Текст книги "Город в законе: Магадан, триллер"

Автор книги: Валерий Фатеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА XVIII

Нет молодца, чтоб одолел винца.

Народная мудрость

Как я теперь понимаю, я подкрадывался к этому давно, но если раньше меня выручало лошадиное здоровье и контроль жены, то тут, оказавшись один и в отпуске, распустил, что называется, удила.

Причиной, если можно назвать это причиной, послужила унизительная для меня встреча с судьей. Так как был под подпиской, я вынужден был просить у нее разрешения выехать на материк. Павленко такое письмо мне сочинил и сам хотел все организовать, но судья пожелала лицезреть меня.

– Зачем вам выезжать? – Полная сорокалетняя и надо признать симпатичная женщина меня удивила. Как это зачем?

– Ну, семья там… – промямлил я. И помня наставления адвоката добавил: – И лечусь я каждый год.

– Нужна справка от врача.

– Послушайте… Справку я принесу. Но неужели, ознакомившись с материалами, вы всерьез считаете меня таким опасным преступником, которому даже в отпуск нельзя съездить…

– Я не смотрела дело, – холодно произнесла судья. – У меня люди годами дожидаются очереди, а вы враз хотите.

Приемный день у судьи был один в неделю и когда я со справкой пришел к знакомому кабинету, в коридоре уже толпились люди. Своей очереди я так и не дождался.

Пришлось опять идти менять билеты.

Павленко взял у меня справку и в этот же день принес подписанное председателем суда мое заявление.

Конечно, это дело мы обмыли.

– Послушай, Валера. Меня убивали – я своего следователя в глаза не видел. Дважды меня обворовывали – так все и заглохло. Это что касается меня лично. Но едва ты затронул интерес власти, как тут же и следователь, и суд и ты уже преступник – система срабатывает автоматом. Но счет– то получается пять ноль не в мою пользу. А ведь милицию, прокуратуру, судей кормлю я своими налогами, тем, что я работаю и продукта в стране прибавляется. Так откуда же такое неуважение к кормильцу.

– В Беларуси, когда маньяка ловили, двоих под эту марку к вышаку приговорили и исполнить поторопились, а ты о мелочах, – бывший прокурор разлил по новой.

– А вот, смотри, в Америке, – не унимался я, – В любом фильме чуть что к полиции претензии – так-то вы мои налоги используете! Американцы считать умеют и знают, куда идут их деньги.;

– Да тоже они ни хрена не знают. Ездил я не раз через пролив к тамошним полицаям, так мы соревнования устраивали по всем видам и ни разу – ни разу! они у нас не выиграли.

– Ну тогда давай, за нашу милицию.

Мы пили за милицию, за полицию, за реакцию и эрекцию. На моей расстроенной гитаре Валера как-то умудрялся играть и мы пели наши песни…

 
Дует порывистый ветер,
сердце сжимает печаль…
Холодом, мраком и смертью
Веет ружейная сталь.
 

Потом Павленко порывался заказать девочек, но вместо девочек нам опять привезли водку и пришлось ее пить.

Наверное уже под утро я усадил своего адвоката в такси, а уж как сам добрался до постели – не помню. Должно быть, на автопилоте.

Наверное, сам я на другой день и не проснулся бы – звонок в дверь разбудил. Я не хотел открывать, но звонили настойчиво, пришлось пересилить себя.

Кое-как я добрался до двери.

У порога стоял Костя-сосед с третьего этажа. Одного взгляда на него было достаточно: человеку плохо. Я в такой ситуации отказать не могу.

Я пригласил его на кухню, налил стакан водки и отвернулся – меня едва не вырвало от ее запаха. Но Костя храбро выпил стакан и прямо на глазах изменился. Спина распрямилась, глаза просветлели и голос даже прорезался.

– А ты чего, Михалыч. Я ж вижу, ты тоже вчера квакнул.

Я кивнул и заколебался. Слишком уж заразителен был пример. Хоть и знаю, что с утра чревато… А, спишем день.

