Текст книги "Битвы за корону. Три Федора"
Автор книги: Валерий Елманов
Жанры:
Альтернативная история
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Представление было разыграно безупречно и я в душе не раз аплодировал обоим артистам. Один то бишь Гермоген, вначале сурово отчитал монаха за появление в неурочный час, затем снизошел, нехотя дозволив пересказать свое видение. Второй тотчас вдохновенно изложил увиденное им во сне. Мол, он, якобы, разговаривал с Христом, и тот, возвестив о своем благословении на правое дело, сказал напоследок: «А дабы никто не колебался, оставляю тебе знак о нашем разговоре и мое благословение рати, коя пойдет защищать православную веру. Сим победиши!» С этими словами Христос исчез, а монах, встав с колен, увидел икону с изображением Христа-Пантократора, чудесным образом появившуюся на одной из ветвей деревьев. Авраамий долго молился на нее, затем направился по проселочной дороге обратно в Кострому, а едва завидев городские стены, проснулся.
Гермоген, выслушав Авраамия, скептически нахмурил брови и с недоверчивым видом принялся выяснять подробности.
– Оно, конечно, бывает всякое, – через полчаса вынес казанский митрополит окончательный вердикт, – но больно сомнительно. Не верится мне…, – и он, не договорив, вопросительно уставился на нас с царевичем.
Разумеется, Годунов, падкий до вещей такого рода, выразил горячее желание проверить слова монаха. Но и после этого митрополит колебался, утверждая, что скорее всего монаху привиделось, а на самом деле… Вон, и князь, поди, пребывает в сомнениях.
Федор жалобно уставился на меня и я развел руками:
– Не смею перечить престолоблюстителю, хотя, подобно владыке, терзаюсь в сомнениях. Но лучший способ убедиться, вщий ли это сон – проверить наличие иконы в том месте.
Маску скептика Гермоген не снимал с себя весь путь до самого места, где должна была находиться икона. А потом, во время лихорадочных поисков монахом нужного дерева, снимать ее с себя митрополиту и не потребовалось. Я же с трудом сдерживал рвущуюся наружу улыбку, разглядывая сапоги Авраамия, густо извазюканные в дерьме. Спецназовцы постарались, навалив пяток куч и замаскировав их листьями. А что – своего рода знак, притом весьма символический. И от имени господа – хорошо божье благословение, нечего сказать, и как мой ответ. Мол, я в это дерьмо, коим мне представляется мятеж, сам ни ногой и Годунову не дозволю.
Митрополит дураком не был и улыбку мою подметил, а, сложив два и два, понял, с чьей санкции изъята икона, а вместо нее….
….Я не вдавался в подробности, но и перед Власьевым не таился. Сокрушенно вздохнув, подтвердил:
– Была распря, и большая.
– Потому-то он ныне и зол на тебя, – констатировал дьяк и досадливо крякнул. – Эх, не стоило тебе с ним связываться! Митрополит такой, чего в голову втемяшится, упрется и сворачивать не подумает. Так и тут: ежели решил, что ты худ, пиши пропало, иного не докажешь, хошь из кожи вон вылези. А Романов, чертяка, тем и попользуется.
– Ничего, – улыбнулся я, успокоенный словами дьяка, что моему ученику ничего не угрожает. – Черт князя не обманет, князь про него молитву знает. Помнится, покойный государь как-то сказал, будто я самому сатане дядькой довожусь, так что мне стоит с каким-то чертом управиться. Авось сдюжу.
– Авось, – хмуро проворчал явно недовольный моей уверенностью Афанасий Иванович. – Гляди, тем не играют, от чего умирают. А голову с плеч снявши, другую не наставишь. Да и с Мариной Юрьевной тож с вежеством держись. Сам поди зрил, яко к ней Федор Борисович льнет. Горяч ты, княже. Нет, чтоб обождать, а ты норовишь голыми руками чугунок с кипящим варевом из печи вынуть. Куда спешишь-то? Пожди, пущай остынет, не то самое малое – персты сожжешь.
– А большее? – усмехнулся я.
– Ежели не удержишь, весь чугунок на себя опростаешь.
Я кивнул и почесал в затылке. Вот про Мнишковну Власьев в самое яблочко угодил. Жаль, поздновато я его совет услышал, ибо успел ухватиться за чугунок и сейчас он у меня в руках, да вдобавок опасно накренившийся в мою сторону. Теперь выпускай – не выпускай, он все равно на меня завалится. Назад в печь поставить? Еще чего?!
