Текст книги "Утренние прогулки"

Автор книги: Валерий Воскобойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Я вышел на крыльцо.

– Ты что, не слышишь? Тебе открытка.

«Откуда мне письмо, – подумал я. – Может быть, от мамы?»

Я взял открытку и сразу понял, что не от мамы. Лучше бы я ее не брал! Лучше бы она потерялась где-нибудь на почте!

«Здравствуй, Николай!

Как ты живешь? Я живу хорошо.

И еще я узнал, что тогда моя мать правду сказала про твоих родителей. Твои родители уже разошлись, а от тебя скрывают. Это моя мать точно знает».

До свидания. Виктор Бабенков.

А твой адрес я узнал у твоей матери, когда она уезжала».

Я прочитал эту открытку во второй раз и в третий.

Тут ко мне подошел Игорек.

– Ты письмо получил, да? – И он привстал, чтобы разглядеть, что там написано.

А я спрятал открытку быстрей за спину и неожиданно закричал на него тонким противным голосом:

– Тебе-то какое дело! Сует нос не в свои дела!

– Я просто так, спросить. – Он даже растерялся, и губы у него задрожали.

Но я продолжал орать на него.

Потом я побежал куда-то по дороге. Потом я увидел в руке ту открытку, смял ее и сунул в карман.

В это время прямо на меня вышел из-за кустов Евдокимов.

– Куда бежишь? А я тебя ищу, – обрадовался он.

Но я закричал на него тем же противным визгливым голосом.

– Пусти с дороги! – кричал я ему.

– Ты чего? Я у тебя хотел взять адрес, ведь меньше недели осталось, – сказал он растерянно.

– Какой тебе адрес?! Вам всем лишь бы адрес узнать!

Евдокимов посмотрел на меня и отошел в сторону.

А я побежал дальше к соснам. Я задыхался, но все бежал, несколько раз споткнулся о корни, потом упал и не хотел вставать.

Я лежал так долго, уткнулся головой в землю, подо лбом у меня был твердый корень, я стукнул лбом об него, чтоб стало мне больно, и стукнул еще несколько раз, и еще.

Потом я услышал тихие шаги и сжался, чтобы меня не заметили.

Это была Света.

Она остановилась около меня, но я лежал, уткнувшись в сухую землю, и к ней не поворачивался.

– Коля, я больше не буду с тобой ссориться, – сказала она тихо. Но я ей не ответил. – Я пойду, Коля, – сказала она и пошла назад.

Когда я вернулся к даче, там было пусто. Все пошли в лес.

И хорошо, что меня не видели. Потому что некоторые, быть может, прочитали ту открытку, и что я бы стал им говорить?

***

Я больше не думал ни о маме, ни о папе, ни о себе. И ни о чем я не думал. Мне все время хотелось спать.

В тихий час у нас в палате всегда рассказывали смешные истории. Но сегодня я как лег, так сразу заснул и ничего не слышал. И вечером после линейки я тоже заснул сразу.

На другое утро ко мне подошел врач.

– Ты не болен? – спросил он. – Ваш воспитатель просил тебя посмотреть.

Врач отвел меня в медпункт, проверил мое горло, измерил температуру.

– Сам-то ты на что жалуешься? – спросил он.

А я вдруг подумал о папе с мамой и сжал зубы, чтобы не заплакать.

– Болит у тебя что-нибудь? – снова спрашивал врач.

– Нет, – сказал я и отвернулся к окну.

– Я тебя все-таки положу на день в изолятор, а там посмотрим. Вид у тебя очень странный.

Я лег в пустом изоляторе в углу, чтобы не мешало окно, и проспал весь день. И ночью я тоже спал. Утром врач отпустил меня в отряд.

Все наши как раз строились, чтобы идти на совхозное поле.

И я тоже пошел в строю.

– Я к тебе вчера хотела прийти, а меня врач не пустил, – сказала Света.

– И меня тоже, – сказал Евдокимов.

Мы шли по дороге строем мимо совхозных рабочих, и пионервожатый запел песню. И весь отряд тоже запел.

– Куда это они маршируют? – спросил один рабочий.

– Да нам помогать, на турнепс, – объяснил другой.

А мы шли мимо них, как солдаты, пели маршевую песню и четко ставили шаг.

– Вот перед нами поле турнепса, все в сорняках, – сказал пионервожатый, когда мы пришли. – Сорняки выполоть, турнепс оставить. Одна гряда на двоих.

