Текст книги "Город в законе: Магадан, триллер"

Автор книги: Валерий Фатеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Как твои дела?

– Нормально. Пока. Гоняю иномарки на материк – почти с каждым бортом из Японии везут, старые связи еще работают.

– Не посягают?

– Пытались, но мои партнеры в Москве ну очень солидные люди… враз порядок восстановили. Им со мной дело иметь надежней – давно знают, многим повязаны, да и родственничек там у меня в системе этой обретается.

Больше я его расспрашивать не стал. А он и не откровенничал. Что, в сущности, нас объединяло. Два года совместной работы на рыбацкой коробке… Вахты и подвах– ты… Шторма и туманы… Эхо молодости…

Во всяком случае, мне он помог крепко и я был ему за это благодарен.

– Да брось, – говаривал Денис. – Нынче я тебе, завтра ты мне.

Когда я прилетел в Магадан, контейнер был уже разгружен. Но заглянув в складскую ведомость, я ахнул. Недоставало три тысячи экземпляров. По самым скромным меркам тысяч на сто пятьдесят.

Контейнер принимал мой зам по коммерции Пильпук, а на склад оприходовала Манаева. Ее я знал плохо – работала она у нар всего ничего, а вот о заме мнение у меня сложилось давно – мимо того, что плохо лежит, не пройдет.

Помню, однажды он предложил нам с Дегтевой бизнес. Взял у нас по три тысячи для приобретения китайского товара – ручки, фломастеры, карандаши и прочая канцелярия. То, что продавалось, продал, прокрученные деньги и прибыль забрал в основном себе, а нам с бухгалтером в порядке расплаты оставил неликвиды.

Больше мы с ним связываться в плане личного бизнеса не рисковали.

…Я вызвал его к себе и попросил объяснений по поводу контейнера.

– Так столько там и было, – нагло воззрился он на меня.

При нем я набрал номер телефона транспортной прокуратуры и изложил суть дела.

– Пишите заявление, – сказал следователь. – Будем искать.

Мембрана в моем телефоне сильная и весь разговор Пильпук слушал.

– Знаешь, Михалыч, – сказал он, – Ты не торопись, мы сейчас еще раз пересчитаем, может и ошиблись.

Через два часа на моем столе лежала новая фактура и недостачи в ней как не бывало.

Я задумался.

Вариантов такого скорострельного решения проблемы могло быть только два. Либо справочники были спрятаны на складах для дальнейшей продажи налево либо их и сейчас там нет, а фактуру просто переделали, в надежде на то, что пересчитывать, проводить ревизию никто не будет.

Предположим, я такую ревизию проведу и тогда буду просто обязан принять меры, то есть посадить Пильпука в тюрьму.

Два года назад у моего зама умерла жена. Рак. Я знаю, как самоотверженно в течение многих лет боролся он за ее жизнь, знаю, куда уходили все деньги, заработанные им праведным и неправедным трудами. Почти вслед за нею от СПИДа умер его сын где-то в Алуште. И совсем недавно от второго брака у Пильпука родился сын, а ему под пятьдесят.

Выходит, Пильпук будет чалиться на нарах, сын расти сиротой – это в наше-то время! – а книги, первопричина всего – пылиться в дальнем углу склада, продать такой тираж мы все равно не сможем.

Я не люблю Пильпука, но еще больше я не люблю тюрьму и всякого рода насилие, включая и государственное.

Зам мое молчание истолковал правильно и на другое утро принес заявление "по собственному желанию…"

Сейчас он работает в какой-то солидной фирме, связанной с ценными бумагами, и при встречах мы здороваемся и расспрашиваем друг друга о делах.

Это жизнь.

В порядке погашения зарплаты я тут же издал приказ выделить по себестоимости сотрудникам по сто экземпляров и временно придержал сдачу тиража в магазины – чтобы мы успели сбыть книги. Свою долю по сорок рублей за штуку я продал через "Петит", благо директором там был – да и то формально – старый мой знакомый Святослав Яворский.

Зато Ольга поступила куда мудрее. Она уломала своего мужа приобрести справочники для областной Думы по цене сто рублей за экземпляр. Оправдательные документы выписали ей тоже через "Петит". Имелась также копия приказа о выделении справочников и копии приходного чека и счет-фактуры для Думы.

Все это я, понятное дело, и преподнес следователю.