– Волков бояться – в лес не ходить, – отчаянно махнул я рукой.
– Всё так, токмо мудрые люди советуют искру до пожара тушить, а беду до удара отводить, – напомнил дьяк, но, покосившись на меня, досадливо махнул рукой. – Да что я тебе сказываю! Сам смекай, где омут, где край…
А напоследок он вручил мне пачку листов – своего рода конспект. Буква «А» с волнистой титлой вверху, что означает единицу, и кратенько суть: «Указ о еретиках». Принят тогда-то, гласит о том-то. Ниже буковка «В» с той же волнистой титлой, и перечень входящих в Малый государев совет. Буковка….
Все перечислил дьяк, аж на «М» остановился. Между прочим, она девять означает. И по всем пунктам предстояло не просто подумать, но крепко призадуматься, иначе чревато. Но начал я не с изучения листов, а отправился в гости к конюшему боярину Михаилу Федоровичу Нагому. Надо ж нанести визит вежливости старому соратнику по Опекунскому совету, а заодно узнать, так ли страшен чёрт Романов, гнусный облик которого передо мной намалевал дьяк. Поначалу боярин угрюмо отмалчивался, но я сумел разговорить его, напомнив, какой славный отлуп учинили мы клятым ляхам, притом не раз и не два.
– И вообще вся Русь у нас тогда была вот где! – и я потряс сжатым кулаком.
Нагой хмуро покосился на него и угрюмо откликнулся:
– Была-а, да токмо когда.
– Недавно совсем, двух месяцев не прошло, – недоуменно пожал я плечами.
– Двух месяцев… Тута такие дела, что кажную седмицу новое приключается. Тебе-то хорошо-о, – протянул он. – Ты знай себе сабелькой помахивал, а нам тута досталося, – и Михаил Федорович – сказалось двузначное число опрокинутых им кубков с медом – наконец-то разоткровенничался.
Оказывается, приехав как-то к нему Федор Никитич и в беседе с глазу на глаз предупредил конюшего боярина, что, мол, стоит ему напомнить юному Годунову, как Нагой с братьями, спрятав своего племянничка, попытался обвинить в убийстве Дмитрия его батюшку государя Бориса Федоровича, и им всем несдобровать. Но, напугав, мгновенно успокоил. Дескать, покамест оно никому не приходит на ум, а если они станут держать его руку, то и он про их прошлую затею промолчит.
– А потому не взыщи, князь, – развел руками Нагой. – Коли тебе бог поможет, то и мы сможем, но ежели тонуть учнешь, о подмоге не взывай, ибо под нами самими бережок худой, того и гляди обвалится….
Ишь как запугал его Романов! Получалось, и впрямь Власьев ничего не преувеличил. Мда-а, пришли иные времена, взошли другие имена, а выше других имя Федора Никитича…. Но в очередной раз вспомнив про Годунова я вновь успокоился. Руки коротки у боярина. Да и не сделал я ничего такого криминального – чист со всех сторон, попробуй придерись.
Ох и наивный!..
Глава 4. Следуя указаниям… Пушкина
На первом заседании Малого совета я поначалу, по аналогу с Боярской думой, хотел занять свой привычный пост – за креслом Годунова. Однако выяснилось, что для меня приготовлено иное местечко – «особливое малое креслице», а проще говоря, стул, поставленный рядом с длинной лавкой, где сидели остальные бояре и окольничие.
– Неча тебе на ногах все часы выстаивать, – пояснил Федор свое решение. – А на лавке с прочими тебе тож невместно…, – и он замялся, не став растолковывать, почему.
Впрочем, пояснения и не требовались – и без того понятно. Сяду первым, поближе к Годунову, непременно найдутся обиженные «потерькой своего отечества» и примутся «бить челом о местах». Ну и как ему тогда поступать? И родичей обижать негоже, и меня. А изначально предлагать присесть мне поскромнее, куда-нибудь в середку, стыдно. Отсюда и оптимальный вариант. Стул-то приставленный, то есть вроде как временный, но зато находится ближе всех к Годунову. Да и то, когда я на него уселся, по палате прошел недовольный гул. Пришлось Федору подниматься и, виновато покосившись на меня, объяснять, что по его повелению князю Мак-Альпину «велено сидеть без мест». Вот такая оригинальная формулировка.