Мы стояли в начале поля, а конец гряды был далеко.

– Это все сегодня надо сделать? – спросил Евдокимов удивленным голосом.

– Да, сегодня. Разбирайтесь по парам и выбирайте себе гряды.

– Давай эту возьмем, – сказала мне Света.

И мы выбрали себе гряду. А рядом с нами выбрали Евдокимов с Корниловым.

Солнце грело жарко, вокруг летали шмели, садились на плечи и больно кусали.

Все работали сначала медленно. И мы со Светой тоже еле продвигались.

А потом я представил, что как будто идет война. И турнепс – это наши войска, засевшие в крепостях. А к ним со всех сторон подступают враги. Наши обороняются, но врагов страшное множество. И только мы можем спасти наших.

– Ребята! Наши окружены в крепостях сорняками! – закричал я. – В атаку! Спасай наши войска! – И стал быстрей вырывать сорняки и отбрасывать их в сторону. – Ура! Первая крепость спасена! – кричал я.

И все тоже стали освобождать крепости от окружающих вражеских войск.

– Вперед! Догоняй отступающего врага! – кричал Евдокимов.

Мы пололи со Светой нашу гряду, с одной стороны – она, с другой – я. Иногда она отставала, и тогда я перебегал на ее сторону и помогал ей.

– Враг отступает, не дадим ему скрыться! – кричал Корнилов. – Бей его!

Я оглянулся на начало поля и увидел, что оно уже очень далеко: к нам идет красивая чистая земля, и на ней ровными линиями выстроились наши войска – турнепс. А до конца осталось чуть-чуть.

– Победа рядом! – закричал я и снова бросился на сорняки.

Мы со Светой и Евдокимов с Корниловым первые освободили турнепс от вражеских войск.

– Идем на помощь! – крикнул я, и мы бросились к другим грядам, где еще некоторые наши крепости были окружены.

Когда пионервожатый привел бригадира в черном пиджаке и черной кепке, мы уже победили всюду.

Бригадир не поверил сначала, что мы справились так быстро.

– Может, с вами вместе еще какая бригада работала? – спрашивал он.

А пионервожатый только смеялся в ответ. Потом мы выстроились, и бригадир от лица дирекции совхоза объявил нам благодарность.

Мы шли назад, и Света вдруг сказала мне:

– Я смотрела весной фильм про гражданскую войну, там был молодой комиссар, он очень на тебя похож.

– Почему похож? – удивился я, хоть мне и было приятно слышать такие слова.

– Правда. Если бы ты жил в гражданскую войну, ты бы, наверно, тоже был таким.

Но в эту минуту я опять вспомнил про открытку Бабенкова и уже не хотел радоваться.

А после полдника я увидел маму.

Она шла вместе с начальником к нашей даче. Я даже не поверил сначала.

Но мама шла и смеялась, а начальник рассказывал ей о чем-то и тоже улыбался.

– Ты что же навстречу не бежишь? – сказал мне начальник. – Ты когда-нибудь видел таких загорелых людей? Или свою маму не узнаешь?

– А я за тобой, – сказала мама.

– Конечно, нехорошо это – забирать детей за день до конца смены, не положено. – И начальник вздохнул. – Но в порядке исключения…

– И не похудел! – удивлялась мама. – А я думала – отощаешь.

– У нас питание превосходное, за питанием я слежу пристально, – отвечал начальник. – Что поделаешь, собирай свои вещи, раз за тобой приехали, – сказал он мне и снова повернулся к маме. – Может, передумаете, оставите его нам?

– Нет, – сказала мама и засмеялась. – Он мой сын. И я очень по нему соскучилась.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Если долго не живешь дома, то, когда возвращаешься, все кажется другим, не похожим на то, как помнил.

Рядом с нашим домом я вдруг увидел дом, у которого кирпичами на стене был выложен василек. Всю жизнь ходил мимо и не замечал. Ведь василек конечно и раньше был, если этот дом стоит давным-давно. Не перекладывали же строители стену, пока я ездил в лагерь.

Даже наша квартира показалась мне сначала немного другой. И диван в моей комнате как будто был раньше длиннее.

Вечером мы с мамой пошли в магазин.

Мы шли молча, потому что я все хотел спросить о папе и не мог начать.