Как со мной, так и я.

На другое же утро раздался телефонный звонок. Междугородка.

– Гад, сволочь! – истеричным голосом прокричала Ольга и бросила, понятно, трубку. Боялась, что я ей тоже что– нибудь скажу.

Связь между следствием, академиком и его женой была исключительно оперативной.

И тогда в первый раз я видел Борщева злым.

– Ты что, не мог посоветоваться, прежде чем топать к следаку. Ты что, не понимаешь, что тебя начали доставать и машина будет работать по полной программе с соблюдением всех бюрократических тонкостей. И единственный путь борьбы с нею – ее же оружие… Формальное соблюдение всех азов и запятых! Какое право он тебя допрашивал как обвиняемого, хотя ты вызван и предупрежден об этом как свидетель. А если и предъявят обвинение, то тебе надо закрыть рот и требовать адвоката, ясно?

Успокоился и сказал:

– Вернется из командировки Павленко Валера, возьмешь его адвокатом. Я с ним поговорю, да ты и сам его должен помнить – он в Провидении прокурором работал, сейчас на пенсии, подрабатывает в частной адвокатской конторе.

– У меня и денег на адвоката нет…

– Он не рвач, договоритесь.

На следующем нашем свидании Виктор Андреевич попросил написать подробную объяснительную, туманно намекнул, что в основном они прицепились к бухгалтеру, за ней след, оказывается еще с института тянется я отпустил меня с Богом. Позднее я узнал, что начальник следственного отдела УВД полковник Гусев дело прикрыл ввиду отсутствия состава преступления.

Однако история на этом не закончилась. Буквально через день мой работодатель, председатель областного комитета по имуществу Жандармов, жулик сбежавший от следствия в Благовещенске, вместе с Чесноковой Верой, курировавшей связи администрации с общественностью, приехали снимать меня с работы.

Собрали людей и Чеснокова огласила постановление вице-губернатора и приказ Жандармова о снятии меня с работы по 254 – й статье – за однократное грубое нарушение. По итогам все того же акта КРУ

В этом же постановлении было прямое предписание органам, теперь уже городской прокуратуры опять возбудить следствие.

И снова пошли допросы.

Но тут наконец подъехал и мой адвокат.

– Ничего не объясняй. – Настоял он.

– Почему… ведь вины моей нет. Свидетелей вполне достаточно и бумаги можно восстановить.

– Их можно восстановить, но так же можно и утерять. И свидетелей. Побеседует с ними доверительно опер и глядишь они от своих показаний быстренько откажутся. И на суде ты окажешься голенький.

Так мы и поступили. И следователь, накатав обвинительное заключение, передала его судье. Взяли с меня, как с заправского подследственного, подписку о невыезде.

И повис я между землей и небом, между честным человеком и преступником. Клеймо подследственного давило на меня в плане моральном, на издательство, хотя через две недели губернатор и отменил постановление своего зама, в финансовом – кому хочется связываться с фирмой, что под колпаком. А ходить и бить себя в грудь, вопия о своей невиновности, было противно.

Проба была достаточно жесткая и для моих приятелей. Увы, многих в тот момент я потерял. Скажу так – чем выше было положение, тем легче оказывалось предательство.

Но прошло какое-то время и я плюнул на свои интеллигентские терзания и с головой окунулся в работу. Умный человек, думалось мне, сам разберется, что к чему, а с дурака какой спрос.

К своему положению я почти привык, затишье меня устраивало.

Меня, но не моих "друзей".

Начались звонки.

Звонили поздно вечером, чтобы наверняка застать. Сын первый схватил трубку и недоуменно протянул:

– Тут какого-то козла спрашивают…

– Положи трубку, сынок, это хулиганье резвится.

Длинный звонок раздался снова. Я ответил.

– Ну ты, козел, мы тебя предупреждаем, будешь волну гнать…

И дикая циничная матерщина, поясняющая, что будет со мной и моей семьей в этом случае.

В диалог я с ним не вступал.

– Кто звонил? – встревоженно спросила жена.

– Да так, по работе, – как можно безразличнее ответил я.

– Не ври, я по твоему лицу вижу… И кстати, какой-то Идиот звонил и днем. Интересовался моим здоровьем и ребят. Чего они от тебя хотят?

– Не бери в голову, это мои проблемы.

