Текст книги "Поединок. Выпуск 8"

Автор книги: Валерий Гусев

Соавторы: Борис Житков,Александр Абрамов,Анатолий Ромов,Юлий Файбышенко,Андрей Левин,Виктор Федотов,Александр Подобед,Ал Малышкин,Евгений Лучковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

В это время к Фитилю подошел Семен с тремя крепкими повстанцами, одетыми ярко и лихо: в мерлушковые папахи, в офицерские бекеши, в синие диагоналевые галифе и хромовые сапоги.

– Ось, знакомьтесь, – сказал Семка, – це тоже каторжные. И видать, по схожим делам.

– Есть где потолковать? – спросил Фитиль.

Все четверо поднялись и дружно пошли куда-то в конец улицы.

– Рыбак рыбака видит издалека, – сказал Семка, – а тебя чего он не взял?

– Я не с ним, я с Князевым, – пробурчал Клешков. Он еще не разобрался в обстановке. А пора было на что-то решаться.

Раскрылось окно. Наверное, было жарко. Санька услыхал голос Охрима.

– Гляди! – погрозил атаман и исчез в окне. Из комнаты опять донеслись раздраженные голоса.

– Кого это ждут? – спросил Клешков.

– Христю, жену батьки, – лениво ответил Семен. – Подлая баба, спасу от нее нет.

– А чего для нее охрану нужно?

– Для почету...

– Хай тому глотку заткнут, хто против объединения. И начихать, хто нам протягивает руку, лишь бы супротив комиссаров, – Клешков узнал голос одноглазого Охрима, выступавшего на митинге. – Возьмем город, тогда поделимся и поспорим, а теперь надо договориться и действовать. Нехай воны возьмут на себе пулеметы, а мы ударим с фронта. Ось тогда запляшут комиссарики. Я за то, шоб сговориться, батько.

Наступило молчание. Потом Клещ сказал:

– Добре. Мозгуй над планом, Охрим, и ты, Кикоть. Треба красных вырезать. Тогда поговорим.

Снова раздался голос Охрима:

– Кого же пишлем до городу?

Князев предложил Клешкова.

– Есть такой человек, – сказал он, – есть, есть. Надежный парень, голова. Иди-ка сюда, Саня, – позвал он, высунувшись в окно. – Вот и дело тебе придумали. Друга своего повидаешь, наставника Василь Петровича.

– Вин? – спросил Охрим, единственным глазом сверля Саньку.

– Он да Сема, они и справятся. Народ молодой, ловкий.

– Ладно, – сказал Охрим, – мне все ясно, вин так вин. Иды, хлопец, готовься. Ночью перебросим.

К вечеру приготовления были закончены. Семка должен был сопровождать Клешкова и в городе, третий оставался их ждать вместе с конями. Вернуться надо было как можно скорее, не обязательно с ответом от князевских друзей.

Семка и Клешков сидели на крыльце. В хате ссорились хозяева. Семка насвистывал какой-то известный мотив, а Клешков, у которого от напряжения дрожала каждая жилка, чистил наган. Он с усилием протирал промасленной тряпкой барабан.

– А вот и они! – пропыхтел запыхавшийся Князев, отбрасывая в сторону какой-то мешок. – Вот, ребятушки мои, вам мешок, возьмете с собой. В нем хлеб. Ежели застукают, один выход – спекулянтами прикинуться. Теперь пора, я вас провожу за посты, договорю, чего не сказал, а тебе, Сема, к батьке надо. Дюже ждет тебя батько.

Перед расставанием Князев настойчиво зашептал в ухо Клешкову:

– Запомни: три стука, потом: «От Герасима вам привет и пожеланье здоровья». Ответ: «Спаси Христос, давно весточки ждем». И чтоб этот обормот, – он чуть заметно кивнул в сторону Семки, – не услышал. Учти!

Впереди рассыпчато зацокали копыта, закричали. Князев и Клешков подняли глаза, прямо на них скакал всадник, по голосу они узнали Охрима.

– Вот ты где, старая калоша! Иди до батьки! Убежал твой брандахлыст, Фитиль этот, шо у карты резався.

Было хмурое утро. Гуляев поднялся на крыльцо исполкома, вошел в коридор, и первым, кого он увидел, был Яковлев. В стройном бритом военном, закрывавшем дверь какого-то кабинета, его нельзя было узнать – недавнего интеллигента с чеховской бородкой.

