Текст книги "Прогулки по лезвию"

Автор книги: Валерий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Мистическим здесь и не пахнет, – задумчиво сказал Папа, внимательно выслушав Соловьева. – Зевота и та заразительна. А если начинается повальное недоверие, значит, скоро конец. У меня к тебе серьезный вопрос. – Папа остановился и в упор посмотрел Соловьеву в глаза.

– Слушаю вас. – В больших темных глазах Альберта Юрьевича читалось спокойствие человека, знающего себе цену.

– Всего лишь один серьезный вопрос, – повторил Папа. – Представим себе на минуту, что Блинов уедет на пару лет за границу, что станет с вашими фирмами?

– Ничего... – Соловьев пожал плечами. – Собственно, у нас уже давно все без него крутится. Он то в Думе, то в своих личных делах. Директора у нас неплохие... Были. Я редко вмешивался, лишь контролировал. В "ОКО"

у нас был чисто подставной. Там всегда я лично руководил. Короче, в целом система была отлажена.

– А почему же доходы падали? – с неопределенной улыбкой поинтересовался Папа.

– Как им не падать, когда, например, очередной дом готов, а мы не заселяем. Опять же из-за блиновской жены. Далее – лес. С австрийцами договорились, гоним через Финляндию, так надежней. Надо срочно ехать, утрясать вопрос с финнами, это дело Блинова, у него все документы. А он в это время думает, как разделаться со своей Марией, кем её заменить...

– В постели, – вставил Папа.

– Для него главный вопрос, на кого переписать имущество Марии. Боится потерять.

– Имущество, имущество... Идиот!

Зачем надо было её вводить в наши дела? – Неожиданно Папа-Куратор сошел с асфальтированной дорожки и похлопал ладонью по золотистому стволу корабельной сосны. – Красавица! Она из моих окон видна. Успокаивает, знаешь ли... – И тут же совсем другим тоном: – Я должен знать точно, где и когда Блинов собирается встречаться с женой. Понятно?

– Понятно, – кивнул Соловьев. – А если он не собирается с ней встречаться?

– Как это не собирается, когда ясно, что собирается.

– А если он это обставит в условиях полной секретности?

Папа вернулся на дорожку, прихрамывая, и быстро направился к дому, как бы давая понять, что беседа окончена.

– Какая к черту секретность, – бросил он на ходу, – когда вопрос стоит так: быть тебе завтра или не быть?

Соловьев растерялся. Он не понял, о чем идет речь. Дойдя до крыльца открытой террасы, Альберт Юрьевич остановился в нерешительности.

– Давай-давай поднимайся. Если куришь, кури. – Папа опустился в кресло и сделал мимолетный жест охраннику. Буквально через минуту на столе появились две чашки кофе. – Пей! – то ли сказал, то ли приказал хозяин, поглаживая вытянутую ногу. – А кто у нас в Дмитровском районе? – неожиданно спросил он.

– В Дмитровском? Там у нас Потайчук.

– Так вот. Выясни у этого Потайчука, куда исчезают деньги, что мы им переводим для мусороперерабатывающего завода. Я смотрю, они там вконец обнаглели, все загребают как должное. Ничего, я им устрою райскую жизнь!

– Потайчук говорит, – осторожно заметил Соловьев, – что итальянская линия не справится с нашим мусором.

– Ах так... Он о благе государства печется. Хорошо. Тогда ты в это дело не лезь, я своих ребят к нему подошлю.

Соловьев облегченно вздохнул. Он с трудом представлял, как будет заниматься "мусорным" делом. Не говорить же Блинову, что это поручение Папы.

– А вообще-то, – продолжал тем временем Папа, – не мешает и о государстве, и о народе своем думать.

Мы же не кавказцы какие-нибудь. Им что, им здесь не жить, они готовы до нитки всех обобрать. А дальше что?

Поэтому ты обязан хоть изредка вспоминать, кто тебя кормит. Народ тебя кормит, а не банкиры. Банкира можно и до нитки, а народ – никогда, иначе все рухнет. И ещё раз о главном. За восемь часов я должен знать, где и когда они встретятся. Все, большего от тебя я не требую. Пока. Далее. Поскольку её кто-то увел, значит, за ней стоят сильные люди. Что из этого следует?

