Текст книги "Возмездие (Повесть и рассказы)"

Автор книги: Валерий Старовойтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава 4

Погожее теплое утро радовало. Свежо после ночного дождя; в воздухе витали запахи полевых цветов; наливался дикий ранет и жужжали пчелы. Тимофей умело ворошил скошенную траву, поворачивая ровный слой шуршащей зелени клевера и люцерны на другую сторону.

«Через день уже можно будет и грести, ежели Господь даст».

Парень перекрестился и задрал голову к небу, сощурившись под яркими лучами солнца.

– Иди, перекурим! – Окликнул его крепкий старик в лаптях, одетый в холщовую рубаху поверх суконных штанов в разноцветных лоскутах заплат. Усевшись на крыльцо рубленного в лапу небольшого дома большой колхозной пасеки, мужики задымили самосадом.

– Так это я насчет ружья, – дед с хитрым прищуром посмотрел на скуластое, худое лицо рядом сидящего парня. – Даю пятерку и мед!

– Нет, Кузьмич, оружие ноне запрещено, соответственно незаконно его хранение, давай треху сверху, чтобы я помалкивал!

– А не боишься, что я доложу новому коменданту о том, что ружье спер Тимоха, который за это преступление решил за государственный счет прокатиться в Нарым?

– Да не сделаешь ты этого, а знаешь, почему?

– Ну? – По треску табака Тимофей понял, что дед затянулся крепко.

– Тятя говорил, что ты беглый колчаковский офицер, у него фото есть!

Платон Кузьмич медленно поднялся с крыльца, молча вошел в избу, оставив гостя, закрутившего соломенной, нечесаной башкой, в полном недоумении: «Чего это меня понесло! Старик, видать, добрый, веселый! А вот, как пальнет из офицерского нагана прямо из окна, и отыгрался на балалайке любимец девок, Тимофей Кольцов!» От страха выступил пот, и ноги сделались свинцовыми.

– Тимоха, блин! На кой грабли поверх зубьями в траве бросил?! – На поляне стоял комендант, почесывая ушибленное плечо. – Кузьмич где?!

Парень вскочил, обрадовался неизвестно чему, замахал руками в сторону дома. В проеме двери показался бородатый силуэт старика:

– Проходите, коли с миром, гражданин начальник!

– А это уж тебе виднее будет, Платон Кузьмич, войной или миром к вам пожаловал, ежели, конечно, про ружье мне поведаешь, которое тебе этот обалдуй притаранил.

Усков направился к крыльцу, врезав Тимохе подзатыльник.

– Кольцов, как сознательный гражданин, вот решил с сеном помочь, заметьте колхозным, добровольно, так сказать, но никакого ружья не видел, об чем речь?!

Старик с достоинством погладил бороду, но протянутую комендантом руку пожал.

– Тимоха, ты чего светишься, как надраенный на Пасху самовар?! Мигом тащи ружьё, коммерсант хренов! – Зная повадки парня поторговаться, Усков поднялся в дом. – А мы с Кузьмичем потолкуем!

В избе было прохладно. Григорий сел за дощатый стол и огляделся. Здесь тоже нищета, хотя вроде бы дед и при колхозной пасеке. Значит, не вор, и держится с достоинством. Старик принес глиняный горшок медовухи и чашку малины:

– Чем богаты, как говорится! Угощайтесь, гражданин начальник!

– Ну, что ты заладил! Начальник, да начальник, такой же мужик как ты!

Комендант снял форменную фуражку и, бросив взгляд на икону святой Богородицы в углу избушки, перекрестил лоб. Пасечник аккуратно разлил медовуху в стаканы.

– Вся власть от Бога, Григорий! – Платон Кузьмич поднял стакан и, приподняв локоть до уровня плеча, выпил.

Гость с недоумением посмотрел на демонстративный жест, который ему показался знакомым, но промолчал и поднял стакан:

– За советскую власть без коммунистов!