Первая колом, вторая соколом. Между первой и второй промежуток небольшой. Я в отпуске, а Костя вообще без работы и, судя по его поведению, менять образ жизни не собирается.

Его двоих детей и жену кормили старики. Дед служил на тринадцатом сторожем, а мать что-то шила на дому.

– Костя, ты когда работать пойдешь?

– А куда, Михалыч? И кто меня возьмет? Я вот у грека Панафиди месяц отпахал, так он мне сто рублей заплатил, а работал с утра до темна. Лучше уж я бутылки буду собирать.

– Конкуренция, наверное, большая? – поинтересовался я.

– Да не скажу. У нас же у каждого своя зона. Чужого поймаю на своем участке – могу и поколотить, моя правда.

Пьянка развернулась нешуточная. Я зарядил Костю в магазин и он вернулся через секунду, как мне показалось, да не один, а со товарищи.

– Пропадает Борис, – пояснил он.

Где двое, там и трое. Тем более, Борис показался мне вполне приличным человеком, правда, багровая одутловатая физиономия бесстыдно рассказывала о своем хозяине всю его подноготную.

Впрочем, Борис и сам ее не скрывал.

– Я после медицинского на Теньку попал, паталогоана– томом. Первое время не пил, держался, ну, а работа такая. спирт под рукой всегда и тогда с ним свободней было. Спортом занимался, бегом… Да я тебя помню, – неожиданно обратился он ко мне, – В семьдесят пятом ты второе место на три километра занял, а я первое. Ну?

– Балашов, что ли, – неуверенно сказал я.

– А кто же. Ну, со встречей, – и он полез сам разливать.

Я автоматически выпил, все еще обалдело поглядывая на Балашова. Я помнил этот кросс и помню победителя – молодой поджарый симпатичный парень, недавно приехавший в поселок. Помню его белые югославские кроссовки, они мелькали передо мной всю трассу и как только я не пытался обогнать Бориса, не смог.

А сейчас передо мной сидел самый натуральный бомж, обрюзглый старикашка лет на вид под все шестьдесят, в седой щетине и маленькие синие глазки утопали между щек с кровавыми прожилками. Дошел, брат, дошел!

– Очень просто – пил, вот и дошел. Работа какая – с трупами возись, а спирт стрессы снимал, потом привык и уже пил не только после работы. Жена уехала и из больницы выгнали, когда пса у главврача отравил.

– Зачем? Пес-то чем виноват?

При этих словах мой Роки проснулся от спячки и внимательно, явно не одобряя пьянку и гостей, посмотрел на нас из своего угла.

– Да я не нарошно, – оправдался Борис, – Надо было прививку делать, а я в шприц чего-то другое нафуговал с похмела. Ну, меня и поперли.

Затем переехал в Магадан и долго работал, скитаясь из одного медучреждения в другое. Специалистом он был неплохим и в сухие периоды его жизни по работе ценился. А последнее время даже замещал главврача станции переливания крови.

– А потом как на три месяца ушел в запой, то со стыда и на станции не появился. Мне трудовую домой прислали.

– А живешь на что?

– Пенсию дали и вот как он, – кивнул на Костю, – Правда, я больше по банкам. Есть постоянные клиенты – им банка нужна для торговли. Вот я и снабжаю, у тебя, кстати, нет, а то я сегодня и на хлеб не заработал.

– Найдем, – успокоил я его, – Все найдем.

– А ты знаешь, – вдруг сказал Балашов, – А я с месяц назад тебя в своем дворе видел, ночью. Ты откуда-то с веревкой шел. Поздоровался, а ты не ответил. Ну, ты знаешь в этом доме у нас самоубийца еще из окна прыгнул… кстати, в тот же день или утром.

– Я по ночам сплю, – ответил я. – А кто самоубийца?

– Да сын какого-то шишки с администрации.

Я дал Косте с Борисом ключи от подвала и вырубился. А дальше полный отпад – я просыпался только, чтобы выпустить или впустить пса – он понимал, что на меня надежды нет и гулял сам по себе – или пропустить рюмку. После спиртного наступала минутная ясность и я осознавал, что и сгореть могу, но странное безразличие к себе не давало этой мысли оформиться в действие.