– Думаю... – Альберт Юрьевич отпил кофе, и, когда ставил чашку на блюдце, рука предательски дрогнула. – Думаю, она теперь опасна вдвойне... Еще я думаю, что она сама не будет встречаться, пришлет посредника.

– Пожалуй, согласен с тобой. Прелюдия будет именно такой. А потом?

Куда они денутся? Им надо встречаться.

– Тогда она придет не одна.

– Обязательно не одна! А Блинов?

– И Блинов придет не один...

– О-о, – с видимым удовольствием протянул Папа. – А с кем он придет?

– Я единственный, кто посвящен в это дело, – почти обреченно сказал Соловьев.

– Вот и думай. – Папа поднес чашку ко рту, с любопытством поглядывая на собеседника. Соловьев мрачнел на глазах, нервно покусывал губу. – Не расстраивайся, – сказал Папа, – с тобой ничего не случится, ты нам нужен. А вот они оба как раз нам не нужны. Если встретитесь в каком-нибудь ресторане, отойдешь в туалет. Если где-нибудь в скверике, тоже отойди, скажи, извините, мутит после вчерашнего. Это по-нашему, это по-русски, тебе поверят...

Альберт Юрьевич понял, в какую чудовищную ситуацию он попал. Он почувствовал, как подрагивает его подбородок. Взяв себя в руки, он закурил и сказал:

– Дело в том, что Блинов твердо решил убрать свою жену. Так что, может быть, не стоит... включать ваш план. Может быть, обойдемся одной жертвой?

– Стоит, – сухо сказал Папа. – Стоит, – повторил он мягче. – Ты пойми, он начал свою игру! А это нехорошо. Мы так не договаривались.

Своя игра, она, знаешь, вроде наркомании. Неизлечима. Так что этот вопрос будем считать решенным. Да, ни в коем случае не отговаривай его от охоты. Наоборот, поддержи, подогрей азарт. Это заметно упростит нашу задачу.

Соловьев возвращался в Москву в подавленном состоянии. Он проклинал, ругал себя последними словами за то, что вышел на Папу. Мысль о повышении, точнее, о фантастическом прыжке в личной карьере, абсолютно не радовала.

– Вляпался! – вслух повторял он. – Ой, как я вляпался!

Глава 8

Муравьев несколько раз прослушал запись бесед Блинова с Дроновым и Соловьевым, выключил магнитофон и попросил секретаршу принести кофе себе и Веревкину.

– Она в надежном месте? – спросил Веревкин.

– Да, – ответил начальник, – считай, на другой планете. Давай, что ли, покурим твоих?

– Вот тебе и кодирование. – Beревкин положил на стол сигареты и зажигалку. – Выброшенные деньги. – Они закурили. – Одно хорошо, – добавил помощник, теперь опять в кабинете можно будет курить.

– Нельзя. Сегодня – исключение.

А кодироваться, дружище, есть смысл, когда боишься, что умрешь именно от курения. А когда знаешь, что в конце тебя ждет нечто иное, то какой смысл кодироваться?

Вошла секретарша. Увидев дымовую завесу, воскликнула:

– Виктор Степанович! Опять? Как же так? А я мужу вас в пример ставила.

– И правильно делала, – сказал Муравьев, отвернувшись к окну.

– Как же правильно, когда вы только месяц выдержали?

– А я и кодировался на один месяц. Мужу привет.

Когда секретарша ушла, Веревкин спросил:

– Отчего такой мрачный? Просто так или причины?

– Причины... Они на каждом углу.

Чертовски жаль, что они в разговоре, – Муравьев кивнул на магнитофон, – ни разу не произнесли её имя.

Объект да объект! Солдафоны чертовы! И этот охранник... Но я, собственно, ожидал, что он толком ничего не знает. Как он вообще? Вы его не сильно помяли?

– Мы его и не трогали. Привезли в затопленный подвал на Первомайскую, пристегнули к трубе и сказали, что так и оставим по колено в воде.

Пусть крысы с тобой разбираются.

Тут он и завопил.

– Не артачился?

– Нет, сразу на все согласился. В то же утро послание Дронову написал.