Потом я увидел мать Бабенкова. Она тоже увидела нас, замахала руками, чтоб мы подождали ее, и даже побежала – так захотелось ей нас догнать.

– Вернулись уже? – спросила она, хотя тут и спрашивать нечего: раз она видит нас в городе – значит, вернулись.

– Да, – сказала мама и свернула налево к дальнему магазину, хотя мы собирались в другой – в ближний.

– И мне с вами по пути, – проговорила Бабенкова и снова пошла рядом с нами. – А мой болван в деревне у сестры, – сказала она про Бабенкова, – они там хорошо живут, в деревне теперь лучше, чем в городе.

– Да-да, конечно лучше, – ответила мама. – Знаешь, я деньги забыла, – сказала она мне, – пошли-ка назад.

– Как же вы забыли? – спросила Бабенкова. – Вон в сетке у вас кошелек. Совсем от несчастья голову потеряли.

Она так сказала – и мне стало страшно и захотелось убежать куда-нибудь, спрятаться.

– Кошелек пустой, – сказала мама, и мы пошли назад, к дому.

Но Бабенкова тоже повернула вместе с нами и тоже пошла назад.

– Чудные, да вы хоть раскройте кошелек-то, проверьте – может, там деньги.

– Нет, я точно знаю, что оставила их в комнате.

– Дома на рояле забыли?

– Может быть, и на пианино.

– Я, пожалуй, вас провожу. Такая хорошая погода… Весь день на работе – и лета не видишь.

– Как хотите, – проговорила мама.

– А что ваш-то, совсем вас бросил или как? – спросила вдруг Бабенкова.

А я даже остановился, чтобы не идти больше рядом и не слушать их разговор.

Но все равно я слышал.

Мама не ответила и шла молча. А Бабенкова снова заговорила:

– Они все такие, подлецы. Сначала ласковыми притворяются, а потом – бежать.

И тогда мама остановилась и сказала железным голосом, каким она говорит, когда наказывает меня:

– Я не знаю, о ком вы, но к Александру Петровичу это не относится. Он очень порядочный человек, и я всегда буду его уважать.

Мама сказала это так громко, что Бабенкова даже испугалась. А потом мама добавила:

– И пожалуйста, оставьте нас в покое.

Бабенкова так и осталась стоять на месте. А мама быстро пошла к дому. И я, не глядя на Бабенкову, побежал за мамой.

В магазин мы больше не пошли. Пили чай с завалявшимися сушками и весь вечер молчали.

***

Утром, когда мы завтракали, мама вдруг сказала:

– Я знаю, ты хочешь спросить о папе. Ты ведь давно уже хочешь спросить?

И хотя я на самом деле собирался спросить, я сказал сейчас:

– Нет.

– Папа от нас уехал.

– Куда? – проговорил я и сразу почувствовал, что сказал глупость.

– Он теперь будет жить с Татьяной Филипповной.

– А мы?

– А мы – сами по себе. – Она помолчала. – Разные люди будут у тебя спрашивать или ругать папу и меня – ты на них, пожалуйста, не обижайся. Они ничего не знают и говорят просто так. А ты знай, что твой папа – хороший человек, мы с ним не ссорились, и он нас не бросил.

– Почему же тогда?… – спросил я.

– Это не так просто, как ты думаешь. Конечно, Татьяна Филипповна ему лучше помогает в работе, чем мы. Но главное не в этом. Главное в том, что мы с ним совсем разные люди: у него – одни увлечения, у меня – другие, и мы мешали друг другу. А теперь мешать не будем… Когда папа сможет, он будет приходить к тебе в гости и гулять с тобой по городу…

Мама ушла с кухни, и больше о папе мы не разговаривали.

***

Днем мама послушала, как я играю на пианино.

Я все перезабыл – и сонаты, и менуэты, и остальное – и играл так плохо, что было еще противнее слушать, чем обычно. И я с трудом доигрывал до конца.

Потом я сыграл те две песни про летчиков и космонавтов, которые мы исполняли со Светой в начале смены в четыре руки.

Мы их выучили за один раз: остались после полдника в клубе, а к ужину уже свободно играли.

– Вот видишь, – сказала мама, – ведь получается, когда ты захочешь.

А я вдруг вспомнил Галю Кругляк – как мы спорили, что не каждое дело человек может делать с удовольствием. Все-таки она была права.

