Текст книги "Прогулки по лезвию"

Автор книги: Валерий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Есть разговор, – сказал один из "гостей", садясь на бревнышко рядом с Сергеем Сергеичем.

И этот парень со стриженным под "бокс" затылком стал косноязычно говорить о том, что старый добрый товарищ Натальи зовет её на свой юбилей, даже вот, видишь, машину за ней прислал, а девчонка – вот, видишь, – без согласия начальника партии ехать боится.

Какое-то время Сергей Сергеевич молчал, не зная, что отвечать. Затем решил уточнить:

– Боится ехать или не хочет?

– Боится, начальник. Хочет, но боится.

– А она вам говорила, что у нас здесь сегодня... некоторое мероприятие?

– Свадьба, что ли? Ну какая это свадьба, начальник? Ни загса, ни церкви. Такие свадьбы можно каждый день устраивать. Через неделю справите, через неделю мы невесту доставим обратно в целости и сохранности.

– Не может быть, – твердо сказал начальник партии, – что она согласна уехать! Вы её напугали чем-то.

Пошли в лагерь.

В лагере у летней кухни стоял заляпанный грязью джип, за дощатым столом сидел весь женский состав партии, среди них и Наталья, уже переодетая для дороги, рядом с ней на земле стояла сумка с вещами.

"Вот оно как, – подумал Сергей Сергеич, – она уже собралась..."

– Я вижу, ты все без меня решила, – сказал он, входя под кухонный навес. А что коллектив?

Женщины, отводя взгляды, помалкивали. Наталья попросдла его отоцти в сторону.

– Мне нужно увидеть этого человека. Понимаешь, Сережа? Это мой старый-престарый друг, мы не виделись с ним ровно сто лет! Я же всего на неделю, Сережа... Если б ребята с машиной могли подождать хоть до завтра... Но они не могут ждать и полдня. Отпусти меня за "свой счет" на неделю, а, Сережа?

– А не пожалеешь потом? – с нескрываемой обидой спросил начальник партии, глядя в упор на Наталью.

Его поразил её взгляд, плавающий, полуотсутствующий, какой-то полувменяемый. – Ты как себя чувствуешь? Ты поправилась окончательно?

– Я о болезни уже и не вспоминаю. Я же через неделю...

Максимов крутился поодаль, у палатки начальника, делал вид, что подправляет колышки, и зло приговаривал: "Все у нас сикось-накось! Буквально все сикось-накось!"

– Езжай куда хочешь, – бросил Сергей Сергеич, чувствуя, что вот-вот может сорваться, наговорить глупостей, за которые потом придется краснеть. – Езжай и можешь не возвращаться! – Он повернулся, прихватил из разбросанных вещей у своей палатки удочку и бросил Максимову: – Пошли со мной! – Не оглядываясь, широкой походкой начальник партии направился к реке.

Сзади семенил Максимов и приговаривал:

– Тень с дядей Ваней вам на поляне двухспальную кровать делают...

Хорошо это или плохо...

Глава 6

Уже по дороге, когда действие принятого в лагере "эликсира мечты"

кончилось, Наталье стало не по себе.

Не совершила ли она очередную ошибку, согласившись поехать? И почему у неё всегда так получается, что больше всего в жизни она не любит неопределенность и сама же в эту неопределенность как бы влезает? "Это все оттого, – думала она, полулежа на заднем сиденье джипа, – что я не понастоящему люблю Сергея Сергеевича. Я его как отца, наверное, люблю, а не как жениха. И нет никакого греха, – продолжала она оправдывать себя, – что я его не послушалась".

Но какой-то голос нашептывал ей, что и Блинова она не любит, что то школьное увлечение заморским принцем давным-давно улетучилось, и она даже забыла его внешность... Помнит только, что он худой, высокий, самоуверенный. Костюм его с ярким галстуком помнит, ну ещё полуботинки изящные... Так зачем она едет к нему, убежав от собственной свадьбы?

Ответ был только один. Деньги, деньги... Всю свою сознательную жизнь она слышала об этих проклятых деньгах. И от родных, и от соседей, от всех знакомых. Всех, кого она знала, в той о или иной степени мучила эта проблема. Не на что одеться, не на что выпить, не на что сходить в кино...

