Текст книги "Прогулки по лезвию"

Автор книги: Валерий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Давай рыбу половим?

– Рыбу? – спросила Наталья. – Давайте.

Они вышли пораньше, солнце стояло ещё высоко, но розоватый туман уже стелился по пойме противоположного берега. Птицы орали без передыху, а далекая кукушка настойчиво требовала, чтобы её спросили: "Сколько мне жить?"

Они до пояса вымокли, пробираясь по травостою к реке, и Сергей Сергеич, как подобает мужчине, шел впереди, приминая траву и немного стесняясь того, что, идя впереди, он неизбежно демонстрирует Наталье свою маленькую, но уже заметную лысину.

Они расположились с тремя удочками и тут же начали таскать темнокрасных, под цвет воды, окуней. Окунь брал жадно, заглатывал крючки, приходилось вспарывать им животы.

Сергей Сергеич преобразился, бегал, громыхая сапожищами от удочки к удочке, подсекал, наживлял, вспарывал, забрасывал, свистя леской, вновь подсекал... Не было того сдержанного начальника партии, которого все побаивались и который сам боялся всего: и воровства, и пожаров, и невыполненного плана, и эпидемий, который спал с заряженной под подушкой ракетницей и с двустволкой под раскладушкой. Сейчас перед Натальей был просто молодой и азартный мужик.

Она тоже бегала, толком не зная, как подсекать, как забрасывать. Наконец она зацепила корягу, порвала леску и выбыла из игры. Разведя костер, она сидела, подтянув к подбородку колени, и глядела то на огонь, то на воду, то на далекий лес, откуда, по мнению Сергея Сергеича, за ними могли наблюдать в бинокль шоферыпрохиндеи.

Потом варили уху, пили разведенный в Моне спирт, а затем курили, лежа на ватниках, глядя за пределы галактики. У обоих в ту ночь появилось странное ощущение, будто бы все вокруг стало другим, будто бы они в первый раз попали на этот обрывистый берег, к незнакомым поваленным елям с вывороченными корнями.

И спящий в тумане лагерь предстал перед ними в новом свете, будто бы они отсутствовали в нем целую вечность.

Шепотом желали друг другу спокойной ночи, по-товарищески жали руки. Спать совсем не хотелось, в результате оба чуть не проспали баню.

Это было в июне, а теперь уже осень, и пора, как говорит Сергей Сергеич, подводить итоги, писать отчеты. Пора тот обрыв, где потом все случилось, а затем повторилось и ещё много раз повторялось, пора тот Великий обрыв назвать по-научному сухо: "Коренной берег с обвально-осыпным склоном".

Наталья в очередной раз очнулась, открыла глаза. По-прежнему никого рядом не было. Как бы со стороны увидела она сырой вечный лес и себя, маленькую, на краю его. И снова подумалось, что с Сергеем Сергеевичем все кончено, что не будет никаких "может быть" или "вдруг", на что она недавно надеялась, никогда Эс Эс не возьмет её к ямке, не поставит на стреме, не будет придерживать за воротник телогрейки, когда она заскользит по обрыву к воде. И никогда она ему больше не скажет: "Свободную любовь не удержишь за воротник". А он никогда не ответит: "Смотря как держать".

Глава 2

Посреди бескрайнего поля был лесной островок. Двухметровые елочки сгрудились так, что попасть внутрь этой гущи было непросто. Толик и Вовик остановились у сплошных колючих зарослей – следы от сапог старика обрывались. Здесь старик вошел, точнее, вполз в ельник.

– Я туда, – сказал Вовик, – а ты постой посмотри. Мало ли что.

Вовка натянул на голову капюшон штормовки и пошел напролом.

– Стой! – закричал ему Толик. – Дед же вползал сюда, ты его след потеряешь.

– Что, прикажешь ползти?

– Ползи. След найди.

– Нету тут никаких следов... Точнее, везде его следы. Старик, наверно, нарочно перебурохтал хвойную подстилку. Иди сюда, тут уютно.

Больше часа они ползали под деревьями, пытаясь обнаружить какуюнибудь зарубку, сломанную ветку, какое-нибудь оригинальное деревцо.

Все было напрасно. Ровный ельник был похож на плантацию новогодних елок ни одного постороннего дерева. Ни зарубок, ни сломанных веток...

– Еще час прошел, – сказал Толик. В его голосе чувствовалась усталость.

