Текст книги "Битвы за корону. Три Федора"
Автор книги: Валерий Елманов
Жанры:
Альтернативная история
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Нести Ксению на руках с непривычки было нелегко. Русская лебедушка оказалась тяжелее польского воробушка как бы не в два раза. Хорошо, дверь была распахнута, а та, что вела в опочивальню, открывалась вовнутрь. Да и с постелью я не ошибся в своих предположениях, на месте она, не вынесли.
Осталось привести в чувство. Лупить по щекам я не смог – рука не поднялась. Тогда единственное – искусственное дыхание. Итак, руки на грудь и в стороны, и еще разок, и еще…
Не помогает. Тогда рот в рот. Но едва мои губы прижались к ее, как я почувствовал ответный отклик и… вместо дыхания получился поцелуй. Отрываться не хотелось, да и незачем – коль пришла в себя, так чего уж тут….
Прервал я свое приятное занятие только на секунду, чтоб торопливо шепнуть ей: «Не верь. Ничему не верь. Неправда это». Черные глаза, полные слез, пытливо смотрели на меня и я повторил на всякий случай: «Слышишь, ничему не верь!»
– Токмо тебе, любый, – прошептала она и ее руки вновь притянули мою голову к себе поближе. Зачем? Думаю, пояснять не стоит.
В это время и зашел Годунов. Мы разом отпрянули друг от друга. Точнее, я отпрянул, а она отвернула лицо к стене.
– Обморок у нее приключился, государь, – смущенно кашлянув в кулак, неловко пояснил я. – Пришлось…
– Я сам зрю, что тебе пришлось, князь, – сквозь зубы процедил Федор, мрачно взирая на полуобнаженную грудь сестры. Вообще-то образовавшийся вырез в двадцать первом веке назвали бы декольте, притом неглубоким, но… Здесь ведь даже распутные девки, толкущиеся возле храма Василия Блаженного с кольцом во рту – символом их ремесла – столь сильно не оголяют свои прелести, а тут царевна. Да еще чужой мужик подле. Да, жених, да, без пяти минут муж, но это значения не имеет. Пускай без трёх секунд – все равно нельзя. Вот после свадебки и пользуйся на здоровье… по скоромным дням, а пока ни-ни.
– Ей дышать было тяжело, – смущенно пробурчал я, вставая с постели и загораживая собой свою нареченную. – Воротник тугой, не расстегивался, а требовалось быстро, потому я и…
Лишь теперь до Ксении, услыхавшей мои смущенные пояснения, дошло, в каком виде она предстала перед братом. Она испуганно ахнула. Я обернулся. Залившись краской стыда, она торопливо натягивала на себя одеяло и уже под ним пыталась застегнуться.
– Ну, князь! – прошипел Федор. – Этого я тебе…., – он с силой метнул в стену кружку с водой, которую держал в руке, и выскочил прочь.
Я чуть замешкался, растерянно посмотрев на лежащую Ксению. И ее одну оставлять нежелательно, и с Годуновым объясниться надо… Но она сама разрешила мои сомнения. В следующую секунду ее головка вынырнула из под одеяла, и она поторопила меня:
– Догони его, любый!
Я сорвался с места. Догнать оказалось легко – Годунов стоял подле лестничного пролета и, перегнувшись через перила, кричал вдогон Метелице, который торопливо сбегал вниз, одолевая по пять ступенек за каждый прыжок:
– Всех кто внизу, всех до единого!
Я начал было говорить, но не уверен, что он услышал хоть слово. И взгляд. Ей богу, лучше бы он меня ударил. Да, не за что, но пускай. Все лучше, чем этот взгляд. Так на друзей не смотрят. Разве когда прощаются с ними и прощаются навсегда. И не из-за того, что они умерли, а потому что перестали ими быть.
– Мыслил, поди, не мытьем, так катаньем своего добиться?! – выпалил он. – Я ить тебя насквозь вижу, вмиг уразумел, чего ты задумал! Коль затея с племянницей цесаря не удалась, отказали тебе, ты решил вспять повернуть, а чтоб я не воспротивился, замыслил мою милую сестрицу на позор выставить, осрамить пред людьми?! Не выйдет!