Все, как мы тогда разработали: если, мол, не прижмешь Блинова, то оба будете иметь бледный вид. Вот... Ждем результатов. Дронов, конечно, уже связался с Блиновым. Но как? То ли через третьи лица, то ли ещё как, но у нас пока тихо. Просто депутат сегодня с утра умотал куда-то, и все.

– Позвони-ка своим "дальнобойщикам", – доставая из пачки новую сигарету, сказал Муравьев.

– Нет смысла. Если что, они сами выйдут на связь.

Для Муравьева начались часы томительного ожидания. Обильный кофе и непрерывное курение привело его в состояние какого-то нервного похмелья, но коньяку не хотелось. Послали молодого сотрудника за шампанским.

Почти ежечасно из разных концов Москвы звонил Соколов и докладывал об очередном разговоре с родственниками захваченного омоновца – система обратной связи была такова, что Дронов мог передать о своем решении только через родственников своего подчиненного. Но ни подполковник, ни депутат не подавали признаков жизни.

"Блинов сейчас в панике, – рассуждал Муравьев, – он понимает, на какую сумму придется ему раскошелиться".

Только через день поступили нужные сообщения. "Дальнобойщики" доложили, что Блинов появился дома и отдает своим людям какие-то распоряжения: куда-то за кем-то их посылает. А следом в агентство явился сам Соколов. Блинов согласен на переговоры, оставил номер своего домашнего телефона.

Выдержав определенную паузу, сняв прослушивание с квартиры депутата, Муравьев позвонил из телефона-автомата. Он представился посредником в делах Марии Мироновой и поинтересовался, какой вариант встречи устроил бы депутата. Блинов, ожидавший, что ему тут же начнут диктовать условия, от такой корректности растерялся, подумал и начал дипломатично:

– Расклад интересов таков, что вам опасаться за свою жизнь в данном случае не приходится. В отличие, скажем, от меня. Поэтому я предпочел бы встретиться у меня дома. Надеюсь, адрес называть вам не нужно.

Условия таковы: в квартиру вы придете один, без оружия. Ваши люди должны остаться в машине. По-моему, все логично. Если с вами что-то случится, ваши люди замуруют меня в собственной квартире.

– Это точно, – сказал Муравьев.

Утром следующего дня" Муравьев открыл тяжелую дубовую дверь и вошел в знакомый сумрачно-роскошный подъезд. Охранники Блинова, не удовлетворившись отданным им пистолетом, тщательно обыскали Муравьева, осмотрели каждую складку на его одежде.

– Видите ли, – объяснил депутат этот обыск, – я не заинтересован, чтобы содержание нашей беседы вышло за пределы моего дома.

Он проводил сыщика в кабинет, указав одной рукой на кресло, а другой – на столик с коньяком и закуской.

– С утра воздержусь, – сказал Муравьев, кладя ногу на ногу и закуривая. Приступим?

Он четко и коротко изложил "условия Мироновой". Для того чтобы разойтись без негативных последствий, депутат должен ей компенсировать физический и моральный урон.

А именно...

– Понимаете? – Муравьев заострил внимание Блинова на своих последних словах. – За одни ваши проделки с её похищением вы достойны приличного срока. Вы хоть осознаете, что вы с ней сделали? Она до сих пор не может понять, что сейчас, осень или весна.

– Ужасно, ужасно, – пробормотал депутат.

– Мы не знаем истинных мотивов ваших поступков, да, по правде сказать, они нас мало волнуют. Речь о другом.

– Назовите конкретно условия, – нетерпеливо перебил Блинов.

– Мария Олеговна решила не обременять себя заботами по продаже своих акций, недвижимости... Она предлагает перевести на счет, который я вам назову, половину оценочной стоимости.

– Половину! – воскликнул Блинов. – Она в самом деле сошла с ума.

– Не исключено. Надеюсь, нет нужды напоминать, чья здесь заслуга?

– Нет, это ужасно... Нет, это просто немыслимо! – говорил Блинов, пересаживаясь к компьютеру. – Взгляните! – Он нервно защелкал клавишами. – Вот сумма её недвижимости и ценных бумаг. Вы понимаете, что у этих цифр нет трех нулей?

– Догадываюсь.

– Тогда вы должны догадаться, что при всем своем желании я не смогу достать эту сумму, даже деленную пополам. Двадцать процентов от силы.

И то в течение полугода.