***

Все следующие дни была жара. Мама уходила на работу, и я гулял один. Я обходил вокруг дома, шел по дорожкам между деревьями, возвращался назад. Однажды мне показалось, что идет сенбернар со Светой. Я побежал к ним, но когда пробежал полпути, понял, что это обыкновенная колли – шотландская овчарка – и не Света с ней, а старушка. Потом я сидел дома, и не хотелось мне играть, или читать, или слушать по радио передачу для малышей.

Я все дни думал про папу. Про что бы ни начинал думать, обязательно кончал мыслями о папе.

Однажды я решил сходить в парк к тому озеру, где в апреле пускал корабль, а потом свалился.

Теперь там кругом была трава и деревья, а от воды шел приятный сырой запах. На берегу стояли люди с удочками, и пока я к ним приближался, они несколько раз помахали мне руками, чтоб я не орал, не топал и не пугал им рыбу. Хотя близко ходили трамваи и грохотали в сто раз громче.

У тех людей в литровых банках плавали мальки – этих мальков они выловили из озера.

А один старик хлестал воду спиннингом и шепотом рассказывал, какая огромная здесь живет щука и старая – она всю рыбу съела, и ее надо обязательно поймать, а то и мальков переест. Я постоял у озера, потом поднялся назад, в парк, сел на скамейку и снова стал думать про папу.

Наверно, вид у меня был грустный и больной, потому что, когда мимо прошла старушка с плачущим ребенком, она сказала:

– Вон мальчик сидит совсем больной тяжелой болезнью и не плачет, а ты – ревешь.

И мне сразу так себя стало жалко, что я пошел домой и не выходил до вечера.

А на следующий день начались ливни и грозы.

Только выйдешь из дома – а тут по небу ползет, переваливается тяжелая черная туча и уже заранее громыхает.

Когда мы ехали в электричке вместе с мамой из лагеря, сзади сидел летчик с другом и рассказывал про грозу. Он однажды видел, как навстречу молнии с неба в ту же секунду вылетает огненный столб из земли, и они посередине встречаются – между небом и землей.

А друг сказал, что такое науке неизвестно.

Я уже тогда решил, что обязательно буду наблюдать за грозой. И теперь я стал следить за молниями из окна. Взял мамин бинокль и смотрел на тучи. Конечно, было страшно, как будто я – Рихман – друг Ломоносова, погибший при исследовании грозы. Но я все равно не отходил от окна и смотрел в бинокль на тучи, в которых мелькали молнии. Некоторые я даже успевал разглядывать, как они пролетали по небу зигзагами. Жаль, фотоаппарата у меня не было. Был бы аппарат, я бы их наснимал, сделал бы фотографии и все было бы тогда ясно. Потому что за некоторыми молниями я не успевал следить.

***

Утром мама сказала:

– Поехали, по рекам попутешествуем. Я давно хотела показать тебе город.

Она собрала еду, мы поехали к реке Фонтанке, взяли лодку на лодочной станции и поплыли по городу.

В нашем городе много красивых мест, и река Фонтанка течет как раз по этим местам.

Мы с мамой гребли вместе: правым веслом – она, левым – я.

Жаль, что у нас не было рулевого: приходилось часто оглядываться. Один раз мы слегка протаранили мост.

– Ты весло глубоко не заводи, слушай мою команду. – И мама начала командовать: – Раз – два. Раз – два.

Поблизости тоже плыла лодка, и там сидели четверо людей. Они увидели нас и решили-с нами соревноваться.

– А ну-ка, налегли! – сказала мама. – Не давай им обходить. – Она стала считать громче: – Раз – два. Раз – два!

В той лодке тоже гребли двое взрослых – правда, она сидела глубже, чем наша.

Я уже устал, а лодка не отставала.

– Вперед, еще чуть быстрей! – говорила мама. – Сейчас они выдохнутся.

Я уже греб из последних сил, а мама все командовала:

– Вперед! Ты должен воспитывать в себе спортивную злость!

Гребцы на той лодке вдруг положили весла. Они, наверно, устали больше нас.

А у меня уже появились новые силы, и я тоже стал командовать:

– Раз – два! Раз – два!

– Молодец, – сказала мама. – Всегда надо преодолевать свою слабость… Хотя папу твоего я так и не научила грести.

Мимо нас промчались две моторные лодки, от них шли высокие волны, и мы покачались на этих волнах. Мы гребли уже спокойно, потому что те четверо совсем отстали.