В Москву Наталья приехала в мрачно-настороженном настроении. Ее не обрадовал ни шикарный домина на набережной, ни роскошная пятикомнатная квартира с тридцатиметровой кухней.

Такая квартира, наверняка поразившая бы её год-два назад, теперь отчего-то не произвела должного впечатления. Слишком казенной показалась унылая коридорная планировка – темно, мрачновато, несмотря на горевшие бра и богатую темно-синюю матерчатую отделку стен. Несмотря на два больших в богатых рамах зеркала. Конечно, не укладывалось в голове, что среди этой барской роскоши стоит она, сельская девчонка, привыкшая к избе с русской печью, к палатке с раскладушками. И не просто стоит, глазея словно в музее, а скорее всего будет хозяйствовать здесь, владеть всем этим.

Но отчего же нет никакой радости на душе, никакого сладкого ожидания от скорой встречи с Блиновым?

Отчего гнетет чувство раздвоенности, будто бы одна часть Натальи осталась там, в лагере экспедиции, а вторая, причем какая-то ненастоящая её часть, идет по сверкающему паркету в богатой московской квартире.

Она, конечно, рассчитывала, что Блинов её ждет не дождется, она даже приготовила фразу: "Надо же, вы совсем не изменились". Она решила, что скажет имеднр так, пусть даже дверь откроет лысый пожилой человек. Лично ей такая фраза была бы приятна, и она думала, что и другие были бы рады это услышать.

Но оказалось, что Блинов уехал по делам. Охранники проводили Наталью в комнату Марии, прикатили туда столик с вином и фруктами, посоветовали не скучать.

"Не скучать? Ничего себе!" – подумала Наталья. С дороги она была голодна и от шампанского вмиг опьянела.

– Не скучать! – сказала она. – Хорошее начало. А что будет дальше?

Время шло, Наталья злилась все больше и больше, после шампанского принялась за мускат.

Когда ближе к ночи вернулся Блинов, она, увидев его заметно высохшее с нездоровой желтизной лицо, не смогла скрыть своего удивления.

– Что, изменился? – невесело спросил он.

– Как вам сказать... – Наталья неопределенно пошевелила в воздухе пальцами.

– Ты время здесь не теряла, – сказал Блинов, кивнув на пустые бутылки.

– Угу.

Блинов поморщился, посмотрел на одежду Натальи и сказал:

– Хочешь принять ванну?

– Есть хочу!

– Есть так есть, – устало согласился Блинов, отчего-то напомнив Наталье лесного старика. "Привал так привал".

Ужин прошел удивительно скучно.

Разговаривали так, как говорят давно не видевшиеся родственники. Блинов спрашивал о бабушке, о непутевых дядьях, чем занималась Наталья в экспедиции. Она отвечала, чувствуя, что его это мало интересует.

Помолчали. Потом Блинов спросил неожиданно:

– Ну, рассказывай, с кем жила в эти годы? – Наталья, не поняв до конца, о чем её спрашивают, лишь подняла брови. – Не стесняйся, – дружески посоветовал Блинов. – Рассказывай все как есть, мне интересно.

Наталья презрительно фыркнула.

Кто он такой, чтобы она, едва увидев его, стала все о себе выкладывать? Он что, думает, раз он у неё был первым, так теперь она всю жизнь должна отчитываться перед ним?

– Ты зря обижаешься, – миролюбиво сказал Блинов. – Не хочешь, не говори.

И эта фраза ей не понравилась.

Тон ласковый, отеческий, а за словами – холодное равнодушие. Снова тревога от полной неопределенности охватила её. Подумалось, что как человек она для Блинова ничто, соринка на его великом пути. Не больше, если не меньше, чем та, запах которой хранила комната, где только что отдыхала Наталья.

– И все-таки пойдем в ванну, – сказал Блинов, забирая со стола бутылку с ликером и два бокала.

– Мы что, там пить будем?

– Почему бы и нет?

– А я думала, в ваннах моются...

Ванная комната с зеркальным потолком, со стенами, выложенными зеленой кафельной плиткой, действительно меньше всего походила на ванную. Прекрасная комната с цветным телевизором, со стереомагнитофоном и холодильником. В самой ванной, похожей немаленький квадратный бассейн, вода излучала неземной изумрудный свет.