Теперь, в свою очередь, хозяин дома внимательно посмотрел на собеседника и кинул пару ягодок в рот, заросший курчавой с проседью бородой. И тут в голове Ускова отчетливо всплыла картина… Они с братом-погодком прячутся на печи в алтайской избе и подглядывают из-за занавески. Мать прислуживает гостям за столом. Все деревенские: соседи, простые женщины и их мужья. Выделяется среди них один, гладко выбритый, с пробором на подстриженной голове, говорит заумно, по-городскому и пьет самогонку по-другому, вскинув локоть до уровня плеча. Пацаны не знают, кто он, про себя прозвав барином, побаиваются. Но, когда он из кармана галифе достал банку леденцов и велел матери отдать гостинец на печку, перестали бояться. Гриня прямо так и спросил, просунув голову между занавесками: «Благодарствуем, конечно, а вы, господин хороший, кто нам будете?» На что захмелевший отец гаркнул: «Ишь, ****ь, забаловался! С разговором к старшим лезет, а ну?!» На что «барин» поднялся из-за стола, потрепал мальчугана по лысой головенке и с улыбкой сказал: «Смелый ты, малец, это хорошо, такие скоро будут нужны России! Кушайте на здоровье конфетки, племяши!»

Это потом уже Усков выведал у бабушки, что приезжий из Барнаула – бывший ротмистр, их родной дядя, и у адмирала служил. Бабка Фрося Колчака помнит, а вот кто такой адмирал, не ведает. Воспоминания детства прервал пасечник:

– Вижу, не столько ты за ружьем пожаловал, может, оставишь тогда, мое-то забрали. А как пасечнику без ружья, когда медведя нынче много…

Платон Кузьмич вопросительно посмотрел на коменданта, который умело крутил «козью ногу» из обрывка районной газеты «Красная заря».

– Ружье изыму по всей форме, чтоб Тимоха видел, а потом отдам! – Усков наклонился к старику. – Дела комендантские я принял. Долгих сегодня уезжает. Теперь под моим началом тридцать тысяч спецпереселенцев. Малышкин мне по секрету передал, что муки осталось на три месяца, а северного завоза до сих пор нет. Скоро бездорожье, и голод неминуем!

– И что собираешься предпринять? – Старик разлил по стаканам остатки медовухи. Дверь со скрипом отворилась, на пороге стоял с ружьем Тимоха.

Глава 5

Взбивая пыль, галопом на вороном жеребце летел по селу Тимофей Кольцов, назначенный новым комендантом то ли помощником, то ли ординарцем. На поляне у комендатуры он натянул один повод; конь захрапел, в напряжении повернул голову и встал на дыбы. Парень соскользнул с потной спины и во всю прыть рванул в сельсовет. Черный, как ночь, высокий в породистой холке жеребец тряхнул головой, направившись мимо окон конторы к водосточной бочке. В застиранных нарукавниках поверх гимнастерки со счетами под мышкой и кипой бумаг в руках бухгалтер сельпо стоял по стойке смирно перед комендантом. Усков расхаживал по кабинету. На повышенных тонах, едва сдерживая себя, он пытался добиться от главного счетовода истинной картины о запасах муки на складах Парбига и Крыловки.

– Там, на деляне, Николая Варенцова насмерть кедром прибило! – Ординарец переминался с ноги на ногу в дверях кабинета.

– К завтрашнему утру всю до грамма муку посчитать! – Усков саданул кулаком об стол. – Вперед!

Тимоха тотчас юркнул в коридор, подальше от разгневанного коменданта. На улице Григорий увидел пасущегося на поляне вороного жеребца:

– На нем прилетел, сокол?

Кольцов замотал соломенной головой:

– Дохтура конь. Резвый! Берите, а я до дому, маманя захворала.

– Бывай, кавалерия! Доктору коня верну и скажу, чтобы к вам зашел! – Григорий взял под уздцы. – Батька план выполняет?

– Да вы чего, гражданин комендант, когда у него живот к позвоночнику прирос! Я вас умоляю! Никто норму вытянуть не может! Разрешил бы хоть в лес по грибы старухам да детям малым!

– Обойди стариков по дворам, скажи, что комендант их ждет по этому вопросу вечером здесь, у конторы! Подсоби!

Тимофей сложил руки в ладони, в которые Григорий уперся носком хромового сапога, вскакивая на спину жеребца.