– Так можно все потерять, – сказал Муравьев.

– Господи, но вы-то в здравом уме, неужели и вам не понятно, что такие условия невыполнимы?

– Давайте вместе подумаем, как выйти из тупикового положения, – дружеским, искренним тоном предложил Муравьев.

– Как-то все это странно, – промолвил Блинов. – Когда-то Мария утверждала, что большие деньги её не интересуют.

– Вот когда она так утверждала, – холодно возразил Муравьев, – тогда и надо было решать дела полюбовно, а не морить человека в одиночке.

Торг продолжался около двух часов. Блинов периодически пригубливал коньяк, закусывал лимоном, Муравьев же курил сигарету за сигаретой. Оба говорили спокойно, размеренно, взвешивая каждое слово.

В конце концов сошлись на одной трети. На тридцати трех и трех десятых процента.

– И три в периоде, – добавил пунктуальный сыщик. – При таких нулях это немало!

– Курочка по зернышку, – усмехнулся Блинов, уткнувшись в экран компьютера, барабаня пальцами по столу. – Но меня все же интересует, есть ли гарантия, что потом вы оставите меня в покое? Я ведь даже не знаю, кто вы, как вас зовут и кто за вами стоит.

– Тот, кто за нами, – сказал Муравьев, легко опустив первые три вопроса, он тоже ничего об этом не знает. Он узнает об этом только в случае, если вы начнете вилять. Тогда все.

– Приходится вам верить, – не скрывая некоторой обреченности, сказал депутат.

– А я надеюсь на ваше умение все считать, – сказал сыщик, переписывая цифры с экрана в записную книжку. – Поверьте, вы потеряли самое малое из того, что могли потерять.

Правда, у меня нет полной уверенности, что Мария Олеговна согласится со сроками. Четыре месяца, это извините...

– Оставьте вы её ради Бога! – не сдержался Блинов. – Что я, не понимаю, что она здесь вообще ни при чем! – Тут же взяв себя в руки, добавил: – Видите, первый солидный взнос будет уже через пару недель.

Но... – Тут Блинов о чем-то задумался, выпил ещё одну рюмку. – У меня есть условие. Я переведу деньги только после личной встречи с Мироновой. Я должен быть абсолютно уверен, что она в курсе всего этого. Чтобы не получилось потом: "Я знать ничего не знаю".

– Логично, – сказал Муравьев. – Через две недели созвонимся, договоримся о встрече. Кстати, будьте любезны, соберите Марии Олеговне коечто из вещей. Не забудьте шубу и другие теплые вещи, зима на носу. Не забудьте положить паспорт и четыре пластиковые карточки. Это заметно упростит мою задачу убедить Миронову принять ваши условия.

– Наши условия, – заметил депутат, выходя из кабинета.

Пока Блинов собирал вещи Марии, Муравьев прикидывал, как бы поэффектнее с ним расстаться. Он также думал, не сделал ли он ошибку, позволив растянуть на такой срок выплату всей суммы, да и первого взноса тоже? С другой стороны, прикидывал Муравьев, пусть этот стервец созреет, пусть успокоится, смирится со своей участью, и тогда все должно пройти как по маслу. А сейчас, черт его знает, что он выкинет в таком состоянии.

Появился хозяин квартиры, поставил к ногам Муравьева два огромных баула. Сыщик легко поднялся из кресла, прошелся по кабинету, сделав долгую паузу. Простите за нравоучения, – сказал он, – но положение обязывает ещё раз предупредить: никаких финтов. Наши люди есть и в вашем "ОКО", и даже в "Раю"... Пройдемте на вашу великолепную кухню, где вы как истый москвич проводите большую часть домашнего времени.

На кухне Муравьев снял настенную телефонную трубку, достав перочинный ножик, вскрыл её, вынул "жучок".

– Прошу принять в знак особого к вам доверия.

Блинов протянул руку и, ссутулившись, долго разглядывал на ладони крошечный прибор.

– Когда? – глухо спросил он.

– Вы часто бываете в разъездах, – уклончиво ответил сыщик.

– И это, конечно, не все, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал депутат.

Психологический ход превзошел ожидания Муравьева. Тем более что, жертвуя "жучком", он ничего не терял: наблюдение за квартирой надо было снимать окончательно. Он отсекал своих сотрудников от этого супердоходного дела.