Вовик, наоборот, заводился больше и больше. Они прекратили хаотический поиск, начали исследовать квадрат за квадратом, ползая на животе.

Они сбили локти, у них ломило поясницу, и они все чаще и чаще, лежа на спине, отдыхали. Бессмысленность поисков становилась очевидной. Время приближалось к четырем часам, и здесь, в чащобе, уже начались сумерки пасмурного дня.

И снова они искали. И опять лежали, курили.

– Вот и сентябрь, – сказал Толик. – Скоро Москва, кутерьма.

– Соскучился?

– Все-таки с мая мы здесь. А вообще-то я всегда тоскую о прошлом.

Вот вернемся в Москву, буду экспедицию вспоминать. Особенно этот маршрут.

– Как мы с тобой под елками ползали, – усмехнулся Вовик.

– В том числе... Наташка вот заболела. Что с ней делать?

– Ничего, будет в телеге лежать.

– Серафима не вытянет.

– Знаешь что, – сказал деловой Вовик, приподнявшись и посмотрев в лице другу, – ты же обещал, что не будешь думать о ней.

– Так ведь заболела, – оправдываясь, ответил Толик.

– А ты все равно не думай, бесполезно тебе о ней думать. Поправится как-нибудь без тебя. Начальник вылечит.

– Да, – невесело согласился Толик, – бесполезно.

Они снова искали и опять отдыхали, глядя на кусочки серого неба сквозь густой лапник.

– Все-таки хорошая наша профессия, – сказал Толик. – Разве в Москве такое увидишь?

– Такое какое?

– Ну, тайгу... Смену времен года, этот ельник уютный.

– Нашел время!

– Это у меня сезонное, ничего не поделаешь, осень. Вот и лист полетел...

– До настоящего листопада ещё далеко.

– А вон, видишь, на той елке листья лежат. Уже вовсю опадают.

Вовик привстал, присмотрелся.

– Полный улом! – ошалело выдохнул он. – Листья... Но ведь вокруг одни елки! Елки-моталки. Как эти листья попали сюда? И почему только на одной елке? Почему?! – закричал он.

– Меченая? – не веря своим словам, сказал Толик.

– Она! Старик отметил ее!

Тяжело чавкая по грязи сапогами, бежали они к месту привала. Они задыхались, сбавляли темп, шли, то и дело оглядываясь, и говорили. Говорить после бега было трудно, но молчать было сейчас невозможно.

– Господи! – восклицал Вовка. – Неужели это не сон? – Он хлопал себя по карманам. – И в таком количестве! Ну дед! Явно покойников грабил.

– Он могильщиком был, – говорил Толик. – Помнишь, когда копали картошку, как он рассматривал нашу лопату? Профессионал.

– Черт с ним, с этим дедом! – перебивал Вовик. – Сейчас на всех парах надо рвать отсюда. Дед, когда мы ему показывали карту, мог запомнить, где базовый лагерь, тогда...

Сам понимаешь.

– Рвать! – покачал головой Толик. – Легко сказать. Наташка в таком состоянии... Серафима не вытянет.

– Вытянет, – уверенно произнес Вовик. – Я знаю, что делать. А в лагерь вернемся, тут же в Москву.

Предлог у нас есть, занятия уже начались.

Наталья не понимала, что происходит. Она лежала, завернувшись в палатку, и смотрела, как ребята выбрасывают из телеги мешочки с образцами грунтов; ради которых они претерпели столько лишений в этом нелегком маршруте. Летели в кусты и валунчики из ледниковой морены.

Наталья собралась с силами и спросила:

– Психи, вы что делаете?

Ей не ответили. Серафиму, которая в предчувствии скорой дороги стала энергичней хрупать траву, быстро впрягли, Наталью на палатке перенесли на телегу и двинулись в путь. В ногах у Натальи лежало целое состояние, о котором она и не подозревала. Ружье было заряжено картечью, его нес сильный Толик. По договоренности он в случае чего должен был передать "тулку" Вовику, а сам вооружиться топориком. Но они шли и шли, и никаких "случаев" не происходило все вымерло в этих краях.

Наконец им встретилась брошенная деревня.

– Давайте здесь заночуем, – еле слышно сказала Наталья.

– Опаздываем! – резко ответил Вовик, понимая, что им надо до темноты пройти как можно больше.