Кроны кедрача закрывали солнце. Легкий ветерок рябил воду у небольшого озерца, на песчаном берегу которого сидела молодая женщина, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. Её взгляд остановился на черноусом красивом лице покойника, само тело которого было накрыто окровавленной простыней. Рядом стоял стриженный наголо мальчик лет пяти. Он переводил недоумевающий взгляд с матери на взрослых, явно не понимая, почему отец спит и не хочет просыпаться средь белого дня. Ветви громадного кедра хищнически торчали мохнатыми лапами из воды. Учетчик тихо на ухо объяснял суть трагедии сельскому врачу, который стоял рядом и внимательно слушал:

– Варенцов последнее время жаловался на грыжу, а тут они бригадой решили свалить эту махину, им как раз до дневного плана кубов пять не хватало. Ну, Варенцов, значит, вместе двумя вальщиками уперлись в ствол вон теми кольями как обычно, из березы они. Лесина пошла, и тут видимо опять живот схватило. Грыжа – это боль, мама не горюй! Он не удержал, парни врассыпную, силенки не те, кормежка сам знаешь, какая теперь!

– Петра ветвью, видать, прихватило и под комель занесло, ясно! – Доктор обернулся.

Усков привязал коня к сосенке, поочередно поздоровавшись с мужиками, потом подошел к парнишке, обняв Ванюшку Варенцова за плечи, снял фуражку.

– Клава, в контору зайди, продукты на поминки дам! – Окликнул Григорий жену покойного.

Солнце палило нещадно. Угрюмые, заросшие до самых бровей, лица бросали равнодушные взгляды на нового коменданта, который ходил между поваленных сосен, останавливаясь то у одной группы мужиков, то у другой, расположившихся на обед. Посредине поляны на кострище стоял огромный чугунный котел. Повар в засаленной, мокрой от пота рубахе раздавал постный суп из крапивы, мучной пыли и прошлогодней картошки с морковью и свеклой. Усков протянул чашку: «Плесни на два пальца!» На дно вылилась из неполного черпака мутная жижа с травой и пожухлыми овощами. Хлебнув пару ложек, комендант забрался на пень и обратился к рабочим:

– Работу закончить на два часа раньше, потом всем разрешаю в лес за ягодами и грибами. Вопрос по муке для ваших семей решу. Обещаю. Бригадиров жду завтра с утра в конторе, дело есть!

Народ одобрительно загалдел. Комендант спрыгнул в траву и направился к болотистому озерцу, где его поджидал Тимоха, горстями забрасывая в рот спелую черемуху с нависшей над водой ветви. Увидев между деревьями своего начальника, бросился к лодке, вытирая рукавом рубахи синие от ягоды губы. На воде было не так жарко. Она ласкала руку Ускову, опустившему ладонь за борт. Тимоха изо всех сил греб, налегая на весла. Посредине озера лодка встала. Ординарец начал торопливо рассказывать:

– В общем, так! Как вы велели, съездил я в Чумаковку. Путь не близкий, почти до Новосиба, а по прямой лесными дорогами в 80 верст все ближе. На постой остановился у брата вашего отца, гостинец передал, кроме шоколада. Вот! – Тимофей достал со дна лодки сверток, обернутый в чистую тряпицу и перевязанный сургучной веревкой. – Простите, гражданин начальник, не удержался, сожрал по дороге половину, а шоколад весь! – Тимоха упал перед комендантом на колени. – Григорий Иванович, истинный крест, отработаю, прости Христа ради!

– Ладно, проехали! Дальше докладывай, по твоей милости купаться не намерен, если лодку сейчас опрокинешь, хотя и жарко! – Усков содрал с себя черную от пота гимнастерку, обнажая поджарое сильное тело, едва удержав равновесие.

– Петр Дмитриевич, значит, просил на словах передать, что в течение нескольких дней восставшие стремительно захватили более двадцати сел, посёлков и хуторов, где разогнали сельсоветы и выбрали старшин. Укокошили тринадцать колхозных активистов и милиционеров, своих поначалу потеряли с десяток! Выступили они отрядами общей численностью в двести человек со стороны речек Сенчи и Оми под лозунгом, черт, забыл, а вот погоди! – Ординарец задрал рубаху, из штанов выпала затертая местная газетенка, в которой лежал листок с печатными буквами: «Долой коммунистов и колхозы, да здравствует свободная торговля!»