– О! – сказал, оглядываясь на шум его шагов, Яковлев. – Вот так встреча!

– Не пойму, что же было маскарадом, – шутливо, но с тайным смыслом сказал Гуляев, пожимая руку, – и в той и в другой одежде вы равно естественны!

– Потому что естественна ситуация, – сказал Яковлев. – Я получил новый пост. Вы не зайдете?

Они зашли в длинную пустую комнату с одиноким столом и ящиком телефона, привешенного к стене.

– Вот моя обитель, – Яковлев обвел рукой четыре стены и засмеялся, – военрук гарнизона Яковлев готов принять товарища Гуляева.

Гуляев тоже сделал вид, что ему весело. Какое-то внутреннее беспокойство не покидало его. И причиной тому был ненатуральный тон Яковлева. Он еще несколько минут поболтал с ним и помчался по исполкому, ища Бубнича. Ему сказали, что Бубнич на митинге на маслозаводе. Он попросил у Куценко его фаэтон и поехал на маслозавод.

На маслозаводе тесно стояли человек двести мужчин и женщин. Говорила Верка Костышева, секретарь комсомольской ячейки. За ней, неподалеку от стола, за которым сидели трое – президиум, горбился на табурете Бубнич, что-то записывая себе в книжечку.

– Товарищ Ленин, – четко отделяя слова, чеканила Верка, глядя в толпу, – говорит нам прямо: революция в опасности! Белые паны, барон Врангель и всякая нечисть – все лезут на нас! Наши ребята умирают в Таврии, и, может, оттого умирают, что мы им, тифозным и голодным, не можем прислать хлеба! А почему мы не можем его прислать, почему мы сами голодуем? Потому что некоторые завалились на лежанки и не видят, что бандюки под самым носом! Мы в ячейке все признали себя мобилизованными! Вчера мне Машка Панфилова чуть глаза не выцарапала, что я ее Ваньку по ночам домой не отпускаю...

В толпе захохотали. Стоящий рядом с Гуляевым парень с винтовкой за плечом сплюнул и пробормотал:

– Опозорила, дура горластая!

Гуляев тронул его за плечо:

– Здорово, Иван!

– Здорово, Гуляев! – радостно обернулся парень. – Как живешь-можешь?

– Потом поговорим, – остановил его Гуляев и стал пробираться к Бубничу. Верка заканчивала.

– Вам, товарищи, глаза себе тряпочкой повязывать незачем и плакаться друг другу в жилетку, что хлеба нет, и сахарина нет, и детишки раздеты-разуты – как тут Грищенко плакался, – ни к чему. Ежели допустим, что придет Клещ, он вам такую малиновую жизнь устроит, что, кто сегодня не очень красный был, весь покраснеет. От крови все покраснеют! Они, бандюки, миловать не умеют, а рабочего – с чего им миловать?

– А ты ихнюю программу читала? – крикнул кто-то из-за угла. Толпа задвигалась, заговорила.

– Ихняя программа – бей коммунистов, режь рабочего! – кричала своим громким голосом Верка. – И ты это не хуже других знаешь, Грищенко! А на твои предательские возгласы отвечу только одно: я бы таких, как ты, тут же к стенке ставила.

Теперь все вокруг загомонили, и Гуляев, пробившийся в первые ряды, увидел, как Бубнич что-то сказал Верке и она, вся багровая, распаренная от ярости и усилия, которое вызвала у нее речь, отошла в сторону, а сам Бубнич стал на ее место.

– Товарищи! – он поднял руку. – Попрошу тишины.

Толпа, разбившись на кучки, горячо обсуждала свое.

– Хлеб! Сахар! Мануфактура! – громко сказал Бубнич, и все сразу смолкли и подались вперед. – Все это революция и наша партия гарантируют вам, товарищи! Но разве нам до этого сейчас? Если бандиты захватят город, то не будет пощады ни старому, ни малому! У нас есть силы, и мы выстоим! Надо отмобилизовать все силы – Клещ будет разгромлен, и в город снова доставят хлеб и другие продукты! Только рвач и обыватель, – повысил голос Бубнич, – в такие дни думает о своей шкуре! А вы рабочий класс! Пролетарий! Я призываю вас под ружье!.. – Он замолчал и оглядел серые суровые лица вокруг. – Революция в опасности! В опасности наш город, важен каждый штык! Все, кто понимает это, должны записаться в отряд! Запись объявляю немедленно. Сознательные, вноси свои фамилии.