Ночевали в лесу. Огня не разводили. Ребята разложили кое-какой стол, выпили водки, но к "эликсиру" не прикоснулись. Предложили Наталье.

Она приняла водки с "каплями", но от картошки и сигарет отказалась. Ребята поужинали и забрались в сырые спальники, ружье и топор положили рядом. Нераспряженная, но со снятой уздой Серафима всхрапывала в темноте, и ребятам постоянно казалось, что кто-то прячется за деревьями.

"Сбылось! Сбылось!" – думал Вовик. Он всегда знал, что нечто подобное рано или поздно в его жизни случится. В такой он рубашке родился, такая звезда "него... Он это знал.

– Вовк, а Вовк? – позвал Толик. – А чего мы с ними будем делать? Как их продать-то? – Друг ничего не ответил. – Вов, а все-таки, кто этот старик? Я думаю, он ходит, могилы раскапывает, иначе откуда у него столько этого?

Вовка молчал, не хотелось в такие минуты думать о прозе жизни.

А Наталья, постанывая, мечтала о кружке чистой воды. Но уже не было сил окликнуть ребят.

Поутру стало ясно, что без медицинской помощи не обойтись. Но где её взять, эту помощь в этих таежных краях? Посмотрели карту и завернули в ближайшую жилую деревню. В первый попавшийся дом.

– Ктой-то там? – спросил из-за высоких глухих ворот стариковский голос.

– Откройте, геологи мы, – сказал Вовик.

– Знаем мы энтих геологов. Откудова вас занесло? И сколько вас там?

– Нас трое. И лошадь.

– Лошадь? Краденая небось? Ладно, лихие-то нынче с лошадями не ходют. Подведи её к дырке, я её морду пощупаю. Если не лошадь, то не открою, уж извиняйте

– Да вы что, дедушка, так, что ли, не видите?

– Дак че я увижу с моими глазами-то?

Глава 3

Хозяева, старик со старухой, были напуганы. Не каждый день в этой Богом забытой деревне вваливаются в дом незнакомые парни. Но, поняв в чем дело, тут же согласились оставить у себя больную Наталью.

– Фелшера у нас нету, вот беда, – сказала старуха. – Буду её по-нашенски лечить.

– Подлечите, бабушка, – попросил Толик, – а завтра-послезавтра за ней машина придет.

Наутро Наталья вдруг почувствовала улучшение. Лежать ей надоело, спать не хотелось, и, хотя всем телом, каждым пальцем девушка ощущала температуру, она встала, укутала шею и грудь большим махровым полотенцем и подошла к зеркалу. Большое зеркало напоминало Вселенную с яркими скоплениями звезд, с туманностями и черными бездонными дырами.

Под овальную раму были вставлены желтые фотокарточки. Наталья пыталась найти фотографии хозяев дома, но не смогла.

У печи стоял дед и, притопывая разбитым валенком, делал вид, что считает деньги, хотя они у него были десять раз пересчитаны. Серая застиранная рубаха навыпуск была на нем застегнута на все пуговицы, отчего казалось, что все в этом деде снизу вверх сужается, сужается и выклинивается продолговатой головой с острым затылком.

– Слышь, – окликнул старик, поправляя на носу очки, – у тебя случаем родственников в Венгрии нету?

– Нет, а что?

– Знавал я там одну во время войны. Копия ты! – Дед сунул деньги в пухлый, как мешок, карман брюк и добавил: – А вот ежели б мы были с тобой сродственниками, то я бы тебя сейчас этой авоськой пониже спины! – Старик покрутил хвостом авоськи.

– За что? – улыбнулась Наталья.

– За то, что лежать тебе надо, а не разгуливать. – Дед погрозил кривым пальцем и ушел.

Потом Наталья ходила смотреть, как старуха доит корову. Послушала незлой бабкин матерок в адрес нервной Вербы, вспомнила свой дом, свою бабушку и свою рыжую Дашку. Потом вышла за ворота, села на бревнышко. День обещал быть тихим и теплым, и Наталья подумала: "Хорошо, что осталась". Ей казалось, болезнь ослабевает, безвозвратно уходит, и состояние детской осенней грусти было приятным – до чего ж хорошо так сидеть на бревне, на краю деревеньки Якимовки, смотреть на реку и думать, что ты всеми забыта и брошена. Теперь-то уж точно все заметят, что ты и забытая, и брошенная. Там, на базе, это заметят и сделают соответствующие выводы.