Усков поднял газету и начал жадно читать, проговаривая вслух каждое слово: «Вскоре после подавления мятежа председатель Чумаковского РИКа Бухарин сообщал, что в урманной и приурманной полосе района существует 24 самовольных посёлка на 746 дворов. Часть из них была основана десятью годами ранее беглыми крестьянами Колыванского района – участниками большого антисоветского восстания, жестоко подавленного в 1920 г., а в наши дни пополнилась „кулаками“, бежавшими из нарымской ссылки, что позволило совместить опыт и ненависть.

Однако советская власть, как самая справедливая и гуманная власть в мире…» – Григорий перестал читать и посмотрел за борт.

– Газету заберу, а то на самокрутки спустишь! Что еще дед велел передать? Подгреби, к берегу, сносит, видишь, какая речушка впадает!

Умело табаня левым и загребая правым веслом, Тимоха быстро развернул лодку, сделав пару мощных гребков, вернул её на место со словами:

– Еще деда быстро набрался вашего самогона, хвалил его и плакал, жалея, что мужиков порубила конная кавалерия под самой Чумаковкой, прибывшая на помощь чекистам, укрывшимся от разъяренной толпы в погребах, клубе и сельсовете. Остальных повязали и угнали в Новосибирск. А еще он сказал, что особо лют был здоровенный в кожане лысый начальник, лично повесил на осине пятерых.

– Знаю его, Долгих это. Помнишь, у нас тут Малышкину зубы выбил. Значит, подавили восстание?

– Похоже, да. – Тимофей опустил руки на острые колени и посмотрел за борт, где бурунчик от взмаха хвостом большой рыбины побежал к борту.

– Ладно, греби до дому. – И, словно угадав мысли ординарца, весело бросил: – Разрешаю тебе эту щуку вечером выловить хоть на живца, хоть бреднем! В контору только зайдем сейчас, рассчитаюсь с тобой, командировочный.

– Мудреное слово, но красивое! – Тимоха с силой упал на весла, и лодка быстро пошла к лесистому берегу.

Глава 6

Григорий лежал на кожаном диване в кабинете комендатуры, не раздевшись, лишь снял сапоги. В вечерних сумерках квадрат черной дыры открытого большого сейфа казался зловещим. Среди папок и документов, заваливших стол, Усков так и не нашел чистых бланков с печатью сельского совета для оформления пропусков. План коменданта был прост: разослать по селам проверенных людей, среди которых было много священников и бывших однополчан, для начала агитационной работы среди спецпереселенцев для подготовки восстания против действующей власти. Пропуска нужны были на случай проверки сотрудниками НКВД. Время поджимало, восстание надо было начинать до осенней распутицы или отказаться вовсе, памятуя доклад ординарца о событиях 1920-х годов на Колывани.

«Но ведь прошло более одиннадцати лет, да и голодомора не было. Сейчас голод и есть та мобилизующая сила, которая поставит под мои знамена не менее десяти тысяч мужиков из всего контингента спецпереселенцев. А это целая армия!»

Внутренний голос убеждал Григория в правоте своего решения. Он знал себя и понимал, что тот, второй, который рубил все сомнения, именно и есть Григорий Усков, смелый и решительный воин.

В глазах поплыли картинки недавней гражданской войны. У станицы Зарубинской их полк попал в окружение красных. Порубили всех. Он и три офицера, отбив тачанку, с боем вырвались из кольца, но раненый комполка Медведев был взят в плен. Тогда этой же ночью урядник Усков принял решение спасти командира, хотя другие отговаривали и предлагали податься за Дон немедля. А поручик Славский даже приказал Грине прекратить валять дурака и ложиться спать, чтобы через два часа сменить его в дозоре. Кожа дивана заскрипела, дыра сейфа стала растворяться в ночи, Усков повернулся к спинке, пропахшей потом и табаком. Закрыв глаза, он отчетливо помнил тогдашнее свое состояние. Оно было сродни сегодняшнему, когда все сомнения прочь, остается лишь сгусток воли, который и управляет холодным, расчетливым разумом.