Собрав телефонную трубку, Муравьев тут же набрал пейджинговый номер Малкова и передал:

– Машину к подъезду.

Это был заключительный аккорд.

И, выйдя на улицу, Муравьев с удовлетворением думал: "Сама судьба послала мне журналистов с такой тачкой".

Он знал, что сейчас Блинов наблюдает за ним с балкона.

Часть III

Глава 1

Тощая лошадь, выбиваясь из сил, тащила телегу по раскисшей дороге.

В телеге лежали три рюкзака, ящики с образцами, лопаты, кирка и геологические молотки. Толик и Вовик, студенты-практиканты, шли по разные стороны от телеги и устало поругивали дорогу, сырую погоду и слабосильную, готовую в любой момент рухнуть в грязь, Серафиму. Наталья шла сзади, слушала скрип колес, ворчание ребят и думала о том, что за десять дней этого бесконечного маршрута ей сегодня, как никогда, хочется упасть на солому в телегу, закутаться в плащ и забыться. Еще никогда ей так не мешали идти длинные полы брезентового дождевика, никогда не казались столь неподъемными облепленные суглинком сапоги.

"Отчего такая усталость? – думала девушка. – Наверное, потому, что все надоело". Надоела бродячая жизнь, отсыревшие спальники, надоели дожди, бесконечные ночные тревоги и редкие нищие деревеньки. Но главное, надоела полная неопределенность в собственной жизни... Действительно, стоило ли бросать дом, бабушку, чтобы вот так скитаться по свету? Дома, конечно, было невесело, но и здесь тоже не лучше. И неизвестно, как все сложится дальше.

Будущее пугало Наталью. В последнее время ей постоянно казалось, что впереди её ждет нищета и полное одиночество. В сотый раз она перебирала в уме все детали их ссоры с начальником партии и в сотый же раз приходила к безнадежному выводу, между ними все кончено.

Несомненно все кончено. Иначе зачем бы он послал её в этот дикий многодневный маршрут? "Толик и Вовик – дело другое, – размышляла Наталья, они лица заинтересованные, им материал для дипломов нужен, а меня за что?"

До контрольного срока оставалось два дня, не считая сегодняшнего. Значит, ещё три дня идти под моросящим дождем, останавливаться, копать землю, описывать разрезы, собирать образцы. Когда работаешь, не зная, для чего и зачем, устаешь в двадцать раз больше. И ещё три ночи лежать в сыром, никогда не высыхающем спальнике, дремать, прислушиваясь к лесным шорохам, вздрагивать то от резких криков ночных птиц, то от треска ломаемых сучьев под копытами лося.

Дорога, избитая лесовозами, с лужами по колено, петляла в темнохвойном лесу, намокшие ели по-осеннему смиренно застыли слева и справа, было тихо, только скрипели колеса да чавкала грязь под ногами. Маленький Вовик, точнее Владимир Ильич, быстрый в движениях, как его великий тезка, на ходу сверял маршрут с топокартой, с аэрофотоснимками и периодически объявлял: до точки осталось столько-то километров, до бетонной дороги столько-то.

Наталья брела как в тумане. "Только бы не заболеть", – думала она, цепляясь за задок телеги.

Когда до точки оставалось всего ничего и по каким-то неуловимым признакам все почувствовали, что лес скоро кончится и откроется луг или поле, Толик схватил вожжи, тихо и неуверенно пробасил: "Тпру-у..." Наталья увидела впереди, метрах в сорока, сидящего на обочине человека.

После некоторой заминки подошли.

На мужике лет шестидесяти был старомодный синий прорезиненный плащ и серая кепка. В руках он держал узелок, вероятно, с едой. Он встал, и Наталья увидела под ним небольшой чемодан. Поздоровались.

– Далеко ль бетонка? – спросил незнакомец, потирая крупной ладонью небритый подбородок и внимательно поглядывая на ребят.

– Километров восемь, – ответил Вовик.

– Восемь, – повторил незнакомец. – Если по пути, примите в компанию.

Он тут же пристроил чемоданчик и узелок в телегу и зашагал рядом с Натальей.

– Колодцы, что ли, копаете? – спросил он, указав на лопаты.

