Текст книги "Утренние прогулки"

Автор книги: Валерий Воскобойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Разве птиц учат петь? – удивился я.

– Еще как! На певца в консерватории столько времени не расходуют, сколько на хорошую птицу.

– И они, наверно, не отвлекаются на уроках, как ты, – сказала мне мама.

– Нет, они у меня старательные. Да и я знаю все их привычки. У меня жаворонок живет – я его прямо из гнезда взял, выкормыш. И два соловья. Иволгу – тоже выкормил, взял из гнезда. Такая боязливая птичка.

Я даже не поверил его словам, и мама, наверно, тоже.

– И все эти птицы живут у вас дома? – спросила мама.

– Конечно. Канареек или там волнистых попугайчиков я не держу. Хорошему птичнику их держать стыдно. Хочешь моих щеглов послушать? – спросил он меня.

– Еще бы он не хотел, – сказала за меня мама. – Слушать – это он любит. А вот сам стал заниматься музыкой хуже. Как будто у него какая-то пружинка сорвалась.

– С птицей такого не бывает. У нее если организм требует пения, так она запоет в любых условиях. Телефон у вас есть? Если хотите, могу как-нибудь позвонить. В выходные-то я сейчас все время буду за городом, а в будни – пожалуйста. Ко мне люди часто приходят. И с магнитофонами. У меня запишут, а дома у себя потом устраивают птичьи концерты. Вы скажите номер, я запомню. Если есть у мальчика интерес, пожалуйста.

Мама сказала ему наш телефон, а он сказал, что его зовут Федор Матвеевич.

Мы вышли на Ланской, а он поехал дальше, к вокзалу.

***

Утром по дороге в школу меня догнал Бабенков.

– Слышал, а? Шустрова переезжает!

– Куда?

– Ее родители поменяли квартиру с другим городом и переезжают. Она сегодня последний день.

Как– то так получается, что Бабенков всегда узнает секреты.

«Может, и руки не будут проверять», – обрадовался я и спросил Бабенкова:

– А кто санитаром будет вместо нее?

– Ты, конечно.

– Я?

– А кто же еще.

Тут уж я не обрадовался. Значит, я должен буду стоять у дверей, как она, и проверять руки. А у самого бородавка растет. Кто-нибудь увидит и скажет:

– Ты сначала свои руки приведи в порядок, а потом чужие проверяй.

Я так задумался, что даже не заметил, как мы подошли к школе.

***

Я уже давно слышал, что некоторые люди выводят бородавки кислотой.

На перемене я спросил у Гриши Алексеенко:

– Где кислоту продают, ты не знаешь?

– Наверно, в аптеке, – сказал он, – только на нее рецепт нужен.

Мы с Гришей пошли к его брату.

– Какая кислота? – спросил брат. – Серная, соляная, может, уксусная? Если уксусная, то дома у матери возьми уксусу, вот тебе и кислота, смотри эссенцию не бери, она жжется.

– Мне уксусную надо – сказал я, хоть и не знал, какую.

Я только сейчас услышал, что уксус – тоже кислота. И Гриша Алексеенко, как всегда, вздохнул:

– Вырасти бы побыстрей, а то ничего не знаем.

***

После школы, когда мама пошла на вечерние уроки, я взял из стола уксус. Уксус я любил нюхать, он пахнет маринованными грибами.

Я капнул из бутылочки на руку. Но все сразу пролилось в раковину. Я снова капнул.

Уксус не помогал.

Когда пришел папа, я его сразу спросил:

– Какая кислота бывает самая страшная?

– Синильная, – сказал папа, – ее шпионы используют и разные убийцы.

И тогда я понял, что надо делать. Я незаметно оделся и побежал к аптеке. Там было много людей, а у прилавка стояла старушка в белом халате.

– У вас синильная кислота без рецептов есть? – спросил я старушку.

Старушка даже подавилась от удивления.

– Зачем тебе такая кислота, мальчик?

– Нужно, – сказал я тихо и опустил голову.

– Сейчас узнаю, подожди.

Старушка ушла куда-то, а через минуту вернулась.

– Зайди к заведующему, мальчик.

И она пустила меня прямо за прилавок в коридор, а оттуда в специальный кабинет.

В кабинете сидел старичок. Он и был заведующий.

– Это тебе нужна синильная кислота? – спросил старичок. – Тебе самому?