– Я отрезвела от такой красоты, – сказала Наталья.

– "Джакузи", двенадцать тысяч стоит... Раздевайся, погрейся, – будничным тоном предложил Блинов.

И сам начал неторопливо снимать с себя галстук, рубашку, брюки. Наталья ждала, что будет дальше. Будет ли он её раздевать, как когда-то в прокуренном гостиничном номере в Зубовой Поляне, или первым полезет в ванну.

Но Блинов, накинув на голое тело халат, повернулся.

– Ты ещё не разделась? Давай, давай... – Он сел в кресло, налил себе ликера и, пригубливая, стал наблюдать. – Хватит упрямиться, – уже несколько раздраженно сказал он.

Наталья, стесняясь и пристального взгляда Блинова, и своего простого белья, разделась, неловко шагнула в ванну. Леонид Евгеньевич протянул ей бокал, и она, чувствуя, что весь предыдущий хмель вышел из её головы, залпом выпила.

Блинов придвинул кресло, опустил руку в воду и стал ощупывать её грудь.

Затем он такими же, какими-то медицинскими движениями, не имеющими ничего общего с любовными ласками, мял ей плечи, живот, ноги в разных местах. "Зачем он это делает?" – подумала Наталья, смирившись с участью подопытного животного.

Наконец он скинул на пол халат и предстал перед Натальей во всей своей мужской готовности. Точнее, в полуготовности. И опьяненной крепким ликером Наталье стало смешно – в потолочном зеркале Блинов виделся уродливым коротышкой.

– Какой ты смешной, – сказала она с детской непосредственностью и сама себе налила в фужер.

Она не заметила, как от её слов Блинов помрачнел.

– Вот, посмотри, – сказал он и включил видео.

Порнофильм – о них Наталья была наслышана, но никогда их не видела – её возбудил, внутри у неё все так напряглось, что когда Леонид Евгеньевич приступил к делу, у него сразу не получилось.

– Помоги, помоги же, – капризно повторял он. Но малоопытная Наталья не понимала, что от неё требуют.

Вскоре все было кончено.

– Помойся и жди в комнате, – сказал Блинов, вытираясь полотенцем. – Я кое-кому позвоню и приду к тебе.

Уходя, Блинов прихватил бутылку с ликером. Оставшись одна, Наталья подумала, что сейчас ей бы не помешал "эликсир". А ещё она вдруг подумала, что, наверное, все-таки любит Сергея Сергеевича.

Следующее утро прошло для неё в мучительном ожидании. Ожидание это было похоже на аэропортовскую пытку, когда рейс откладывается на неопределенное время и человек ждет чего-то, сам толком не зная чего. То ли вот-вот объявят посадку, то ли терпение лопнет и придется сдавать билет и вообще никуда не лететь.

Блинов пребывал в мрачном настроении, без конца говорил с кем-то по телефону, куда-то несколько раз уезжал, а когда Наталья попадалась ему на глаза, трагически повторял:

– Что делается! Что делается! Они решили разрушить всю банковскую систему.

Кто эти "они", Наталья не знала.

Да и знать не хотела. И хотя Леонид несколько раз повторил "поживешь, оглядишься, будешь мне помогать", её начала беспокоить мысль, что она никогда не сможет стать полноценной помощницей Блинову в его делах.

И не потому, что не хватит способностей, а потому, что это до невыносимости скучно.

После обеда Блинов отправил её погулять под присмотром охранника.

Дал денег: "Купи себе что-нибудь из одежды".

В магазине на Новом Арбате ей понравилось одно сине-коричневое платье, но охранник от её выбора пришел в такой неподдельный ужас, что Наталья вернулась ни с чем. Точнее, с двумя бутылками дорогого вина.

Наступил второй вечер. Он был копией первого, с тем лишь отличием, что после "джакузи" Блинов, сославшись на занятость, заперся в кабинете.

– Этот банковский кризис, – как бы оправдываясь, сказал он, – жить не хочется... Как только дела утрясутся, поездим с тобой по барам, по казино. Он похлопал Наталью пониже спины, пожелал спокойной ночи.