– Поплыли вон к тем ступенькам, – сказала мама.

В том месте к воде можно было спуститься по каменной лестнице.

Мама остановила лодку.

– На этой ступеньке я первый раз ждала твоего папу, после того как мы вернулись из туристского похода. А вон в том доме я жила. – Мама показала на старинный дом с высокими каменными статуями. Эти статуи поддерживали балконы. – Твой папа каждый день приходил под балкон и стучал по водосточной трубе три раза. Я сразу узнавала, что это – он.

Пока мама рассказывала, по каменным ступеням спустился пожилой человек.

– Девушка, – попросил он, – перевезите меня на другой берег.

Мы с мамой удивились – ведь недалеко был мост. А еще – я не люблю, когда маму называют девушкой. Хоть она и молодо выглядит, и к ней так часто обращаются, но каждый раз мне становится неприятно. Неужели они не видят, что у нее уже большой сын?

– У меня ноги болят, и до моста мне идти трудно. А в доме напротив живет мой старинный приятель. Меня всегда лодочники перевозят.

Мама помогла старику сойти в лодку, и мы перевезли его к старинному приятелю.

Мы еще долго плавали по реке Фонтанке, даже обедали в лодке. Ели те бутерброды, которые приготовила дома мама.

***

На другое утро мама варила кашу, я пошел за хлебом и маслом.

Вдруг ко мне подошли двое из чужой школы. По виду они учились классе в пятом или в шестом.

– Дай пятьдесят копеек, – сказал один.

– Нету у меня, – ответил я, хоть в кармане и лежал рубль.

Я пошел быстрее, чтобы с ними не разговаривать.

Но они тоже пошли быстрее.

– А куда ты идешь? В магазин ведь?

– Куда надо, туда и иду.

На улице было полно людей, а они приставали ко мне среди бела дня и не боялись. Я мог бы крикнуть на всю улицу: «Помогите!» Но конечно не кричал, а говорил так же тихо, как и они.

– Видишь бритву? – сказал один. – Порежем тебе щеки – на всю жизнь будешь уродом.

– Нет у меня денег.

– Хуже ведь будет, если порежем. Ты что, слов не понимаешь? – стал уговаривать меня второй. – Скажи матери, что потерял, она тебе еще даст.

Я молчал.

– Думаешь, нам охота тебя резать? А придется, если не дашь пятьдесят копеек, – снова сказал второй.

Я уже слышал про таких людей. В нашем классе у нескольких ребят отняли деньги на улице. Даже у Коли Алексеенко – он собирал взносы в Красный Крест, и эти деньги у него отняли. Никому ведь не хочется ходить с разрезанной щекой. Я слышал, что у этих людей отнимать деньги называется «бомбить».

Магазин был уже близко, но тут первый схватил меня за руку и сказал совсем тихо:

– Пошли за угол, чего с ним разговаривать. А пискнет – так прямо тут ему порежем, обе щеки.

И вдруг я увидел, что с другой стороны улицы к нам бежит Андрей.

«Теперь уж точно отнимут», – подумал я и уже полез в карман, чтобы отдать им рубль, лишь бы они поскорей отвязались.

Но Андрей вдруг с разбегу оттолкнул того, первого, который держал бритву и тащил меня за угол.

– Ты чего, мы пошутили, – сразу сказал второй.

Андрей пихнул его в плечо, и он свалился на кучу мусора.

– Мы и милицию позвать можем, – пропищал второй оттуда, с кучи.

Но Андрей не стал его слушать.

– Увижу, кто его трогает, – и он показал на меня, – фарш с макаронами сделаю.

– Шуток, что ли, не понимаешь. Мы шутим, а ты – толкаешься, – снова сказал второй. Он уже поднялся и отряхивал брюки.

Тут рядом с нами остановился автобус, и они оба оглянулись, а потом сразу в него запрыгнули. Автобус закрыл дверцы и поехал.