– Ну и пусть. И… никаких проблем.

Наконец наступил день, когда я не смог проглотить очередной стакан, я не смог не только выпить, но даже поначалу и встать – сердце начинало молотить так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Несколько часов я пролежал на диване в полубессознательном положении. Кликнул Роки, но его не было и я вспомнил, что приезжал Гриша – оказывается, мы успели с ним договориться, – и он забрал собаку к себе на поле до моего приезда из отпуска.

– Какое же сегодня число? – мучительно пытался я вспомнить, – Какой день я пью?

Кухонное радио напомнило мне, что сегодня семнадцатое июля, воскресенье.

– Мать моя, – охнул я, – через два дня самолет.

Пил я уже пятый день.

Все, точка. Надо выходить.

Это оказалось не так-то просто.

Сначала мне послышались голоса. Так явственно, что я подумал – кто-то разговаривает в прихожей. Я посмотрел – никого.

Наверное, соседи… Но какая акустика.

Соседи ругались. Жена упрекала мужа в том, что какой-то Вале он отдал последние деньги. Мужчина лениво огрызался, но когда голос женщины взвился до истеричных высот, послышался глухой шлепок удара.

– Убью, падла!

– А-а, – завопила женщина.^Помогите, убивают!..

Это я перенести не мог – сунул ноги в шлепанцы и поднялся наверх. На звонок никто не ответил и вообще было тихо. Я постоял в раздумье – никого и ничего.

Послышалось, что ли…

Я вернулся в комнату и прилег на диван. Надо заснуть. Тогда все пройдет, по опыту знаю, что сон – лучший лекарь.

Но сон не шел. Едва я пытался прикрыть глаза, как сразу по углам начинали шевелиться тени, слышались неясные голоса – они спорили, требовали, упрашивали и все это было так четко, что подмывало вмешаться в их оживленный разговор.

Я открывал глаза и смотрел на висевшую над кроватью картину Вызова… Тихий мирный пейзаж. Перекат горной реки и сопки уже в багрянце осени. И вот река начинала течь, я видел, как светлые струи подмывали песок, неуловимо менялись краски, как будто ветер шевелил листья и ветви.

– Если я выпью, – размышлял я, – Все это пройдет… на время. Нет, надо держаться.

Но я чувствовал, что не удержусь, и тогда опять, и тогда уж точно никакого тебе самолета и выходит радость твоим врагам и горе твоим близким… Позорная смерть… с перепоя.

– Владимир Наумович, – позвонил я приятелю, он работал в наркологии. – Выручай. Один остался, запил. Боюсь…

Владимир Наумович не заставил себя ждать. Буквально через несколько минут будто вихрь ворвался в мою квартиру. Несмотря на свои почти шестьдесят лет, доктор был подвижен как ртуть и говорлив как утренний голубь.

– Э, дорогой мой. Круто ты взялся… Сколько уже пьешь.

– Дней пять.

– Так-так, и говоришь – рейс на вторник.

– Ага.

– Ну, в таком состоянии я тебя не пущу. Либо кандидат в покойники либо квакнешь во излечение перед полетом и в хлам превратишься со всеми вытекающими обстоятельствами и непредсказуемыми последствиям, самым безобидным из которых будет вытрезвитель – либо наш, либо столичный. А сердечко может и не выдержать – этого хочешь?

– Что делать?

– Сейчас поедем со мной в диспансер. Там почистим кровь, придется под капельницей полежать, потом поспишь под контролем наших сестричек и будешь долечиваться дома.

Он вызвал машину и мы поехали с ним в диспансер. О голосах я ему ничего не сказал – тогда уж точно на неделю закатает меня.

Наркологический диспансер оказался мрачным желтым зданием. На окнах были решетки, у входа стоял охранник.

– Обожди, – вцепился я в рукав врача, – Это же… тюрьма. Меня отсюда не выпустят.