– Геология, – сказала Наталья.

– Ага, – кивнул незнакомец.

Старик оказался не в меру общительным. Он шел и рассказывал о себе:

– А я вот к братану иду. Из-под Питера я, решил новую жизнь в деревне начать. Не знаю, получится ли...

Братана надо проведать. Целых двадцать семь лет не мог к нему выбраться, только теперь вот, на пенсии...

Чем он живет тут, чем кормится? Только бы он не уехал куда. А я теперь что, я вольный казак, а ему ещё трубить и трубить. Да-а... Ну, зайду, погляжу.

Здесь и раньше-то глухомань была, а теперь так и вовсе автобус убрали. Ну, приду, погляжу. Коли магазин какой есть, так и проживем как-нибудь. Если, конечно, его правоверная меня не выгонит. А вдруг выгонит? А? Вот, будет номер!

Взаимного разговора не получалось. Ребята молчали, а Наталья шла и думала, что хорошо бы отделаться от этого старика до ночной стоянки, она волновалась, как бы ребята не брякнули, куда идут, ведь тогда старик может сказать "нам по пути", и придется с ним ночевать.

Старик явно не нравился ей. От него веяло какой-то немытостью и той самой неопределенностью, что так раздражала Наталью в последнее время. И откуда он взялся в тайге, где между деревнями по пятьдесят километров? В городском плаще и не с рюкзаком или котомкой, а с чемоданом? Специфика здешних лагерных мест неизбежно наводила Наталью на невеселые мысли. Боковым зрением она отмечала, что старик то и дело поглядывает в её сторону. Она присмотрелась. Нет, старик зыркал водянистыми глазами во все стороны словно опасался чего-то. Попутно он продолжал говорить сам с собой. Заговорил о смерти как об избавлении от тяжкого бремени совести, о том, что деньги нужны живым, а не мертвым. Затем он достал из кармана плаща грязную тряпочку, развернул её и стал приставать:

– Ребятки, купите зубец золотой Мой личный зубец. А то денег нет, хлеба нет. С чем к братану явлюсь?

Дайте хотя сколько, вы его потом хорошо продадите... Вот, был зубец, жевал я им, жевал, а теперь пришлось отодрать. Жевать-то ведь нечего. За бутылку отдам, только возьмите.

От старика отмахнулись: откуда, мол, деньги. Тогда он из того же кармана достал огурец, очистил его от соринок и предложил девушке:

– Пожуй.

Наталья отказалась, и старик, смачно откусывая, съел огурец. Достал большой складной нож, заточил спичку и принялся ковырять в зубах. В его широких плечах, в точных движениях, когда он затачивал спичку, чувствовалась совсем не старческая сила.

"Не мог поесть, когда сидел на обочине, – с раздражением подумала Наталья. – И почему у него огурец хранился в кармане, а не в узелке?"

Маленький Вовик не выдержал и спросил, подделываясь под местный окающий говор:

– Далеко ли путь-то держим?

– Не так чтобы очень, – ответил старик. – К братану...

И вновь Наталья ощутила его цепкий взгляд на себе.

Посветлело, пошел березовый молодняк, и открылось огромное поле с увядшим некошеным разнотравьем.

Серое тяжелое небо прижималось к земле. Дорога стала совсем непролазной, Серафима уже не вытягивала телегу из ям без человеческой помощи.

– Сделаем так, – сказал запыхавшийся Вовик. – Сделаем привал, а потом сделаем точку.

– Привал так привал, – сказал старик таким тоном, будто бы тоже был членом отряда.

Миновали островок пушистых молодых елок, и снова дорога пошла под уклон, потом – на подъем, и только теперь открылся дальний край поля.

И там, на закраине, они обнаружили неубранные картофельные делянки.

Остановились, осмотрелись, стали выкапывать картошку. Старик взял у Вовки лопату, повертел в руках.

– Не следите за инструментом.

А деревня-то рядом, – добавил он, ловко выкапывая картофелины, – не застукали б ненароком. Что за деревня, не знаете? – Ему никто не ответил.

Отошли от дороги, в канаве отмыли картошку и на краю леса развели костер. Наталье расстелили палатку, и она легла, завернувшись в нее. "Не вовремя разболелась", – с горечью подумала она, проваливаясь в дрему.