Она слушала тихую музыку, пила мускат и думала о том, что скучнее той жизни, что её здесь ожидает, невозможно придумать. Из обрывков тех разговоров, что ей удавалось услышать, уже вырисовывался смысл жизни Блинова: не потерять деньги.

"Стоило ли тогда их копить, чтобы теперь так трястись, – думала она. – И в награду за все – бар, казино... Он считает, что я сплю и вижу его бары и казино!"

Ей не верилось, что в этом доме она находится всего полтора дня. Казалось, живет здесь уже целую вечность. Недавнее прошлое виделось совсем в ином свете. Сергей Сергеевич, этот добрый, замечательный человек, рисующий геологические карты, похожие на произведения искусства, и задумчиво читающий стихи Блока, уже казался Наталье чуть ли не идеалом мужчины.

Наступил очередной день. Снова прогулка по Москве с гидом-охранником, снова магазины. В этот раз Наталья решила ни в чем себе не отказывать – на шубу все равно не хватает! Она ела мороженое, грызла орешки, тут и там пробовала шампанское, при этом всячески уговаривая молодого охранника к ней присоединиться. Но тот пил только кофе.

– Какие вы скучные все, – сказала Наталья.

– Это на работе. Зато после! – ответил охранник и мечтательно вздохнул.

– А что после? – спросила она. – Бар, казино? Ну ещё с девками порезвиться. И все?

– А разве мало? – удивился охранник.

В этот вечер Леонид Евгеньевич предпочел остаться у себя в кабинете, на кухню не выходил, воду в ванну не набирал и даже никаких ссылок на банковский кризис уже не последовало – закрылся у себя, и все. Наталья взяла с полки том Чехова, вспомнив, что в школе ей нравились его рассказы, но читать не смогла. "Не виделись целых шесть лет, – обиженно думала она. – Мы совершенно разные и чужие". Тут она вспомнила, что у неё были записаны телефоны Вовика и Толика.

Глава 7

На скатерти лежали корявые, страшные зубы, Наталье почему-то казалось, что в них ещё сохранились остатки пиши, что жевали когда-то владельцы этих зубов.

– Это лом называется, – деловито заметил Вовик, – надо бы их переплавить, да все некогда.

– Откуда они у вас? – одновременно и ужасаясь, и восторгаясь, спросила Наталья, не решаясь взять в руки ни один из зубов. – Неужели от того старика?

– Нет, – сказал Вовик, – Толяну подвалило. Наследство. Не знаем, кому бы их предложить. Покажи своему, может, возьмет? Недорого отдадим, лишь бы надежному человеку.

Судя по тому, что ты о нем рассказываешь, он от золота не откажется.

Пусть сам взвесит, проверит... Мы на тебя полагаемся. – Вовик сложил шесть коронок в пустую сигаретную пачку.

Они сидели в открытом кафе на Старом Арбате, ждали заказанные шашлыки. Толик, как обычно, помалкивал и потягивал шампанское с таким видом, словно разговор в принципе его не касается. Наталья про себя улыбнулась, вспомнив, как он неуклюже признавался в любви. "До сих пор обижается", – подумала она.

– Правда наследство? – спросила Наталья, тронув Толика за руку.

– Нет, – сказал он, – могилы грабим.

– Юморист, – мрачно заметил Вовик и ободряюще хлопнул друга по плечу. – О чем задумался, юморист?

Толик покачал головой и сказал неожиданно:

– Серафиму вспомнил, как она там? На колбасу ещё не отправили?

Они заговорили об экспедиции, удивляясь тому, что все то, что они ругали тогда, оказалось теперь, в воспоминаниях, если не самым приятным, то, во всяком случае, очень значительным.

– Знаете, о чем я больше всего жалею? – спросил Толик. – Что не было у нас телекамеры. Какой фильм можно было б отснять! А фотографии – это немножко не то...

– Точно! – сказала Наталья. – Я об этом тоже думала. – Конечно, она об этом никогда раньше не думала, просто мысль ей очень понравилась. – Вместо всякой дребедени лучше бы на нашу Моню посмотреть.

– Я тоже остыл к боевикам, – заметил Толик. – Особенно к американским. Идиотом становишься.

– А у нас для тебя сюрприз, – Вовик достал знакомую Наталье склянку с притертой пробкой.

– О! А я только хотела спросить.