– Твои, а пугают нас, – резюмировала Люда и надолго задумалась.

Борщев на мое сообщение отреагировал, на мой взгляд, неадекватно.

– Давно пора, – сказал он, как будто услышал долгожданную весть. – А то я уже забеспокоился, какую такую неординарную подлянку они выдумывают. А тут пугают, значит, ни на что решиться не могут.

– Пока, – подчеркнул я.

– Вся жизнь состоит из пока. Придется потерпеть. Телефон дома выключай, когда без надобности. Домашним твоим лишние стрессы ни к чему.

– А как с этим можно бороться? Есть же какая-то аппаратура – и прослушивающая, и фиксирующая. Может, поставить аппарат с определителем номеров.

– В Магадане это не проходит – не тот уровень связи. Да и не дураки же они – с автомата, скорее всего, звякают. А ставить тебя на прослушку пока тоже оснований нет. У нас такая аппаратура на вес золота.

Я внял его совету. Правда, телефон не отключил, а только вырубил звонок. Так что теперь он работал в одну сторону.

Когда мои знакомые стали жаловаться, что до меня не дозвониться, я шутил:

– Телефон я ставил не для вашего, а для своего удовольствия.

Затем, опять-таки по совету Саши приобрел автоответчик и вскоре телефонная осада прекратилась. Светиться на магнитофонной пленке не хотелось никому.

Звонки прекратились, но однажды старший пришел из школы раньше обычного и явно не в себе.

– А у нас Костю убило, – крикнул он прямо с порога, бросив на пол полиэтиленовый пакет с книгами. По традиции выпускников дипломат он уже на занятия не носил.

– Как это убило?

– Током.

На перемене они пошли покурить за трансформаторной будкой. Тут подъехала какая-то машина, из нее вылез монтер, открыл трансформаторную и потом крикнул:

– Ребята, помогите, подержите провод.

И протянул провод тому, кто стоял ближе – Ивану.

– Но ты же не знаешь Костю, он вечно вперед всех норовит и тут тоже – за провод схватил, он как бухнет и огонь, и Костя…

Неожиданно сын замолчал и заплакал. Пережитое дошло до него только сейчас.

Я не мешал ему. Пусть, легче станет. Потом, кое-как успокоившись, Иван продолжил:

– А монтер кричит – бежите быстрей, "скорую" вызывайте. Мы и побежали. А Костю уже не откачали.

– А монтер?

– А он уехал. Я когда бежал, заметил – он в машину сел и уехал.

Я торопливо оделся и пошел в школу, благо, находилась она через двор.

Там было уже милиционеров – не протолкаться. И в учительской, и в коридоре, и возле кабинета директора. Столько милиции в школе, только не в нашей, а в Омсук– чанской я видел пятнадцать лет назад, когда снежной лавиной накрыло сразу восемь девятиклассников и несчастные, обезумевшие от горя родители пришли убивать директора за то, что во время занятий он отпустил их без присмотра кататься с горы.

Я дождался, пока директор осталась одна, и зашел в кабинет.

Галина Николаевна сидела за столом, обхватив голову руками, и когда на мой голос она подняла лицо, в глазах у нее блеснули слезы.

– Вот, Валентин Михайлович, беда-то какая.

Я давно и достаточно хорошо знал Галину Николаевну. Она стала директором, когда мой сын пошел в первый класс. С тех пор прошло десять лет и так получилось, что заботы школы стали и моими заботами… Я участвовал в их мероприятиях, вел уроки по профессии, в последние трудные годы помогал чем мог – книгами, бумагой… Я видел, какой груз – и мужчина бы сломался – выпал на плечи этой симпатичной худенькой женщине. А тут еще это.

И я понял, что должен ей все рассказать.

– Галина Николаевна, это предназначалось Ване.

Она обдумала услышанное.

– А милиция склоняется к версии, что это месть… вы знаете, кто отец Кости?

Я смутно слышал, что бизнесмен.

– И не просто бизнесмен, он один из этих, как их сегодня называют – авторитетов. И говорят, что это разборки и что, скорее всего, попугать хотели, да переборщили. Боже мой, слышали бы вы, как он страшно орал на меня.

– Галина Николаевна! А вы бы не орали?!

Потом, успокаивая ее, Добавил:

– Если он бизнесмен, значит, голова на плечах есть. Сам поймет, откуда что. А вы тут ни при чем.