Хотелось продлить свое состояние, греться на солнце и смотреть на остекленевшую речку – куда она течет?

Но ещё хотелось выпить чуть-чуть, ребята оставили ей "эликсир", а деду бутылку водки, которую он тут же спрятал в уголок за икону.

Наталья выпила стопку с "каплями"

и легла. Ночью у неё начался сильный жар. Она стонала, бредила, говорила о каком-то золоте, которое ей совсем не нужно. Ей мерещилось, что рядом стоит тот страшный старик.

Старуха проснулась и до утра уже не ложилась. Заварила земляничных листьев, добавила малины и каких-то капель, хранящихся под замком от деда, и поила этим лекарством Наталью через каждый час.

Следующий день Наталья лежала с пониженной температурой, то спала, то дремала, её будил дед и предлагал бульон из чьих-то, как он выражался, мозгов. Наталья отказывалась и только пила бабкин отвар. Дед тоже его пил "на всякий пожарный", деду хотелось поговорить.

– Я знаю, – говорил он, стоя у печки, пряча папиросу за спину, – никакая у тебя не простуда. Я-то знаю...

– А что же? – вяло спрашивала Наталья. Дед загадочно ухмылялся и спрашивал в свою очередь:

– Чего это ты о золоте-то в горячке вспоминала? Кто это тебе золотишко-то предлагал, мужик, что ль, какой? Совратитель?

– Совратитель, – горько усмехалась Наталья. – Где вы теперь таких встретите, чтобы золотом совращали?

– Может, в вашей спедиции? – неуверенно говорил дед.

– В экспедиции... Там нищета, как и везде... Ох Господи...

– Худо, что ли? – тревожился дед.

– Голова раскалывается.

– Так то давление. Хошь, поправлю? – Дед, мимоходом крестясь, направлялся в красный угол, доставал из-за иконы остатки водки. – Давай, девка, по пробирочке.

– Нет-нет, не могу...

– Значит, не давление, – констатировал дед и наливал себе. – А у меня вот давление.

Старуха вернулась из села с мешком хлеба. Дед сноровисто вскипятил самовар, втихую ещё раз приложился к бутылке и сел с бабкой пить чай. Та рассказывала последние новости:

– В Архангельске сняли кавказца с поезда. А у него чемоданище, что сундук моей покойной матушки. Ну, открыли ево, думали, деньги там или оружие... А оттель – вот такие вот крысищи! Что наша Мурка. И все с чумой, с холерой, со спидой! Во че они нам готовят! А французы. Дак те хочут хряпнуть атомную бонбу под землей, на том конце света. Чтобы, значит, заряд в землю ушел и вылетел где-нибудь тут, у нас, значит, под Архангельском. А?

– Ничего тут не вылетит, – вроде бы с некоторым разочарованием сказал дед и повторил убежденно: – У нас ничего никогда не вылетит. Свет, вон, четверть века обещают подвести, а на деле ждут, когда мы загнемся.

– А в районе объявились грабители, – продолжала старуха. – Ограбили зубного техника, снасильничали и скрылись.

– Во! – сказал дед. – Дожили, мужика даже снасильничали!

– Техник, это так говорят, – пояснила старуха. – На деле техничка.

– Это дело другое. Много взяли-то?

– Че было, то и забрали. Видать, деньги да золото. – Бабка не удержалась и взглянула на Наталью.

Та при этом разговоре чувствовала себя так, словно это она грабила зубного техника.

Вечером у неё вновь подскочила температура. И вторую ночь не спала старуха.

– Не надо, Сережа, – говорила Наталья, – не надо мне никакого золота...

– Господи, что ж это делается? – Бабка крестилась. – Что ж это золото к ей так прицепилось? Господи, прости её душу грешную.

Страшно было старухе. На дворе разгулялась непогода, ветер с дождем стучал в окна, в какую-то щелку задувало в избу, и лампада в красном углу тревожно мерцала. Мерцал лик чудотворца, а больная все бредила о каком-то Сереже, о золоте, о том, что не хочет обманывать.

Утром бабка ушла пасти Вербу, а дед остался ухаживать за Натальей, кормить её бульоном из чьих-то мозгов. Он допил на кухне вчерашние остатки, появился, встал в дверях, как в раме, довольный, с папироской во рту.

