Текст книги "Иоанн Мучитель"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Отслужу! – взвыл в голос.

– Зело, – спокойно ответил Иоанн. – Токмо сделаем так. Указ о сем ныне же велю отписать, не мешкая, но уговор – Разбойный приказ покинешь, когда поджигателей словишь. Мыслю, что Разрядный приказ и подождать седмицу может, чай, спешных дел там нет. А как прекратят тати град палить, так ты сразу и уйдешь. Добро ли?

– Сыщу, государь, непременно сыщу! – заверил Андрей, не поднимаясь с колен.

– Ну и славно, – кивнул Иоанн, направляясь к двери. – А на Ивана Михайловича зла не держи. Памятуй лучше о том, что к сему указу он печать будет прикладывать, – и посоветовал: – Токмо ныне на Арбат не хаживай, не то там и поджигатели не понадобятся – одни твои ухи такой пал учинят, что пол-Москвы сгорит.

И вышел.

Глава 3
РОКОВАЯ ВСТРЕЧА

Свое слово Иоанн сдержал, но в полдень следующего дня до него донеслась весть об очередном начавшемся пожаре. И вновь горело на Арбате. Конечно, царь и не ожидал, что вдохновленный таким высоким назначением Андрей Щелкалов за одну ночь сыщет татей, однако все равно стало досадно.

– Надо поглядеть – что да как, – сказал он сердито и скомандовал Тихону, стоявшему в ожидании приказаний: – Давай-ка десяток стрельцов прихвати да повели, чтоб коней седлали.

Предупреждение Щелкалова всплыло в памяти, но царь тут же досадливо отмахнулся от него. «День-деньской на дворе, – успокоил он себя. – Опять же не один я буду. Да и глупость все это. Ну кто там супротив меня умышлять учнет?»

На этот раз полыхало изрядно. Огонь весело плясал на добром десятке домов и готовился, облизав своими желтыми языками, приобщить к этой пляске следующие.

«Опять поджог или тут без умысла обошлось?» – подумал Иоанн.

Сомнения разрешил гонец, прискакавший откуда-то из-за речки на взмыленном коне. Если бы ратник зорким взглядом не приметил царя, то, скорее всего, пролетел бы мимо, направляясь к Разбойному приказу, но, увидев Иоанна, счел необходимым доложить в первую очередь ему.

– Беда, государь. Стрелецкая слобода занялась, – выпалил он, тяжело дыша.

«Значит, не поджог», – окончательно уверился Иоанн.

– А мой домишко как? – не вытерпев, спросил Тихон.

Гонец молча махнул рукой.

– Покамест цел, а соседские полыхают вовсю. Ох и весело горят, – не совсем к месту восхитился он.

Тихон умоляюще воззрился на царя.

– Вижу, вижу, – кивнул тот. – Ладно уж, езжай, чтоб душу успокоить, да сам там со всем управься. Вот, возьми, – он стянул с пальца перстень с двуглавым орлом, искусно вырезанным на кроваво-красном камне, и протянул его Тихону, – ежели понадобится – от моего имени распорядись. Тока гляди, чтоб с умом, дабы опосля краснеть не пришлось.

– Да я и сам… – замялся было молодой стрелец, но перстень все-таки взял – негоже от такого отказываться. Вдруг и впрямь понадобится. Опять же – честь.

Всего-то четыре года назад, вспомнив данное Перваку обещание, царь, будучи в тех краях, взял сына ворожеи Настены в службу. Вместе с ним в Москву переехала и его мать. В тех местах как-то приключился мор, который унес в могилу двух ее средних сыновей, и потому ей не хотелось оставаться на старом месте, вот она и решилась на переезд, прихватив с собой младшего сына Никиту и дочку Василису. Никиту Иоанн тоже обещал со временем принять к себе в службу, но не получилось – не лежала у парня душа к ратным делам, да и вообще к мирскому. К иному он тяготел и, пожив в столице всего несколько месяцев, подался в Симонов монастырь, вскорости приняв постриг.

Зато Тихону служба оказалась по сердцу. Нехитрые ее премудрости он освоил сравнительно легко, а в стрельбе из пищали и вовсе стал одним из лучших в своей сотне. Иоанн хоть ничем не выделял сына Настены, однако в скором времени и без царя нашлось кому его отличить. Спустя всего два года тысяцкий посчитал, что сей шустрый парень хоть и молод, но по уму гож в десятники, а потом, когда количество стрельцов по государеву повелению увеличили еще раз, да к тому же часть их убыла в Ливонию, Тихона, как грамотного, поставили сотником.