Григорий отчетливо вспомнил, как во время несения караула у тачанки он, переодевшись в форму бойца Красной Армии, вывел пристяжного жеребца далеко в степь, а потом, махнув на спину коня, галопом поскакал к станице. Версты за три до неё остановился. Форму сбросил в овраг и в нательном белье пришел к красным. Красноармейцы тоже несли потери немалые; каждый человек был на счету, потому комиссар сильно и не вдавался в подробности бывшей биографии крестьянина, решившего мстить за убиенных родичей белогвардейским карателям. Служил Усков хорошо, и вскоре, получив приказ доставить белого офицера в штаб армии, по дороге перебил конвойных и со штабс-капитаном Медведевым добрались они до ближайшей станции, так больше не примкнув ни к белым, ни красным. И вот спустя столько лет их пути-дороги, похоже, снова пересеклись. Комендант тяжело поднялся с дивана, пододвинув табурет к столу, заваленному бумагами, нашел среди них дело и начал внимательно его изучать снова: «Некто Медведев, кулак, владелец кирпичного завода Колыванского района. Фото не четкое, но в анфас похож, только с густой бородой. Совсем скоро Тимофей должен доставить этого самого Медведева в Крыловку по его приказанию». Григорий встал и распахнул окно. Свежий ветерок ворвался в кабинет, пробежал по скользкой коже дивана, сдув пепел прямо на разбросанные по зеленому сукну папки с делами спецпереселенцев.

За окном послышался окрик Тимохи: «Пошла, родная, вон дом на пригорке, нам туды!»

Усков бросился к двери, в сенях зацепив пустые ведра, которые, загромыхав, покатились по полу сеней; выматерился, на ходу поправляя гимнастерку, и, пулей пролетев крытый двор, выбежал на улицу. Долго стояли в ночи, обнявшись два русских офицера, молча, похлопывая друг друга по спине. У обоих в глазах стояли слезы, но Тимоха не видел этого, да и не мог видеть, потому что темные тучи спрятали луну, а на пустынной улице фонарей не было никогда.

Глава 7

Председатель сельсовета отбросил листок с тщательно выведенными каракулями подчиненных – счетовода конторы и кладовщика продовольственного склада; полез под стол, достав оттуда початую четверть, спросив: «Будешь?»

Чернобровый, похожий на цыгана кладовщик, мужик лет тридцати, замотал кучерявой головой в знак согласия. Выдохнув, махнул целый стакан самогона и припал рукавом халата к роскошным усам. Председатель, морщась, выцедил свою порцию и, срыгивая, начал закусывать мутное пойло черствой лепешкой с куском ржавой селедки со словами: «Бухгалтера зови, работнички, ни хрена без меня решить не можете!» Когда бухгалтер и кладовщик вернулись в кабинет, председатель уже всхрапывал прямо за столом. Закрыв дверь на ключ, кладовщик повесил на гвоздь, вбитый прямо в дверной косяк, лист бумаги, из которого было ясно, что начальство уехало в Парбиг и будет только завтра к вечеру.

– На складе муки осталось на неделю, если выдавать по норме, как велел Усков, – сквозь зубы процедил бухгалтер.

Перекурив на крыльце конторы, порешили, что он сейчас же действительно едет в район насчет подвоза муки, а кладовщик, сославшись на устное распоряжение председателя сельсовета, будет выдавать норму, как при Малышкине, прежнем коменданте села.

Стук в окошко прервал разговор товарищей по оружию за чугунком наваристой ухи под городскую водочку. Григорий открыл окно, в его проеме показалась взъерошенная шевелюра ординарца:

– Товарищ комендант, там буза у склада началась. Председатель и бухгалтер в Парбиге. Народ вас требуют к ответу!

– Да что случилось, толком говори! – Григорий окинул взглядом улицу, в конце которой действительно собрался народ.

– Цыган муку по старой норме дает, а то и еще меньше.

– Вот сука! Сейчас, я мигом! А ты, Николай, отдохни пока. Рано нам дружбу светить! – Бросил по ходу Медведеву, сунул револьвер за брючный ремень, оправил гимнастерку и вышел.