– Не паникуй, Михалыч, – улыбнулся моему испугу Владимир Наумович. – Это обычное лечебное учреждение. А решетки и охрана – у нас же есть отделение наркоманов и отделение буйных. За ними глаз да глаз.

Мы прошли через это отделение для буйных. Почти все они лежали в своих кроватях крепко принайтованные к спинкам кто полотенцами, а кто прочным широкими бинтами. Они дергались, хрипели, матюкались, умоляли, бредили… я шел как в дурном сне и еле расслышал голос провожатого.

– Ну что, хочешь таким стать. Овощем.

Он кивнул головой в сторону окна. Там на корточках между стеной и мусорным ведром сидел пожилой алкаш с бессмысленным выражением лица и, глядя в пустоту и подвывая, анонировал.

Меня стошнило.

Врач кого-то позвал, подскочил дюжий санитар и подзатычинами погнал больного в палату

Меня положили в палате для легких и, как я понял, для блатных. Стояло всего три койки, телевизор и было довольно чисто. Не успел и глазом моргнуть, как поставили капельницу и я вскоре забылся в долгом исцеляющем сне.

Через сутки с дурной от депрессантов головой, но уже без алкогольного тумана, я вернулся домой. Проходя мимо женщин, собравшихся у четвертого подъезда, услышал:

– А ведь жаловалась Валя, что бьет он ее. И вот добил– таки, скотина.

– Эх, водка-водка, что она с русскими мужиками сделала.

Мне показалось, что их взгляды прожигают мне спину.

Валя… Да это же ее голос звал о помощи!

Выходит, это не галлюцинация.

Но как же я мог услышать их голоса через три подъезда?

– Все! – Сказал я себе. – Завязал!

От принятого решения полегчало и я стал собираться в дорогу.

Однако, проверив свой бумажник, присвистнул. Денег было в обрез. Выходило, что я за неделю прокутил почти все отпускные – десять тысяч рублей.

И тут я вспомнил об акциях Устиныча. Почти через номер "Магаданка" давала объявления о покупке банками и какой-то компанией акций "Школьного", но я не торопился их продавать, справедливо полагая, что ценность их будет расти и далее. Теперь обстоятельства складывались так, что дальше я тянуть не мог.

Пришлось ехать на квартиру Устиныча.

Я не был здесь почти месяц. Все покрылось пылью, надо бы прибраться, но теперь уже после возвращения.

Я забрал акции – их оказалось ровно сто штук. Если газета не врет, пять тысяч баксов у меня на кармане, с этими деньгами можно и в Таиланд. Ну, в Таиланд не в Таиланд, а в Германию и Чехию я своих свожу точно.

На кухонном столе лежали бумаги и я машинально взглянул на них.

Сверху находился список. Фамилии…

Жандармов – младший.

Жандармов – старший.

Ольга.

Гиндасов.

Чеснокова.

И напротив каждой – галочка красным фломастером и дата.

Под списком машинописный вариант заметки в "Магаданке" с подписью Чесноковой. Черновик, что ли… Но это же моя подпись, моя рука… я что – пытался ее подделать?

Что-то колыхнулось в моей памяти, а когда в корзине для мусора я обнаружил обрезки фотографий, на каждой из которых позировала Ольга, все стало на свои места.

И рыбацкий прочный фал с монтажным поясом нашелся. Он лежал тут же, под столом, брошенный второпях.

Выходит… сделал это все я. Я смог это сделать!

Странно, никакой радости мне это открытие не принесло.

Была пустота. Туман серый. Но в тумане этом проглядывалось нечто зловещее и постыдное, и создателем его был я.

Я попытался рассуждать. Конечно, с позиций оправдательных.

Крысан – убийца и насильник. По нем давно тюрьма плакала. И вряд ли о нем кто пожалел даже. Так что приговор суров, но справедлив.

– А кто ты такой? – Тут же спросил я у себя, – Судья и палач в одном лице? Кто тебе дал это право. А если все будут считать себя судьями и палачами, что тогда? Мало из-за этого невинно загубленных и уничтоженных?

Не человек дает жизнь другому, не ему и отнимать.