А на лестнице уже слышны торопливые шаги. Вон и головы телохранителей показались внизу. Впереди Метелица, следом еще трое: Лапоток, Летяга и Хмель. Торопятся, спешат. И я, кажется, догадываюсь, для чего Федор приказал Метелице собрать всех сюда.
Они не успели подняться, как Годунов, сделав шаг в сторону и повелительно тыча пальцем в мою сторону, приказал Метелице:
– Взять и немедля в острог!
Метелица жалобно посмотрел на него и, вздохнув, обреченно шагнул в мою сторону.
«Интересно, какая ж это у меня по счету отсидка будет? – мелькнуло в голове. – Четвертая? Пятая? Прямо тебе вор в законе. А я-то, балда, думал, что уж с чем-чем, а со скитаниями по тюрьмам покончено. Не-ет, правильно на Руси говорят: от тюрьмы да от сумы зарекаться нельзя….»
Глава 16. Верность не купишь, любовь из сердца не выкинешь
Однако, подойдя ко мне, Метелица повел себя странно. Он не взял меня под локоток, да и вообще ничего не сказал, а напротив, резко повернулся лицом к Годунову, закрыв меня своей спиной, и угрюмо произнес:
– Все мы в твоей воле, государь, а токмо невместно мне и моим людям над князем насилие творити. Да и не по чину нам оное.
Федор озадаченно уставился на него и остальную троицу, продолжающую безмолвно стоять на лестнице. Их поведение выглядело настолько неправильным, что он растерялся, озадаченно спросив, да и то шепотом:
– Как… не по чину?
– А так, – невозмутимо пожал плечами Метелица. – То ж воевода наш и твой верный слуга. За что мы его должны хватать-то?
– Да ты кто таков есть?! – прорезался наконец голос у Годунова. – Пес, холоп безродный! Как смеешь перечить?!
Метелица набычившись, молча и терпеливо слушал бессвязные выкрики разбушевавшегося престолоблюстителя, но, улучив момент, когда тот сделал паузу, возразил:
– Вот потому, государь, и не могу, ибо я и впрямь два лета назад псом безродным был, скоморохом на увеселении, покамест князь меня на службу не взял, да в гвардейцы не возвел. И далее не кому-нибудь, а мне доверил твою жизнь от ворогов тайных блюсти. Мне и вон им, – кивнул он на застывшую троицу. – И как нам супротив него идти, коли мы его в отца место почитаем? Нет, ежели бы он недоброе супротив тебя умышлял – иное, а так…
Годунов тяжело уставился на него.
– Стало быть, вон вы как, – протянул он и неожиданно успокоившись, совсем иным тоном заметил, обращаясь ко мне: – А верно меня Марина Юрьевна упреждала про твоих людишек. Неспроста ты их ко мне приставил, князь, ох, неспроста. Какие ж они после таковских слов мои телохранители? Разве до поры до времени, покамест ты не решишь со мной разделаться.
– Неправ ты, государь, – возразил я. – За тебя они кого угодно на клочки порвут. И меня тоже, поверь, – и с этими словами я легонько потянул нож, висевший у меня сбоку на поясе.
Демонстрация атаки удалась. Федор и понять не успел, что именно я делаю и зачем, а цепкие пальцы Метелицы перехватили кисть моей руки, намертво сжимая ее и не давая извлечь нож до конца. Да и остальные словно по команде ринулись вперед, причем Лапоток с Летягой к Федору, на всякий случай загораживая его своими телами, а Хмель ко мне, на помощь Метелице.
– Стоп! – рявкнул я ему и похвалил десятника. – Быстро сработал, молодца, но на будущее захват запястья делай чуть пониже. И руку сразу ломай, а не жди, – не удержался я от замечания.
– Будь на твоем месте иной кто, уже от боли выл, – проворчал Метелица, продолжая настороженно смотреть на меня, но захват ослабил, позволив мне спокойно задвинуть острое лезвие обратно в ножны.