Ты бы рецепт мне дал, Вовка.

– Провернешь это дело, будет тебе и рецепт. Только не увлекайся и не вздумай в вену вводить. Улетишь, не вернешься.

– Да ну, я что, наркоманка?

Принесли шашлыки. Единодушно решили, что к мясу надо взять водки.

Пусть будет, как в экспедиции. Потом заказали ещё три порции шашлыка и бутылку сухого вина. Разговор то и дело сводился к воспоминаниям о таежной жизни. Толик попросил:

– Если увидишь Сергея Сергеича, передай, я после диплома хочу к нему в партию.

– Не знаю, увижу ли, – отозвалась Наталья.

– У тебя с этим бизнесменом серьезно? – спросил Вовик.

– Черт его знает... Вроде серьезно. – Наталья сама не поняла, то ли соврала, то ли правду сказала. Она покосилась на охранника, тот сидел за соседним столом и читал газету.

– А Москва тебе как? Впечатляет? – с уверенностью на положительный ответ спросил Вовик.

Наталья пожала плечами. Москва её впечатляла, но совершенно не радовала. Вроде бы яркость, броскость кругом, особенно после северного захолустья, после родной Поляны, но во всем какая-то напряженность, какая-то затаенная угроза.

Под вечер она возвращалась с Арбата и думала: "Неопределенность, одна неопределенность. Все какое-то ненастоящее и угрюмое. Даже опьянение здесь угрюмое".

Подойдя к дому, она вдруг почувствовала настоящую злость. Злость оттого, что она даже не могла пригласить ребят в дом, что она в этом доме никто. В лифте раздражение против Блинова усилилось: за кого он тут держит ее? Как шлюху для случек.

Сопровождающий охранник позвонил, другой охранник открыл дверь, молча пропустил их в квартиру. Постоянное присутствие посторонних людей в доме, их неживые физиономии тоже её тяготили. Живешь, и все время на тебя кто-то глазеет.

– Где хозяин? – нарочито развязанно спросила Наталья.

– Скоро будет, – вежливо отозвался охранник.

Она прошла в комнату. Открыла шкаф, думая переодеться, и застыла.

Пожалуй, больше всего её раздражала чужая одежда в шкафу. Если Блинов говорит, что они разошлись, то почему эти платья здесь висят? Почему он разрешил Наталье выбирать и носить все, что понравится? Разве при разводе женский гардероб не достается бывшей жене?

Как бы там ни было, а примерить эти платья Наталья давно собиралась, но все не решалась. Теперь поняла:

пора!

На кухне она появилась в вечернем с блестками платье, с белой розочкой на груди. Открыла холодильник. Опять один сыр, ветчина, фрукты. Как он питается? Он что, всю жизнь думает прожить, поедая то, что принесет охрана? Или это намек, что ей самой пора браться за обеды?

Весь вечер она не знала, куда себя деть, чем заняться. Встреча с ребятами, выпивка взбудоражили её, день g получился какой-то раздрызганный, и поговорить не поговорили, и выпить толком не выпили. Она достала блиновский ликер, налила полный фужер. Посмотрела на часы – десять.

И капнула в ликер "эликсира". Векоре ей захотелось послушать музыку...

Блинов застал её лежащей поперек дивана в темно-сером вечернем платье Марии. Магнитола орала на полную мощность. Он остановился в дверях. Что это? Зачем ему это?! И то раздражение, в котором он пребывал уже много дней подряд, вдруг вскипело в нем приступом ярости, он с трудом сдержал себя, чтобы не сбросить магнитолу на пол.

Он вырвал шнур из розетки, вырвал его из приемника и забросил на шкаф. Забрал со стола бутылку с остатками ликера и ушел на кухню.

Не умывшись, а лишь сполоснув руки, он сидел в своей тридцатиметровой кухне и смотрел в открытое окно на московские крыши. "Зачем она мне?"