– Ты не бойся, – сказал мне Андрей, – я тебе всегда помогу, только крикни. – И он пошел рядом со мной. – У нас тоже отец ушел. Я еще был в детском саду, когда он ушел. Всех детей увели домой, а я один сижу в группе и реву. Меня отец первым всегда забирал, а тут – нет. Потом мать пришла и говорит: «А нас папа бросил». Понял? Во как. Она говорит: ты его уважай. А я – ненавижу. Я знаешь, что хочу? Я хочу узнать, где он живет, и стекло ему выбить. Я силу специально качаю, чтоб его не бояться. Он раза два к нам приезжал, так я в комнате заперся и не выходил. Он у дверей канючит, умоляет, чтоб я вышел, а я ему так и кричу: «Я тебя ненавижу, и иди отсюда, если ты нас бросил!»

Он так все мне рассказывал про своего отца, а я до самого магазина молчал и только слушал.

– Ты своего тоже ненавидишь? – спросил он. – Мы им все отомстим, они еще пожалеют.

Он конечно хотел от меня услышать, что я тоже буду теперь своему папе мстить. И хоть он меня только что спас, и за это надо было ему сказать что-нибудь приятное, я все-таки не сказал ничего про папу.

У магазина он остановился.

– Если что, ты меня только крикни – и я сразу тут.

В пятницу мне позвонил Федор Матвеевич. Я его сразу узнал по голосу.

– Что дома сидишь? – спросил он.

– Да так.

– А мама – тоже дома?

– Мама работает – экзамены принимает.

– Собирайся в лес за грибами. Хочешь?

– Хочу.

– Ну вот. Спроси у мамы и собирайся. Сапоги готовь, корзину. А я за тобой вечером заеду. Я с работы звоню.

Пришла мама и стала меня готовить. Я померил ее резиновые сапоги, они были мне почти как раз, если с шерстяным носком.

Мама отдала мне свой складной нож в специальных кожаных ножнах. В ноже были вилка, ложка, лезвия, штопор и открывалка консервов. Корзина тоже у нас была. И мы стали ждать Федора Матвеевича.

– Отпускаете, Маша? – спросил он. – А то поехали вместе.

– Я бы с удовольствием, – сказала мама, – только экзамены.

Мы попили чаю на дорогу и вышли из дома. Мама нас проводила до электрички.

У Федора Матвеевича за спиной была огромная корзина.

***

Пока мы ехали в электричке, солнце стало уже закатываться. Оно освещало сосны, и сосны стояли неподвижные и прозрачные.

От станции мы пошли по улице к дому, где жил знакомый Федора Матвеевича.

Знакомый сидел на скамейке у заборчика.

– В гости пустите? – спросил Федор Матвеевич.

– А я давно уж вас ожидаю, – обрадовался знакомый. – Грибы завтра будут. Вчера дочка набрала два кузова за большой поляной. А это кто с тобой – племянник?

– Это Коля, сын одного товарища, – ответил Федор Матвеевич.

А я удивился, потому что с папой они были почти не знакомы. Один раз дошли до лагеря, так и не узнав друг друга. Может быть, он маму назвал товарищем?

Знакомый повел нас в сад. Там росли яблони с огромными краснобокими яблоками. Каждая ветка опиралась на подпорку.

– Выбирайте, – сказал он нам.

А потом сам сорвал нам по три самых больших яблока и самых красных.

После этого мы попили молока с хлебом. Такую пищу я очень любил.

– На сеновале спал когда-нибудь? – спросил меня Федор Матвеевич.

– Нет.

– Сейчас будем.

Мы полезли вместе со знакомым на второй этаж по узкой лестнице. И там оказался сеновал.

С боков была крыша, в одной стене – маленькое окно, а почти весь пол застлан сеном. Сена было мне по колено и выше. Знакомый расстелил на сене палатку и принес еще разные одеяла, чтобы укрываться.

– Завтра мы уйдем с рассветом, будить вас не будем, – сказал Федор Матвеевич.

– А проспите, так моя хозяйка вас разбудит, она встает к корове в пять утра.

***

Ночью я проснулся и стал думать о папе.

Я вдруг представил, что папа мой тоже тут близко спит на сене. А завтра мы втроем пойдем в лес. И как будет весело.

– Ты об отце думаешь? – спросил вдруг Федор Матвеевич откуда-то из темноты.

А я даже не удивился, что он тоже не спит и догадался, о чем я думал.

– Ты о нем плохо не думай.

– А я не думаю, – сказал я.

– Я так гляжу на тебя, а про себя мечтаю: мне бы такого сына, как ты, вот я бы стал счастливым! Я, знаешь, с молодости, еще когда жил в рабочем общежитии, мечтал о сыне. Да все как-то не получалось у меня с семьей. Всем везло, а мне – нет.