Поприсутствовав всего час на первом заседании Малого совета я понял, что расклад, полученный от Власьева, верный на сто процентов. Верный и… неутешительный. Одну половину Малого совета возглавляет мой тайный враг, следовательно, ничего хорошего ожидать от его сторонников нечего. Да и во главе второй половины тоже враг. Помнится, именно по приказу бывшего главы Аптечного приказа Семена Никитича Годунова я в свое время угодил в застенки Константино-Еленинской башни, а позже я его туда сунул. Сегодня же он на одном из самых почетных мест, рядышком с Романовым.
Прочие политкаторжане, как я огульно окрестил всех бывших ссыльных «годуновцев», вроде бы должны быть на моей стороне, поскольку после моей женитьбы на Ксении станут родней и мне, но это в теории. И тут Афанасий Иванович прав. Не пойдут они против Федора Никитича, столько для них сделавшего и сулящего сделать еще больше. Даже если Семен Никитич им такое скажет, все равно не пойдут. Но последнее случится навряд ли, ибо в настоящее время он весьма дружелюбно настроен по отношению к Романову, а тот к нему.
И не скажешь, что были у них в недалеком прошлом контры, да какие. Ведь сыск-то по делу о воровстве братьев Романовых против государя [5]5
В то время на Руси уголовных преступников называли татями, а политических – ворами. Отсюда и термин «воровство против государя».
[Закрыть] Бориса Федоровича возглавлял именно Семен Никитич Годунов. Зато теперь, судя по добродушным разговорам, все забыто. Надолго ли – бог весть, но пока промеж них тишь, гладь, да божья благодать. Вон с какими милыми улыбками переговариваются друг с другом. Прямо тебе родные братья. Впрочем, отчества у них действительно сходятся: оба – Никитичи.
От остальных членов Малого совета, признаться, у меня тоже остались малоприятные впечатления. Признаться, до этого заседания я был куда лучшего мнения о родичах своего ученика. Ну, смалодушничали, поехали кланяться Дмитрию, бросив царственную семью на произвол судьбы. Не украшает такое поведение, что и говорить, но понять можно – заботились о своих близких, коим грозила нешуточная опасность. Ну и инстинкт самосохранения сработал. Но как оказалось, и с интеллектом кое у кого немалые проблемы. Осталось посетовать на несправедливость жизни: в большинстве своем люди разумны, но мне почему-то то и дело приходится сталкиваться с меньшинством.
Но обо всем по порядку.
Вопрос, с которого началось, образно говоря, мое падение, касался государева титула. Точнее, поначалу судили и рядили, что указать в грамотке Сигизмунду, содержащей упреки в адрес его подданных, учинивших враждебные действия против Ливонии. Но как-то незаметно от обсуждения текста перешли к иному: обсуждению титула государя. Все никак не могли решить, какой именно – царский или императорский – упомянуть в ней. Последний введен Дмитрием, а потому отказаться от него в какой-то мере означало нарушить заповедь покойного. Но многим очень хотелось вернуться к милой сердцу старине, к которой они и склонялись в своих выступлениях. Дескать, пусть царский, ибо нет смысла оставлять новый, коль его никто не признает.
Марина, недовольно поджав губы, тем не менее не встревала, зато остальные мусолили вопрос, не стоивший выеденного яйца, до самого обеда, в конечном итоге ни до чего и не договорившись. Переливание из пустого в порожнее продолжилось и на вечернем заседании, и я с трудом сдерживал зевоту, но помалкивал. Не хотелось обижать собравшийся народец, говоря, что они занимаются совершенно не тем, чем надо. Да и не стоит мне начинать взбрыкивать с самого первого дня – себе дороже, хотя взбрыкнуть хотелось, чего греха таить. Очень мне не нравилось, что подпись под грамоткой будет принадлежать не одной Боярской думе, но и наияснейшей. Столько я против нее боролся и на тебе.
Но промолчать не вышло. Годунов поинтересовался, что я думаю. Пришлось подниматься и предлагать якобы компромиссный вариант, могущий устроить всех: вообще сформулировать текст иначе, составив грамотку в связи с отсутствием государя (не выбрали же еще) от имени одной Боярской думы. Тогда и титул указывать не понадобится.
