поставил на дорожку.

– Ну и далеко же ты забрался в свой лагерь, – сказал он, – спасибо, вот товарищ сюда же шел, подсказал.

И тут я увидел, что Федор Матвеевич совсем не улыбается, а стоит удивленный.

– Вы, простите, Колин отец? – спросил он.

– Отец. А вы, видимо, работник лагеря?

– Как же я сразу не догадался! Ведь вы так на Колю похожи.

– То есть он на меня, – сказал папа. – А вы, простите?…

– Я на минуту к Коле. У меня в городе дела, так что я оторву одну минуту, не более того…

И Федор Матвеевич протянул мне два пакета.

– Держи, Коля. Здесь книга «Редкие животные нашей Родины», а тут – «Золотой ключик» и фрукты… А я побежал. Всего вам доброго… А то на поезд опоздаю, – объяснил он папе и Татьяне Филипповне.

– Мы ведь с вами знакомы, не правда ли? – спросила Татьяна Филипповна. Она изо всех сил вглядывалась в лицо Федора Матвеевича. – Мне кажется, я с вами училась в одном институте… Только не могу вспомнить вашу фамилию. Вас все звали Димочкой.

– Нет, вы меня простите, я в институте не учился. А зовут меня – Федор Матвеевич, вас же – Татьяна Филипповна, правильно?

– Правильно, – сказал удивленно папа.

– Еще раз прощайте, я побежал.

Он повернулся и быстро-быстро пошел к воротам.

– Странный какой человек, – сказал папа, – ехал такую даль, а задержался на минуту.

– Просто он деликатный, – объяснила Татьяна Филипповна, – увидел, что приехал отец, и решил не мешать.

– Он с маминой работы, по-видимому?

Я не стал объяснять, кто он, и молча кивнул: «С работы».

– Показывай-ка свой лагерь. – И мы пошли по аллее.

Я показал им нашу дачу, потом провел мимо трибуны и мимо мачты, на которую залезал. И рассказал им про торжественную линейку.

– Вот на эту мачту залез? – удивился папа. – Я бы не смог, я до сих пор боюсь высоты.

Потом мы пошли через лес на озеро.

– Надо же – черника растет! Самая настоящая черника! – удивилась Татьяна Филипповна, когда папа сорвал несколько ягодин и протянул ей. – Я уже лет пятнадцать, как в лесу не была.

– Ты что же – купаться надумал? – спросил папа, когда мы подошли к озеру. – Совсем самостоятельным стал мужчиной.

– Конечно, поплаваю, – сказал я.

Они сидели на песке под сосной, а я плавал разными стилями: и на спинке и полукролем.

Они волновались все время – особенно Татьяна Филипповна, – даже вскакивали несколько раз, когда я уплывал к краю купальни.

– Я сюда каждый день заплываю, – успокаивал я их, – нам со Светой разрешают.

Тут я вспомнил, что со Светой мы уже не разговариваем три дня, плавать мне расхотелось, и я пошел на берег.

– Ты, по-видимому, чемпион в своем лагере? – спросила Татьяна Филипповна.

– У нас первый отряд за купальню заплывает.

– И не вытираешься? – спросил папа.

– Конечно, нет. Я всегда так высыхаю, от солнца.

Мы пошли снова через лес. Тут папа от нас отстал немного, постоял, пошевелил губами, догнал нас и спросил Татьяну Филипповну:

– Не пора ли нам к дому?

– Не пора, – засмеялась она. – Я же сказала, что сама кончу вечером весь расчет.

Папа сразу снова повеселел и даже побежал со мной наперегонки до высохшего дуба. Про этот дуб нам говорили, что ему двести десять лет. Я бежал быстро и слегка обогнал папу.

– Стареет отец твой, стареет, – пропел папа.

Потом они все-таки собрались уезжать, и папа оставил мне книгу «Занимательные математические задачи трех последних тысячелетий».

– Ты тут не все поймешь, но это не страшно. Хотя я в твое время щелкал эти задачи во сне.

Я проводил их до ворот. Дальше бы не пустили дежурные.

Поэтому я влез на забор, перевесился и долго смотрел, как они уходили по дороге, как поворачивались ко мне, прощально махали мне и снова шли дальше.

***

А со Светой мы так и не разговаривали. Она ходила в обнимку с Ленкой, и Ленка постоянно смеялась своим противным голосом. Ленкин смех был похож на визг.

Однажды Ленка подошла ко мне.

– Ты чего все время на нас смотришь? – спросила она, хихикнула и состроила такую гримасу, что я даже отвернулся.

– На тебя только и смотреть, – ответил я, – что у меня, дел нет, что ли.

– А на Свету почему смотришь?

Я не стал тогда с ней разговаривать и пошел играть к ребятам.

***

Утром я увидел, что Света идет в столовую не с Ленкой, одна. И после завтрака Ленка что-то крикнула Свете, а Света даже не повернулась.

А через час Ленка стояла у стены дачи, и девочки из отряда подходили к ней по очереди и толкали ее. Одна девочка даже пнула ногой. Ленка закрывала лицо руками и тихо плакала.

– Будешь еще сплетничать! – приговаривали девчонки.

– Она такие сплетни разводила, просто ужас, – сказала мне та девчонка, которая пнула ее ногой. – Мы ей сначала верили, а сегодня все открылось. Ты тоже иди ей отомсти. Она про тебя знаешь, что говорила? Всем девочкам рассказывала. Я даже повторить не могу, вот что она говорила!

Девчонка все стояла около меня и не замолкала, а мне стало так стыдно, что посередине ее слов я повернулся и ушел в дачу.

Потом я вдруг услышал, что меня зовут.

– Колька! Колька! Тебе открытка. Вот интересно: вчера у него родители были, а сегодня уже ему письма шлют! – кричали мне.