После разговора с директором я передумал идти в милицию – вряд ли они поверят мне, тем более у них уже есть; своя, устраивающая их версия.

На ней они и будут стоять.

ГЛАВА XIV

Хочешь мира, готовься к войне.

Всю жизнь я был рохлей, даже в детдоме, когда только от твоих кулаков и зубов зависело, будешь ли ты сегодня сыт или голоден, драться не любил. Не люблю и сейчас – ударить человека в лицо для меня все равно, что убить его – нужен сходный по уровню накал ненависти.

Но последний год изменил меня. Я знал, что добром дело не кончится, но если и был у меня страх – то только за своих. Сам я был готов ко всему.

…Вот это-то состояние повышенной боеготовности и спасло меня в тот вечер, когда я возвращался домой. Всей кожей я почувствовал опасность, едва взглянув на внешне неприметные светлые "Жигули", стоявшие прямо у арки, через которую я, чтобы сократить дорогу, спешил от автобусной остановки домой. Машины в этом месте никогда обычно не ставили и я это вспомнил.

А когда навстречу мне неторопливой безмятежной походкой пошли двое, я был уже взведен как курок – аллегория? – и палец мой лежал на взведенном курке безо всяких аллегорий.

Пройди они мимо и ударь со спины, я ничего бы не смог сделать. Но видимо у кого-то из них был свой кодекс чести и шедший немного впереди плотный светлорусый парень лет под тридцать, заступил мне дорогу…

– Мужик, – и тут же поперхнулся, уставившись в ствол моего "Констебля". Боковым зрением я заметил как нырнула в карман рука его напарника и, не раздумывая, нажал курок. Громовое эхо от выстрела еще не стихло под бетонными сводами арки, а я уже перевел ствол на второго бойца.

Один уже лежал, а второй, царапая стенку, сползал на землю. Минуты мне хватило, чтобы вытащить у обоих пистолеты и еще у одного нож. На дальнейший обыск я не рискнул и, развернувшись, выскочил из арки. Слава Богу, на улице никого не было и, усмирив дыхание, я спокойно пересек ее. Затем вошел в магазин "Удача", смешался с покупателями. В водочном отделе купил бутылку "Наша водка", большой пакет и буханку хлеба. На ходу бросил в пакет добычу и подошел к грузчику.

– Слушай, брат, выручай. Трясет, а одному много, – я кивнул на пузырь.

Лицо грузчика просветлело. Он, видно, сначала предположил, что я у него рубль просить буду. Зыркнул по сторонам.

– Иди в подсобку, я сейчас.

Этого мне и надо было. В подсобке я вытащил из пакета хлеб и водку, а трофеи замаскировал сверху оберточной бумагой, рулон которой стоял тут же.

Стакан водки я выпил как воду.

– Тебя как зовут?

– Толяном кличут.

Мне понравилось, что парень ни о чем не спрашивает и на бутылку жадно не смотрит.

– Все, мне хватит. А то по новой загужу, – сказал я, – Это тебе, допивай.

– Благодарю, – церемонно сказал Толян. – Если еще такая же помощь потребуется, заходи… Да сейчас не иди ты через торговый – вон, крюк отбрось и прямо во дворе будешь.

Так я и сделал. Пересек двор и подошел к телефону– автомату.

– Саша, надо срочно встретиться.

Через десять минут к "Макаке" подъехал борщевский "Лендровер".

К моему недоумению, выслушав мой перепуганный косноязычный лепет, Борщев разулыбался.

– Значит, завалил. Обоих. Ну-ка, давай проедем, так сказать, на место преступления.

– Да ты что, там же, наверное, милиции полно.

– А я тебе кто – хрен с горы?

Он развернул машину и вскоре мы въехали во двор.

Милицейских машин видно не было.

Исчезли и "Жигули".

И ни тел бойцов и вообще ничего в арке не проглядывалось.

– Они очухались буквально через пять минут, – пояснил полковник. – Нервно-паралитический газ. Но еще сутки будут как с похмелья. Ну-ка, давай, что ты там у них выгреб.

Я протянул ему один пистолет и нож.

– Отдам экспертам. Пусть прокрутят по всем параметрам. Думается, много любопытного нам эта пушка расскажет. А ты его случаем, не лапал?