– И вот, значится, – начал он, словно продолжая неоконченную историю, – у меня тоже есть кое-что драгоценное. Мильенов эдак на десять!

Наталья приподнялась на локте и больными несчастными глазами посмотрела на старика.

– Ты, девка, лежи, не трепыхайся.

Незя тебе. Ты слухай меня. Невестка у меня" чуть постарше тебя, годков на осемь. Короче, сопля зеленая. Востроносенькая. Фырь-фырь! – Дед покрутил бедрами. – Ну и внук потому востроносенький. У сына-то к тому времени кровь от алкоголя ослабела, потому внук и в её. И вот оне приезжают в июне, уже после похорон, и начинается. "Это мы вот туды поставим, это сюды переставим, а то вон туды перенесем". Короче, загнали нас с бабкой за печку, здесь все вверх дном, иконы временно туды, зеркало сюды... Расположились, живем. Потом начинается. "А что дом? А как дом?

А на кого?" Каженный день с бабкой выслушиваем, что все мы смертны, что ей, востроносенькой, ничегошеньки не надо, что она только о нем, востроносеньком, и печется. Ах, думаю, етическая ты сила! Выбрал момент, когда мы с ней вдвоем, как вот с тобой, и говорю: "Ты зачем, сопля зеленая, все здеся перевернула? Что ж ты, голова парфюмерная, со мной не советуешься?" Обиделась, сил нет...

На лице деда отразилась тихая радость, он поскреб бок и продолжал:

– Боишься, говорю, что дом другим отпишу? Так ежель ты каженное лето будешь все мне тут переворачивать, то и отпишу. Тому же Ваське. Или Максимке, хотя оне и не пишут, сучкины дети. Обиделась, ходит, не разговаривает, только задом – фырьфырь. А перед отъездом вдруг говорит: "Ошиблися вы во мне. Не надо мне никакого вашего дома, это ему, востроносенькому, дом нужен, а мне подарите на память вот эту картинку.

А больше мне ничего от вас..." Что, говорю, на искусства потянуло? Мы тебе и так "Зингера" отдали, серебро берлинское отдали, хватит, наверно?

А это, говорю, пусть висит где висит.

Я не для того под пулями бегал, чтобы потом все это раздаривать. А там, значится, так... Мельничка такая, водяная. Омуточек такой чудесный, ей-Богу, бери удочку и забрасывай.

Водичка живая, ивы живые, даже видать, как ветерок их висюльки покачивает, шум воды, ей-Бо, слышится.

Потому, говорю, зимой как завоет... – Дед повыл, изображая зимнюю вьюгу. Я на эту кроватку приляжу и смотрю на мой омуток, на мельничку, об лете думаю. И так хорошо мне делается, будто в раю...

– Где же картина? – спросила Наталья, осматривая стены избы.

– Отдал... Выпил на проводах, разжалился и отдал.

– Вот это да, – сказала Наталья и надолго задумалась.

На следующее утро она услышала такой разговор. Говорил дед:

– Че же ты, коза, совсем хозяйствовать разучилась? Че ж ты меня раньше срока в могилу-то пхаешь? А, коза?

Чиркнула спичка. Молчание.

– Ты че ж, все деньги на её сульфимизины истратила? Ты че мне мозгу-то крутишь? Дай, говорю, три тыщи всего, я у Огрызихи бутылку возьму, у меня ж именины!

– У тебя каженный день именины.

– Да не мне это, Господи. Дружки-то забидются!

– Хоть бы оне совсем от тебя отвернулись, алкаши чертовы.

– Ты это брось, на дружков-то!

Крыша потекет, погляжу, что запоешь. Первая к им побежишь! Дай денег, кому говорю!

– Нету.

– Ну две дай.

– Нету! Да тихо ты, старый черт.

Дед с бабкой осторожно вошли в комнату, Наталья притворилась, что спит.

– Хорошо, что спит-то, – сказала старуха.

– А чего ей, поправляется, – сказал дед.

– Глянь-ка, румянец совсем другой.

– А чего ей, молодуха...

– Молодая. – Бабка осторожно поправила одеяло. И Наталья "проснулась". Старуха тут же пошла за лекарствами, а старик поинтересовался:

– Как голова? Бо-бо или не бо-бо?

– Не бо-бо, – улыбнулась Наталья.

– Ну и лады! А у меня именины.