Она лежала на спине, по-покойницки скрестив на груди руки, черты её лица заострились. Словно сквозь водную толщу слышала она, как старик сказал:

– Кладите в телегу, а то уходите девку.

И Вовик ответил со своим дурацким подражанием:

– Ниче, самая малость осталась.

Наталья слышала, как Толик вздыхал где-то рядом, видимо, не решаясь спросить, как она себя чувствует, и думала: "Кажется, кроме йода, бинтов и валидола у нас в аптечке ничего нету". Но не было сил выяснять, где эта аптечка и что в ней хранится.

Ребята взяли газету и ушли в заросли. Тогда старик подошел к Наталье и спросил:

– Плохо дело?

– Плохо...

– Пройдет, дело молодое. – Старик задумался, продул папиросу. – А хочешь, я тебя к братану возьму?

В тепле полежишь, поправишься и вернешься к своим геологам. – Старик помолчал, покурил и спросил нерешительно; – У тебя как документы? С собой? Наталья еле заметно кивнула. – Вот и хорошо, что с собой. Отлежишься, поправишься... А коли понравится, так и живи, гнать не буду. – Старик шумно затянулся и вздохнул, выпуская дым. – Хочешь, я тебе всю правду о себе расскажу? – Наталья поморщилась и прикрыла глаза. – Не хочешь, – грустно отметил старик и продолжал: – Просто нет у меня никого, вот дело в чем. А ты, верно, подумала, что я на тебя хозяйство хочу взвалить? Нужно оно мне.

это хозяйство. Ты у меня как сыр в масле будешь кататься. – Старик заботливо прикрыл плечи Натальи пататкой. – Просто тяжело всю жизшочному...

– Тяжело, – кивнула Наталья.

– В том-то и дело! – оживился старик. – Все дело в том... Ты не думай, я тебя по гроб обеспечу. Понимаешь? – Наталья лишь покачала головой. – Не понимаешь. Какая же ты... – Старик поглядывал на кусты, в которых скрылись ребята. – Наследство с братаном мы получили, вот иду свою долю забирать. Понимаешь? Такое наследство, сестра, что нам теперь и работать не надо, понимаешь?

– Инфляция сожрет, придется работать, – тихо сказала Наталья.

– Нет, сестра, у меня такое наследство, что никакая инфляция его не сожрет.

– Золото, что ли?

– Хоть бы и золото. А помру, – старик нервно и глубоко затянулся, – все твое будет. Думай скорее, – сквозь сильный кашель прохрипел он. – Сейчас в деревню придем, ты парням и скажи, что не могу, мол, дальше. Понимаешь?

Наталья слабо кивнула и спросила:

– Вы часом не сумасшедший?

– Я? – удивился старик. – Это ты сумасшедшая. Тебе ж райскую жизнь предлагают...

Вернулись ребята, и старик переменил тему:

– Что там на карте у вас? Какая впереди деревня? Неужто Дюевка?

– Извини, дед, – сказал Вовик, – карта секретная.

– Молодец! – воскликнул старик. – При исполнении, я понимаю.

Но ты послушай сюда.

Старик отвел Вовку в сторону и начал его горячо убеждать в чем-то. До Натальи долетали лишь отдельные фразы: "Только деревня, мне другого не надо..." – "Сколько их у тебя?" – "Нет, не пойдет". – "...И будьте здоровы". "Еще кину один..."

Наталья очнулась от голоса старика:

– Водки-то нету? Ей бы стаканчик сейчас.

– Кончилась водка, – отозвался Вовик, и Наталья подумала: "Какой он все-таки жадный, ведь две бутылки осталось".

Но она знала, что водку берегли для "вечерних капель", для "эликсира мечты", как Вовик называл это снадобье. Две-три капли на стопку водки, и можно увидеть не только Москву, но и Париж, можно увидеть себя в своей будущей жизни.

Старик уже прощался с ребятами.

– Пойду, – сказал он. – А то хотите, можно вашу больную у .братана оставить. Отлежится, поправится, жена братана присмотрит... Ну нет так нет, что ж, бывайте.

Когда старик ушел, Толик подсел к Наталье.

– Ты что, правда заболела или прикидываешься?