– Мне.

– Может, тебе другая нужна, а ты забыл, может, соляная – для желудка.

– Нет, синильная.

– Хорошо, синильная. А сколько тебе нужно?

Я подумал и сказал:

– Литр.

А старичок сразу засмеялся.

– Милый мальчик, – сказал старичок, – синильная кислота сама по себе в природе не присутствует, она сразу разлагается. И слава богу, потому что от литра ее могло бы умереть шесть тысяч человек. Теперь ты понял, что за страшную кислоту ты у нас спрашиваешь? Я знаю, ты ведь не хочешь, чтобы внезапно умерли шесть тысяч человек?

– Не хочу.

– Так зачем же ты пришел? Тебе нужно что-нибудь вылечить, или тебя кто-то послал?

– Вылечить, – сказал я.

Я больше ничего не говорил, потому что боялся заплакать, а только протянул старичку руку.

– Нормальная, хорошо развитая кисть, – сказал старичок, – даже помытая.

– Вот, – показал я на прыщик около большого пальца.

Старичок взял лупу и внимательно стал разглядывать.

– С этим мы сейчас справимся, – сказал он. – С этим мы справимся без кислот.

Он взял из белого шкафа бутылочку и капнул мне какую-то жидкость оттуда на руку.

– Я думаю, теперь все у тебя пройдет. Можешь зайти дня через три снова. Только не стремись больше приобрести вещь, о которой совсем ничего не знаешь.

Он вывел меня из своего кабинета во двор. Через несколько дней я мылся в ванне, смотрю на руку – а она чистая и все в порядке.

***

Шустрова не пришла в школу. И утром у нас никто не проверял руки.

– Давай ты проверяй, – сказал Бабенков.

Но меня ведь никто не выбирал санитаром.

– Оля Шустрова улетела на Север и больше к нам не вернется. Нам нужен новый санитар, – сказала Анна Григорьевна на перемене. – Я вам советую выбрать Колю Кольцова.

Откуда только знал обо всем Бабенков? Никто в классе не догадывался, а он уже наперед мне говорил.

И Шустрова – тоже. Улетела, даже не попрощалась. Как будто не ее был класс.

Она улетела, а мы здесь учимся. И все происходит без нее так же, как и при ней, только я теперь санитар. А все остальное одинаково – будто она и не училась у нас, будто и на свете никогда не жила.

Анна Григорьевна дала мне тетрадь учета, и теперь в нее надо ставить плюсы и минусы всем ученикам по списку ежедневно.

– И сегодня тоже надо проверить, – сказала Анна Григорьевна, – проверишь на следующей перемене.

В следующую перемену все разошлись по своим группам – у нас был английский.

А я ходил по коридору из группы в группу и проверял чистоту рук.

Теперь мне некоторые говорили:

– А хочешь, ноги покажу.

И когда так сказали в десятый раз, я понял, почему Шустрова злилась. Я и сам уже разозлился, потому что надоедает подряд слушать одну и ту же глупую шутку.

Руки были у всех чистые. Я ставил в тетрадь одни плюсы.

Вдруг Бабенков вырвал у меня тетрадь и стал с нею бегать по коридору.

Я побежал за ним.

Он от меня отпрыгивал и махал перед носом тетрадью.

Потом ему надоела такая игра; он подбросил тетрадь под потолок, а сам побежал в класс.

Я прыгнул, чтобы схватить тетрадку, и наткнулся прямо на директора, на Екатерину Николаевну.

Я с директором ни разу еще не разговаривал за четыре года, только иногда видел, как строго она ругает учеников. Она строгая, но справедливая, – говорили все.

Я стоял перед ней с растрепанной тетрадкой, а она молча на меня смотрела.

– Отдышался? – спросила она меня потом.

Я не ответил.

– Что это за тетрадь?

– Санитарная.

– Так ты еще и санитар?

– Его сегодня выбрали, – сказали ребята из нашего класса.

– Хорош санитар. Тебе самому хоть «скорую помощь» вызывай да смирительный укол делай.

Я, конечно мог сказать про Бабенкова, что бегал из-за него, но молчал.

– Стыдно? – спросила директор.

– Стыдно, – тихо сказал я.

– Тогда иди умойся и отправляйся на урок. Только тетрадь не замочи.