– Ладно, поверю, – согласился я и улыбнулся опешившему Годунову. – Теперь сам видишь, государь, твои они и только твои. Но… телохранители, а не тюремщики. Так что лучше ты их не неволь. Да и ни к чему оно. Коль повелишь, я и сам пойду, куда скажешь, – и, криво усмехнувшись, добавил. – Даже если пошлешь очень далеко.
Пауза длилась секунд десять, не меньше.
– Ну, пущай так, – наконец вздохнул Федор и отдал новую команду телохранителям. – Тогда вниз ступайте, да там меня дождитесь, покамест я с князем перетолкую.
Метелица кивнул, но не пошел. Растерянно потоптавшись на месте, он вопросительно оглянулся на меня.
– Ступайте, ступайте, – повысил голос Годунов. – Все одно, пока князь тут, проку с вас… Пущай ваш воевода чуток моим телохранителем побудет.
– Побуду, государь, – кротко согласился я. – Могу и не чуток.
– Ну и на кой ляд они мне нужны такие? – с какой-то детской обидой в голосе осведомился он у меня, когда шум их шагов затих.
– Напрасно ты, Федор Борисович, – не согласился я. – Лучше вспомни, как при штурме Пайды Летяга с Лапотком на себя твои пули приняли. Да и Метелице с Хмелем тоже досталось. Чудом уцелели, когда неравный бой приняли. Хорошо, остальные гвардейцы успели подскочить, иначе они все бы полегли. Да что я говорю, когда ты сам мне об этом рассказывал.
– Я им по сто рублев опосля за верность заплатил, – смущенно буркнул Годунов.
– Это награда была, а сама верность не покупается, – поправил я его. – Она либо есть, либо ее нет вовсе. А то, что покупается, называется иначе, спутал ты немного, государь.
– И как же назвать то, что покупается?
Я пожал плечами:
– Об этом тебе лучше спросить у своих холуев в Малом совете. Они точно знают.
– Ну ты не больно-то, – мрачно буркнул он, но прежней злости в его голосе не было или он просто взял себя в руки. – Ишь, расхорохорился. Почто поутру бояр в хвост и в гриву распушил? Чай, не по чину тебе таковское. Они и в летах немалых, через одного сединой убелены, и опытные. Чего вдруг ты на них набрушился?
– Что не по чину, я давно заметил, еще по приезду, – согласился я. – Но насчет обрушился, ты зря, Федор Борисович – это они на меня насели. А сегодня, в отличие от прежних сидений, я не оправдывался, а отвечал тем же. И не вдруг, а предупредил тебя накануне.
– Да? – удивился он. – Не припоминаю чего-то. Ан, все одно, негоже. Ишь, ровно с цепи сорвался.
– Это верно, – не стал спорить я. – Сорвался. Или муха укусила. Но касаемо немалых лет ты неправ. Поверь, седина глупости не оправдание, а, скорее, наоборот. Помнится, ты говорил, как тебе повезло, что они выжили. Я тогда сразу в этом усомнился, а спустя недельку окончательно убедился: на самом-то деле наоборот. Умеют же люди излагать, не прибегая к мыслям! И впредь я их нападки терпеть не собираюсь, устал.…, – и я с грустной улыбкой процитировал:
Ирония судьбы. В пьесе Толстого эти слова принадлежат Борису Годунову, а я их адресую его сыну. Да и говорит он это царю, желая пригрозить и добиться своего, а я и впрямь устал. Идея на время уехать, скрыться с его глаз, пришла мне ум час назад, но, как мне показалось, здравое зерно в ней имелось. Да и не видел я более лучших вариантов. Одно плохо – что станется с Ксюшей? Все-таки желательно чуть повременить. До венчания, мне больше не надо, а на другой же день царевну под мышку и вон из Москвы, сюда я больше не ездок.
– Вот как? – хмыкнул Годунов. – Что ж, быть посему. Дозволю тебе передых устроить. Послезавтра еще разок загляни на прощанье и отпущу с миром.
Итак, повременить у меня не выйдет. Оказывается, его примирительный тон ничто иное как затишье перед очередной бурей. Вот так всегда: едва успеешь стать полезным, как уже просят не мешать. И ведь не в запале он это выкрикнул, не сгоряча бухнул, а значит, наш разрыв грозит стать окончательным. Или нет?