– Поздравляю, – сказала Наталья.

– Да че там, – махнул дед черной ладонью. – Разе ж это праздник. Вот День Победы – всем праздникам праздник! Да... – Он присел на стул, закурил и, мечтательно глядя на дым, приготовился к философствованиям.

– Дедушка, – тихо позвала Наталья.

– Ай-я?

– Подойдите, что я скажу.

– Лечу! – Старик, держа под собой стул, засеменил к кровати. – В чем дело-то?

– У меня в рюкзаке две пачки патронов шестнадцатого калибра. Я вам их дарю по случаю именин.

Дед смутился и сказал:

– Спасибо, дочка, уважила. Да только не надо мне их. Оне вам в спедиции пригодятся.

– Берите, берите. В – рюкзаке, в полиэтилен завернуты.

– Ладно уж...

– Берите, говорю.

– Да я ведь теперя не вижу, с какой стороны ружо-то стреляет.

– И ничего. Зато позовет вас какой охотник на именины, а у вас уже и подарок готов.

– Мысля! – удивился дед.

– Или ещё проще, – сказала Наталья, – вы их прямо так дарите, а тот человек вас тоже как-нибудь отблагодарит...

– Вспомнил! У Иволгина как раз шешнадцатый!

Старик забрал патроны и исчез до полуночи.

Глава 4

Сергей Сергеевич не раз пробовал устроить свою личную жизнь. Не получалось... Груз опыта прожитых лет давил, не давал разбежаться и полететь. Он боялся любви, он её уже пережил со всеми вытекающими, как говорится, последствиями. Он уже разводился, судился, разменивал жилплощадь и платил алименты. Почти ежедневно он вспоминал дочь, очень серьезного шестилетнего человечка.

Что он нашел в Наталье? Он много думал об этом. Похоже, он видел в ней и свою дочь, с которой можно встречаться не раз в месяц, а каждый день, и ту подходящую женщину, о которой мечтал. С одной стороны, он наконецто позволил себе расслабиться, пооткровенничать, побыть самим собой, с другой стороны, он подтянулся, достал в таежном поселке чудом не выпитый "Биокрин" и на ночь втирал его в свою лысину, ругая себя за то, что не делал этого раньше.

Но все это в прошлом. Кончилось его любовное бабье лето. Оказывается, не он был ей нужен, а его московская жилплощадь. Что ж, это не ново...

Отлив в чайник спирта, Сергей Сергеевич развел костер и погрузился в раздумья. Как жить дальше? Вот как стоял вопрос. Завтра надо было ехать в Якимовку, забирать больную Наташку, и можно было послать машину с шофером, можно дать сопровождающего, а можно поехать и самому...

Так ехать самому или не ехать?

Кто-то приближался к костру, чьито сапоги шлепали по воде. Подошли шоферы, присели к огню, стараясь не смотреть на чайник. Начальник подумал и протянул им кружку.

– Давайте по капле. А тебя, Масимов, особенно прошу, поосторожнее с этим делом.

– Начальник, – обиженно прогудел пожилой шофер, – вы же знаете, Масимов теперь в полузавязанном состоянии, хорошо это или плохо...

Они выпили, закурили, подбросили в костер сушняка. Максимов вздохнул:

– Господи, за что ты меня наградил таким наказанием?

– Каким наказанием? – спросил Сергей Сергеевич.

– Да предвидеть все. Предвидетьто я предвижу, а вот пользоваться этим никак не научусь.

– Что же ты, Максимов, предвидишь?

– Нехорошее сейчас я предвижу, – неуверенно начал шофер. – Короче, как бы это потоньше выразиться, умерла наша Наталья в этой Якимовке...

Оцепенев, все замолчали. Потом молодой Зуев сказал:

– Я вот дам тебе кружкой по голове!

– Максимов, – мрачно сказал начальник, – ты думаешь, что мелешь?

– Я не думаю, Серега Сергеич, я ощущаю. Вот тут, – Максимов пошевелил пальцами около своих ушей.

Помолчали.

– А вы что, думаете, мне не жалко ее? – нарушил молчание жалобный голос Максимова.

– И отчего она умерла, по-твоему?