Блинов только что виделся со своим дядей. Григорий Баландин, ещё два года назад плотно легший на дно и потому плохо ориентировавшийся в нынешней деловой жизни, был для Блинова скорее духовником, нежели практическим советчиком. "Да и какие к черту советы, – думал Леонид Евгеньевич, – когда Мария, владелица половины блиновской недвижимости, находится неведомо где, неведомо с кем". То, что Миронову просветили относительно того, кто и за что держал её в изоляции, сомнений не вызывало. Но кто к нему приходил? Кто устанавливал здесь "жучки"

и внедрял своих в "ОКО"? Кто эти люди? И каков будет их ответный ход, когда не станет Марии? Вот что не давало ни минуты покоя депутату Государственной Думы. А тут ещё банковский кризис... А тут ещё эта...

алкоголичка. Вот уж действительно гены свое всегда возьмут. Разве можно на неё что-то записывать!

Баландин, в свое время слывший докой по аферам с недвижимостью, сказал, исходя из личного опыта:

– У тебя два пути, Леня. Продай то, что осталось, в России, и уйди за бугор. Или, – сказал дядя, щуря небольшие глазки на своем аскетичном лице, иди на второй срок депутатом и моли Бога, чтобы в случае чего с тебя не сняли неприкосновенность.

– А ты не думал, – ответил Блинов, – что те, у кого сейчас находится Мария, только и ждут, чтобы я сунулся в предвыборную кампанию?

– Тогда – за границу. Или как я.

Меняй имя, привычки и живи себе в каком-нибудь тихом городе Эн. Но предупреждаю, здешняя жизнь не для тебя. Ты не рыбак, не охотник, тем более не философ и не шахматист, ты здесь в два счета сопьешься. Сопьешься, подтвердил Баландин, просвечивая Блинова своими острыми глазками.

– У меня есть первоклассные юристы, – сказал, отворачиваясь от дядиного взгляда, Блинов, – я могу задним числом переоформить все документы.

И в общем-то есть на кого переоформить.

– Опять баба? – не столько спросил, сколько укорил Баландин. – Мало тебе... С документами мудрить не советую. Это тебе не пенсионеров с квартирами облопошивать. Те, кто увел твою кралю, сами кого хошь облопошат. Нет, это ж надо было додуматься, самому у себя красть жену!

– Хватит тебе, – поморщился Леонид. – Кто знал, что так получится?..

У меня есть копия её завещания, – неуверенно добавил он.

– На кого? – тут же спросил Баландин.

– На нашу тетю Веру, на Даниловну.

– Господи, ты и тетку неграмотную сюда впутал! А коли было такое завещание, то чего хреновину с похищениями развернул? Детский сад, честное слово. Раз есть завещание, то... Что? И тут тебя учить надо?

– Ну... Это крайность. – Блинов вновь поморщился, скрывая, что сам думает именно о таком решении.

– Паинька. Он и перед Боженькой хочет чистым остаться, и карманы набить. Молодец... Видишь, а он нас услышал.

На колокольне местного кремля зазвонили колокола. И то ли от этого звона, то ли от слов дяди Блинов поежился. А может быть, ему стало холодно от легкого ветерка, прилетевшего с просторов огромного озера, по берегу которого они гуляли, беседуя.

У себя в домике, стоящем тут же, неподалеку, Баландин подобных разговоров не вел. В трехоконном небольшом доме висели иконы, горела лампада в углу... Сорокавосьмилетнего Баландина, а но нынешним документам Петра Рудольфовича Вульфа, "заслуженного ветерана афганской войны", в округе уважали. Полунищим соседям он давал в долг и никогда не торопил с отдачей. К тому же в этом исконно православном городке уважали набожность Баландина.

– Что же мне делать? Что делать? – простонал Блинов.

– Знаешь, один умный мужик придумал девиз к олимпийским играм для инвалидов. Забудьте, сказал он, о том, что потеряно, помните о том, что осталось. Что я тебе посоветую, – вновь помрачнев, продолжал Григорий. – Ни водка, ни карты, ни дружки, коловшиеся у следователей, не принесли мне столько несчастий, как эти бабы... Элементарная диалектика, неуч! Раз женщина может принести большое счастье мужчине, значит, она же способна сделать его самым несчастным человеком на свете.

И теперь, сидя на своей московской кухне, Леонид, вспоминая слова дяди, начинал понимать, насколько они справедливы. Он, Блинов, в полном смысле озолотил Марию, и что та в ответ? "Вы подонки, вы воры, вы негодяи".