Надо мной летал комар. Он то улетал, то снова был где-то рядом и громко пикировал на меня. Я подстерег, когда он сел мне на лоб, и прихлопнул его.

– Коля, если тебе холодно, бери еще одеяло, – сказал из темноты Федор Матвеевич.

– Не холодно. Это я комара убил.

– Тогда спи дальше.

И я стал спать дальше…

Мы вышли совсем рано – я так, наверно, и не вставал никогда.

В воздухе висел туман, и солнце было прохладное, оно едва выглядывало из-за края земли. А вся трава – в росе. Мы прошли немного по улице, и сразу начался лес.

Около леса нас обогнали пять человек с корзинами.

– Наши грибы нас дождутся, – успокоил Федор Матвеевич.

Я еще со вчерашнего вечера переживал, потому что не умел собирать грибы. Знал, что они растут на земле в лесу, на картинках конечно видел. А какие – хорошие, какие – поганки, забыл. Только мухоморы помнил.

У первой же густой низкой елки Федор Матвеевич нагнулся, отодвинул ветки и достал нож.

– Я всегда под этой елкой срезаю подосиновички. Смотри, какой хороший.

Я быстрей посмотрел, как он выглядит – подосиновик. Мы вошли в лес и пошагали по широкой тропе. Потом мы сошли с тропы и пошли между соснами.

– Тебе не обязательно рядом со мной идти, – сказал Федор Матвеевич, – если хочешь, то можешь идти в сторонке, только чтобы мы все время друг друга видели и слышали.

И я сразу же нашел много грибов. Желтые, невысокие – они росли вокруг меня большими кучами.

– Я грибы нашел! – крикнул я.

– Какие?

– Желтые!

– Это интересно, – сказал Федор Матвеевич и подошел. – Лисички. Очень вкусные грибы, особенно для жаренья. Срезай их в корзину. Повезло тебе.

Я срезал их и радовался, что вот, мы еще не успели войти в лес, а я набрал уже столько грибов.

Потом Федор Матвеевич показал мне подберезовик, сыроежку и белый.

Я тоже нашел скоро один белый.

Потом мы сидели на поваленной от ветра березе и завтракали вчерашними бутербродами вместе с яблоками, которые сорвал нам знакомый в своем саду. У моего яблока даже листья не завяли. И я их положил в корзину под грибы.

Мы еще долго ходили по лесу, и внезапно начало темнеть. Приползли темные тяжелые тучи и закрыли небо. Где-то в стороне загрохотал гром.

– Попались мы с тобой, – сказал Федор Матвеевич, – не промокнуть бы нам.

И только он это сказал, как я увидел, что к нам приближается дождь.

Из– за тучи пробилось солнце, осветило сосны и воздух, а в этом солнце блестел и мчался в нашу сторону дождь. Вот он уже рядом -бьет по соседнему дереву. Вот уже по корням нашей ели. И вот ударил по нам тяжелыми, крупными каплями.

Сначала нас не очень мочило, но потом капли стали проникать и к нам.

Тут солнце опять скрылось, стало совсем темно, налетел ветер, все деревья зашумели, заволновались, и вдруг ярко блеснула молния, и в ту же секунду гром грохнул так, что я вздрогнул.

– Это уже плохо, – сказал Федор Матвеевич. – Дерево у нас не самое высокое, молния в нас не ударит, но все равно под деревом в грозу стоять не стоит. А выйдем – так и вовсе промокнем.

Лес кругом был темный и страшный, только молнии его освещали насквозь, и гром взрывался рядом с нами.

– Ты не бойся, Коля, – успокаивал Федор Матвеевич, – это даже интересно: посмотреть грозу в лесу.

А меня все время мучила глупая мысль: вдруг Федор Матвеевич сейчас исчезнет, и я останусь один. Я даже оглядываться стал на него и думал одно и тоже: «Лишь бы он не исчез, лишь бы со мной остался».

Небо было по-прежнему черным от туч, а мы промокли уже насквозь.

– Пошли-ка из леса, нечего нам тут больше делать, – сказал Федор Матвеевич.

И мы пошли к тропе прямо под дождем. А в сапогах моих хлюпала вода – натекла с одежды и волос.

Но я не замерз, а наоборот – развеселился. Я теперь не боялся ни молнии, ни грома. И ничего я уже не боялся. И я даже запел. А Федор Матвеевич стал мне подпевать.