– От малокровия, – тут же ответил шофер. – Я сам поначалу все думал: отчего да отчего? Потом чувствую, от малокровия. Крови у неё в ногах мало. А смерть-то, она такая, с ног забирает. Голова в последнюю очередь отмирает. А у неё ножки-то, Господи! Где там крови-то быть? Вот, спрошу вас, заболел человек, что он делает в первую очередь?

– За бюллетенем идет, – сказал Зуев.

– Ой, молчи лучше. Вот приболел человек, он ещё ничего, может смеяться, книжки листать, пить, курить, но! – повысил голос Максимов. – Он уже слег! Он лежит, хорошо это или плохо. Уже ноги того... Ясно?

Начальник партии представил Наталью голую, остывшую, лежащую на дощатом столе в полутемной избе, в какой-то дремучей Якимовке.

Он ворвался в дом как налетчик:

– Где она? – кричал он. – Где?

Ах, паразиты! – ругал он кого-то.

Дед с бабкой, перепуганные насмерть, молча отступили под его натиском в глубь дома. Наконец начальник партии увидел Наталью.

– Жива? – Он не верил своим глазам. – Жива... – Она стояла в дедовых валенках и беззвучно смеялась, сжав губы. Сергей Сергеич обхватил её, поднял, прижимая к себе. – Жива... – Валенки один за другим упали на пол.

– Что вы делаете, Сергей Сергеевич? – сверху вниз спросила Наталья и пояснила онемевшим хозяевам: – Это наш начальник партии.

– Господи, ну и начальник, – качнула головой старуха.

Дед тоже ожил, с суровым видом обошел Сергея Сергеевича и стал вставлять Натальины ноги, повисшие в воздухе, в валенки.

– Для того мы её тут лечили, – ворчал он, – чтобы ты застудил? Ежели ты в своей партии начальник, там и командуй, а тута погодь! А то влетел, человека разул.

Сергей Сергеич, закрыв глаза, прижимался щекой к животу Натальи и ничего не слышал.

– Да поставь ты ее! – сказал дед и похлопал, как по фанере, по дождевику начальника партии.

– Так. – Сергей Сергеич опустил Наталью на пол и обратился к старухе: Сколько я вам должен, бабуля?

– Как должен? – растерялась бабка. – Чего должен?

– За питание, за лекарства.

– Чего ещё должен-то? – не понимала старуха, и казалось, что от этого непонимания она вот-вот расплачется.

– Так! – Эс Эс повернулся к деду. – Сколько?

– Мильен, – ответил старик, плюнул и ушел за печь. – А то ишь, сразу и паразиты! – крикнул он оттуда, окончательно осмелев. – Может, ты сам паразит со своей партией! Ходют тут, всю землю исковыряли. Пистоны городские!

– Чего это он? – спросил Сергей Сергеич Наталью.

– А зачем вы нас паразитами обозвали?

– Да не вас. Это я о ребятах. Так, паразиты, дорогу нарисовали, еле нашел. Ну? – спросил он Наталью. – Мир?

– Мир, – кивнула она.

Глава 5

В лагере её ждало письмо. Быстро его пробежав, она ушла на берег реки, закурила и уже внимательно прочитала корявое послание бабушки. Та сообщала о том, что неожиданно объявился Блинов, тот бойкий малый, что когда-то скупал у них срубы. Очень интересовался Натальей, просил её адрес. "Сразу я давать не решилася, – сообщала старуха, – опосля, когда он уехал, спохватилася и послала твой адрес вдогонку. Ведь он опять хочет забрать тебя в Москву. Даже деньги оставил. Не упускай, Наталка, своего счастья, – писала бабушка. – Может так быть, что оно в последний раз хочет тебе улыбнуться".

Наталья курила, руки её дрожали.

Этот Блинов, о котором она почти и не вспоминала, вновь разбередил ей душу. Первый мужчина. Первые не забываются... Снова ожили мечты о красивой жизни, о просторной квартире, о даче, о собственной машине.

Но больше всего Наталья мечтала о норковой шубе. Темно-коричневый мех с золотистым отливом. Она представляла: иномарка въезжает в её родную деревню, из машины выходит она, в норковой шубе нараспашку. Под шубой предельно короткая мини-юбка, на голове – песцовая шапка. Она обнимает бабушку, подружек, соседок...

Только так можно вернуться в деревню. Иначе нельзя. И хотя сумасшедший Георгий в тюрьме, все одно возвращаться опозоренной и нищей никак нельзя. Только богатой! Только в норковой шубе. Вмиг будет забыта история с изнасилованием.