Толпа задвигалась. Вперед вышел худенький парнишка и подошел к столу. В общей тишине он прозвенел простуженным дискантом:

– Пиши. Фамилие мое Корнев.

И сразу за ним начала выстраиваться очередь.

А тем временем Бубнич подозвал Гуляева к столу президиума:

– Вот что, Гуляев. Информирую. Поскольку вестей никаких нет, наши товарищи, засланные к Клещу, наверное, провалились. Судя по всему, Клещ знает о нас многое. В городе действует контрреволюционное подполье, готовое в любую минуту помогать Клещу атаковать город. Надо быть готовыми к обороне. Собрать силы. Все коммунисты, чоновцы, уже на казарменном положений. На заводе пятьдесят человек получат оружие и будут пока оставаться в цехах. У нас шесть пулеметов, караульная рота, эскадрон Сякина. Сякин, к сожалению, дисциплины не признает. Нападение на город произойдет вот-вот. У монастыря наши обстреляли клещевский разъезд. Один из раненых сообщил, что со дня на день Клещ пойдет на город. Я сейчас организую все силы наших работников на проникновение в контрреволюционное подполье. Милиция в последнее время опередила нас и шла по следу, теперь след прервался. Надо его отыскать, Гуляев. – Бубнич жестко взглянул на Гуляева и опустил глаза. – Не знаю, как это сделать, знаю одно: дьякон нам нужен и нужен в ближайшие часы. Тут тоже очень многое скрыто... Сейчас судьба Советской власти в городе зависит от того, насколько у нас будет крепок тыл. Надо не дать вражеским элементам поддержать Клеща.

Иншаков встал.

– Слыхал? – спросил он Гуляева. – Хоть из-под земли, но добудь дьякона. Это тебе приказ. Не найдешь, пеняй на себя.

Гуляев вошел в пролом забора и зашагал между плодовых деревьев. У самого дома какой-то скрип насторожил его. По приставленной к дому лестнице карабкался Полуэктов.

Гуляев смотрел с любопытством. Что это задумал его хозяин? Откуда вдруг такая активность: подновленная дверь, посещение чердака?

Через несколько минут голова Полуэктова в картузе показалась в чердачной двери, он окинул сад взглядом и вдруг увидел Гуляева. С минуту они не отрывали глаз друг от друга.

– Смотрю, Онуфрий Никитич, ожили вы, – сказал Гуляев, – делом занялись.

Купец трудно протиснул в дверцу свое тело, повернулся задом к Гуляеву, медленно спустился.

Гуляев подошел. Полуэктов, далеко запрятав медвежьи узкие глаза, поздоровался, затоптался на месте.

– Скажите, Онуфрий Никитич, – вдруг вспомнил Гуляев, – вы в свою лавку, что напротив нынешней кооперации, кого-нибудь пускали?

У Полуэктова глаза полезли на лоб:

– Какая лавка, кого пускал? Избави господи от напастей!

– Да вот лавка у вас была... Напротив склада кооператоров.

– Так тот... склад, он опять же моей лавкой был. Так я что... Я не в претензиях... Новая власть, новые порядки.

– И Фитиля не пускали? Ключи-то от этой лавки у вас есть?

Полуэктов уставился в землю.

– Какой Фитиль? Какие ключи? – заморгал он. – Конфисковали у меня лавки-то эти, какие ключи тут?

– Значит, нет ключей?

– Нету, нету, – пробормотал Полуэктов и, вдруг повернувшись, резво ударился рысцой к дверям дома.

Гуляев поднялся к себе. «Странно, – думал он. – От одного вопроса пришел в неистовство».

И вдруг он понял: паника! Полуэктов был охвачен паникой, и причиной тому был он, Гуляев!

Пробраться в город оказалось легко. Лазутчики Клеща давно освоили один путь, который красные патрули не могли перекрыть. Это был путь через лабиринт оврагов.

На рассвете, прячась в садах, они нашли адрес, данный Клешкову Князевым. Несколько раз Клешков под разными предлогами пробовал оставить Семку в каком-нибудь саду, удрать от него, но у Семки, видно, были свои причины не покидать Клешкова, и он на все предложения разделиться безоговорочно отказывал.

Они постучались условным стуком в ставню. В домике началось движение, потом дверь приоткрылась на ширину цепочки.

– Кто такие? – спросил старушечий голос.

– От Герасима вам привет и пожеланье здоровья, – зашептал Клешков.