А Ольга? Какое здесь оправдание? Ах, использовал ее оружие, – клевету, ложь. И чем же ты тогда лучше ее! А если не лучше, то опять-таки какое право имел судить. Академик при чем? Ведь, наверное, по своему он был счастлив с ней… Кто тебе разрешил со свиным рылом в калашный ряд.

Гиндасов ладно, ему хуже не стало. Скорее, наоборот. Он теперь упивается положением мученика, а Вера Чеснокова? Изуродовал и лицо, и жизнь – ведь это твоими руками Гиндасов плеснул в нее кислоту. Так что теперь живи и грызи себя.

И даже Жандармов-отец. Тебе подсунули компромат, ты и рад стараться, столько рвения проявил, всех своих друзей столичных и связи задействовал. А ты проверял эти факты? Или ставим вопрос иначе – нужна ли аффинажка области? Нет вопроса – нужна. Сам знаешь, как обманывали, давили, задерживали расчет с нашими горняками мате– риковские аффинажные заводы. Ну и что же, что из бюджета – ты сам директор, мало тебе приходилось, чтобы заштопать дыру, за оплату телефонов, к примеру, заимствовать из фонда зарплаты. Ты ведь как рассуждал – не будет связи, не будет работы, не будет работы и денег на зарплату не будет. Главное, чтобы машина крутилась. И уж тут-то понять руководителя можно. Не себе же в карман эти деньги он положил.

Муторно было у меня на душе. Когда и как я перешагнул эту невидимую грань, отделяющую меня от нормальных людей. И даже дело не в том, что грехи свои совершал я в болезненном состоянии – значит, я был готов их совершить. Ведь даже под гипнозом обычный человек не может, не способен, к примеру, ударить ножом другого.

Я оказался способен.

И ребят тех, будь у меня вместо газового настоящий ствол, как пить дать, завалил бы.

Ставим вопрос так… Борясь со злом, уменьшил ли его я?

Ответ отрицательный.

Кому-то лучше стало от моих действий? Не говорю о тех, кого ты не уважаешь, но даже твоим близким – им счастья прибавилось?

Ответ отрицательный.

А тебе… тебе самому лучше стало?

Вопросов было много и разные, ответ один. Все впустую.

Сон разума рождает чудовищ. Я слишком долго спал. И пробуждение мое было мучительным, но неизбежным. Не химера, почудившаяся мне в книжке, – сами мы своими руками уродуем и коверкаем жизнь.

А все остальное от лукавого.

Раздираемый сомнениями, метался я по квартире.

– Успокойся, – сказал я себе. – Надо это перетерпеть. Самоедство ни к чему хорошему никого не приводило.

Кстати, трофейный пистолет надо перепрятать – он лежал здесь в мусорном ведре, на самом низу. Отвезу его на дачу и там подыщу тайник.

Я вытащил пакет из ведра и развернул его.

Внешне пистолет напоминал "Макарова", но был несколько меньше и легче. Я выщелкнул обойму и выключил предохранитель. И одновременно взвелся курок. Пистолет был самозарядным. И патроны были у него не в пример легче и меньше – на 5,45 миллиметра.

Прокурлыкал дверной звонок.

Я торопливо вернул обойму на место и бросил пистолет в сумку.

Сумку ногой задвинул под стол.

Интересно, кто бы это мог быть. Что эта квартира принадлежит мне, знали только в ЖЭУ.

Я открыл дверь – на пороге стоял Борщев.

– Саша… – Я растерялся. – Как ты меня вычислил?

– Работа такая. Мне входить или как?

– Давай-давай, только, извини, не прибрано. Я здесь почти не бываю, квартира мне недавно досталась, еще не решил, что с ней делать.

– Продай, чего. А хочешь подари…

Его глаза обежали комнату.

– Ты один?

– Теперь нет, – ты пришел. Садись, чего стоишь.

Борщев послушно уселся в кресло, стоящее у окна, спросил:

– Следы убрал?

– Какие… следы?

– Там, на кухне.