Перед складом собралась возмущенная толпа баб и стариков. Мужики были еще в полях и тайге. Кладовщик заперся на складе и на стук в дверь, маты и крики в свой адрес не реагировал. Усков легко вскочил на бревно для привязи лошадей, пальнув в воздух из нагана, закричал:

– Тихо! Прекратить панику. Сейчас вмиг все исправлю! От склада на три шага назад!

Толпа замолчала, отпрянув от добротно собранного из осинника амбара с большими окованными воротами. Комендант решительной походкой прошел по живому коридору и постучал рукояткой наган в дверь:

– Открой немедля, приказываю!

Одна половина со скрипом отворилась, в проеме с вилами наготове и черным кровоподтеком под глазом стоял кладовщик. Григорий похлопал его по плечу и, повернувшись к женщинам, спокойно сказал:

– За нападение на представителя власти проведу расследование по всей форме. Всем встать в очередь, пайку муки получите исходя из восьмисот граммов на душу, как всю эту неделю получали! Ясно говорю?

Бабы одобрительно загудели и начали выстраиваться в длинную очередь, пропуская вперед женщин с грудными детьми.

– Вот так-то лучше! Лукинишна, к тебе лично зайду и проверю, сколько цыган выдал!

Осененный крестом трясущейся рукой старухи, Григорий направился, не оборачиваясь, в сторону покосившегося, осевшего на один угол старого дома родителей. Внутри все клокотало: «Проедят в неделю муку, а потом, что их, советами кормить? С отцом надо посоветоваться. Он мудрый, может, и выход какой из ситуации подскажет!»

Мать Григория умерла на Пасху в первый же год их ссылки. Отец остался один, он был старше намного, и без жены превратился совсем в старика, мечтающего лишь об одном: «Побыстрее бы прибраться, да встретиться с нею там, на небесах».

Когда сын вошел в избу, отец так и продолжал лежать на печи. Напившись из ведра, Усков уселся за стол:

– Тятя, я тут тебе гостинец принес, поешь!

Склонившись над газетой, дочитал текст о восстании у соседей, а про себя подумал: «Для нашего народного бунта лозунг другой будет!» И уже совсем громко в сторону огромной в полкомнаты русской печи, на которой заворочался отец:

– Батя, как считаешь, людей подыму на восстание, если скажу им, что тоже за советскую власть, но без коммунистов?!

– Давай, коль жизнь тебе недорога!

Старик сел и потянулся за выступ трубы, достав оттуда настойку из боярышника – сердце стало прихватывать часто.

– Почему? Очень даже люблю, но свободу и честь больше!

– По кочану! Порубают вас в капусту и постреляют, как зайцев, а чекистов пришлют еще больше, вот и весь сказ про твое восстание!

– А это мы еще посмотрим, кто кого! Ты сам со мной или, может, за палачей из НКВД?! – Усков начал жадно пить колодезную воду, проливая на газету. Напившись, он скомкал её и выбросил в печь, похлопав отца по ноге, и собрался было податься из избы, но старик окликнул:

– Постой! – Глотнув из крынки настоянного лекарства, начал тяжело спускаться с печки. – Давай потолкуем, и дурного про меня не смей думать, отхлещу вожжами куды с добром, и не посмотрю, что ты у нас гражданин начальник!

– Тятя, присядем, совет нужен, за тем и пришел, а я самовар подам и вожжи спрячу! – Со смехом Григорий вышел в сени.

Жидкий рассвет заставил петухов устроить перекличку в притихшей деревне, а отец с сыном все сидели за столом и разговаривали.

– Ну, действуй, благословляю! О Черемуховом острове никому ни слова, даже ординарцу своему Тимохе! Помни, сейчас даже у деревьев в тайге уши выросли, понял?

– Конечно, отец! Ну, дорогу по болоту знаешь до острова только ты да дед Шевелев, но ему уже годков почитай за восемьдесят!

– Года не в счет, коли голова ясная. Он тропу звериную хорошо знает в обход заимки. Уверен, Малышкин там уже своего человека посадил, коли ты кордоны снял да охотиться разрешил по всей тайге! Давай вздремни немного, день суетной предстоит, а я помолюсь! – Дед тяжело поднялся с лавки, Гриша прижал его к себе, постояли немного, обнявшись, и разошлись. Усков старший молиться, а младший на сеновал – поспать хотя бы с часок.