– Спаси Христос, давно весточки ждем! – голос у старухи дрожал. Пристально вглядевшись в Клешкова, она отворила дверь. – Проходите.

Через узкие сенцы они прошли в комнату. Там было жарко натоплено.

– Вы, соколики, тут пока погрейтесь, – говорила старуха, поспешно накидывая потертую плюшевую кацавейку и платок, – а я побегла за самим.

Она исчезла. Семка сидел на скамье, вытянув длинные ноги, и скучливо оглядывал комнату. Клешков тоже сел, прижавшись спиной к печке. Его темное пальто почти не грело, и он изрядно намерзся.

– Интересно поглядеть, что это за братия? – сказал Семка и стал свертывать самокрутку.

– А чего смотреть-то? – отозвался Клешков.

– Куркули! – презрительно сплюнул Семка. – Я вашего лысого козла, Князева этого, враз раскусил. Он с батькой только для виду.

Послышался скрежет замка, и в комнату вошел невысокий стройный человек в военной форме, в красноармейской фуражке, в шинели, перетянутой ремнями. Шашка билась у него на одном боку, кобура хлопала по другому.

– Здравствуйте, – сказал он, оглядывая их темными зоркими глазами. – От Князева?

– От него, – встал Клешков. Семка не двигался. – Это адъютант Клеща.

Военный пожал обоим руку, сел.

– Я руководитель суховского отделения «Союза спасения родины», – он еще зорче всмотрелся в посланцев батьки. – Какие задачи ставит перед нами атаман Клещ и какими силами он располагает?

– У батьки пятьсот сабель, – сказал Семка, сплюнув, – и хлопцы за батьку хошь в воду, хошь в огонь.

– Ясно, – оглядев его, перебил военный. – А каким образом атаман хочет действовать против суховского гарнизона?

– Через два дня по получении от вас ответа, – лениво заговорил Семка, – мы вдарим с двух сторон. Большая часть войска со степи, остальные обойдут город и кинутся от монастыря.

– Со стороны Палахинских болот? – недоверчиво сощурился военный. Там же места непроходимые, тем более для конницы.

– Ежели батько прикажет, – ощерился Семка, – так воны будуть проходимые.

Военный с сомнением покачал головой. Потом повернулся к Саньке:

– Что скажете вы?

– Где Василь Петрович? – спросил Санька.

– Жив, здоров.

– Пусть придет сюда.

– Это потом. Что передал Князев?

– Приведите Василь Петровича, тогда скажу.

Военный улыбнулся:

– Ну что ж! Пафнутьевна!

Появилась старушка, военный шепнул ей что-то, она исчезла. Подождали. Потом опять заскреб замок, и в комнату вошел обросший, исхудалый Степан.

– Так, – сказал военный, – ваше заточение кончилось, Головня, и прошу нас не винить. Времена трудные, а мы вас знали плохо. Это было вроде испытания.

Степан ничего не ответил.

– Так вот, – продолжал военный, – план ваш сам по себе довольно хорош. Напасть от монастыря удобно. Во-первых, потому что не ждут, во-вторых, потому что там много укрытий от пулеметного огня: сады, дома, лесопилка. Меня здесь одно только смутило: болота считаются непроходимыми.

– Считаются! – фыркнул Семка. – Наши те болота два раза проходили по батькиному приказу.

– Отлично, – сказал военный, – это уже солиднее. Чего требует от нас батько?

– Штобы вы уничтожили красные пулеметы, – ответил Семка.

– Ну что ж, беремся. У красных шесть пулеметов: два шоша, гочкис и три «максима». Один «максим» – на колокольне соборной церкви. Это самая опасная точка.

– Батько про это знает. Нападать будем с обеих сторон тильки по сигналу. Сигнал даете вы. Шесть вспышек фонаря с соборной колокольни. В ночь на третий день, як мы дойдем до батьки. Будет сигнал – зараз пускаем червонным юшку, и город наш.

– Хорошо, – сказал военный. – Мы берем на себя пулеметы. У нас есть возможность их обезопасить. Когда выступит обходный отряд?

– Сразу, як батько получит от нас вести.

– Когда он будет у монастыря?

– К вечеру другого дня.

– Обсудим детали, – военный развернул карту. – Прошу вас сюда.

Степан и Клешков, стараясь не проявлять особенного любопытства, сидели на скамье и тихо переговаривались.

– Впрочем, вот что, – сказал военный, – пожалуй, я напишу атаману письмо.