– Вообще-то тех, кто везет, не прогоняют, но тебе виднее, – заметил я и, старательно выдерживая равнодушный тон, осведомился: – Ты меня совсем отпустишь или как?
Он замялся, потер лоб, но нашелся с ответом:
– В скором времени Освященный собор думу думать учнет про нового государя, а ты там вроде как в товарищах у князя Горчакова. Вот и пригляди, чтоб как надо прошло. А то с этих худородных станется кого иного в цари выкрикнуть, благо, что Рюриковичей ныне на Руси изрядно, – и он пытливо уставился на меня. Я терпеливо молчал, продолжая слушать. – Ну а опосля, – продолжил он, – можно тебе и в Кострому отправляться, наместником моим. Больно места там беспокойные, нельзя их надолго без хозяйского глазу оставлять.
Ага, стало быть, отсрочка. Ненадолго, но и то хлеб. Да и опалу, тем более замаскированную, с тюрягой и острогом не сравнить. Одно плохо – насчет Ксюши ни слова. Спросить про свадебку или не надо? Чуть поразмыслив, я пришел к выводу, что не стоит. Куда лучше, если о ней напомнит Мария Григорьевна. Матушке-то он перечить навряд ли станет, ну разве побухтит слегка.
И я, поклонившись, побрел вниз по лестнице. Но он, словно прочитав мои мысли, когда я успел спустился на полэтажа вниз, остановил меня и сам ответил на незаданный вслух вопрос:
– О сестрице не переживай. Сыщу я ей жениха не хуже чем ты, – я застыл как вкопанный, уставившись на него: не ослышался ли, а он торопливо зачастил. – Али ты помыслил, будто опосля того, что ты с нею учинил, я тебе потачку дам, да сам к свадебке дело возверну? Ан не бывать по-твоему! Хошь тут, а не бывать! Считай, ты еще хужее сделал. То я твое венчание отложить думал, а теперь его вовсе отменяю, вот! – и он, кривя губы в победной улыбке, торжествующе уставился на меня.
Странно, но обиды на него у меня в тот миг не возникло. Да и на кого обижаться-то – пацан пацаном, хоть и восемнадцатый год идет. Запутался книжный мальчик, как есть запутался. Если мне и злиться на кого, то на себя самого. Думать надо было как следует, когда сюда вернулся, анализировать, новые расклады изучать, а я уверился, что и без того все наладится. Забыл, что царский двор – не деревня. Это в ней годами, а то и десятилетиями ничего не меняется, а здесь каждый день ухо востро держать надо. Чуть зазевался, не просчитал перестановки сил, и, пожалуйста – получи по самое не балуй. Одно плохо – вина моя, а страдать за нее должны двое. Несправедливо. Потому я и спросил с грустью:
– Ксюшу-то не жалко? Она ведь ни при чем, а ты…
– А до царевны Ксении Борисовны, князь Мак-Альпин, тебе и дела быть не должно, – выпалил он. – Чай, ты не басурманин сарацинской веры, потому две жены тебе не положено. Да и не выдают православные государи своих сестер за латинян.
– Как две? – не понял я. – Почему за латинян?
– А о том тебя спросить надобно. Я ж тебе сказывал про другую грамотку, кою твои людишки от арцыгерцога Фердинанды австрийского везли, да ты не полюбопытствовал, чего там, а ить в ней согласие его имеется. Даст он тебе в жены свою сестрицу, коль ты согласен… сызнова в латинство перейти. Токмо чуток погодить надобно, недосуг ему покамест. Послы прибыли от турского султана, потому просил об отсрочке малой, но от силы до зимы нынешней, не боле. Вот замирье с ними заключат, и тогда…
Я стоял, не в силах выдавить из себя ни слова. Начать оправдываться и все отрицать? А смысл?
– А что, славно выходит, – через силу раздвинул он губы в натужной, донельзя фальшивой улыбке, весьма схожей с Марининой. Ну да, с кем поведешься, от того и наберешься. Разве губы у него не такие тонкие, но тут ничего не попишешь – природа. – Самое то. Она арци, и ты тож. Два сапога – пара. Вот и выходит, что моя Ксения лишней оказывается.