Проводив стрельца взглядом, Иоанн вновь обратил свое внимание на продолжавший разгораться пожар. Люди по-прежнему бестолково суетились, пытаясь погасить пламя, но выходило у них плохо. Поморщившись, Иоанн повернулся к стрельцам и крикнул:

– А вы чего тут стоите?! Ну-ка, подмогните народу!

– Государь, – склонился к Иоанну назначенный Тихоном за себя Епиха, – негоже так-то. Надоть человечка три подле тебя оставить.

– Да за каким лядом они мне тут потребны?! – возмутился царь. – Еще чуток, и опосля тех двух домов огонь сразу на три улицы переметнется. Тогда уж его и сотней не остановить. Ты туда глянь – чего деется-то!

Разглядеть что-либо было тяжко. Трудно сказать, кем был тот, кто жил в стоявшем ближе всех к царю доме, но смолы неведомый горожанин припас изрядно. Для какой-такой хозяйственной надобности она ему потребовалась – бог весть, но полыхала она сейчас славно, и черный дым стелился, заполоняя все вокруг. Епиха прищурился, пытаясь прикинуть, что да как. Вблизи опасность переброса огня и впрямь отсутствовала – по счастью, домишко с припасами смолы отделялся от соседних большим пустырем, зато на другом конце улицы пламя, объявшее крайний из полыхавших домов, и впрямь грозило вот-вот перекинуться на соседей – уж больно кучно стояли в той стороне избы. Да и поднявшийся легкий ветерок то и дело склонял дым в ту сторону.

– Всем туда! – повелительно указал Иоанн.

– Ну хошь одного подле себя оставь, – взмолился Епиха.

– Ладно. Вон тот пускай будет, – отмахнулся царь, ткнув пальцем в первого попавшегося. – А вы все – огонь тушить!

Епиха обернулся, недовольно скривил скуластое лицо, кое-как обрамленное редкой бородкой с небольшой рыжинкой, но говорить ничего не стал – чай, сам государь выбрал – лишь сурово пригрозил совсем молодому безусому парню:

– Гляди, Игнашка, головой ответишь, ежели что.

С прибытием стрельцов работа пошла споро. Епиха быстро и очень толково расставил народ в две цепочки, из коих одна занималась тем, что пыталась погасить огонь, а другая ведро за ведром сноровисто окатывала водой стоявшие поблизости два дома, не давая пламени уцепиться за сухое. Еще пяток своих стрельцов Епиха бросил на самое опасное – вооружившись баграми и просто длинными жердями, они спешно пытались раскатать пылающие бревна.

– Видал, яко они справно? – совсем по-мальчишечьи похвастался Иоанн, толкая в бок Игнашку. – Гляди, гляди! Эвон как лихо!

Порыв ветра в их сторону оказался столь внезапным, что, пока конь пятился назад, их обоих затянуло черной удушливой волной дыма от горящей смолы. Царь обернулся и не смог сдержать смеха – все лицо стрельца оказалось в черной копоти.

– Эка тебя угораздило, Игнашка, – сквозь смех выдавил он.

– Так и тебе, государь, тож не мене моего досталось, – несмело ответил тот.

Иоанн тут же представил, как выглядит его лицо, и закатился еще пуще. Видя, что государь ни чуточки не обиделся, вместе с ним засмеялся и Игнашка. Очень уж чудно было смотреть, как выступившие от безудержного хохота слезинки ползут по щекам царя, оставляя за собой белесые полоски. Он смеялся даже тогда, когда государь уже замолчал, привстав в стременах и пристально всматриваясь в сторону дальнего плетня того дома, близ которого они стояли.

Иоанн еще не мог решить, померещилась ли ему голова мужика, воровато выглядывавшая из-за плетня, или то было на самом деле. Но через миг мужик вновь высунулся и уставился на царя. Смотрел он недолго, всего несколько секунд, после чего опрометью кинулся прямиком в сторону огорода.

«Да ведь это не иначе как тот, кто подпалил, – мелькнула мысль. – Ах ты погань какая! Ну, погоди ж ты у меня». Иоанн послал жеребца вперед, да еще с силой перетянул его плетью, чтобы тот быстрее набрал ход.

Пока оторопевший Игнашка, вытаращив глаза, недоуменно смотрел на удалявшегося царя и соображал, что ему делать, всадников разделяло уже не менее двадцати саженей. Стрелец совсем уж было решился направить коня к Епихе, чтобы упредить своего старшого, но тут наконец увидел мелькающую далеко впереди фигурку какого-то мужика и, вовремя вспомнив, что Епиха повелел ни на шаг не отставать от царя, рванулся следом.

Уже на скаку он с ужасом осознал, что не успевает, нипочем не успевает, и остается одна надежда, что государь сумеет управиться с этим окаянным татем один, иначе… Но о том, что будет, если произойдет иначе, ему решительно не хотелось думать, а потому оставалось только что есть мочи охаживать своего коня плетью в надежде хоть немного сократить расстояние, отделявшее его от царя.

Иоанн меж тем практически настиг мужика. До него оставалось совсем немного, когда тот резко остановился, обернувшись к царю лицом, и почти сразу государь столь же резко осадил коня. Тот недовольно заржал, возмущенно встал на дыбы, но железная рука продолжала неумолимо натягивать поводья, в кровь раздирая конский рот, и жеребец, обиженно всхрапнув, вновь опустился на передние копыта.

Иоанн медленно спрыгнул с коня и сделал шаг навстречу… самому себе.

– Ты?! – спросил он, не веря собственным глазам.

– Неужто не признал? – ухмыльнулся тот. – А ты, поди, чаял, что старцы твои меня гладом да хладом заморили али дымом удушили? Небось, и панихидку по мне справить успел? А я – вот он. Утек от них да и был таков. – Он торжествующе засмеялся.

– Государь, берегись! – вдруг крикнул кто-то за спиной Подменыша. Он обернулся, но было поздно. Широкая полноводная струя из перехваченного горла Игнашки уже заливала его одежу, окрашивая красный кафтан в темно-бордовый цвет, а сам стрелец, будучи не в силах удержаться на ослабевших ногах, оседал наземь.

– Ты пошто моего ратника зарезал, смерд поганый?! – возмутился Подменыш, глядя на приземистого мужика, лицо которого было надежно упрятано под густую бороду, открывая доступ только к узким, со злобным змеиным прищуром глазкам.

– Негоже, чтоб он вас обоих вместях увидал, – примирительно произнес мужик. – Я-то тайну сохраню, а он по младости непременно сболтнет.

– Да и мне глядеть на оного выродка лишь в пагубу, – произнес голос за спиной.

Подменыш резко обернулся, но больше ничего не успел сделать. Последнее, что он увидел, – это налитые бешеной злобой и какой-то бесшабашной яростью глаза двойника. Последнее, что он услышал, – это смачный хруст, с которым острый мясницкий нож вошел ему в сердце. Последнее, что он почувствовал, была острая боль в груди, а дальше застилающий глаза туман унес его далеко-далеко вдаль.

– Ты что ж сотворил-то? – ошалело спросил мужик, продолжая остолбенело стоять подле свалившегося к его ногам царя.

– Не о том вопрошаешь, Малюта! – грозно рявкнул на него двойник. – Русь одна, и Иоанн на ней должен быть только один. Тебе ж лучше, коли на царский стол не этот воссядет, а я. А сейчас подсоби-ка мне к плетню его оттащить, чтоб никто не приметил.

И, видя, что Малюта по-прежнему стоит на месте, растерянно опустив к земле по-обезьяньи длинные руки, мигом подкрепил свое требование увесистой зуботычиной. Придя в себя, Скуратов бросился на помощь. Вдвоем кое-как они отнесли трупы к невысокому плетню, после чего двойник принялся быстро раздевать Подменыша.

– Да подсоби ж ты! – грубо прикрикнул он на Малюту, который вновь впал в оцепенение.

– На кой? – растерянно спросил тот.

– Сказано ж тебе – я ныне царь! Потому и одежа должна быть на мне царская.

– Эх и дела, – помотал головой Малюта, но послушно принялся помогать.

Терять теперь ему, как он тоскливо сознавал, было и впрямь нечего – все самое худшее, что можно было только вообразить, он уже совершил. Хотя нет, не он, а… Впрочем, кто там будет разбираться – кто именно. Оставалось лишь надеяться, что его окончательно свихнувшийся спутник (а как еще можно назвать человека, только что осмелившегося не просто поднять руку на государя, но и убить его?), появившись перед стрельцами в царском обличье, хотя бы на несколько мгновений отвлечет их от него, Малюты, который за это время успеет скрыться далеко-далеко. Надеяться на мгновения, а мечтать о том, что отвлекутся стрельцы на часок. Пускай всего один, самый малый. Ему, Гришке, и того хватит, чтоб исчезнуть из Москвы, а хорониться по лесам ему не впервой – пусть ищут.

В идеале, конечно, было бы вовсе замечательно, чтобы разъяренные ратники тут же, прямо на месте, зарубили наглого самозванца, потому что тогда Малюта получал гораздо больше шансов остаться невредимым, но на это он, как здравомыслящий человек, особо не полагался. От тягостных раздумий его оторвал насмешливый голос царского двойника.

– Ну и как я тебе глянусь? – гордо выпрямился он перед Малютой.

– Все едино – распознают, – скептически промычал тот. – Хотя что ж. С виду-то и впрямь не отличишь, – тут же поправился он, опасаясь, что после такой суровой критики тот и вовсе откажется показываться стрельцам. Тогда уж точно пиши пропало.

– Рублевики с тобой? – отрывисто спросил Иоанн.

Гришка без колебаний сорвал с груди заветный мешочек и протянул его своему спутнику. Сейчас он был готов отдать не только остатки казны старцев, но и скинуть с себя последние штаны, лишь бы тот поскорее дозволил удрать отсель куда подальше.

– Себе оставь, – распорядился Иоанн. – Вернешься в монастырь – вклад дашь. И не боись – я тебя непременно сыщу, – многозначительно пообещал он. – Токмо покамест я к стрельцам выходить стану, да отвлекать их начну, ты этого, – кивнул он на неподвижно лежавшего Подменыша, – поближе к огоньку отнеси. Пущай поджарится, – и истерически захохотал.

Малюта в ответ лишь заискивающе улыбнулся. В этот момент он был готов на что угодно. Серые, с легким голубоватым отливом глаза человека напротив продолжали настойчиво сверлить Гришку, парализуя его волю, и Скуратов уже нагнулся, чтобы послушно взвалить тяжелое царское тело на плечо, но был остановлен.

– Куда?! Рано еще. Сейчас моя очередь. А ты следи из-за плетня, и пока я с ними не ускачу к себе в палаты, – смакуя, произнес он последнее слово, – ты отсель ни-ни. Ну, а потом украдкой метнешь его в огонь. – Он помедлил, разглядывая ножевой разрез на кафтане, темное пятно крови вокруг него, и с недовольным вздохом заметил: – Не мог сам сдохнуть. Вишь ты, как одежу попортил. Да еще и в кровище ее изгваздал. Тьфу! – и подрагивающим от волнения голосом бодро сказал: – Ну все. Пошел я… на царство.

Он несколько неуклюже вскарабкался на испуганно похрапывавшего жеребца, почуявшего запах крови, и двинулся в сторону полыхавшего дома. С минуту его долговязая фигура еще маячила впереди, затем исчезла из виду. Можно было бы попытаться убежать прямо сейчас, но Малюта вдруг с ужасом обнаружил, что ноги перестали его слушаться и держать его приземистое тело наотрез, отказываются. «Вот беда, так беда», – подумал он уныло и принялся с содроганием ждать дальнейших событий.

Однако последующее превзошло его самые радужные мечты, потому что спустя время он увидел, как его спутник, сидя в седле и окруженный восемью всадниками в алых кафтанах, направляется в сторону города. Малюту несказанно обрадовало то, что стрельцы, сопровождавшие его спутника, до сих пор не скрутили его, а, напротив, внимательно слушают и в ответ лишь послушно кивают головами.

«Неужто вовсе слепые? – неодобрительно подумал Малюта и тут же облегченно вздохнул: – Вот и славно. Стало быть, и я еще поживу».

А тут и новая радость – ноги вновь сделались послушными. Первая мысль была – припустить куда глаза глядят. Он уже собрался так поступить, но, посмотрев на тело царя, после некоторого колебания вновь взвалил его себе на плечо. Конечно, надолго внезапное исчезновение государя его, Малюту, не спасет, но на денек-другой отсрочку даст.

Дымовая завеса от горящей смолы по-прежнему надежно скрывала его от посторонних глаз, но до объятой пламенем избы он так и не добрался – уж больно нестерпимо несло от нее жаром. Ну и ладно. Так сойдет. К тому же он прикинул, что когда ближняя стена рухнет – а ждать этого недолго, та уже полыхала снизу доверху, – все равно рассыпавшиеся бревна должны надежно погрести под собой труп. До конца они его, наверное, навряд ли изжарят, но изуродуют до неузнаваемости, а это главное.

С трудом сделав еще пару шагов по направлению к избе, он с облегчением свалил бездыханное тело на землю и опрометью – ну пекло, настоящее пекло! – бросился обратно. Отбежав на пару саженей, обернулся и уставился на стену, решив подождать ее падения, но тут где-то совсем рядом раздались голоса, и Гришка бросился бежать со всех ног.

Так быстро он не бегал за всю свою жизнь, даже в пору босоногого детства, и одна мысль стучала в висках: «Только бы не прогорела смола», потому что спасение виделось лишь в этой мрачной, клубящейся черными кольцами, дымовой завесе, до поры до времени скрывавшей Гришку от посторонних глаз.

Он был уже далеко, саженях в тридцати, когда первая головня свалилась с крыши и впилась острым сладострастным поцелуем, от которого зашипела кожа на лице, в правую щеку лежащего. За нею, одна за другой, стали падать и другие головни, но, странное дело, на сей раз ни одна из них не долетала до тела. Все они словно отскакивали от него, а точнее, от некой невидимой стены, которая вдруг окружила лежащего со всех сторон.

Когда Малюта удалился саженей на сто, пришла в движение и стена, близ которой находилось тело. Поначалу она, как и предполагал Гришка, стала еле заметно клониться наружу, давая крен в сторону лежащего, но затем, поскрипывая от натуги, неожиданно пошла в другую сторону. Если бы кто-то в эти мгновения мог видеть ее колебания, то у него создалось бы полное впечатление, что два невидимых, но могучих богатыря толкают ее от себя и никак не могут одолеть друг дружку.

Прислушавшись, этот невольный свидетель смог бы уловить и два голоса. Один, неприятно скрипучий, скрежетал: «Сдохни», после чего стена вновь клонилась к телу, второй не говорил, а напевал: «Живи», и стена опять уходила в обратную сторону. Наконец выяснилось, что владелец певучего голоса сильнее – бревна рухнули вовнутрь, не причинив лежащему ни малейшего вреда.

А может, ничего и не было? Может, то просто заметно осильневший ветерок, играючись, покачивал ее туда-сюда? Да и голоса… Хоть раз в жизни, но бывает с каждым из нас, когда что-то послышится, да так явственно, что невольно оборачиваешься, а за спиной никого. Про головни же и вовсе говорить не след. Легка прогоревшая деревяшка, и любого дуновения вполне достаточно, чтобы изменить ее полет в ту или иную сторону…

…Когда возвращавшийся из своей слободы Тихон на всякий случай завернул на пепелище, солнце уже было на закате. Стрелецкий сотник не рассчитывал отыскать там государя, но какое-то непонятное ему самому чувство заставило направить коня именно туда. Может, простое любопытство, а может…

Доехав до места, где несколькими часами ранее бушевал огонь, а ныне дымились одни головешки, он некоторое время молча разглядывал неприглядную картину, открывшуюся его взору. На пепелище всегда тягостно смотреть. Подумать только, совсем недавно где-то тут суетились люди, хлопотали по хозяйству домовитые женки, веселились, прыгали и резвились дети, а ныне, куда ни глянь – всюду лишь седой пепел да мрачная серая зола. От съестных припасов – черные угли, от стен и крыш – головни, и хорошо, если живы люди – будет кому отстроить все сызнова, будет кому вселиться в новые избы.

Тихон пустил коня неспешным шагом, осматривая пепелище, в котором кое-где уныло копошились бывшие хозяева, разыскивая в заветных местах припасенное на черный день серебрецо. Пускай его возьмут по весу, пускай дадут три четверти, а то и половину того, что на самом деле стоит этот маленький слиток – все подспорье. Будет на что прожить первые дни, а то, глядишь, хватит и на покупку готового сруба. Тогда и вовсе хорошо. И не важно, что он будет гораздо меньше прежнего жилища. Главное, что в преддверии холодной слякотной осени, за которой неизбежно грядет студеная зима, появится над головой крыша.

Доехав до угла первого из уцелевших домов, сотник повернул коня обратно. По сторонам он уже почти не глядел. Невольно думалось о другом – не отпусти его государь в слободу, сейчас бы и он сам точно так же бродил с потерянным видом по пепелищу, в которое превратилась бы его изба. И всей радости было бы, что рядом с ним бродят живые и невредимые мать и сестра, да и то неведомо – бродили бы или… лежали.

Как чуял царь-батюшка, когда отправил его домой. Как только Тихон вернется в его палаты, так непременно кинется в ноги, чтоб поблагодарить за заботу. Поблагодарить, да отдать перстень. Негоже лишний час держать у себя жиковину – уж больно дорога. А ну как обронишь невзначай – тогда что?! Лучше уж от греха подальше возвернуть, да и дело с концом. Эвон, какой блескучий камень. Такой не рублевик стоит и даже не десяток. Тут цена куда выше. Никак не менее полста.

Некоторое время Тихон, вытянув руку с указательным пальцем, на котором красовался перстень, любовался игрой красавца камня, чуточку сожалея, что солнце стоит совсем низко, а потому его лучи мало помогают лалу «гулять» своими цветами. Но тут его глаз уколол какой-то чужеродный лучик. Был он гораздо более светлый, совершенно без красноватых оттенков, да и сверкнул откуда-то издали.

Удивленный, Тихон оглянулся по сторонам – никого. Если бы он был в городе, на пепелище царевых палат – тьфу, тьфу, тьфу, и придет же такое в голову – это одно. Тогда такой лучик мог запросто отразить любой осколок прозрачного веницейского стекла, но откуда он взялся здесь? А если не стекло, тогда что?

Он остановил коня и в поисках ответа – с детства привык допытываться до конца – направил его в сторону ближайшего пепелища. Блеснуло именно отсюда – он не мог ошибиться – вот только что? Он уже заехал на бывшее подворье, и конь с видимой неохотой осторожно ступал по еще тлеющим кое-где головням, продолжавшим мрачно дымиться на выжженной земле. Очередь до них еще не дошла, хотя до темноты люди из Земской избы должны были непременно залить их водой, чтобы ни одна искорка от тлеющего, не приведи господь, куда-нибудь не залетела.

Усмехаясь собственному глупому поведению – ну померещилось, эка невидаль, – Тихон тем не менее продолжал понукать недовольно похрапывавшую лошадь, побуждая ее продвигаться все дальше и дальше вперед. Крохотное белое пятнышко, укрытое от сторонних глаз грудой обгорелых бревен, он заметил, лишь когда до него осталось сажени три, не больше. Человек, как ни удивительно, лежал совсем невредим, если не считать огромных волдырей, вздувшихся на правой половине лица. Тогда отчего он умер? С перепугу, не иначе – вон в каком страхе из избы выскочил, даже порты напялить, и то не успел.

«Ага. Вот оно в чем дело, – догадался сотник, спешиваясь и подходя к телу. – Не иначе как двуногий стервятник его подкарауливал. И ведь как метко угодил бедолаге – аккурат в самое сердце».

И тут крохотный светлый лучик, отразившись от маленького кусочка серебряной монеты, выглядывавшей из-под рубахи лежащего, вновь блеснул Тихону прямо в глаза, словно подтверждая его догадку и одновременно с этим подкидывая новые интересные вопросы. Например, о странном грабителе, который побрезговал взять с тела рублевик.

Тихон вновь невольно зажмурился, но когда вновь открыл глаза, то невольно ахнул – уж больно своей левой неповрежденной стороной лица лежащий походил на… Стрелец растерянно охнул и уселся рядом с телом, безнадежно марая кафтан алого сукна серой золой. Всего он мог ожидать, но такого… Не в силах отвести глаз от лежащего, сотник продолжал изумленно таращиться на него, будучи не в силах понять, как такое могло произойти.

«Люди! Сюда! На помощь! Государя убили!» – силился он закричать, но лишь беспомощно раскрывал рот и не мог издать ни звука. Да что там кричать, когда он и вздохнуть-то был не в силах. Все сдавило, стиснуло в груди, и оставалось лишь смотреть, ужасаясь от увиденного и втайне мечтая, что это просто жуткий сон, но в то же время сознавая, что проснуться никак не получится.

Бодрствующим это не дано!