Проснулся он от нежного касания травинки, которой водили между черными бровями до кончика носа, а потом прикрывали ею верхнюю губу, подрагивающую от нового витка храпа. Открыв глаза, Григорий увидел прорезь расстегнутой цветастой кофты, из которой вываливалась крупная грудь.

– Маша, родная! – Запустив руку за накинутый на плечи платок, с нежностью обнял женщину, обсыпая поцелуями глаза, щеки, подбородок. Мария ответила со всей страстью, и вскоре сеновал и двор заполнили её вздохи и стоны.

– Гриня, это тебе, как просил, милый! Переписала с его тетрадки, которую Малышкин держит в тайнике! – Мария вытащила из-под резинки чулка три свернутых листка, в которых каракулями значились поселки и фамилии, напротив каждой стояла буква «К» или две – «ЗК».

– Значит, супруг твой законный обозначает так кулаков и зажиточных крестьян среди нашего брата. Шифровальщик хренов!

– А я почем знаю! До встречи, незаконный мой, но любимый! Козу пора доить!

Женщина поспешно заколола гребнем волосы, поцеловала Ускова в губы и со смехом рванула в проем на крыше сеновала. По упавшей жерди Григорий догадался, что Маша ушла к себе огородами вдоль зарослей малины и смородины.

Солнце поднималось над темной тайгой, щедро одаривая деревню ясным, погожим днем. Усков спустился во двор, напоил коня, поставил ему в ноги чашку овса и пошел в баню умыться. Отец сидел на крыльце и раскуривал «козью ногу», бросив вслед сыну:

– Ты, сынок, с бабой-то Малышкина осторожнее! Слух по деревне идет, что не только должность коменданта забрал, так еще и жену увел. Прелюбодеяние с чужой женщиной грешно, потому наказуемо!

– Про должность вчера говорили, она часть плана и только! А про Машу сам помнишь, как девку от меня выдавали за нелюбимого, но начальника!

Склонившись в низкой двери, Григорий шагнул в темноту предбанника. Обруч ворот клацнул, и старик, тяжело поднявшись, крикнул:

– Щас, погоди, не колоти, итак башка раскалывается!

– Здорово, отец, Григорий дома? – Медведев поприветствовал хозяина, пожав еще сильную сухую ладонь.

– Проходи в избу, чай, самовар еще не остыл! Гриня в бане.

– Так я на крыльце подожду, просил, чтобы утром до работы зашел. Я в комендатуру, служивый говорит, что не приходил еще. Здоров или как?

– Здоров, слава Богу! Мы ночь тут почаевничали, вот сынок и проспал! О тебе тоже говорили, мил человек, что, мол, надежный, волевой и смелый!

– К чему клонишь, отец? – Николай внимательно посмотрел старику в глаза.

– Да к тому, что дело, которое затеваете, опасное, а Гриша, чай, не чужой! Так знай, что он на тебя, как более опытного офицера сильно полагается, подсоби уж ему!

Из бани послышался мат и шум воды. Вскоре во двор вышел бодрый Усков, растирая мощный торс полотенцем:

– Привет, командир! Ну, батя! С утра воды из колодца в ведре оставил, а я и махнул на себя, думал, что она теплая еще со вчерашнего!

Смеясь, Григорий пожал руку Медведеву и пригласил в дом. В оконном проеме мелькнул силуэт Тимохи, который скоро вошел в избу, перекрестив лоб на угол, где мерцала лампадка, освещая лик матушки Богородицы.

– Тимофей, давай к столу!

Григорий подцепил ухватом из русской печи горшок с овсяной кашей. Старик вышел в сени ставить самовар.

– Так я уже и поел дома, благодарствую! В общем, пришел сказать, что бугор на делянке лютует за этого!

Парень, косясь на статного гостя, встал, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну, коль сыт и здоров, слава Богу! Беги в лес и скажи бригадиру, что спецпереселенца Николая Медведева комендант в карцер посадил на три дня за нарушение режима!