Он сел и в несколько минут исписал большой лист бумаги.

– Понесете вы, – обернулся он к Клешкову, – а вас, – это относилось к Семке, – я принужден оставить. – Он подошел к форточке и позвал: – Дормидонт!

– Как оставить? – спросил Семка, поднимаясь и засовывая руку за пазуху.

– Так, как оставили нашего Князева у батьки.

Подошел и стал около Семки огромный бородатый дьякон. За ним скользнул в комнату молодчик в жилетке. Семка посмотрел на них и вынул руку из-за пазухи:

– Заложником, что ли?

– Пока мы с атаманом не познакомились как следует, я буду вынужден поступать таким же образом, как и он.

Клешков думал только об одном: надо посоветоваться со Степаном. Надо успеть передать ему все, что он видел у батьки Клеща. Но Степана зачем-то повели во двор.

– Вы двинетесь в путь немедленно, – повернулся к Клешкову военный. Я пошлю с вами человека. Очень важно, чтоб перед началом выступления атаман отпустил к нам Князева, – внушал военный. – Вы поняли?

– Понял.

В ту же минуту с улицы раздался крик. Все застыли на своих местах.

– Стой! – кричал осипший голос, показавшийся Клешкову знакомым. Стой, говорят!

Послышался топот. Несколько раз выстрелили. И тотчас грохнуло, как из пушки. «Обрез», – подумал Клешков. Он вскочил на ноги. Его тут же насильно усадили на корточки, но главное он уже видел. Степан лежал почти у самого плетня, молодчик в жилете, придерживая у бока обрез, огромными прыжками мчался к калитке, за ним бежал человек в шинели и папахе. Еще раз оглушительно грохнуло, и, перескочив через калитку, ворвался давешний спутник Степана.

– Засада! – орал он, вытаращив глаза.

– Уйми его, – приказал военный Дормидонту. Тот хлопнул ладонью по голове кричавшего, и парень сел на пол.

На улице затопали, раздались выстрелы. Военный, раздвинув ветви дерева, смотрел.

– Дормидонт, веди их на пункт три, – приказал он, – там без меня никому не выходить.

Дьякон, кивком позвав за собой Клешкова, парня в жилетке и Семку, кинулся в сад. Они мчались за ним, отбрасывая с пути ветки, царапаясь о них, перепрыгивая через ржавые осенние кусты. Сады в Сухове были, как леса. Только купол собора сиял потускневшей позолотой справа от них, и Клешков благодаря этому знал общее направление. Они выбрались через поваленную изгородь еще в один сад.

– Сюда! – позвал дьякон. Они бегом добрались до небольшого домика.

– Тут досидим до темноты, – сказал дьякон. – Ты, Матюха, беги к начальству, сообчи: мы на месте, ждем приказу.

Парень в жилетке выскочил за дверь.

– Отдыхайте, – сказал дьякон. – Сейчас жратвы добуду.

Клешков посмотрел на Семку. В неясном свете свечи тот чему-то усмехался.

– Чего это ты? – спросил Клешков.

– Веселая жизнь.

– А у батьки разве не веселая?

– Тут все же у красных под боком. Аж щекотит!

Клешков замолчал. Семка был искатель приключений, его радовала любая заваруха. А у Клешкова погиб друг. «Может, он только ранен или прикинулся? – мечтал Клешков. – Тогда он все расскажет в штабе...» А если убили? Клешков мотнул головой, сел от внезапной боли в сердце. Степан!.. Ну, а если убит, чего прятаться? Надо глядеть в глаза фактам. Значит, надо думать, как сообщить своим. Сообщить все, что он знает, а от этого теперь зависит жизнь всех: Бубнича, Иншакова, Гуляева... Нужен план.

Вернулся дьякон с какой-то крышкой вместо подноса, на ней лежала разная снедь.

– Это ты хорошо придумал, – сказал Семка, потирая руки.

У Гуляева не было точных доказательств того, что Полуэктов замешан в ограблении потребкооперации, но само волнение хозяина, а главное, тот факт, чуть не выпавший у него из памяти, что награбленные продукты прятали в его бывшем складе, – все это заставляло торопиться с выяснением. В сумерках он поднялся, положил книгу, натянул сапоги и хотел было уже спускаться вниз, когда услышал, как задребезжали ступеньки под чьими-то шагами. Он быстро застелил шинелью свое ложе, присел на него. В дверь постучали.