Я не помнил.

– Ну да ладно, твоих отпечатков пока в картотеке нет, а вот с чьими может совпасть, я уже примерно предполагаю.

Почему я не отдал ему второй ствол, я и сам не знаю.

– Знаешь что, – сказал на прощанье Саша: – Тебе, пожалуй, надо напиться. Сбрось стресс и, как это в песне поется, все плохое забудь.

– Да я уже начал.

– Ну и продолжай… Но только так, чтобы ситуация под контролем. Деньги-то есть, интеллигенция рассейская?

Деньги у меня были и рассейская интеллигенция загудела. Да еще как!

Помню, что взял две бутылки кристалловской водки и зашел к Ларисе. Любви не получилось. Просто мы сидели, выпивали и оттого, что оба понимали, что это наша последняя встреча, было грустно.

– Чем же я тебя не устраиваю? – наконец, не выдержав, тихо спросила она.

– Да не в тебе дело, – с досадой, что она не понимает таких простых вещей, ответил я. – Во мне. Не могу я уйти от своих, ребят бросить, да и жену – сколько она меня раз спасала от всего, а жить вот так, на два фронта, устал. Душа устала разламываться.

– Красиво говоришь.

От нее я пошел к Устинычу. Но его почему-то не было на работе уже целую неделю.

Напарник, еще не старый, заросший серой щетиной, высокий худой Алексеич тревожился:

– Не заболел бы. А то один живет – окочурится, никто и не узнает.

Я узнал его адрес, взял такси и поехал на тридцать первый квартал. Он жил в желтом четырехэтажном доме во дворе продовольственного магазина.

Я упорно нажимал на кнопку звонка до тех пор, пока за обитой дермантином дверью не послышалось какое-то движение.

– Эка ты растрезвонился, батенька мой, – Устиныч открыл мне дверь. – А я тебя и так второй день жду.

– Как… второй день, – спросил я, проходя в комнату. – Я только сейчас адрес твой узнал, от Алексеича. Извини уж, Устиныч, что непрошеным гостем.

– Как же непрошеным, – запротестовал старик, – когда я тебе письмо специально отправил. Не получил, что ли?

– Не-е. Да я и дома сегодня еще не был.

– Ну да ладно, главное, что приехал.

Я заметил, что передвигался Устиныч с трудом, дышал тяжело, с присвистом. На лбу у него даже испарина выступила.

Заболел мой главный советник.

Я огляделся. Обстановка была более чем простая. Стол, диван, два кресла, на полу самотканые коврики. Вдоль всей стены на полках из толстых сороковок стояли рядами, как солдаты, книги. Много книг. Тысячи две, а то и больше. Я с любопытством пригляделся.

– Это все мое богатство, – улыбнулся хозяин. – Ничего с собой не брал, когда куда переезжал, а книги – обязательно.

Толковые и энциклопедические словари, собрания сочинений русских классиков, толстые в суперобложках тома "всемирки". Одну полку занимали философы – начиная с греческих и кончая современными мыслителями. И еще литература по философии, психологии, религии…

– И ты, Устиныч, все это, – я обвел рукой стеллажи, – прочитал?

– Прочитать прочитал, – вздохнул Устиныч. – Да не всегда все понимаю. Вот Ницше – он кто – поэт или философ, реакционный, как его у нас окрестили. А что же в нем реакционного? Наоборот, с точки зрения марксиста, он наш человек, потому что против религии. А что он воспевает сверхчеловека, так что ж в этом плохого? Горький тоже этим занимался…

Спорить я с ним не стал… не в том состоянии был.

– Я, Устиныч, за тебя забеспокоился. Что с тобой?

– Захандрил маленько. Но начальница в курсе – я ей звонил от соседей. Сказала, чтобы я лечился и ни о чем не беспокоился. А о чем мне, собственно говоря, беспокоиться?

Горечь прозвучала в его последних словах. Горечь человека, пришедшего к закату своей жизни бобылем.

И, несомненно, заслуживающего лучшей доли.

– Давай лучше выпьем, Устиныч.

– А ты уже не того, – внимательно пригляделся ко мне Устиныч. – А то у меня ведь разговор к тебе серьезный, Валентин.

– Успеем, – отмахнулся я. – До утра времени много. А мне сегодня посоветовали надраться.