Марине мои слова явно не понравились, да и Федор, покосившись на нее, помрачнел и с упреком уставился на меня. Подметив его недовольство, присутствующие поспешили изъявить свою преданность и мгновенно накинулись на меня со всех сторон, принявшись с пеной у рта доказывать, почему я неправ. Причем истолковывали мои слова вкривь и вкось, приписывая и то, чего я не только не говорил, но и в мыслях не держал. Например, интересовались, отчего я усомнился в будущем волеизъявлении народа? Вот уж неправда, поскольку в том, кого именно выберет Освященный Земский собор, я был уверен на все сто.
Престолоблюститель, как ни странно, крикунов не останавливал, не осаждал, не гасил, и выступающие расходились, постепенно переходя конкретно на мою личность. Особенно рьяные атаки последовали со стороны вождей двух кланов, то бишь Никитичей. Романов и вовсе заявил, что я, прибыв с победами из Ливонии, чересчур много о себе возомнил, коли позволяю себе такое, а между тем….
– Пособствием божиим воинство ляцкое твои людишки побили, и заслуга твоя в том есть. А вот почто Ходкевича и прочих воевод передал королевне Ливонской? То ты учинил своим нерадением и неслужбой.
Я пару раз оглянулся на своего ученика, но тот словно воды в рот набрал, позволяя боярину нести эту ахинею. Впрочем, Годунов и до того довольно-таки часто спрашивал мнение Федора Никитича. На мой взгляд, гораздо чаще, чем следовало.
Не выдержав, я вечером спросил своего бывшего ученика о причинах столь странного молчания, и конкретно о Романове. Федор развел руками и ответил, что не заметил на заседании ни великой скорби, ни праздника, а потому поступил согласно… моего совета, кой повелел накрепко запомнить еще его батюшка. Пришел мой черед удивляться, и тогда Годунов процитировал… Пушкина:
Мда-а, ишь какая память. Почти два года прошло, а он дословно шпарит. И я, опешив, не нашелся с ответом. А он мне вторую цитату из Александра Сергеевича, на сей раз про советника и о параметрах, по которым его следует выбирать: «холодных, зрелых лет, любимого народом – а в боярах почтенного породой или славой…».
А тут и Марина словцо вставила. Мол, заслуги твои, князь, велики, спору нет, но попрекать государя тебе не по чину. И вообще, как она подметила, больно у меня на заседании совета вид излиха равнодушный, словно я намекаю, будто в таких пустяшных разговорах участия принимать не желаю.
Я бросил взгляд на Федора. Ну да, и физиогномику не надо изучать, чтоб понять – целиком на стороне своей будущей супруги. Пришлось пойти на попятную и пояснить: помалкивал, желая высказать свои соображения в келейной обстановке, дабы те, кто стоит за царский титул, не накинулись на меня.
– Так ты, стало быть, против? – уточнила Марина и, благосклонно кивнув, повернула голову к Годунову, мягко накрыв ладошкой его руку. – Видишь, Федор Борисович, и князь того же мнения, что и я. А он хоть и с гонором, но умен, пустяшное не присоветует.
– Помнится, ранее ты мне иное сказывал, – возмутился Годунов и вновь процитировал… Пушкина. «Не изменяй теченья дел. Привычка – душа держав…»
Ну и память! Аж завидно.
– Вот и действуй… по привычке, – усмехнулся я. – Коль предшественник принял на себя этот титул, почему тебе его не оставить? Особенно сейчас, после таких побед.
– Ни к чему он мне, – заупрямился Федор. – Больно хлопот с ним много. Вон, и Марина Юрьевна советует оставить его, токмо содеять все, яко полагается. А ты, князь, вдумайся, что мне бояре поведают, ежели я к римскому папе посольство отправлю? Да и не даст он мне эту титлу, ей-ей, не даст.
– Смотря как просить станешь, да чего взамен посулишь, – вкрадчиво заметила Марина и еле заметно кивнула мне, показывая удовлетворенность моим поведением.
Ух ты! Получается, я невольно подыграл Мнишковне. Нет уж, дудки!
– А зачем просить? – удивился я. – Помнится, твой предшественник действовал, никого не спрашиваясь.
– И получилось незаконно. Начал ты, князь, хорошо, да продолжил худо, – выпалила яснейшая, но милостиво дала мне шанс пойти на попятную. – Видно не подумал о том.