Мы шагали прямо по лесу, потом нашли нашу тропу, и тут гроза кончилась. Тучи сразу ушли, и снова жарко засветило солнце.

Федор Матвеевич снял с меня свитер, брюки и все выжал. Из сапог вылилось по кастрюле воды.

Мы понесли сапоги в руках, а сами пошли босиком. Лужи были теплые, и по ним было приятно идти. А от нашей мокрой одежды поднимался пар. Вокруг Федора Матвеевича была туча пара, и вокруг меня тоже.

***

Пока мы дошли до первых домов, успели почти совсем высохнуть.

– Знаешь что, – предложил Федор Матвеевич, – сейчас как раз пойдет электричка, пошли сразу на станцию. А знакомого я увижу в понедельник на работе.

В электричке я заснул и проспал всю дорогу.

– Давай-ка твою корзину, – сказал Федор Матвеевич, когда мы вышли из поезда, – а около дома ты возьмешь ее снова.

– Прибыли грибники! – обрадовалась мама, когда мы вошли в квартиру.

– Мы в грозу попали, – сказал я.

– В какую грозу? – удивилась мама. – У нас грозы не было, у нас весь день стояла жара.

– Забирайте своего сына с богатой добычей, а я поехал к птичкам, – сказал Федор Матвеевич.

– А чаю? Я пирожных напекла.

– Чай я с удовольствием, в следующий раз, а сегодня мне надо кормить птиц.

Мама завернула ему пирожные с собой, и он поехал.

Я понес корзину на кухню и вдруг увидел, что она полная. Поэтому она и показалась такой тяжелой, когда я вынес ее из электрички. А я сам набрал грибов меньше половины корзины. Значит, Федор Матвеевич переложил мне свои.

Я оставил корзину и пошел в комнату переодеваться. И тут у себя на столе я увидел конверт. А в конверте – записка от папы.

Я сразу понял, что это от папы, даже не читая. И у меня руки задрожали.

«Дорогой мой сын. Приезжали к вам с Татьяной Филипповной. Хотели погулять с тобою по городу. Так жаль, что не застали. Целую тебя. До встречи. Твой папа».

Я прочитал записку два раза. И даже переодеваться мне не захотелось.

– Давай разбирать твою добычу, – позвала мама с кухни. – Поешь супу – и начнем.

Я сидел на стуле, рядом лежал свитер. Я сидел босиком, потому что сапоги оставил в прихожей.

И вдруг я увидел, что плачу. Сижу тихо, и слезы льются из глаз.

А потом я снова подумал, как думал все эти дни: «Как же я буду без папы, как? Разве можно мне жить без папы?»

***

Потом наступило первое сентября.

Когда– то, когда я шел в первый класс, я так волновался, что у меня руки дрожали и коленки. Я держал букет, и цветы тоже тряслись.

А сейчас я шел один и все оглядывался, нет ли где ребят из нашего класса – тех, кого я не видел на медосмотре.

У школы все стояли кучками, и наш класс – тоже. Девчонки и ребята вместе.

Я пошел быстрей к ним, а они глядели на меня и радовались:

– Колька идет, смотрите!

Потом мы увидели Гришу Алексеенко, и я уже радовался вместе со всеми:

– Гришка идет, какой загорелый! Ты в Африке побывал, что ли?

И Бабенкову радовались.

– Бабенков-то! Ну и топает, ну и топает. Даже земля трясется.

Гриша Алексеенко достал камни.

– Красивые камни? Во какие камни! Это мы с отцом привезли с Тянь-Шаня. Я был с отцом в геологической партии, в палатке жили.

– Подумаешь, я со своим отцом был в тайге, к нашей палатке медведь приходил. Две банки консервов съел и ушел.

– А мы на Черном море, мы под водой плавали.

Я стоял молча и все боялся – вдруг меня тоже начнут спрашивать, где я был со своим отцом.

Я даже хотел что-нибудь придумать интересное. Но ничего не придумывалось. И я отвернулся, как будто не слышал всего разговора и в нем не участвовал.

Всех построили, и нас – тоже.

По радио заиграла торжественная музыка.

Вокруг первоклассников бегали родители и бабушки. Одна родительница громко рыдала и приговаривала:

– Вот и Наташка школьница, вот и Наташка учится.