Усков похлопал парня по плечу и закрыл за ним дверь, а потом задернул занавески на окне, за которым деревенские бабы потянулись в поля. Позавтракав, мужики задымили, перебросившись парой фраз о жизни в деревне, прошли в горницу и стали обсуждать тему, которая волновала всех троих.

– На Черемуховом острове живут беглые от Советов, в основном бывшие кулаки. Думаю добраться до них и позвать для организации восстания. У них есть отряд самообороны, все вооружены винтовками. Вон батя говорит, кстати, он с нами.

Старик сосредоточенно тушил цигарку об заскорузлую, мозолистую ладонь.

– А остальных чем вооружать собрался? – Медведев поднял глаза на коменданта.

– Двинем на Парбиг, по дороге к нам присоединятся остальные переселенцы. Терять им нечего.

– Да уж, выбор не велик, либо с голода подыхать, либо под пулями НКВД! – Старший Усков поддержал сына, сердито бросив в сторону гостя: – Говорили уже давеча, его не остановишь! Подсоби, а не вопросы задавай!

Медведев рассмеялся:

– Отец, ты как наш полковник. Он из штабных был, помнишь, Гриша? В окопах уже рукопашная, а полковник орет: «Где план обороны?!» – Мужики улыбнулись, вспомнив былое. – Если серьезно, коли посадил меня в карцер на словах, так на деле и посади. Пока до своего красивого острова доберешься, я план там разработаю, только мне карта нужна и список агитаторов, проверенных, авторитетных стариков, которых отправим потом по деревням.

– А где же я тебе карту возьму? – Растерялся Григорий. На выручку пришел отец:

– У председателя в сейфе. Видел, как он сводку в район писал по лесозаготовкам, красным карандашом чиркал по карте кружки. Председателю еще и счетовод партийный помогал. Он из образованных!

– А что ты там делал? – Сын с удивлением посмотрел на старика.

– Так печку перекладывал в конторе, еще в мае, что, забыл!

– В мае, отец, я лес еще валил, только, как ты карту добудешь?

– Председатель пьет неделю, я и подкачу на опохмелку, вроде как дымоход проверить, а там, как Бог даст!

– Добро! – Медведев поднялся от стола, задвинув венский стул. – Григорий, вяжи руки и в кутузку отправляй, чтобы деревенские старухи видели. Они потом уже по селу разнесут о нашем спектакле. Думаю, с картой отец до обеда уже справится, а ординарец твой в камеру передаст!

Малышкин сидел за столом и тупо смотрел в пустую тарелку, словно пытался найти в ней ответ:

– Как жить дальше?!

Мария возилась у плиты, вынимая из русской печи чугунок с ухой, и как только плеснула ее в тарелку мужу, он вздрогнул и спросил:

– До ветру ходил и видел, как Гришка Усков с дедом Шевелевым на болота подались, не знаешь зачем?

– А мне до этого какое дело?!

Развернувшись, было собралась отойти от стола, но Малышкин схватил жену за юбку, та треснула по шву сзади, обнажая белые ягодицы. Метнувшись в сторону, женщина оказалась в крепких объятиях, с зажатым сильной рукой горлом так, что перехватило дыхание.

– Сука! Дела тебе говоришь до Гриньки нет, а к кому каждую ночь огородами бегала, пока я пил?! Говори, падла подколодная, пока башку твою красивую не оторвал, ну! Уверен, что он сказывал тебе о своих планах.

Глаза Марии налились кровью, воздуха не хватало, она пыталась безуспешно вырваться, и в какое-то мгновение почувствовав, что кончается, прохрипела: «На остров!»

Захват ослаб, она стала хватать жадно посиневшими губами воздух и зарыдала от страха, боли и унижения.

– Черемухов?! – От мужа несло рыбой и перегаром; позывы рвоты подкатили к горлу, и Маша с силой укусила за палец супруга, тот взвыл, отпустив женщину. Она метнулась в сени; муж в один прыжок догнал её и стал пинать сапогами безвольное тело, потом крепко поцеловал в разбитые губы и вышел, бормоча:

– Понятно, для чего Усков на остров подался, «свои уши» доложили давеча, что народец подбивать начал на бунт против советской власти, комендант липовый, но мы еще посмотрим, кто кого! На «Черемухах» союзников ищет среди кулаков, бежавших от меня!