– Подумал, – уперся я, – хотя особо и думать нечего, ибо всем известно, что при венчании ромейских кесарей римский папа никаким боком не участвовал, а мир их признавал как императоров. Или я путаю, Марина Юрьевна?
Соглашаться со мной она не захотела:
– То давно было. Ныне иное совсем.
– Иное, – согласился я. – Но не совсем. Помнится, Иоанн Васильевич был женат на наследнице императоров, [7]7
Второй женой великого князя Ивана III (1440–1503) стала в 1472 году Зоя Палеолог. Ее родной дядя Константин XI Драгаш – последний из византийских императоров. Погиб при взятии турками Константинополя в 1453 году. Наследников не оставил и императором провозгласил себя его родной брат Фома. Зоя – его единственная дочь.
[Закрыть] Иван Грозный – ее родной внук, выходит Русь – правопреемница Византии.
Она уставилась на меня тяжелым взглядом, не сулящим ничего хорошего. Тонкие губы недовольно поджались, вновь превратившись в ниточки.
– Но никто из соседних государей не признал новую титлу Дмитрия, – сурово напомнила она. – И за Федором Борисовичем без согласия римского папы ее никто не признает. Сдается, князь, ты хочешь на посмех своего государя выставить?
А в злом взгляде безмолвное требование немедленно развернуть лыжи в ее сторону. Ага, разбежался.
– На посмех не хочу. Но мне мыслится соседи-государи никуда не денутся, – усмехнулся я. – Правда, при непременном условии, о котором ты, Марина Юрьевна, сказала: смотря чего посулить, – и, повернувшись к Годунову, продолжил: – Каждому из монархов надо предлагать взамен то, чего им больше всего хочется. К примеру, английский король сильно радеет о своих купцах. Тогда ему, объявляя свой титул, следует намекнуть, что без его признания никакие просьбы английских кампаний тобой рассматриваться не станут. А следом объявить свеям и ляхам: тот из них, кто первый пришлет в Москву своих послов с должно написанными грамотками, может заполучить Русь в свои союзники. После учиненного тобой в Эстляндии и Лифляндии они за такой союз ухватятся обеими руками, поверь.
– Вельми много посулов раздавать придется, – прошипела Марина. – Хребет не треснет, ежели каждое обещание исполнять?
– Не треснет, – отрезал я, – ибо может не означает, что непременно получит. – и я продолжил свой перечень. – Датский король тоже не станет противиться. Особенно при напоминании, что у Дании с Русью на севере Лапландии до сих пор остаются спорные территории и намекнуть о кое-каких уступках.
– Русские земли решил раздарить? – фыркнула не желавшая угомониться Марина. – А по какому праву?
– От пяти голых скал и трёх фьордов державы не убудет, – отмахнулся я. – А касаемо Голландии, так они черта за ангела согласятся считать, если посулить заключить с ними союз против Испании.
На миг мелькнуло сожаление, что тогда не видать нам испанских галеонов и выгодной торговли мехами, но я отмахнулся. Когда оно будет, да и будет ли ли вообще.
Но Мнишковна не сдавалась.
– А не подумал ты, что ежели римский папа воспретит государям без его дозволения….
– Непременно воспретит, – равнодушно перебил я ее. – Но кто ж его послушается? Из числа мною перечисленных разве польский Сигизмунд. А прочие давно через губу на его указы поплевывают, – и в качестве доказательства я привел наглядный пример с календарем.
Мол, еще двадцать с лишним лет назад римский папа Григорий XIII повелел сдвинуть даты на десять дней и что. Мало того, что его посольство с предложением перейти на новый календарь вернулось ни с чем от Константинопольского патриарха, так и в Европе многие страны отвергли его новинку. Насколько мне известно, в Дании, в Швеции, в Англии и во всех протестантских немецких государствах попросту плюнули на его указ, оставив прежнее исчисление. Более того, прусский герцог Альбрехт Фридрих вроде и подданный Речи Посполитой, но и он воспротивился переменам.
Марина аж передернулась, когда я упомянул в отношении ее духовного сюзерена слово «плюнули». Ну да, коробит, понимаю. А кто тебе виноват? Не надо встревать. Никто силком за язык не тянул, а теперь сиди и молчи. Да еще Федор невольно плеснул спирту на ее рану, простодушно уточнив меня:
– Они плюнули, а римский папа в ответ?