– Да пропади она пропадом, герцогиня твоя! – заорал я, но усилием воли сумел взять себя в руки и более спокойно продолжил. – Конечно, на все твоя воля, Федор Борисович, но ты ведь и сам влюблен, должен понимать: свадьбу отменить в твоей власти, а любовь из сердца по твоему повелению ни я, ни твоя сестра выкинуть не сможем. Вот и призадумайся над этим, пока время позволяет.
Не знаю чем, скорее всего сравнением с ним самим, но мои слова явно задели Годунова за живое. Лицо его вновь покраснело, приобретая эдакую багровую свекольную синюшность.
– Ты… ты…, – хрипло выдохнул он. – Не смей об истинной любви…, слышишь?! Языком своим грязным… не смей!
Задыхаясь, он протянул руку к тугому вороту-ожерелью, богато расшитому золотыми нитями и усыпанного жемчугом, и попытался расстегнуть его. Но пальцы дрожали и у него ничего не получалось. Тогда он с силой рванул его, разрывая, и бусинки звонко поскакали по лестнице.
– Вот, вот, – задумчиво провожая их взглядом, прокомментировал я. – Точь-в-точь как час назад с Ксенией Борисовной. – Отличие в том, что тебе просто воздуху не хватает, а она, считай, вообще почти не дышала. И что мне оставалось делать? Лекари-то далеко, а тут, как и два года назад с твоим батюшкой, мгновения решали.
Федор ничего не ответил, по-прежнему не сводя с меня глаз, но их выражение, кажется, изменилось. Злость стала уступать место раздумью. Уже хорошо. Не иначе, как сработало напоминание о спасенном отце. И я поспешил закрепить свой маленький успех, предложив:
– Помнится, когда-то я говорил тебе, государь, что нигде столь не полезно промедление, как в гневе, потому давай отложим наш дальнейший разговор: ты мне про отмену свадебки ничего не говорил, а я ничего не слышал. Не обязательно же тебе сегодня все решить – и через пару-тройку дней не поздно. Верно?
В ответ вновь молчание, но оно меня не смутило. Скорее напротив. Лишь бы не отрицательный ответ. И я бегом-бегом ринулся вниз, пока у моего бывшего ученика вновь не прорезался голос и он его не бросил мне вдогон.
Я успел!
Добравшись до своего подворья, я первым делом позвал Галчонка, объявив, что завтра поутру ей предстоит сдача экзамена, ибо пришло время отправляться на службу к царевне Ксении Борисовне. Та недоуменно уставилась на меня – с чего вдруг такая спешка? Пришлось пояснить, что мне скоро придется отлучиться из Москвы, и на время моего отъезда хотелось максимально обезопасить свою невесту от всяческих опасностей.
Вообще-то можно было не торопиться и потренировать девчонку – до моего отъезда оставалось не меньше пары недель. Но у меня имелись свои резоны. Ксения тоже не железная. Уверен, неприятный осадок на душе у нее все равно остался. Мол, дыма-то без огня не бывает, и кто знает, вдруг действительно какая-то доля правды, пусть и маленькая, в словах брата имелась. Слишком большую бочку помоев вылил на меня Федор, а это штука такая – вовремя не сполоснуться и потом отмываться куда тяжелее. А выслушав Галчонка (царевна непременно займется ее расспросами, уверен) и, убедившись, что все, сказанное о наших с нею взаимоотношениях, ложь, Ксения и к остальным бредням обо мне отнесется совсем иначе. Раз тут голая брехня, значит и в остальном чистой воды оговор.
И еще одно. Глаза и уши в царских палатах, где теперь станут жить брат с сестрой, у меня имелись: гвардейцы. Но они в коридорах и перед покоями, а кроме того взгляд на вещи у них специфический, мужской. Зато у Галчонка он, несмотря на возраст, женский. То есть при их соединении получится вполне приличная картинка происходящего. Да и как тайный гонец – письмецо от царевны передать или мое вручить – она самое то.