И директор пошла дальше по коридору.

ГЛАВА ВТОРАЯ

У дверей нашей школы написано:

«Школа с преподаванием некоторых предметов на английском языке».

Пока нас всему учат по-русски. Но зато со второго класса у нас три раза в неделю – язык. Класс разделили на группы – по двенадцать человек – и мы учимся в специальных кабинетах. В каждом кабинете есть пианино. Весь первый год нам почти ничего не задавали на дом, а на уроках – учительница пела вместе с нами разные английские песни.

И все надписи в школе у нас по-английски. Даже над учительской и кабинетом директора. Некоторые родители долго ходят по коридорам и не могут найти нужный кабинет, пока мы им не прочитаем надпись и не переведем.

И еще к нам часто приходят разные делегации.

В этот раз делегация должна была прийти прямо в наш класс.

Анна Григорьевна сказала, что никакой показухи мы не будем делать, у нас и так в классе хорошо, и выставка самоделок – лучшая в школе. Но мы все должны принести в школу по красивой открытке с видом Ленинграда и по значку, чтобы подарить делегатам.

Мы с первого урока все ждали, когда же придет делегация.

И после большой перемены, уже после звонка, в наш класс открылась дверь и вошли человек десять ребят. А с ними – трое взрослых. Ребята боязливо на нас смотрели, будто мы их бить собираемся, и прижимались к стене, а один взрослый все время улыбался.

Этот взрослый оказался их учителем, а ребята – учениками школы города Ливерпуль.

– Сейчас для того, чтобы мы лучше познакомились друг с другом, мы проведем общий урок, – сказал учитель по-английски.

И мы все поняли. Нам даже переводить не надо было.

Свободных мест не было, поэтому английские школьники стали садиться между нами на наши парты.

Галя Кругляк болела, и рядом со мной уселся светловолосый зубастый школьник в коротких штанах – гольфах.

Я еще подумал: сразу ему дарить открытку и значок или потом?

Наша учительница английского села за пианино и заиграла народную шотландскую песенку, слова которой сочинил поэт Роберт Берне. Мы все ее хором запели, а англичане молчали – они этой песни не знали, наверно.

Их учитель только улыбался и кивал головой.

Потом он сел за пианино и заиграл нашу «Катюшу». Все англичане сразу запели ее по-английски, а мы сначала растерялись; мы могли «Катюшу» петь только по-русски. Учительница наша так и запела – по-русски, а уж потом мы.

Мой сосед пел, надувая в щеки воздух, и смешно выкрикивал слова в конце.

Мы допели до конца, немного посмеялись, как у нас получилось, а потом по очереди стали задавать классу английские загадки. И все их отгадывали.

Урок кончился быстро, но Анна Григорьевна сказала, что мы можем оставаться на перемене в классе и поговорить с нашими английскими гостями.

Я сразу достал открытку и значок и положил их перед англичанином.

– Бери, пожалуйста, – сказал я. – Это мой подарок.

«Только бы он в ответ не подарил жевательную резинку», – думал я.

Нам сколько раз в школе объясняли, что брать у иностранцев жевательную резинку стыдно. У нас скоро свою станут выпускать, и ее будет навалом на всех прилавках.

А он как раз полез в карман, долго рылся и вытащил пластик резинки.

«Ну что делать, что теперь делать? – подумал я. – Ведь гостей нельзя обижать».

И тут я вспомнил про ириски «Золотой ключик». Я их вчера купил двести граммов и забыл вынуть дома.

Я быстрей достал пакет и протянул англичанину.

– Это конфета «Золотой ключик», – сказал я.

Англичанин взял осторожно конфету, развернул и положил на язык.

– О, конфета! – обрадовался он. – Как называется?

– «Золотой ключик». Есть такая сказка.

– Знаю, – сказал англичанин, – я ее читал.

– А я «Питера Пэна» во втором классе читал.

– Я тоже, – ответил англичанин.

– А «Тома Сойера» ты читал?

– Читал. Перед отъездом в Советский Союз.

И мы стали перечислять друг другу разные книги, и оказалось, что многие из тех книг читали и он и я.

Тут к нам собрались все, брали ириски из пакета и рассказывали сначала про книги, а потом просто всякие истории.