– А куда ему деваться-то? Утерся и все, – весело пояснил я, и наглядно продемонстрировал, неторопливо стерев ладонью с лица несуществующий плевок и, уныло разглядывая его, состроил жалкую гримасу. – Думается, и сейчас как он ни старайся, на его указы и послания в той же Англии или Швеции вновь наплюют.
– А отчего ж ты ранее Дмитрию Ивановичу таковского не подсказал? – нашлась Марина.
– Не люблю лезть с советами, когда их у меня не спрашивают, – небрежно отмахнулся я.
Надо ли говорить, сколь недовольна осталась Мнишковна моими словами. Воспользовавшись недолгой отлучкой Федора она, не удержавшись, прошипела:
– Значит, не угомонился ты, князь. Ну-ну. Тогда пеняй на себя. Як соби постелишь, так сие выспишь. И за свои худые словеса про римского папу ты горько поплатишься. Горько и… скоро. Совсем скоро. Поверь, ныне на совете токмо началом для тебя стало, а далее…., – она умолкла, переводя дыхание и еще сильнее поджав губы (не ниточки остались – прорезь какая-то), вдруг успокоилась. Загадочно улыбнувшись, она зловеще пообещала: – А впрочем, ни к чему сказывать. На Руси говорят: лучше один раз узреть, нежели…. Вот и узришь. Хотела я из милости грехи твои тяжкие покрыть, да не стану. Сам выбирайся.
Мне оставалось молча развести руками. Дескать, отчего не поглядеть. С радостью. Да и выбраться мне труда не составит, ибо не из чего.
Уходя от них я нос к носу столкнулся с Яном Бучинским. Выздоровел парень, зажили его раны, полученные во время боярского мятежа, и он вновь приступил к своим обязанностям секретаря. Правда, личного, при Марине Юрьевне и Годунове. Мнишковна его взяла якобы в память о покойном государе Дмитрии Ивановиче – как-никак пострадавший, но я догадывался о главной причине. По всей видимости она всерьез опасалась за бумаги из тайного архива Дмитрия: секретный договор с королем Сигизмундом, брачный контракт, тоже нежелательный для огласки, и так далее. Где их хранил покойный государь, осталось неизвестным. Спрашивал я Бучинского, когда он слегка оклемался, и тот показал тайник, но в нем их не нашлось. Получалось, где-то имеется второй и либо Ян знает о нем и молчит, либо Дмитрий не показывал ему это место….
Скорее всего второе, ибо Бучинский мне симпатизировал, чувствуя за собой вину – некогда будучи в числе судей, когда разбиралось мое дело о расхищении царской казны, он, желая угодить Дмитрию, поступил не совсем порядочно. [8]8
Об этом суде более подробно рассказывается в книге «Поднимите мне веки».
[Закрыть] Дело прошлое и я его давно простил, но он все равно пытался мне угодить. Не думаю, что Ян промолчал, если б на самом деле знал местонахождение второго тайника. Наверное Дмитрий показывал не ему, а его брату Станиславу. Или третьему секретарю – Слонскому. Но они оба в могиле, а потому искать бесполезно.
Повел себя Бучинский при встрече странно. Обычно он приветливо улыбался мне, а тут столь испуганно шарахнулся, словно перед ним предстал какой-то монстр. Но мне было не до его загадочного поведения – хватало над чем подумать.
Вернувшись на подворье, я вкратце проанализировав нашу «веселую» вечеринку и сделал для себя пару выводов на будущее. Во-первых, на заседаниях Малого совета мне лучше побольше помалкивать, а говорить аргументировано и логично, чтоб ни одна собака не придралась.
Во-вторых, Марина нисколько не изменилась, чего и следовало ожидать. В точности по Крылову: «….Хоть ты и в новой коже, да сердце у тебя всё то же….». [9]9
И.А. Крылов. «Крестьянин и змея».
[Закрыть] Не мытьем, так катаньем, она пытается подтолкнуть Федора к унии. Жаль, он этого не видит, а пытаться открыть ему глаза чревато. Ну да ничего – подождем. Рано или поздно она сама себя выдаст, тогда и похохочем, как говорил мультяшный Карлсон. А пока этого не произошло, надо держаться поосторожнее и на вечерних трапезах с Годуновым.
Про третье – не горячиться, даже если моя беседа с престолоблюстителем состоится наедине, без свидетелей, я не подумал. А зря.
Впрочем, у меня и первое со вторым успешно вылетели из головы уже на следующем заседании Малого совета….