Экзаменовал я юную телохранительницу лично, по-прежнему не желая никого посвящать в ее истинные задачи. Пускай остается простой девчонкой из Захуптской слободы небольшого городка Ряскова, по необъяснимой прихоти взятая Ксенией в услужение. Дай-то бог, чтоб ей не пришлось проявлять то, чему я ее обучил. Никогда. Но коль придется, то для всех без исключения ее мастерство и тайный арсенал должны оказаться полнейшей неожиданностью. Авось поможет в трудную минуту.
Девчонка хоть и робела, напуганная загадочным словом «экзамен», но с моими испытаниями справилась успешно. С приемами рукопашного боя, правда, получилось не очень – волнение мешало, да и силенок у нее не ахти, зато от узлов, которыми я ее спутал, она освободилась за считанные минуты. Основное время ушло на то, чтобы изловчиться и извлечь привязанный к бедру нож, а дальше дело техники. А касаемо метания ножей она превзошла саму себя – девять из десяти вошли в черный круг мишени, расположенной в двадцати метрах. Между прочим, круг не очень большой, сантиметров двадцать, не больше.
Очень хорошо. Осталось написать пояснительную записку для Ксении. Она мне далась нелегко и в первую очередь из-за колебаний, надо ли оправдываться в грехах, наваленных на меня ее братцем. В конце концов решил: ни к чему, иначе возникнет подозрение, будто я для того и прислал девчонку, заранее обучив ее нужным ответам, дабы обелить себя. Вместо того обошелся кратким перечнем того, чем я с ней занимался, порекомендовав царевне как-нибудь в качестве развлечения (а на самом деле для окончательного успокоения души) проверить ее навыки и умения. Ратные приемы демонстрировать не на ком, да и ни к чему, а вот на метание ножей пусть полюбуется. Только пускай устраивает проверку не в царских палатах, чтоб слуги не подглядели, а в келье у матушки.
Но сразу отправить Галчонка в царские палаты не получилось – оказалось, не в чем. В той одежде, в которой она расхаживала у меня по двору, отправлять ее не с руки, а больше у нее, если не считать штанов и куртки для занятий, вообще ничего не имелось – не догадался я позаботиться заранее. Ксения, разумеется, оденет ее, вопрос нескольких дней, но до того Галчонок своим затрапезным видом привлечет к себе излишнее внимание.
Пришлось слегка отложить отправку, отправив на Пожар вместе с Резваной и Петровной. Ткани подыскали быстро. С самим пошивом нанятые моей ключницей швецы и сапожники пообещали управиться за пару деньков.
Ладно, подождем.
Но записку Ксении я передал. Так сказать, загодя, чтоб появление Галчонка не получилось для нее чересчур неожиданным, а то еще выгонит обратно.
Ну и Федора навестить надо, потолковать кой о чем. Не пошел бы, но перед глазами стояла Ксения, моя белая лебедушка, она же, как теперь выясняется, моя ахиллесова пята….
Вроде бы особо ничем не занимался, а день пролетел. Осталось в баньку и завалиться пораньше спать – все-таки завтра мой последний визит к господам из Малого совета и хотелось на прощание выглядеть достойно, представ перед ними свежим, бодрым, жизнерадостным и во всем великолепии. Пусть один мой вид говорит сам за себя: «А не видеть вас, господа бояре, такая радость, что и сдержаться не могу – улыбка сама наружу вылезает».
Когда одевался, возникла мысль облачиться в ферязь и поверх накинуть парадную шубу, подаренную мне Федором за победу над Ходкевичем, но, подумав, я отказался от этой идеи. Жарко же на улице – лето началось. Да и Годунов может неправильно меня понять. Решит, заискиваю перед ним, коль подарок его напялил или я тем самым о своих былых заслугах пытаюсь напомнить.
Еще чего! Умерла так умерла – у меня тоже гордость имеется.
Словом, пошел в самом лучшем, но, так сказать, по сезону, то бишь налегке. Как чувствовал, что тяжелая одежда станет помехой, когда я….
Впрочем, обо всем по порядку.