Вошла Нина.

– Владимир Дмитриевич, по-моему, вы очень хороший и добрый человек.

В зыбком свете свечи лицо ее потемнело, и он понял, что это краска стыда.

– С чего бы такие сантименты? – спросил он резче, чем думал.

Нина вскинула голову:

– Вы правы. Самой смешно... Какие сейчас могут быть сантименты?

Он остановился над ней и взглянул сверху вниз ей в лицо. Глаза черно блистали на белом лице, щеки горели.

– Нина Александровна, с вами что-то случилось? Не таитесь!

– Ничего не случилось! – крикнула она. – Вы произвели впечатление воспитанного и гуманного человека, спасли нас во время обыска от голодной смерти. Я поверила вам, а оказалось, все это лишь затем, чтобы шпионить за нами!

– За кем – за вами?

– За мной и дядей!

– Откуда вы это взяли?

– Он сидит там внизу и ежеминутно ждет ареста. Говорит, что вы приписываете ему соучастие в каком-то грабеже!

– Одну минуту! – сказал Гуляев. – Где ваш дядя?

– У себя. Он уже готов, собрал вещи. Можете брать!

– Пойдемте-ка потолкуем, – Гуляев потянул ее за руку и повлек за собой.

Они спустились в комнаты. Посреди освещенного трехсвечником стола хозяин, грузный, с нечесаной бородой, пил чай.

– Так вот, Онуфрий Никитич, вы сочли, что я вас заподозрил? – спросил Гуляев. – А почему все-таки это пришло вам в голову? И потом... Если бы вы даже и бывали в лавке, если даже и ключи у вас от нее на самом деле имеются...

– Нету ключей! Нету! – каким-то утробным ревом вырвалось у купца. – Не мучь ты меня, лиходей! Матушка-заступница, царица небесная, спаси и помилуй раба твоего.

И в этот момент Гуляев вспомнил, откуда он знал то молодое хищное лицо на фотографии, взятой в доме Нюрки Власенко.

– Я говорю, что, если вы даже и были в лавке, это еще не доказывает вашу связь с бандитами, – продолжал Гуляев. – Но вот что я вспоминаю: а ведь я видел этого типа у вашего дома, видел, Онуфрий Никитич!

– Какого еще типа? – повернулся к нему на крякнувшем стуле хозяин.

– Фитиля-то я видел, – спокойно сказал Гуляев, – и как раз накануне ограбления. И не далее как в вашем саду.

– Это подлость! – вскочила Нина.

– Не могу! – сполз и рухнул на колени хозяин. – Не могу, вот те крест! Запужал он меня, Нинка! Все расскажу.

– Дядя! – зазвенел натянутый до предела голос Нины. – Встаньте! Рохля!

Гуляев нащупал в кармане рукоять нагана и накрепко обнял ее пальцами. Вот оно что! А он чуть было не поверил в наивность сладкоречивой племянницы.

– Встаньте, – сказал он, – собирайтесь!

– Какой-то шум, – прозвучал сзади знакомый голос, – по-моему, здесь все переругались.

Гуляев обернулся. В проеме двери, освещенный слабым светом из кухни, улыбался Яковлев. Шинель на нем была распахнута, в руке фуражка.

– Здравствуйте, Владимир Дмитриевич, второй раз на дню.

– Здравствуйте, – сказал Гуляев, – придется вам мне помочь.

– В чем же? – спросил Яковлев. – Впрочем, я к вам испытываю такую симпатию, что готов помочь в чем угодно.

– Надо отконвоировать моих уважаемых хозяев в ЧК.

– Отконвоировать? – Яковлев туманно улыбнулся.

Гуляев зорко оглядел всех троих. Нина стояла под иконой, сплетя руки у груди. Купец тяжко поднимался с колен. Яковлев смотрел на него с нехорошей усмешкой. Гуляев сориентировался.

– Эй, – сказал он, выхватывая наган, – отойдите-ка от двери.

– Это мне? – спросил, все так же улыбаясь, Яковлев.

– Вам! Ну!

Яковлев шагнул в комнату, и в тот же миг ударил выстрел. Гуляев отскочил. Купец бил в него с колен. В руках у Нины тоже воронено блеснуло.

Он выстрелил вверх, и в тот же миг по руке его ударили чем-то железным. Наган упал. Гуляев заскрипел зубами от боли и попытался поднять его левой рукой, но второй удар сшиб его с ног. С трудом нащупав затылок, уже влажный и липкий от крови, он стал подниматься. Сильная рука заставила его сесть.