Я молчал. Я был ошеломлен, но это ошеломление не парализовало меня, а наоборот – включился защитный механизм и я, или это уже был не я, с четкостью робота рассчитал ситуацию.

– Так, значит, ты все знал, ты все время меня пас, – дикая ярость охватила меня и я выхватил из сумки пистолет. – Этот не газовый, Иуда!

– Посмотри на себя в зеркало, – тихо сказал Саша. Он даже не попытался встать.

Я невольно перевел взгляд.

Дьявольская рожа в черной щетине с нечеловеческим обрезом скул и горящими глазами вызверилась на меня из темной глубины стекла. Не помня себя, я нажал на курок и не отпускал его, пока не закончилась обойма.

Я положил пистолет на стол.

Мы долго молчали.

– Ну что ж, – наконец зашевелился в кресле Борщев, – давай убираться, а то друзья мои сейчас подъедут, наверняка, кто-то из соседей уже звякнул.

– Соседи… – усмехнулся я, медленно приходя в себя, – хоть бомбу взрывай, лишь бы это их не коснулось.

– Все равно. Хоть подметем.

Мы собрали стекло, гильзы, открыли форточки, чтобы выветрился пороховой смрад.

– Пошли, – сказал полковник.

И мы пошли.

– …И ничего я тебя не пас, – с легкой обидой сказал полковник, когда мы уже уселись в его машину. – Ты сам мне позвонил ночью и все рассказал. Так сказать, душу облегчил. Я с утра сразу не мог, а когда подъехал – тебя нет. Три раза подъезжал – ну, думаю, у какой нибудь молодки ошвартовался. – Ты где был, что на этот раз натворил? И правда ли все, что ты рассказал?

– Я ничего не помню.

– Оно и понятно. В сомнамбулическом состоянии. Хотя имеет право на жизнь и предположение о симуляции… Чтобы ответственности избежать.

– И что ты собираешься делать? Хоть пару часов мне дашь – акции продать, деньги своим отправить…

Мы уже выехали на улицу Ленина.

– Иди, банк открыт. Я пока в "Роспечать" зайду.

Я заскочил в банк. Все необходимые бумаги у меня были приготовлены и сам процесс продажи много времени не занял. Борщев терпеливо дожидался меня в машине, листая газету.

– Теперь, если можно, к почте.

– Не стоит, – подумал он. – Сам довезешь – и дешевле, и надежней.

– Ты что же, не собираешься меня сдавать. А как же долг, присяга?

– Я со вчерашнего дня в отставке, – негромко сказал полковник. – Вольный стрелок. И потом как я объясню, что зная о преступлении, я не предотвратил его… Как ни крути, выходит соучастие.

Мы приехали ко мне домой, я быстро собрался и покатили в аэропорт. Ехали молча. У каждого было о чем поразмыслить.

Безусловно, одной из причин его спешной отставки мог быть и я. Встав перед дилеммой – я или закон – Борщев решил ее в пользу меня. Но, скорее всего, были и иные причины. Не нравились нынешние порядки и нынешняя власть полковнику и служить ей он не захотел. Я давно замечал – как только речь заходила о бардаке в органах, Саша мрачнел и уклонялся от темы. Все чаще в его суждениях прорезались скепсис и разочарование. А саму службу иначе как "левоохранительные" органы он и не называл. Но если уйдут такие, как он, то кто останется?

– И куда ты теперь? Ты же без своего дела не сможешь.

– Была бы шея… Вот возьму и махну добровольцем в Югославию, – полушутя-полусерьезно ответил он. – Все не без пользы дожигать жизнь.

Регистрация уже заканчивалась. Я сдал багаж и мы обнялись.

– Следствие закончено, забудьте? Все уже позади…

– Нет, – серьезно ответил полковник в отставке. – Все еще только начинается.

И пошел к выходу. Я еще видел, как он толкнул стеклянную крутящуюся дверь, повернул к автомобильной стоянке, смешался с толпой пассажиров, выгрузившихся из автобуса, и пропал…

Больше я его не встречал.

– Пассажиров, следующих рейсом номер шестьдесят два Магадан – Москва, просьба пройти на посадку.