Наталья промолчала. Туповатый, неуклюжий Толик её раздражал не меньше, чем юркий, пронырливый Вовик.

– Дайте мне водки, – сказала она.

– С каплями? – спросил Толик.

– Давайте с каплями, а то тяжело.

– Учти, – сказал Вовик, – это твоя вечерняя доза.

"Жмот", – подумала Наталья.

Она выпила, вскоре ей полегчало.

Уменьшился озноб, а боль в мышцах стала напоминать истому от приятной усталости.

– Старик-то, – сказала она, – соблазнял меня, звал с собой. Золота, говорит, у меня навалом.

– Врун старый, – усмехнулся Вовик.

Подумав, Наталья ответила:

– Не похоже.

Потрескивал костерок, закипал котелок с картошкой, но Наталье есть не хотелось. Как всегда от "эликсира мечты", она первым делом стала терять ориентацию: где и как лежат её руки, где ноги? Не пошевелив ими, она не могла на это ответить. Ей показалось странным, что находится она где-то в лесу, что рядом горит костер... Потом показалось, что спиной к ней сидит Сергей Сергеевич. "Ты меня не так понял, Сережа!" – "Нет, это ты не понимаешь меня, Наталья!" – резко отвечает он. Опять он не понимал её. Ничего, сейчас она все объяснит, и у них начнется новая жизнь...

Затем во всем теле появилась пьянящая невесомость, крона высокой ели над головой вдруг приблизилась, Наталья увидела на ветвях Вовика.

Тот сидел, словно леший, в хвойной гуще и говорил возбужденно:

– Он по полю назад пошел! Он не в деревню идет!

Внизу, у костра, топтался громоздкий Толик и скулил:

– Ну его к черту. Картошка сварилась, нам ещё точку описывать нужно.

– Заткнись ты со своей точкой!

Если он за один взгляд на карту три зуба отдал... Мама родная, он в ельнике скрылся!

– По нужде, – отзывался Толик.

– Дурак! Тебе что тут, Сокольники, чтобы в кусты прятаться?

Наталья улыбнулась, настолько смешным казался ей разговор. Потом ей привиделась Москва, в которой она никогда не была, и уже во сне ей захотелось заплакать. Ей снилось, что она потеряла паспорт и её не пускают в столицу. Тогда она перенеслась в Зубову Поляну, в деревню, к бабушке. Но и туда её не пускали без паспорта. А паспорт был заперт в сейфе Сергея Сергеевича, и тот, переносясь вместе с Натальей то в Москву, то в Зубову Поляну, тихо злорадствовал:

ключи от сейфа он выбросил в речку Моню.

Наталья очнулась и сразу поняла, насколько серьезно больна. Ее опять бил озноб. Повернувшись, она дунула на полупогасший костер. Даже пепел не взвился, так она ослабла. Она снова забылась, а когда вновь открыла глаза, никого рядом не было. Только тлеющий костер и старая Серафима, в стороне жующая траву.

Все забыли её, как забыл когда-то Блинов, растеребивший ей душу и заставивший её ждать неизвестно чего целых шесть лет. Но Блинов – это Блинов. Это птица другого полета, и, конечно, только такая дура, как она, могла поверить всем его обещаниям.

Он уже тогда ворочал миллионами и поглядывал на всех свысока, так что уж тут говорить... Другое дело Сергей Сергеевич.

По-настоящему они познакомились на берегу тихой Мони, где Эс Эс прятал от подчиненных огромную бутыль со спиртом. Это было его собственное изобретение прятать спирт в речном обрыве, и теперь время от времени он приходил на безлюдный берег, откапывал драгоценный сосуд и отливал спирт на экспедиционные нужды. Май прошел гладко. Но в начале июня начальнику партии показалось, что такой метод хранения самой большой экспедиционной ценности начинает себя изживать. Шоферы, особенно дошлый Максимов, явно о чем-то догадывались, уже дух этого Максимова витал где-то около ямки со спиртом. И тогда начальник решил выбрать в экспедиции личность понадежнее и ставить её, эту личность, на стреме. Выбор пал на Наталью.

Какое-то время их вылазки носили чисто деловой характер, но однажды, накануне очередного банного дня, когда на Моню опустился удивительный бескомариный вечер, Сергей Сергеевич предложил: