Текст книги "Хроника великого джута"

Автор книги: Валерий Михайлов

Невиданные потери отнюдь не смутили Голощекина. На Седьмой конференции (июнь 1930 года) он говорил:

«Чем это объясняется? Некоторые националисты говорят, что это вследствие политики крайкома; некоторые – как их назвать, не знаю…

Голос с места: «Кулацкие запевалы!»

– …говорят: «Причина этому – ваш план хлебозаготовок». Это неверно уже потому, что сокращение стада – общесоюзное явление…»

Разумеется, основную часть вины докладчик свалил на кулака и бая, которые-де землю уничтожить не могут, так сокращают посевы и хищнически режут скот. Впрочем, процентов 10-15 утраченного стада Голощекин отвел на счет «грубых искривлений и ошибок».

Почему-то в прежние времена, до сплошной коллективизации и форсированного оседания, кулаки, баи и середняки не набрасывались с ножом на собственную живность… Да и хорошо, что успели порезать: хоть мяса поели, – все равно без присмотра, в стужу и бескормицу, скот был обречен на истощение и гибель.

Лишь только, после народных волнений, Сталин позволил свободный выход из колхозов, как за один месяц уровень коллективизации в Казахстане упал с 51 до 32 процентов, а в некоторых районах и в Каркаралинском округе вообще не осталось колхозов.

Тысячи лучших скотоводов и хлеборобов были разорены и высланы на погибель, многие убиты, от 40-миллионного стада в считанные месяцы осталась половина, а первый секретарь крайкома уверял делегатов Седьмой партийной конференции в «крупнейших успехах».

«Могут ли нас убаюкать и успокоить эти успехи? Ни в коем случае… Они еще недостаточны – с точки зрения задач социалистического строительства, они еще недостаточны с точки зрения поднятия благосостояния масс… Мы еще не подняли массы до такого социалистического сознания, о котором Ленин говорил, что там уже «начинается коммуна».

И только одну опасность видел Голощекин – как бы на местах не испугались перегибов и, обжегшись на молоке, не стали бы дуть на воду, как бы не решили, что с баями и кулаками уже покончено. «С этой опасностью, – поучал он, – мы должны бороться… Нам предстоят еще бои».

В прениях по докладу Голощекина на Седьмой конференции довольно трезво выступал председатель Совнаркома Ураз Исаев. В животноводческих районах, сказал он, трудно встретить казаха, который представлял бы «преимущество» колхозов, и потому нельзя торопиться с коллективизацией. «Нужно, чтобы середняк, доведя свое стадо до 70-80-100 овец, не боялся, что попадет под рубрику баев, под ликвидацию».

Зато тов. Оперштейн (должность его осталась невыясненной) заявил: «Наши позиции в колхозном строительстве, которых мы достигли, нужно закрепить».

При закрытии конференции Голощекин вновь проявил «заботу» о жизненном уровне трудящихся:

«На сегодняшнее число у нас есть очень большая большевистская тревога – тревога людей, ответственных !за благосостояние масс… У нас есть тревога, но нет паники». [298]298
  Советская степь. 1930, 8 июня.


[Закрыть]

А потом разыгралось небольшое, большевистское же, представление под условным названием «Пять лет большевистской работы»:

«ЧЕСТВОВАНИЕ ТОВ. ГОЛОЩЕКИНА

По окончании выборов… выступил тов. Исаев:

– Я выступаю по полномочию группы товарищей… Не подлежат никакому сомнению и оспариванию огромные заслуги тов. Голощекина как руководителя в деле большевизации нашей партийной организации (аплодисменты), в деле интернационального воспитания и выращивания действительно марксистских кадров.

Отмечая заслуги тов. Голощекина, VII партконференция предлагает:

– к 10-летию Казахстана издать на русском и казахском языках все труды тов. Голощекина (аплодисменты) ;

– организующемуся в гор. Алма-Ате коммунистическому университету присвоить название «Казахский коммунистический университет имени т. Голощекина» (аплодисменты)».

Все предложения, конечно, приняли единогласно.

Далее последовало ответное слово тов. Голощекина:

«Товарищи, мы закончили нашу работу. Следовало бы… сосредоточить наше внимание на тех решениях, которые мы приняли. Но вы меня свели с пути истинного и заставляете говорить о тех приветствиях, которые вы сделали мне. Заслуженны ли они?

Мы все являемся солдатами партии… и каждый из нас делает то, что ему велит партия…

От этих приветствий есть две опасности: первая… вам уже ясно, какие плохие вещи получаются от головокружений. А что, если ваше приветствие вскружит голову, и я вздумаю: вот какой вождь большой.

Голоса с места: «У вас не вскружится. Вы достойны этого!»

Вторая опасность: …а что, если я останусь у вас еще 5 лет, и вам придется терпеть? (Бурные аплодисменты.) Смотрите-ка, товарищи, чтобы вы потом меня не развенчали. Каждый из нас делает то, что он может…»

Глава XV

Накануне второй волны коллективизации взрослые дяди, заботливо думающие о детях, сочиняли лозунги к пионерским слетам, чтобы из юных граждан вырастало больше Павликов Морозовых, хороших и разных. Взрослая же газета [299]299
  Советская степь. 1930. 7 июля.


[Закрыть]всерьез печатала эти призывы:

– Вербуйте в отряд всех батрачат!

– Бай и кулак пионерам враг!

– С малых лет – мы за Совет!

– Чтобы из детей не росли хулиганы,

долой гниль с советского экрана!

– Мы себя не позволим сечь,

мы признаем лишь разумную речь.

– Вековое рабство, рухни –

вырвем мать из плена кухни.

– Скажи-ка, брат,

что ты сделал для батрачат?

– Поднимай урожай, отца в колхоз вовлекай!

– В пионерской среде

нет места национальной вражде.

– Урожай поднять поможем, позабудем недород:

за колхозное богатство – пионерия, в поход!

…Прошло три года, Голощекина отозвали в Москву, на смену ему приехал Мирзоян. Взрослые дяди собрались в Алма-Ате на Шестой пленум, говорили речи. О разрухе в деревне и ауле, о невиданном падеже скота. О голоде двухлетнем – молчали (ну, сами-то не нуждались!) О том, что почти все малые дети до четырех лет умерли с голоду, – молчали. О том, что около половины казахов вымерло, – молчали. Не дозволено было об этом говорить. И вообще, не до этого было. Каялись, оправдывались, критиковали друг друга. Обещали больше никогда не наделать таких ошибок. Называли пленум – историческим.

Наконец один делегат не выдержал. Один-единственный. Он сказал: «Все говорим о сокращении поголовья скота… Но часто забываем об основном элементе производительных сил – о человеке. Население некоторых районов находится в очень тяжелом положении… Мы имеем в Казахстане до 80 000 беспризорных детей».

Вот так сказал. Как видно, хорошо чувствуя незаконность своей речи, крамолу, содержащуюся в ней. И потому, для весомости, даже назвал человека – основным элементом производительных сил. Сам по себе человек вроде бы ничто, а вот в качестве элемента производительных Сил он еще что-то значит. Но, должно быть, сильно изболелась у выступающего душа, если все-таки не смог не сказать о человеке, о детях. Как раз, наверное, о тех бродяжках говорил, коих еще недавно в пропагандистских целях пичкали лозунгами к слетам.

Это был Нурмухамедов из Госплана.

Ему не аплодировали. Тему не поддержали. Молчали. Словно и не заметили его выступления. Умалчивание продолжалось до тех пор, пока на трибуну не поднялся Пинхасик, секретарь Уральского обкома (вскоре он был избран секретарем крайкома). Уроженец города Одессы, Гдалий Исакович Пинхасик в двадцать один год вступил в партию и тогда же, в 1918-м, стал прокурором Забайкальского трибунала, в 1919-1921 годах служил в ЧК города Омска и заместителем начальника ЧК Дальневосточной республики. Стало быть, смолоду руки были по локоть в крови (в Сибири творились чекистами особенно жестокие зверства). Вот он-то и отчитал сурово Нурмухамедова:

«…Животноводство, говорит тов. Нурмухамедов, не главный вопрос. Главное, по Нурмухамедову, заключается в том, что в Казахстане имеется 80 тысяч беспризорников, что люди плохо выглядели, что у них лица такие, что на них страшно смотреть. Я думаю, что к такой медицинской точке зрения пленуму присоединиться нельзя. Мы политики и не можем встать на такую буржуазно-филантропическую точку зрения».

Разумеется, никто из делегатов пленума, не смевших и слова молвить о сотнях тысяч людей, умерших с голоду, не осек Гдалия Исаковича Пинхасика, дети которого, конечно же, не шлялись по улицам в поисках куска хлеба, а питались от пайков партраспределителя.

Наоборот, Нурмухамедов еще и извинялся:

«…Я допустил излишнюю детализацию, когда воспроизводил бедственное положение откочевников. Это дало повод товарищам сделать вывод, что я просто филантропически фотографирую положение. В этом отношении замечание т. Пинхасика я принимаю. Но заявляю, что делал я это с целью заострить внимание пленума на борьбе с последствиями откочевок…»

В 1922 году по стране бродило 7 миллионов беспризорных детей, или, как, наверное, определил бы другой политик – Николай Иванович Бухарин, – беспризорного человеческого материала. Большинство этих бездомных были дети крестьян. Сколько таких сирот оставила коллективизация 30-х годов – никому не известно. А ведь она по своей разрушительной силе превосходила гражданскую войну и военный коммунизм…

Позже о беспризорных все же позаботились, даже соответствующую кампанию провели. 16 августа 1933 года «Казахстанская правда» напечатала об этом статью «Борьба с беспризорностью – дело всей советской общественности Казахстана». Автор, В. Шматков, считал это явление «в значительной степени» обязанным ошибкам и перегибам, сотворенным бывшим руководством и местными партийно-советскими органами.

«Период стихийного нарастания уличной детской беспризорности миновал, беспризорность сейчас приняла стабильный характер, сейчас главная задача – укрепить детские дома, окончательно и полностью ликвидировать уличную беспризорность».

То есть сначала ликвидировали, как и при Ленине, отцов и матерей – пулей или голодной смертью, а потом принялись ликвидировать детскую беспризорность. Только вот ликвидировать сиротство уже было невозможно.

Журналист продолжал:

«Нужно подобрать остатки скитающихся ребят с улиц, со станций, на базарах и с других мест».

Детские дома, замечал он, в отвратительном состоянии, перегружены. Даже в столице республики. В детприемнике, располагавшемся в Малой Станице, в крупном Каскеленском детгородке «парша, нет уборных, нет умывальников, дети не моются, спят вповалку на полу… Во многих домах нет печей, крыш, потолки неисправны, нет топлива и целого ряда других вещей, а дело к зиме…»

Возможно, среди обитателей этих детских домов и среди уличных беспризорных были и те, которые еще недавно слышали на пионерских слетах:

– Чтобы Казахстан был передовой страной, борись за оседание и колхозный строй!

* * *

Взрослые дяди не только пионеров призывали бороться, но и сами боролись.

Еще и полгода не минуло после опустошительной первой волны коллективизации, как из Москвы пришла новая директива и Голощекин обратился ко всем райкомам зерновых районов со статьей «Встретим призывом в колхозы 11-й год края!»

Теперь он обвинял в уклонениях от сдачи «хлебных излишков» уже не частников, а коллективные хозяйства. И требовал «немедленно, со всей беспощадностью выбить кулака и бая из колхоза».

«Коллективизация оказалась в забвении, тогда как работа над колхозным строительством не может быть отложена ни на один день…

Слабая работа по коллективизации и даже полное бездействие является результатом якобы «боязни» перегибов, и этим оправдываются самотечные настроения.

Такая трусливость не присуща большевику… это – самый злостный оппортунизм». [300]300
  Там же. 1930, 23 августа.


[Закрыть]

7 ноября 1930 года «Советская степь» призывала:

– Уничтожим кулачество как класс!

– Развернем знамя сплошной коллективизации! А 17 ноября восклицала:

– Пришла колхозная пора. Новой волне навстречу организуем встречный призыв!

Посевы сократились, урожайность упала, хлеба не хватало, а заготовители продолжали требовать «излишки».

8 ноября: «Классовый враг с партбилетомАулие-Ата. (Наш корр.) Член ВКП(б) Сагиндык Рустембеков на заседании совета группы бедноты аула№ 55 сказал: у нас хлеба нет, мы не можем выполнить план хлебозаготовок. Руководимые Рустембековым женщины избили трех уполномоченных… Таких коммунистов нужно гнать из партии.

Солтыбай».

12 ноября Голощекин выступал на краевой комсомольской конференции:

«Выкорчевывание родовых, полуфеодальных и патриархальных отношений, ликвидация байства как класса на основе сплошной коллективизации-вот что выведет нас на окончательный и широкий путь расцвета и вытравит воспоминания о проклятом прошлом казахского аула».

Уже были забыты недавние слова о том, что «в ряде мест» коллективизация себя скомпрометировала, и потребуется большой срок, чтобы поднять движение. То было лишь тактическим отступлением перед новым, массовым, еще более жестоким загоном в колхозы. Теперь уже говорилось только о сплошной коллективизации, и ретивым исполнителям заранее развязывались руки.

– Темпы решают все! – провозгласил Голощекин, и весь директивно-пропагандистский аппарат стал изо дня в день повторять этот лозунг и проводить его в жизнь.

Воодушевленные делегаты, учитывая заслуги Голощекина в «большевизации партийных органов Казахстана», избрали его «почетным комсомольцем», вручили значок и дважды пропели «Интернационал». [301]301
  Там же. 1930, 19 ноября.


[Закрыть]

13 ноября крайком принял решение – немедленно создать перелом в колхозном движении.

«Советская степь» тем временем разоблачала «вредителей сельского хозяйства Казахстана»: агрономов Донича, Сириуса и покойного профессора Швецова. Будто бы они проводили «со своим вредительским усердием» установки вождей «кондратьевщины». Особенной ругани удостоились одобрительные высказывания ученых о кочевом хозяйствовании:

«Современное казахское хозяйство до такой степени приспособлено к окружающей природе, так полно отвечает ей, что должно быть признано наиболее продуктивным при данных условиях…

Кочевой быт, характеризующий большую часть Казахстана, сохранился не потому, что сам казах и казахское хозяйство еще не доросли до культурного уровня оседлого населения… Казах – скотовод и кочевник потому, что иным он не может быть при окружающих его условиях, от него требует этого окружающая природа».

Эти глубокие мысли о единстве всякого истинно народного способа хозяйствования с окружающей средой были совершенно неприемлемы для политиков, которые как раз-таки и намеревались разрушить природное, сложившийся жизненный уклад, – и в экономике, и в духовной жизни, и в быту.

Автор статьи, Е. Федоров, обвинил агрономов в защите интересов байства:

«По Швецову, «профессору вредительства», выходило, что уничтожение кочевого быта в Казахстане знаменовало бы собой не только гибель степного скотоводства, но и превращение сухих степей в безлюдные пустыни».

Мысли Донича о постепенности развития среднего казахского хозяйства до производственного уровня и естественном росте – от малых к крупным – артельных форм труда автор статьи назвал «откровенно великодержавно-шовинистическими установками в борьбе против нацполитики ВКПб)». [302]302
  Там же. 1930, 24-29 ноября.


[Закрыть]

А ведь к тому времени должны были бы уже убедиться, что колхозы-гиганты и коммуны, созданные насильственным образом, приносят хозяйству один вред.

Новая волна коллективизации неудержимо накатывалась на Казахстан, готовая снести все уцелевшее. Турар Рыскулов сделал попытку смягчить или отвести ее удар. В статье «Внимание скотоводству в кочевых и полукочевых районах» [303]303
  Там же. 1930, 24 декабря.


[Закрыть]он писал, что Казахстан по размерам и населенности, характеру хозяйства напоминает Аргентину – мирового поставщика мяса, и что производство можно и нужно развивать именно в этом направлении. «Для этого нужна помощь кочевым районам, где содержится три четверти стада. Нам нужно брать пример не только с Дании, Германии (стойловое содержание), но и с Аргентины, Австралии и степных районов Северной Америки, где для скота используются в максимальной степени естественные пастбищные ресурсы».

Предложения Рыскулова, конечно, уже запоздали – животноводство было наполовину разрушено. К тому же кто бы стал прислушиваться к этим советам, когда всю страну, независимо от условий и особенностей, перекраивали на один тип хозяйствования.

Редакция сопроводила статью комментарием, разъяснив читателям ошибки автора. Самым весомым доводом была формула социалистической экономики, просто и доходчиво выраженная Сталиным: при разрешении животноводческой проблемы «нам нужно двигаться тем же путем, которым шли в области разрешения зерновой проблемы». Рыскулова уличили в том, что он не желает «сломить сопротивление байства», забывая о сталинской «перестройке социально-экономических отношений».

В главных житницах страны, опустошенных первой волной коллективизации, уже начинался голод, в городах тоже пришлось подтянуть ремни, а коммунисты продолжали бороться с кулачеством. Все газеты напечатали одновременно статью Максима Горького «Если враг не сдается – его уничтожают»:

«Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-активистов убийствами, поджогами и различными подлостями…» Пищевой голод в стране, оказывается, возник не от разрухи, устроенной обобществителями, а по произволу 48 снабженцев – агентов империализма.

В очередной статье «Гуманистам», распространенной по всем изданиям, Горький писал:

«Организаторы пищевого голода, возбудив справедливый гнев трудового народа, против которого они составили свой подлый заговор, были казнены по единодушному требованию рабочих. Я считаю эту казнь вполне законной…»

19 декабря 1930 года «Советская степь» вышла с крупными заголовками на первой полосе:

– Да здравствует обнаженный меч пролетарской диктатуры!

– ОГПУ прошло 13 боевых лет.

– Трудящиеся Казахстана требуют наградить ОГПУ орденом Ленина!

Что же, вполне соответствующая награда…

* * *

Как и раньше, в год «великого перелома», крайком усиленно нагнетал темпы коллективизации. Процент вновь высчитывали по месяцам и гнали вверх, как столбик термометра. Хозяйство уже горело, как в лихорадке, а Голощекину и его подручным показатели все казались маленькими.

– Темпы решают все!

– Темпы коллективизации совершенно недостаточны!

– Выше колхозную волну!

Такими были заголовки начала 1931 года.

К июню Казахстан был коллективизирован на 55 процентов – больше, чем в первую перехлестную волну. Но перегибов уже не боялись. Газета, как и год назад, радостно рапортовала:

«Казахстанская республика по темпам коллективизации идет наравне с передовыми братскими республиками». А там, в передовых, людей косил голод.

Вскоре коллективизацией занялся вновь прибывший секретарь крайкома Михаил Иванович Кахиани. По-видимому, это был не менее крупный специалист по селу, чем Л. Рошаль. 17 июня «Советская степь» напечатала его речь на Втором краевом колхозном съезде. Кахиани, всю сознательную жизнь работавший партийным функционером, объяснял, что животноводство – важная отрасль в деле снабжения рабочего класса продуктами питания и повышения его реальной заработной платы. Однако эту реальную заработную плату мешают повышать вредители. Что же делать?

«В области животноводства здесь, в Казахстане, можно достигнуть больших успехов. На XVI съезде партии тов. Яковлев [304]304
  Яковлев (Эпштейн) Яков Аркадьевич, в 1929-1934 годах нарком земледелия СССР, председатель «Колхозцентра».


[Закрыть]приводил примеры, как можно достичь большего эффекта в молочном деле. Если давать корове одну порцию кормов, то получите известный удой, а если вы увеличите корма на 30 процентов, то получите удвоенный удой. А если увеличить количество кормов на 60-65 процентов, то получите утроенное количество молока.

Вот вам простой пример того, как надо работать нам в области животноводства. Можно и должно добиться того, чтобы у нас было и больше мяса, и больше молока, и больше шерсти, и кожи.

То же самое нужно сказать и о развитии овцеводства и свиноводства (если, конечно, мы не будем со свиньями поступать по-свински).

Мы можем достичь в отношении развития этих отраслей весьма крупных успехов. И надо в ближайшие один-два года разрешить эту проблему».

Вот такими советами снабжали заморенных делегатов-колхозников товарищи Яковлев и Кахиани.

В то же время Демьян Бедный, или, как назвал его однажды Есенин, «Ефим Лакеевич Придворов», взбадривал артельщиков стишками, которые, подобно статьям М. Горького, распространялись по всем газетам. Очередной его шедевр назывался «За большевистский сенокос» (о сенокосе потом писал и Алексей Максимович):

 
Мы ударной работой удвоим запас
кормовых наших баз.
Ну а если мы нашу скотинку
совхозную,
и свою животинку
колхозную,
не исключая и единоличной,
обеспечим обильно кормежкой отличной…
Значит, будет республика с мясом,
значит, масла попробуем и молока,
значит, будет упруга, сильна и крепка,
рабоче-крестьянская мускулатура и проч.
 

Председатель Совнаркома У. Исаев с тревогой замечал, что в последние два года идет «неостанавливающееся сокращение поголовья скота», но, конечно, делал из этого вывод, что путь успешного развития животноводства один – это коллективизация.

Стадо сократилось скорее всего наполовину, до 20 миллионов голов скота, но Совнарком скрывал правду, показывая в отчетах, что осталось 30 миллионов голов, и поставки мяса высчитывали исходя из этой цифры.

Непосильные задания с повышенной скоростью завершали разрушение хозяйств скотоводов.

Голощекин, разумеется хорошо знавший про это, настаивал, чтобы план выполнялся любой ценой.

«Мы должны… самым жестоким и твердым образом (и я заверяю, крайком умел и умеет это делать) повернуть организацию к тому, чтобы задача животноводства была бы решена так же, как и зерновая», – говорил он 16 августа 1931 года на третьей алма-атинской городской конференции.

Работник Наркомснаба Зейнулла Торегожин осмелился возражать ему: предрек, что если так пойдет и дальше, в республике останется в 1932 году… 275 тысяч голов скота.

Каких только ярлыков не навесили на Торегожина! Клеветник… оппортунист… противник социализма и индустриализации… хныкальщик… националист…

Заготовители изымали все, что только было возможно изъять. В Тургае уполномоченные работали под лозунгом: «Перегибов не делать, парнокопытных не оставлять». Когда кто-нибудь пытался протестовать против беззаконий, его живо арестовывали или припугивали тюрьмой. И поясняли: «При социализме не будет ни одного неосужденного человека». [305]305
  Шестой пленум Казкрайкома ВКП(б) 1933. (Стенографический отчет). Алма-Ата, 1936. С. 145.


[Закрыть]

В районах, где хлеб отродясь не сеяли, людей заставляли за бесценок отдавать свой скот в обмен на зерно, и хлеб тут же отбирали. Лозунг был такой: «Откуда хочешь возьми, дно мешка вытряхни».

Февральский пленум крайкома в 1931 году нацелил уполномоченных на обобществление всего «товаропродуктивного стада». Пленум указал, что в этом деле нельзя прикрываться «особенностями аула». Тургайские активисты руководствовались четкой установкой: «Весь скот обобществить, не оставляя ни одного паршивого козленка в индивидуальном пользовании».

Не просто грабили до нитки, но и воспитывали при этом: «В целях изжития мелкособственнической психологии колхозника передать скот одного колхоза другим колхозам другого административного аула».

Кроме всего прочего, устраивались всякие поборы с рядовых колхозников: на автомобиль для какого-нибудь районного начальника, на строительство домов для руководства и т. д.

* * *

Малейшее недовольство жителей непосильным планом заготовок воспринималось как восстание против советской власти. И такие «восстания» без всякого разбора жестоко подавлялись. Один из многих рядовых случаев – «волнения» в Шетском районе Карагандинской области.

В 1931 году там числилось 80 тысяч голов скота, а план заготовок спустили на 120 тысяч голов. Поначалу обложили планом «по количеству голов», и жители отдавали последних коров (овец у большинства людей отобрали раньше). Местные начальники, жившие побогаче, оставляли крупный рогатый скот себе, а государству сдавали мелкий рогатый. Вскоре наверху разобрались, что к чему, и спустили план в тоннах. Бедняков, и без того ограбленных подчистую, «дообложили»: кому же еще выполнять план?

Тогда-то и начались волнения. Впрочем, их спровоцировал – больше в собственных целях – председатель совета аула № 15 Иса Бабжанов. Этот взращенный новой властью местный деспот обирал земляков, карал всех неугодных непомерными налогами, угрозами ареста и расстрела добывал себе наложниц и т. д. Когда его произволу воспротивился бывший председатель аул-совета, Бабжанов «организовал» волнения, зная, что вызванные чекистские отрады всегда в первую очередь защитят его, члена партии и представителя советской власти. Так и получилось.

Из райцентра Аксу-Аюлы и Каркаралинска спешно прибыли два коммунистических отряда. «Мятежников» – 19 невооруженных человек – расстреляли. Причем Бабжанов сам застрелил своего личного врага – бывшего председателя аулсовета, его отца и брата, а жену изнасиловал. (Потом женщину ранили, отрезали ей груди и бросили умирать на тело мужа.) В назидание другим каратели, представленные партийно-комсомольским активом района, запретили хоронить трупы.

Расстреливали «восставших» и в соседних аулах, обвинив их в том, что не желают платить налоги и прячут скот.

В местности Беркутты чекисты зарубили шесть человек, «трупы не были убраны». В Абралинском районе в отместку за то, что «бандиты» задержали трех фельдъегерей, отряд «собрал все оставшееся в ауле население, состоявшее почти исключительно из женщин (старух) и детей, выстроил их и расстрелял из пулемета». Точно так же действовали и в других местах, за что командиры отрядов вскоре были награждены именными наганами.

Когда впоследствии этим делом стал заниматься Карагандинский оперсектор ОГПУ, выяснилось, что «вооруженного восстания в Шетском районе не было. Происходили отдельные безоружные выступления… Вооруженных банд, формировавшихся, оперировавших на территории Шетского района, в апреле не было…» И далее: «Произведенные отдельными работниками Шетского райотделения ОГПУ и районными партработниками самочинные расстрелы арестованных в разных аулах безоружных 36 граждан Шетского района произошли по вине Сычева (начальника райотдела ОГПУ)…». [306]306
  Казахстанская правда. 1991, 5 января.


[Закрыть]

Сычев на следствии оправдывался тем, что так приказал ему действовать начальник Семипалатинского оперсектора ОГПУ Бак, «бомбивший» своих подчиненных директивами вроде следующей: «Число арестованных баев вас ни в коем случае не должно смущать… Повторяю, что вы сейчас должны взять самую зверскую линию».

«Зверскую линию»… Знакомые слова. Именно такие же в тот год часто употреблял Голощекин. В секретных телеграммах на «места» он требовал «произвести зверский нажим», чтобы «ликвидировать позорное отставание в заготовках»…

А жертвы этого «зверского нажима», расстрелянные и зарубленные без суда и следствия по степям, наверняка до сих пор числятся в чекистской отчетности как «бандиты» и «контрреволюционеры», восставшие против колхозного строя…

* * *

Хозяйство степняков рушилось, казахи сотнями тысяч откочевывали в другие края. Бежали подальше от колхозов… По данным Госплана, в 1930 году откочевало 121,2 тысячи человек, а в 1931 году – уже 1 миллион 74 тысячи человек. Такого еще не бывало. Между тем партаппаратчики продолжали проводить свою линию и хвастаться успехами.

В октябре 1931 года второй секретарь крайкома Измухан Курамысов говорил:

«…Вдвойне непонятны, вдвойне непростительны хныканье, мягкотелость отдельных наших коммунистов, даже активистов, что с Казахстаном неладно, якобы есть элементы какой-то деградации, якобы будущее Казахстана неясно и т. д. Это пустая болтовня досужего человека…

Конечно, уменьшение поголовья скота есть, но виноват – бай. …Иногда и середняк под агитацией баев и кулаков поддается панике и тоже растранжиривает свой скот».

Курамысов заключил свой доклад весьма торжественными словами:

«Мы, коммунисты-националы, можем и должны гордиться тем, что были участниками великого исторического процесса, были одним из винтиков нового строительства, нового пьедестала, на который нам удалось поднять трудящихся казахов. Мы были участниками выкорчевывания, преодоления всех кошмарных наследий царизма. И пусть себе плачут разные алашординцы… Пусть они бьют себя в грудь и говорят: «Я люблю казахов». Пусть результаты существования советского Казахстана и сами трудящиеся казахи скажут, кто больше сделал для Казахстана и казахов». [307]307
  Советская степь. 1931, 3 октября.


[Закрыть]

К концу 1931 года в республике было коллективизировано 65 процентов хозяйств. Начались холода. Для согнанного в кучу скота помещений не было. Коровы, овцы, лошади, свиньи дохли от голода и холода.

Одно непонятно, чего больше было в этом организованном развале – головотяпства или издевательства над здравым смыслом и людьми.

…Меркенский мясосовхоз загнали в горы, на высоту двух с половиной тысяч метров, где прежде пасли скот лишь в короткие летние месяцы. Зимой на этом плато бушевали бураны и выпадали полутораметровые снега.

Народ разместили в нескольких холодных тесных домиках, в бараках-полуземлянках и строениях из дерна, насквозь продуваемых ветрами. Для половины согнанного скота места под крышей не нашлось. Да и тот скот, что был вроде бы пристроен, мерз в щелястых помещениях, сбивался в кучу, затаптывал слабых животных. Однажды за ночь 28 голов скота оказались «замятыми». В прошлую зиму в этом совхозе и близлежащих колхозах пало множество скота, зима 1931-1932 годов оказалась еще страшней.

Переход на оседлость был не только не подготовлен никоим образом, но и проводился в спешном порядке, будто мобилизация на войну. Основное количество хозяйств, по плану, должно было осесть в 1931 и 1932 годах. Пленум крайкома, состоявшийся в феврале 1931 года, потребовал, чтобы при проведении оседания колхозные поселки создавались бедняками и середняками различных родов. На практике это вылилось в переселение казахов внутри своего огромного по территории края. Колхоз, по требованию руководящих инстанций, должен был быть непременно крупным и объединять несколько родов. Естественно, каждый род старался устроиться на новое жилье поближе к свшм местам, отсюда и споры, и неурядицы, и обиды.

В Баянаульском районе, щедротами природы не обделенном, народ загнали на солончаки и голые камни. Ни питьевой воды, ни кормов для скота, ни кошар. Не успели кочевники слезть с верблюдов, как уполномоченные уже отрапортовали о крупной победе на фронте оседания. Активист Арапов из колхоза «Жана шаруа» писал в газету, адресуя свое послание прокурору республики:

«Дайте воды! Вода вся вышла. Земля – голые камни. Копали колодцы глубиной в девять метров, воды нет…»

Этот колхоз четырежды перебрасывали с одной точки оседания на другую – то же самое творилось повсюду…

Черный смерч разрухи уже вовсю свирепствовал в степи, грозя опустошением и смертью, а Голощекину если что и внушало тревогу, то лишь невыполнение того или иного планового показателя, спущенного центром. Его высказывания той поры отличаются еще большим, чем прежде, цинизмом.