Устиныч поставил на стол граненые стаканы, порезал огурцы, сало, картошку в мундирах вывалил в большую железную миску.

Мы чокнулись и выпили. За все хорошее.

– Я ведь чуть человека не убил, Устиныч. Во всяком случае, подумал, что убил. Уж очень он нехорошо падал.

– Что за человек?

Я рассказал ему о событиях последних дней.

Устиныч молча слушал, кряхтел от избытка чувств, время от времени наполнял мой стакан, сам, однако, не пил. Я чувствовал, как вместе с опьянением все во мне расслабляется, уходит тревога и… заснул.

Устиныч помог мне добраться до дивана, а себе поставил раскладушку.

Ночью я проснулся от его стона.

– Устиныч, – сообразив наконец, где я нахожусь, позвал я. – Что с тобой?

– Да мотор, мать его… Да ты спи-спи, пройдет само.

Но само не проходило и к утру я настоял вызвать "скорую".

Дожидаясь ее приезда, Устиныч, через слово останавливаясь, говорил:

– Валя… ведь у меня никого нет. А ты мне как сын. Возьмешь ключи от квартиры… цветы поливай и еще. Если случится что, проводишь по-человечески. Столы во дворе поставь, чтобы помянули – соседи у меня хорошие. Ну и крест там, могилку.

– Устиныч, – пытался я его прервать, но он властным жестом велел мне замолчать и продолжил:

– Деньги и завещание – в "Капитале", там же и акции – посмотри, может, на что годятся. Тебе они сейчас нужны, деньги. Семью главное отправь пока на материк, от беды подальше… И тебе бы надо, да ты ведь теперь, я понял, не уедешь… злой ты стал, может, так и надо с этой нечистью, не знаю… не знаю… грех не возьми на душу.

– Бредит, – понял я и тут подъехала "скорая".

Даже не сняв кардиограмму, молодой худощавый врач в очках приказал сестре:

– Позовите водителя – повезем в отделение. А вы, – обратился он ко мне, – соберите белье, чашку, ложку. Если есть какие лекарства, тоже возьмите. Сами знаете, что сейчас в больнице ничего нет.

Устинычу тем временем сделали уколы и он то ли был в забытьи, то ли спал.

– У него… как он? – спросил я у врача.

– А что вы хотите?.. – вопросом на вопрос ответил он. – Семьдесят лет, сердечко изношенное. Это же у него не первый инфаркт?

Я только руками развел – откуда мне было знать.

Меня они с собой не взяли, я добирался на такси и когда наконец вошел в приемный покой и спросил в какую палату разместили только что привезенного "скорой" Ладиса Сергея Устиновича, дежурная взглянула на меня так, что все стало понятно без слов.

– Ничего не смогли, – вздохнула она – и дефибрилля– ТоР не подействовал.

– Где он сейчас?

– Да уж поди в морг отвезли, тесно у нас там стало… Как мухи люди мрут.

Черный год, повторял я, черный год. Я и не замечал, что говорю вслух и прохожие шарахаются от меня. Что же это творится, а?

У кого я спрашивал – не знаю.

Похоронил я Устиныча на новом кладбище, на самом краю его. Кладбище размещалось на склоне сопки над Колымской трассой и вечные его обитатели обречены были спать под непреходящий гул моторов. Но Устиныч сам был дальнобойщиком и я справедливо полагал, что эта дорожная музыка придется ему по душе.

На большом деревянном кресте знакомый художник по моей просьбе вырезал:

"Спи, пока Бог не разбудит".

Так хотел Устиныч. Он верил.

– Каждому по делам его, батенька мой. Бог ли, судьба, совесть – назови как угодно. В мире не пропадает ни добро, ни зло. Ни одна крупица, поверь!

До сих пор звучит у меня в ушах его голос.

После поминок я занялся его бумагами. Большую часть библиотеки Устиныч завещал детскому дому, кое-что из домашней утвари и личных вещей – соседям, а квартиру, деньги и сто штук акций Ветренского месторождения мне.

На определенных условиях.

Пока я живу в Магадане, я должен был ухаживать за его могилой и поминать во все родительские дни. И ставить за упокой души его свечи и заказывать молебны.

Он хотел, чтобы его помнили.

Не знаю, почему он выбрал меня, но в одном он не ошибся: я его не забыл.

А теперь вместе со мной будете помнить его и вы.