А Наталья? Из какой грязи он её выдернул, чтобы сделать из неё светскую даму. И что получил в благодарность? На четвертый день ускакала к своим бывшим хахалям. И лежит теперь, пьяная стерва, вспоминает, наверное, молодых самцов. "Завтра отправлю обратно", – твердо решил Блинов.

Он хотел было встать, пойти заглянуть в комнату, где лежала Наталья, но передумал: "Пусть сама, сучка, придет!"

Он не заметил, как опустела бутылка. Открыл новую, невольно вспомнив Баландина: "Здесь ты сопьешься".

"Значит, – подумал Блинов, – уже по лицу заметно, как часто я выпиваю". Неожиданно эта мысль сильно его огорчила, и он, с отчаянием выпив целый стакан, вновь застыл, уставившись в окно. Хотелось бить посуду, хотелось крушить все подряд, хотелось завыть... Слезы, признак настоящей истерики, выступили у него на глазах. Затуманились, стали почти невидимыми крыши домов. "Сами ничего не могут и потому меня ненавидят, – подумал он обо всех своих знакомых и сотрудниках разом. – Скоты! Завистники! Ничтожества!"

Он хотел запустить стаканом в стену, за которой лежала Наталья, но мысль о том, что осколками будет усыпан ковер на полу и что по этому ковру нельзя будет ходить босиком (а он так любил здесь ходить босиком), остановила его. Тогда он взял в руку тяжелую серебряную хлебницу и с силой швырнул её в стену.

– Выходи, погань! – закричал он. – Хватит валяться!

Появилась заспанная и потому ещё больше похожая на подростка Наталья.

– Что у тебя тут упало? – спросила она.

– Упало! – передразнил он. – У меня от вас, проблядушек, все упало!

И это, – похлопал он себя под животом, – и это, – "пощупал" он денежки пальцами. – Все упало... Ничего не стоит. А у ваших друзей, мадемуазель, все как надо стоит?

– Кричит, кричит, – задумчиво сказала Наталья, обводя кухню плавающим взором. – Я тебе золото, дурачок, принесла, а ты орешь.

– Какое, к дьяволу, золото? – спросил совершенно сбитый с толку Блинов.

– Сегодня, в октябре месяце, – с расстановкой сказала Наталья, – на лондонской бирже золото стоит триста восемьдесят два доллара за унцию.

А я тебе принесла за двести пятьдесят.

Правда, я не знаю, что такое унция.

А ты, дорогой, знаешь?

– Или я сумасшедший, – сказал Блинов, закрывая лицо ладонями, – или вокруг одни идиоты.

– Пьянство – добровольное сумасшествие, – повторила Наталья услышанное когда-то от Сергея Сергеича выражение. – Внимание, – она взмахнула рукой, сейчас будет золото!

Когда она высыпала из сигаретной пачки на стол золотые коронки, по спине Блинова пробежал могильный холод. Эти ужасные зубы, словно только что снятые с мертвецов, лежали на обеденном столе рядом с надкусанным шоколадом – на шоколаде были отпечатки таких же зубов... Блинову вдруг подумалось, что теперь он уже никогда не сможет есть за этим столом. Он онемел. Ему, чьи возможности позволяли установить в доме золотой унитаз, предлагали по дешевке эти могильные зубы!

Наталья поняла его молчание как заинтересованность. Находясь ещё под парами "эликсира мечты", она взяла одну из коронок и приложила её к своему рту, приподняв верхнюю губу.

И зарычала, как бы пугая Блинова.

И тогда он ударил её. Коронка, блеснув, улетела, Наталья взвизгнула и беспомощно замахала руками. Он бил её долго. Хлестал и так и сяк, и слева направо, и справа налево, по голове, по плечам, по бокам. Потом стал срывать с неё одежду. Оголилась одна грудь, потом другая... Левой рукой он рвал в лоскуты тонкое платье, а правой продолжал бить, не чувствуя боли в руке.

Когда Наталья рухнула на пол и задравшийся подол оголил её бедра, Блинов вдруг испытал такой приступ желания, что прекратил истязание.

Он оттащил обмякшее тело девушки на ковер, сорвал с неё синие трусики и быстро стал раздеваться.

Через минуту, удовлетворив себя, он сказал:

– Марш спать! Завтра ты уезжаешь!