– Как жалко, – сказал англичанин, – мы только с тобой хорошо познакомились, а уже надо уходить. Теперь мы поедем на экскурсию к рабочим, которые делают детские игрушки. Фабрика детских игрушек.

Прозвенел звонок, и английский учитель позвал своих ребят. Я даже адрес не успел записать, даже не узнал, как зовут моего англичанина.

***

Однажды у нас зазвонил телефон, папа снял трубку, удивился и сказал:

– Тебя, мужчина какой-то.

– Коля? – спросил мужской голос.

И я сразу понял, кто это, потому что голос был веселый.

– Это дядя Федя. Не забыл? Вместе в электричке ехали.

– Нет, не забыл, – сказал я.

– Так хочешь птиц моих послушать?

– Хочу.

– Я за тобой завтра заеду, хочешь? В четыре часа.

– Завтра у меня урок музыки в четыре часа.

– Ах ты, жалость-то какая. А перенести урок нельзя?

– Нет, учительница только в это время может.

– А я думал показать тебе соревнование. Друг из Москвы привез знаменитого щегла. Ну да ладно, в другой раз как-нибудь. В воскресенье-то я езжу, самое время. А хочешь, вместе половим, я тебя научу. В общем, ты меня не забывай, а я тебе позвоню на днях, идет?

– Идет, – сказал я.

– Ну, будь здоров. Маме привет передавай. Повезло тебе, красивая у тебя мама. Ты ее не обижай. Не обижаешь?

– Нет, – сказал я, – не обижаю.

– Молодец. Ну, будь здоров. И он повесил трубку.

Мамы дома не было, а когда она пришла, я про звонок забыл и привет ей не передал.

***

После весенних каникул папа поехал в Москву, в командировку на выставку, на ВДНХ.

Папа и в прошлом году ездил туда на месяц и в позапрошлом.

И всегда он получал медали за разные свои изобретения. А предпоследний его проект прибора даже хотели представить к Государственной премии.

Папин поезд уходил поздно вечером, но мы все равно поехали его провожать.

Я люблю ездить на такси. Мчишься с огромной скоростью по темным улицам, как будто в космическом корабле по космосу. А потом громко затормозишь на перекрестке, и все прохожие проходят мимо и заглядывают внутрь такси. А ты смотришь на них из-за стекла.

Но если прохожий переходит улицу не на месте, я ужасно нервничаю, злюсь на него и чуть не кричу: «Ну куда идешь! Под машину же лезешь!»

Один раз я даже так и закричал, и водитель засмеялся:

– В шофера ты не годишься, очень вспыльчивый.

По вокзалу папа сам нес свой чемодан, мы шли рядом, а потом папа встретился с Татьяной Филипповной, с сотрудницей из его отдела.

Татьяна Филипповна два раза была у нас дома. И все равно, она сначала нас не узнала, по ее лицу было видно, как она нас с мамой разглядывает через толстые очки, и думает: «Кто же это такие?».

Когда она была у нас дома, она говорила, что с тех пор, как помнит себя, всегда ходит в очках.

Я видел иногда таких трехлетних ребят в очках. Они почему-то всегда сутулые и не очень здоровые с виду. И Татьяна Филипповна такая же. Когда она в первый раз к нам пришла, я даже подумал, что она старушка.

Мы пошли вдоль вагонов, на которых было написано: «Красная стрела. Москва – Ленинград». И папа взял чемодан у Татьяны Филипповны, хоть она и повторяла несколько раз:

– Не нужно, он легкий. Он совсем легкий.

Я так люблю сидеть в купе и смотреть в окно. Даже папа заметил и сказал:

– В этот раз я уж обязательно постараюсь, чтобы ты ко мне приехал.

– Суждены нам благие порывы, – сказала мама, отвернувшись к двери, и грустно улыбнулась.

Это она про мою поездку так сказала. Там еще дальше есть слова: «но свершить их, увы, не дано». Эти слова написал Пушкин сто пятьдесят лет назад.

– Ну почему же, – сказала Татьяна Филипповна, – я напомню Александру Петровичу. И буду помогать ему, когда приедет Коля.

А мама снова грустно улыбнулась.

Потом мы вышли, стали прощаться.

Татьяна Филипповна сразу замерзла и ушла в вагон.

– Не грустите, – сказал папа, – что ни случается, все к лучшему.

– Только я обязательно в Москву поеду, – напомнил я. А мама вдруг отвернулась и заплакала.