– Веревки! – скомандовал голос Яковлева. – Надо спрятать этого большевистского Холмса. Он нам еще понадобится.

Гуляев с натугой приподнял гудящую голову. Нина с окаменевшим лицом принесла веревки. Яковлев, упершись коленом в гуляевскую спину, натуго скрутил ему руки.

– Не мечитесь, Онуфрий Никитич, – сказал он, – не надо было трусить. Не приди я вовремя, вы могли бы все дело завалить! Сейчас потрудитесь-ка на общую пользу. Отнесите нашего комиссара наверх. Мы тут кое о чем потолкуем между собой, а потом и с ним побеседуем.

Купец, охая и стоная, поволок связанного Гуляева по ступеням наверх и сбросил в его комнате.

Когда купец ушел, Гуляев приподнял голову. Рука болела нестерпимо. Голова была налита чугуном и ныла. Надо было собрать и привести в порядок мысли, а боль мешала этому. Он стиснул зубы, постарался собраться. Внизу грузно топал хозяин, слышались голоса, но слов разобрать было невозможно. Гуляев поднатужился, перекатился на живот и встал на колени. С большим трудом, стараясь не трясти головой, поднялся на ноги. «Ошибочку допустили, господин ротмистр, или как вас там по чину, – подумал он о Яковлеве, – ног не связали. А пока мы на ногах, нас еще не сбили». Он тряхнул головой и тут же чуть не упал от подступившей дурноты. Сейчас эти снизу явятся. Он прислушался. Среди голосов выделялся голос Нины. Он звучал на пронзительных, почти истеричных нотах. Требует вывернуть его наизнанку? Откуда такая горячность? Но вот уже полминуты что-то отвлекало его от голосов в гостиной. Слышался еле уловимый звук во дворе. Чуть-чуть звякнуло стекло, точно его коснулись чем-то металлическим. Неужели свои? Гуляев перестал дышать, слушал. Это было бы слишком большой удачей. К нему иногда присылали связных от Бубнича или Иншакова. Но как они могли явиться именно сейчас? На выстрелы? Но выстрелы в глубине дома почти не слышны на улице. Да и дом стоит внутри двора. Он услышал, как скрипнула входная дверь и крадущиеся шаги нескольких человек прошуршали в передней. Он ждал, боясь пошевелиться. Те, внизу, могли услышать по скрипу пола, что он уже на ногах. Вдруг ахнула дверь, и тотчас раздался крик Нины, в гостиной затопали, зарычали сдавленными голосами.

Гуляев шагнул было к двери, но вспомнил: за его спиной окно. Оно закрыто. Открыть он его не сумеет, но, если ударить плечом, можно высадить раму. Но куда бежать: ведь пришла помощь. Он подошел к двери и остановился. С яростной матерщиной кто-то выволок что-то тяжелое в прихожую.

– Ну, фрайер! – услышал он остервенелый голос. – Куда камушки запрятал?

В ответ глухо сопели.

– Будешь говорить? – накаленно спросил голос, тупо прозвучал удар по живому, в ответ застонали, и одышливый голос купца запричитал:

– Ай мы не расплатились с тобой? Что ж ты, как грабитель, ко мне врываешься?

– Не расплатились! – злобно сказал голос допрашивающего. – Мне склад был не нужен. Я по договору его брал. Я по мизеру не играю. Для вас старался. А потом? Нагрели меня, думали Фитиля обвести? Где камушки?

– Да откуда у меня камушки? – плаксиво забормотал купец. – Сколько обысков было, сколько голодали, продал все!

– Гляди, косопузый, – яростным шепотом пообещал голос, – даю тебе полминуты! Не вспомнишь, где камни лежат, пришьем и тебя, и твою девку, и зятя. Это я тебе гарантирую.

Вдруг в гостиной опять закричали, забегали и заворочались. Гуляев мгновенно принял решение. От грабителей ждать пощады нечего. Наших надо предупредить о заговоре, о том, кто такой Яковлев и семейка Полуэктовых. Он разбежался, вышиб плечом окно. Зазвенели разбитые стекла. Он сел на подоконник, высунул в сплошной мрак ноги и прыгнул.