Глава 8

Она явилась в лагерь помятая, потому что спала в поезде, не раздеваясь, под левым глазом красовался припудренный синяк. У начальника экспедиции расширились глаза, когда он увидел её, бредущую по вырубке к лагерю. И если все в экспедиции сделали вид, словно Наталья никуда и не уезжала, словно в маршруте была, то Эс Эс наглухо замолчал. Он не замечал её, не видел, как говорится, в упор.

Наталья пообедала, послонялась по лагерю, все были заняты делом, и она почувствовала себя лишней. Прошла в палатку начальника. Сергей Сергеевич тут же вышел.

Она лежала на его раскладушке, не зная, что делать. Хотелось заплакать, но почему-то слез не было. Что дедать, как вести себя дальше? Остаться и тоже молчать? Вцепиться в него, попытаться поговорить? Но, зная Эс Эс, девушка понимала: никакого разговора теперь не получится. Что делать? Пойти к ямке... Напиться, а потом застрелиться.

Она запустила руку под матрац в изголовье. Достала ракетницу. Откинула ствол – как всегда, в патроннике сидела красная ракета.

Наталья собрала свои вещи в рюкзак, положила туда и ракетницу. Вышла из палатки, прищурив от осеннего солнца глаза, и тут у неё потекли настоящие слезы. Она решила идти к берегу, думая, что будет там сидеть, пока не оттает сердце Сергея, пока он хотя бы не принесет ей зарплату. Тут она с ним и поговорит.

Захватив на кухне буханку хлеба, несколько огурцов и луковиц, она отправилась к ямке. Двадцатилитровая бутыль была на месте. Кое-как, через самодельную бумажную воронку она отлила спирта в пластмассовую бутылку с недопитой фантой, получилась обжигающая, но приятная смесь.

Разожгла костер и стала ждать.

Часа через два пришел Зуев. Сел рядом, спросил:

– Сидишь?

– Сижу. Выпить хочешь?

– Что-то не хочется, – грустно ответил Зуев. – Я тебе деньги принес.

За полтора месяца плюс полевые.

Распишись. – Зуев достал несколько ведомостей. – Не густо, конечно, но если не пить, до Нового года дотянуть можно.

– А он что? Сам боится прийти? – спросила Наталья, чувствуя, как слезы вновь наворачиваются на глаза.

– Да вот не мог чего-то... Ты на ужин-то подходи, а уж потом я тебя к ночному поезду отвезу.

Когда шофер ушел, Наталья поняла, что судьба её решена.

– Скоты! – крикнула она в ту сторону, куда ушел Зуев. – Все мужики скоты!

Она ещё выпила, разделась догола и вошла в воду. "Возьму и утоплюсь вам назло".

Вода почти не остудила её. Не от холода, от обиды её губы тряслись.

– Скот! Я с тобой рассчитаюсь!

Она опять выпила. Достала ракетницу, осмотрелась в поисках подходящего камешка. Но кругом был песок и сухие ветки. Тут она вспомнила о золотых зубах. Сыпанув все шесть коронок в ствол, она палочкой забила газетный пыж. "Вот так, милый мой!"

Убрав ракетницу в карман рюкзака, она, несколько успокоенная и опустошенная, сидела, привалившись спиной к откосу, и взвешивала на руке пузырек с "эликсиром мечты". "Если не выпью, – решила она, – ничего не получится".

После "капелек" оставалось ждать вечера и бороться со сном.

Ее разбудил тот же Зуев.

– Пошли, что ли?

– Куда еще? – сонно спросила она.

– К ночному экспрессу.

– Нет, голубок, мне ещё с начальником поговорить надо.

– Нету его, – буркнул Зуев, явно недовольный назапланированной ночной поездкой.

– Как нету? Куда же он, трус, спрятался?

– Никуда он не прятался. Его Максимов повез пьянствовать к местным охотникам. Мясо-то для экспедиции нужно доставать.

Они шли по жухлой траве к лагерю.

– Его нет, его нет, – монотонно повторяла Наталья. – Все рушится...

Негодяй! Козлище! Я не уеду, не увидев его!

Зуев, шедший впереди, обернулся:

– Поехали, Наташ, так всем будет лучше.