С этого дня мысли о новой жизни не давали Наталье покоя. Надо было возвращаться домой, как велел Леонид. Но как? Денег нет, окончательный расчет произойдет лишь в конце полевого сезона, и то, если фирма, на которую работала экспедиция, вовремя пришлет деньги. Во-вторых... То же, что и во-первых: не хотелось возвращаться в деревню в той же одежде, в которой уходила когда-то.

В ответном письме бабушке Наталья просила выслать адрес Блинова.

"Хорошо бы, – писала она, – чтобы он первый мне написал".

Потекли дни томительного ожидания. Прошла неделя, другая, писем ни из дома, ни от Блинова не было, и у Натальи появилась тревожная мысль:

не потеряет ли она в погоне за Жар-птицей все остальное? И Сергея Сергеевича, и работу? Один раз она уже ждала Блинова несколько лет. Не повторится ли та же история?

Лагерь геологов частично сворачивался. Половина сотрудников перебрасывалась в третий район, на восток, чтобы помочь другой партии, не вытягивающей плана. Всем было немного грустно: как-никак пять месяцев сидели в одном садке, по выражению Максимова. Но, помимо грусти, у людей чувствовалась и некоторая приподнятость от предстоящих перемен в их довольно однообразной жизни. Одни ждали встречи с новыми сотрудниками, с новыми местами, другим было интересно, как они теперь заживут в маленьком коллективе. Конечно же, ждали послабления дисциплины, тем более что план сделан, и кое-кто из семейных намеревался улизнуть пораньше домой, другие мечтали о грибах, об охоте, а тот же Максимов мечтал о своем – о том, от чего он и убегал в эти далекие от московских ларьков места.

И вот, когда имущество для перевозки было собрано и отъезжающие находились в "чемоданном" настроении, Наталья и Сергей Сергеевич объявили, что они женятся и в связи с этим отъезд переносится с завтра на послезавтра. А сегодня объявляется банный день и, соответственно, после бани – свадьба. Что тут началось!

Повариха тетя Зина, "боевая" подруга Максимова, прослезилась. И от радости за Наташкино счастье, и тому, что ей самой достался лишний денек побыть с Максимушкой. Над ней не зло посмеялись, и тогда она разрыдалась по-настоящему, вытирала слезы крупной мужской рукой, сплошь покрытой татуировками.

Максимов по-деловому спросил начальника:

– Где жить собираетесь?

– В палатке, где же еще?

– Тогда попрошу на время освободить помещение.

Он вынес из палатки, стол, книги, промерил освободившуюся площадь и, позвав длинноволосого рабочего по прозвищу Тень, с топором и пилой удалился в тайгу. Зуеву выписали путевку, и он на "уазике" ускакал по колдобинам за продуктами. Закипела работа на кухне, мужчины отправились смотреть сети, а дядя Ваня, бывший мясник, возился в драной палатке с торчащей из неё страшной кривой трубой. Он растапливал баню.

– Пойду, – сказала Наталья, – помогу женщинам.

– Давай, – ответил Сергей Сергеич. Сам он не знал, чем заняться. В лагере он был явно лишним.

Посидев на раскладушке под открытым небом, он встал и незаметно ушел к реке.

День выдался тихим, тускло-солнечным, словно матовый колпак опустили на мир. Все вокруг казалось неестественным, ненастоящим: и Моня, катившая свои воды в далекие снежные края, и деревья, застывшие в безветрии на берегу. Сергей Сергеич откопал свою драгоценную бутыль, отлил полный чайник, сел на бревно. "Вот я снова семейный человек. Хорошо это или плохо?.."

Конечно же, хорошо! Что он один из себя представляет, вечно не обстиранный, не ухоженный и полуголодный? Теперь все изменится к лучшему, теперь жизнь обретет новый смысл.

И дети, думал Сергей Сергеич, обязательно должны быть дети.

Они подошли со спины тихой, неслышной поступью. Один из них сказал:

– Значит, на берегу пустынных волн?

Сергей Сергеич обернулся. Сзади стояли двое незнакомых парней с борцовскими шеями, с бритыми затылками в дорогих спортивных костюмах.

– Значит, сидел он дум высоких полн?

– Каким ветром в наши края? – в свою очередь спросил начальник партии, ощутив резко нахлынувшее чувство тревоги.