Поезд как раз пошел.

Папа прыгнул в вагон и встал рядом с проводницей. Я немного пробежал рядом с ним, а потом он меня обогнал…

***

Мне снилось, что вся мебель в моей комнате – живая. И мой письменный стол, и диван, и стулья. Я сидел на шкафу, сгорбившись, чтоб не задеть головой потолка, а они все стояли вокруг, смотрели вверх и плакали. Но я стал петь веселые песни, чтобы их развеселить. Я так громко пел во сне, что даже проснулся.

Сначала я подумал, что сон еще продолжается, а потом понял, что это плачет мама в большой комнате.

Я долго не мог заснуть, а она все плакала.

А мне было страшно. Мне всегда делается страшно, когда она плачет, и я даже двинуться не могу, даже горло у меня становится деревянным – и ни звука я им не могу сказать.

Потом в большой комнате стало тихо, и я заснул.

Утром мама спросила:

– Ты что такой грустный?

Я не ответил. Не мог же я ей сказать: оттого, что она плакала ночью.

***

В эту неделю было такое теплое солнце, что весь снег растаял. Асфальт кругом был сухой, и земля во многих местах – тоже сухая. По городу еще ходили люди с лыжами, и одна тетка на улице про них сказала:

– И где они только снег находят?

А в парке на озере растаял лед. Он растаял не весь, а только сверху и теперь погрузился под воду.

С Серенады мы с мамой привезли кору, и я сделал из нее парусные корабли. Даже не простые, а двойные – катамараны. И мне давно хотелось их попускать в озере, потому что в ванне было для них мало места.

В четверг после уроков я дома поел и взял корабли на озеро. Мама в это время ушла на занятия в свою музыкальную школу.

Солнце так сильно стало греть, что я даже вспотел, пока шел к озеру. У воды я поправил паруса на кораблях и пустил их вдоль берега. Они сначала стояли, покачивались, а потом дунул ветер, и они помчались совершенно прямо, не зарываясь носом, потому что я им точно сделал руль.

«Смешно, месяц назад я здесь катался на санках с горки, а сейчас корабли пускаю», – подумал я.

И только я так подумал, как увидел ту самую девочку, с которой катался.

Я сразу отогнал корабли от берега, и они у меня снова поплыли прямо и стремительно.

А я нагнулся над водой и следил за ними пристальным взглядом.

«Ну и корабли мои, корабли! Самые лучшие корабли!» – думал я. И не оглядывался на девочку. Сейчас она сама подойдет и посмотрит, как ходят по озеру мои корабли. «Надо им флаги сделать. А еще – один будет пиратским и станет на них нападать».

Вдруг сзади меня кто-то затопал, запыхтел и несильно ткнул в спину.

Я схватился рукой за скользкую землю, другой рукой тоже схватился, а тот снова ткнул меня в спину, так же несильно, но я уже падал в воду.

В первый момент я не испугался, а только подумал, что как стыдно перед девочкой.

Я сразу замахал ногами и руками и встал на корточки, потому что у берега было неглубоко. Но тут холодная вода сжала мне горло, и лицо, и все тело, и я, как дикое животное, стал мычать:

– Аэ, аэ, аэ.

А девочка кричала:

– Фу, Барри! Барри! фу! Он упал, папа!

И я увидел такую огромную собаку, каких в жизни никогда не видел.

И еще сообразил, как мне попадет от мамы за то, что я упал в воду. И ведь это никак не скроешь: вся моя одежда мокрая.

Вдруг ко мне подскочил человек, схватил за руку, больно дернул и выбросил меня на берег.

Девочка стояла рядом и плакала. Собака тоже была рядом и лакала воду из озера.

– Он, честное слово, нечаянно, – плакала девочка. – Он только понюхал, и все.

А я сел на мокрую землю, вдруг затрясся, застучал зубами и никак не мог остановиться.

– Не ушибся? – спросил человек и нагнулся ко мне. – Ты далеко живешь? Дома есть кто-нибудь?

– Папа, он близко, он близко живет! – заговорила девочка.

А я хотел сказать, что нет, не близко, а далеко, но зубы так у меня стучали, что я ничего не мог сказать, а только замотал головой, поднялся, поскользнулся и снова чуть не упал.

Человек стал снимать свое пальто, потом накинул вдруг его на меня, схватил меня на руки, как ребенка, и сказал:

– Ты веди Барри, я его понесу к нам, там разберемся.

– Там корабли! Мои корабли! – вспомнил я.

– Какие еще корабли? – Он посмотрел на воду. – Сейчас главное – спасать не флот, а самого адмирала.

Он бежал по парку, громко пыхтя, и нес меня. Один раз он сказал:

– Ну и тяжелый ты вырос!

А я старался не смотреть ни на кого, потому что на нас-то уж все смотрели.

Он перебежал через улицу, вбежал в свой дом, и девочка бежала за нами, а еще рядом неслась огромная собака.

Он открыл квартиру, положил меня на пол в прихожую и сказал:

– Раздевайся быстро, а я включу горячую воду в ванне.

Я стал снимать его пальто. Вокруг меня сразу натекла большая лужа, и я не знал, куда мокрую свою одежду класть – ведь не в лужу.

– Все, все снимай – и ботинки, и носки! – крикнул отец девочки из ванны.

Тут в квартиру вошла и девочка с собакой. Мы с девочкой друг на друга не смотрели. А собака сразу начала меня нюхать, ткнулась носом мне в щеку.

– Готов? – спросил девочкин отец. – Сейчас заодно и помоешься. – И он засмеялся.

Я все еще стучал зубами, хоть и не так сильно, и уже давно стоял на полу.

– Пошли.

И он повел меня в ванну.

– Я домой лучше, – сказал я.

Но он не ответил.

Вода была такая горячая, что я отдернул ногу.

– Это только кажется, что она горячая, ты не бойся. Видишь, я спокойно держу свою руку, – стал уговаривать отец девочки. – Тебе сейчас обязательно надо распариться.

Наконец я залез в ванну весь, подрожал еще минутку, а потом стало жарко, я лежал просто так и не двигался.

– Полежи, отмокни, отогрейся немного, – сказал отец девочки. – Я пойду сушить твою одежду.

Я сидел в ванне полчаса или час, иногда добавляя горячую воду.

А потом отец девочки вошел и сказал смущенным голосом:

– Понимаешь, у нас мальчиковой одежды нет… Прямо не знаю, в чем тебя выпустить в комнату. Может быть, ты Светино фланелевое платье наденешь?

Я на такие слова даже ничего не ответил. Потому что в ванне мне сидеть уже надоело и не занимать же весь день ванну у людей. А с другой стороны, девчачьи колготки, сидеть в платье тоже стыдно.

– Я домой пойду, – сказал я.

– Пойдешь, – согласился Светин отец. – Высохнет одежда – и пойдешь. Ты вот что, – сказал он, – давай будем играть в маскарад. Я тебе сейчас принесу маскарадный костюм; Красной Шапочкой будешь? Света будет Бабушкой, а я – Волком.

Он сходил в комнату, принес мне фланелевое платье, тапки и настоящую красную шапочку.

– Вытирайся и выходи играть.

Но я еще долго сидел так, в полотенце, не надевая платья, потом надел и стоял за дверью, а потом уж Светин отец застучал и сказал:

– Красная Шапочка, мы забыли с тобой познакомиться. Меня зовут Степан Константинович, мою дочь – Света, собаку – Барри, А тебя как?

– Коля, – сказал я из-за двери.

– Красная Шапочка по имени Коля, вылезай быстрей, тебя Бабушка ждет и Серый Волк с другом Барри под кустом подкарауливают.

Я вышел из ванны, но игра у нас как-то не очень получилась.

Из– под платья у меня торчали ноги в колготках. Я топал тапочками в прихожей и боялся войти в комнату, где сидела Света.

А Света вдруг закричала:

– Папа, передача! Мы про передачу забыли!

И включила телевизор.

– Да ну ее, – сказал папа, – надоела мне эта передача.

И в то же время какой-то голос стал читать стихи для малышей, экран засветился, и я увидел на экране Светиного отца.

Я сначала не поверил – думал, похожий человек, потому что Светин отец стоял рядом со мной и тоже смотрел на экран. Но тут Света сказала:

– Голос сначала не твой, а потом – твой.

Светин отец на экране прочитал стихи и сел около столика. К нему повернулся диктор и сказал:

– А теперь расскажите нашим юным телезрителям, девочкам и мальчикам, как вы стали художником, почему вы начали иллюстрировать для них книжки.

Это в телевизоре.

А в комнате Светин отец сел на диван и сказал:

– Сейчас будет это неприятное место. Надо было как-то иначе тогда сказать. И рисунок получился слабый.

– Я был таким же, как все мальчишки. Любил подраться и поозорничать, у меня был самый громкий в классе голос, и его, наверно, не очень любили учителя, потому что подавал я его во время чужих ответов, – говорил Светин отец с экрана. – Но однажды, лет в двенадцать, я увидел девочку в окне уходящего поезда, и хоть я никогда ее больше не встретил, но повсюду я стал рисовать ее лицо… Рисунок выглядел примерно так… – И Светин отец провел три линии на бумаге.

Получилось лицо. Хороший рисунок, всего из трех линий, а уже красивое лицо. Мне бы так никогда не нарисовать.

– Садись на диван, – сказал мне Степан Константинович. – По телевизору не выступал?

– Нет.

– Будешь выступать, узнаешь. Вроде бы нормальный человек, а как наведут на тебя камеру, сразу и руки чужие, и голос не свой. Вон какой я там деревянный.

– Не деревянный, а нормальный, – сказала Света.

Степан Константинович сходил на кухню – проверить, как сохнут мои брюки. А Света проговорила:

– Мой папа не только книжки иллюстрирует, а еще и картины пишет. Зато я рисовать совсем не умею.

Я посмотрел на шкаф и увидел там за стеклом много книг.

– Это все папа иллюстрировал, – подтвердила Света.

Две из них я читал и хорошо помнил рисунки, потому что они мне понравились. Одна у меня даже дома была.

После выступления Степана Константиновича передавали кино. Мы посмотрели половину фильма и стали пить чай с вкусными сухарями и с медом.

А потом мои брюки высохли, и Степан Константинович сказал:

– Ну, дети, давно пора за уроки. Сейчас я тебя провожу, а то родители твои уже переволновались. Надо было им позвонить, да я с расстройства забыл. Мама поздно приходит?

– Она сейчас как раз придет. А так дома никого нет.

– А папа? – спросила Света.

– Ну мало ли где могут быть папы, – сказал Степан Константинович.

– Папа в Москве. Он изобретатель и сейчас павильон готовит на выставке. Ему, может быть, Государственную премию дадут.

– Ого, – сказал Степан Константинович, – с кем мы познакомились.

Я наконец переоделся в свою одежду. Она была теплой и жесткой.

– Пальто, конечно, не высохло, но ты пойдешь в моей куртке. Барри! – крикнул Степан Константинович.

И огромная собака сразу прибежала из боковой комнаты.

– Это какая порода? – спросил я.

– Это сенбернар, самая большая порода в мире, – сказала Света. – Папа его из Москвы привез.

Мы вышли на улицу. Было уже почти темно. Барри сразу залаял страшным басом.

– Тихо! – сказал ему Степан Константинович.

И Барри замолчал.

– А у тебя тоже есть собака? – спросила Света.

– Нет, – сказал я.

И стало мне грустно.

Мы подошли к дому, а с другой стороны появилась моя мама.

– Что случилось? – спросила она сразу.

– Ничего, ничего не пугайтесь, – стал успокаивать Степан Константинович, – одежда уже высохла. Просто ваш сын нечаянно искупался. Его столкнул вот этот наш гиппопотам. – И он показал на Барри. – Но мы его попарили в ванне, напоили чаем с медом, думаю, что не заболеет.

***

Я встретил Свету. Она сама подошла ко мне.

– Здравствуй, – сказал я, – а где ваша собака?

– Барри на даче, вместе с папой. Папа там пишет новую картину к выставке.

– А мама у тебя тоже есть?

– Конечно, есть, – Света даже удивилась. – Она в тот день была на даче, а папа – в городе.

Мы пошли по улице и все разговаривали.

– Почему вашу собаку так зовут – Барри?

– Ты разве не знаешь, я думала, все знают. В честь знаменитого Барри из Швейцарии. В Швейцарии, в горах, был монастырь святого Бернара, Сент-Бернар. Там выращивали собак, сенбернаров. А во время метели собаки выходили в горы и спасали людей. Барри – так он спас сто или даже двести человек. Эти собаки знаешь какие редкие?

Пока Света со мной разговаривала, сбоку от нас по другой стороне улицы шел Андрей. Сначала он просто так шел, только на нас поглядывал. Потом вдруг начал показывать мне кулак. Идет и грозится.

На него бы этого Барри вывести, сразу бы убежал.

– А я новые корабли делаю, – сказал я Свете, – те, старые, кто-то вытащил из озера.

– А я иду на почту отправить письмо немецкой девочке. Мы с ней уже два года переписываемся. Жаклин – так ее зовут. Она живет в Дрездене и пишет мне по-русски.

Мы как раз дошли до почты.

– До свидания, – сказала Света и пошла на почту.

Я как раз хотел сказать, что тоже марки хочу посмотреть.

Но теперь повернул назад. И Андрей пошел следом за мной, но не приближался.

***

Мы шли с Бабенковым из школы, и Андрей выскочил прямо на нас. Он хотел нас обойти, но я загородил ему дорогу.

– Ты чего это за мной следишь? – спросил я его громко.

– Когда? – спросил Андрей тоже громко, как будто и не ходил позавчера и не грозился.

– Позавчера – вот когда. Ходит еще, кулак показывает.

– И показываю.

– Допоказываешься.

Я думал, Бабенков мне поможет, если что. А он сказал:

– Здесь не надо, здесь люди ходят. Ну, я пошел, – сказал он мне и отвернулся.

Андрей сразу обрадовался, что я один, а не вместе с Бабенковым.

– Я приемы знаю, понял? – сказал он.

– Испугался я твоих приемов!

Но он неожиданно схватил мою правую руку и вывернул ее назад, так что я пригнулся к земле и чуть не закричал.

– Больно? – радовался Андрей.

– Пусти, говорят!

– А хочешь, совсем отверну?

Я испугался: вдруг он и в самом деле совсем отломает мне руку – и промолчал.

Он повел меня так по улице к моему дому. Я шел согнувшись, в одной руке у меня был портфель, а другая – вывернута за спину. И я не мог ничего сделать, мог только идти, куда он меня ведет, не мог ни дернуться, ни выпрямиться, потому что сразу становилось больно.

А Бабенков – хоть бы что. Двинулся спокойно в свою сторону.

Андрей довел меня так почти до моего дома.

– Еще со Светкой пойдешь, не то сделаю, – сказал он тихо и отпустил.

А я тряс рукой, потому что было все еще больно.

– Понял? – спросил он.

– Не понял, – сказал я.

Он снова бросился за мной, но я убежал в свой дом, а идти к нам на лестницу он побоялся.

***

Однажды вечером нам позвонил дядя Дима с папиной работы.

– Газеты читаете? – спросил он маму.

– Читаем.

– Ну и что вы там вычитали?

– Разное.

– А про то, что Сашу представили к Государственной премии, читали?

– Как, уже? – удивилась мама.

– Сегодняшняя «Правда» у вас дома есть?

– Конечно.

– Ну вот и читайте на третьей странице.

Я принес маме газету, и мама тут же по телефону прочитала дяде Диме все о папиных прошлых изобретениях.

– Вот так-то. Жаль, его в Ленинграде нет. Собрались бы сегодня, порадовались.

– Да, жаль, – вздохнула мама. – Поздравляю вас, – сказала она дяде Диме.

– А меня-то с чем?

– Ну, все-таки он ваш друг.

***

А через несколько дней папа прислал письмо.

Мама свой листочек сразу заперла в секретер, а мои протянула мне.

«Дорогой мой сын, – писал папа, – мне без тебя, как всегда, грустно. Может быть, и тебе без меня тоже. Я решил отложить все дела и пригласить тебя на субботу и воскресенье в Москву. Лишь бы мама тебя отпустила. Если она согласится, то пусть посадит тебя в дневной экспресс рядом с каким-нибудь взрослым человеком, а мы в Москве с Татьяной Филипповной тебя встретим».

Я так обрадовался, что подпрыгнул раза три в комнате.

Только мама была грустной. Я даже испугался, что она меня не пустит.

Но мама сказала:

– Конечно, я тебя отпускаю. Ты ведь давно мечтал. И с папой надо тебе увидеться. Расскажешь, как он там живет.

Мама сходила в нашу школу и договорилась с директором, чтобы меня отпустили на субботу.