К ночи большинство постояльцев садовой сторожки нашло себе занятие. Семка засел за карты с обоими парнями, дьякон захрапел, а Клешков, поглядывая на заставленные изнутри фанерой окна, все чаще начал выходить на улицу. Сначала Семка и тут не отпускал его от себя ни на шаг и покорно вставал рядом у кустов, как только Санька ступал из двери на садовую, усыпанную жухлой листвой землю. Немедленно появлялся и дьякон, и все трое сторожко, ощущая присутствие друг друга, смотрели в осенний мрак.

Потом, не разговаривая, молча возвращались. Наконец Семке надоело выходить за Клешковым, дьякон утомился и захрапел, и Клешков почувствовал, что теперь самое время бежать.

Можно было просто бежать в милицию. Или в исполком. Но на это ушло бы не меньше часа. Семка и остальные спохватились бы. И страшнее всего – от этого терялась суть его сообщения. Он знал теперь замысел повстанцев и городского белого подполья. И надо было сообщить об этом своим, не встревожив врага. Вот в этом и состояла задача.

Клешков встал. Не спеша подошел к двери и открыл ее.

– Куда пошел? – крикнул за спиной Семка. Оборвался храп дьякона.

– До ветру, – сказал он и ступил в сад. Из дому не выходили. Дом был шагах в пятидесяти. Он шагнул было в сторону и явственно услышал звук револьверного выстрела, за ним еще два. Потом он услышал сторожкие шаги во дворе. Пока ничего нельзя было разобрать, и инстинкт разведчика приказывал ему ждать. Наконец у тускло освещенной веранды появилась плохо различимая фигура. Прижалась к двери. Послышался звук вырезанного стекла, потом дверь раскрылась, и тот, кто открыл ее, а за ним еще трое беззвучно скользнули в дом.

Вдруг наверху с треском вылетела, звеня осколками стекол, рама, и тотчас же в прогале окна появился и с глухим шумом упал вниз человек. Клешков вскочил и в несколько прыжков домчался до кустов, где должен был находиться выпрыгнувший. Тот лежал лицом вперед, со странно заведенными за спину руками. Он хрипел. Клешков осторожно повернул его голову и не поверил своим глазам: перед ним был Гуляев. Клешков похлопал его по щекам. Гуляев открыл глаза. Он долго щурился, всматривался в почти прислонившееся к нему лицо Клешкова, потом бормотнул:

– Санька... – и тут же дернулся. – Предатель!

Клешков наклонился к самому его уху:

– Молчи. Идти сможешь? Не предатель я, задание у меня.

Гуляев попробовал поднять голову. Клешков разрезал веревку на его руках, помог сесть.

– Володя, не перебивай, – сказал он, – слушай внимательно.

Он быстро и четко пересказал ему все, что он знал о планах подполья и повстанцев, потом поднял, поставил его и попросил пройти. Гуляев чуть не упал. Но взял себя в руки и сказал, что дойдет.

– Иди, – сказал Клешков, – только вот что... Кто там в доме? Что за шум?

– Налетчики, – невнятно пробормотал Гуляев, – купца моего щупают. А купец – сам в подполье, и все там оттуда. Надо брать их.

Клешков увидел, как Гуляев шатаясь двинулся к саду. Он подождал, пока тот дойдет до деревьев, и, невесомо ступая, двинулся к двери дома.

На пороге он остановился. В комнате горели свечи в трехсвечнике на столе, и в их свете видна была привязанная к креслу светловолосая женщина. В углу над сидевшим на полу мужчиной в гимнастерке стоял широкоплечий малый в тужурке и кепке. Его обрез был уперт в темя сидевшего. Трое других толпились над кем-то, привязанным ко второму креслу, и один из них, самый высокий, все время спрашивал приглушенным голосом:

– Надумал колоться, падло? Нет? – Потом они что-то сделали, хрип усиливался. И снова равнодушно-свирепый голос высокого спрашивал:

– Развяжешь язык, старая портянка? Нет?

Дверь была полуотворена, она не скрипнула, и в течение, может быть, нескольких секунд, но секунд настолько долгих, что Клешков не забыл их потом всю свою жизнь, он был свидетелем пыток. Первой его заметила женщина и осеклась в крике. От этого оглянулся парень в кожанке и, дернувшись, вскинул свой обрез. Клешков выстрелил в него и тут же, присев на колено, выпустил все патроны в обернувшихся от кресла. Все они упали со стуком. Длинный попытался подняться. Но военный, сидевший в углу, вскочил и выстрелил ему в голову из перехваченного у своего мертвого сторожа обреза.