Текст книги "Катенька"
Автор книги: Валерий Гаркалин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Расставание с Сатирой
Всю вторую половину 90-х годов меня достаточно активно снимали. Но повторить успех «Ширли-мырли» ни разу не удалось, да, вероятно, это было и невозможно. После картины Владимира Меньшова в сознании большинства кинорежиссёров я утвердился как актёр комический. Комедий же почти не снимали, а если и снимали, то они были очень далеки от совершенства. Две приличные работы в фильмах Тиграна Кеосаяна «Бедная Саша» и «Ландыш серебристый» – вот, собственно говоря, и всё, чем я могу похвастаться в это время. Хотя, повторяю, снимали меня много, настала эра сериалов, полезная для артистов с экономической точки зрения, но не слишком плодотворная в творческом плане. Времена, как известно, не выбирают.
В 2000 году мне присвоили звание заслуженного артиста России, как бы закрепив за мной мой профессиональный статус. Не могу сказать, что меня это не порадовало. Всё же гениально замечание, что не обращать внимания на награды гораздо легче, когда они у тебя есть.
К началу нового тысячелетия я оказался загружен работой по горло. Самолёты, поезда, гостиницы, съёмочные площадки мелькали перед глазами, сменяя друг друга, как в сбесившемся калейдоскопе. Сил, правда, ещё было много, работал я с удовольствием, множество поездок меня никогда не смущало, тем более если они были связаны со сценой и кинематографом. Пожалуй, единственное, что меня искренне огорчало, так это положение в моём родном Театре Сатиры.
После ухода из театра, а затем и смерти Валентина Николаевича Плучека (а для меня ещё и трагической гибели Миши Зонненштраля), театр осиротел и начал стремительно разваливаться. Я, не дай бог, не хочу сказать ничего плохого в адрес Александра Анатольевича Ширвиндта. Ему досталось очень тяжёлое хозяйство, и он пытается с ним справиться по мере сил и возможностей. Практически все стационарные репертуарные театры испытывали творческий кризис на фоне государственного дефолта и принципиального изменения экономической ситуации в 90-е годы, из которого пытались выбраться различными способами. Но далеко не всем это удалось и поныне, что неудивительно. Смена государственной формации, если, конечно, признать, что она произошла в России, кроме новых экономических отношений, что очевидно, потребовала и иного театра. Какого? Все вместе, с разной степенью успешности мы пытаемся разобраться в этом до сих пор.
Продолжу. Я начал понимать, что моя служба в некогда столь дорогом и любимом мною Театре Сатиры стала меня тяготить. Спектакли, поставленные Плучеком и Зонненштралем, начали разбалтываться, затем разваливаться. Играть в них доставляло всё меньшее удовольствие. При этом месячное жалование, получаемое мной в театре, было меньше, чем я зарабатывал за один антрепризный спектакль. Все 90-е годы, пока я был счастлив на сцене Сатиры, меня это абсолютно не смущало. Я уже писал, что денежное вознаграждение за труд стоит на одном из последних мест в моих приоритетах работы над ролью. Тем более в кино и антрепризах я зарабатывал вполне достаточно, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась. Но вот так взять и расстаться в одночасье со всем тем, что мне было дорого, чего я добивался столь страстно долгие годы?! В общем, я выбрал худший из вариантов – резать хвост по частям. Я уволился из штата театра и перешёл на договор. Мне казалось, что так будет легче.
Во всём, что произошло потом, виноват исключительно я сам. Мне позвонили из театра, спросили мой график, поскольку я уже был на договоре, и управление должно было учитывать мои возможности быть занятым в репертуаре. Мы согласовали все числа, я их тщательно записал, а дальше – как отрезало. Я начисто забыл про это. И когда через какое-то время мы делали график с одной из антреприз, спокойно, с чистой совестью дал те же числа.
Подобного затмения в моей жизни больше не случалось, я очень внимательно отслеживаю свою занятость, раньше всё это ещё и Катенька дублировала. Я не люблю подводить людей, не считаю себя в праве это делать. Но тут – подлинное затмение, чёрт попутал. По какому-то идиотскому стечению обстоятельств антрепризный спектакль был ещё и рядом с Сатирой. И вот меня ждут в театре, а я ни сном, ни духом. Спокойно направляюсь играть в другое место. После спектакля мне звонит Катенька в полном ужасе и рассказывает, что поднялся большой скандал: я сорвал спектакль в Сатире. Меня как молнией ударило. Я в секунду вспомнил, как мы с управлением составляли график, как сам им давал свои свободные дни. Я бы, наверное, умер от стыда, кабы не жёлтая пресса. Поднялась такая вакханалия! На все лады обыгрывалась ситуация – Александр Анатольевич Ширвиндт уволил артиста Гаркалина! Так как правды в статьях было не густо, я как-то понемногу успокоился, а поскольку в штате театра я уже не служил, то уволить меня оттуда было попросту невозможно. Но Ширвиндт действительно смертельно обиделся на меня, что справедливо.
Особенно переживала по этому поводу Катенька. Она не терпела дисгармонии, не могла оставаться спокойной, когда что-то происходило неправильно, некрасиво, бестактно. Тем более, если виной тому были мы. Только через несколько лет мы помирились с Ширвиндтом. Меня это очень обрадовало, поскольку, повторяю, отношусь к нему с огромным уважением, а в нашем конфликте виноват был исключительно я. Катенька же была на седьмом небе от счастья. Александру Анатольевичу я благодарен ещё и потому, что он разом обрубил всё-таки хвост, связывавший меня с театром, иначе он бы ещё долго кровоточил.
Так я стал окончательно и бесповоротно ничейным.
Куда податься?
Собственно говоря, вопрос со стационарными театрами на тот момент был для меня уже решён окончательно. После «Ширли-мырли» и моих сценических успехов я стал очень популярным в театральных кругах. Меня регулярно приглашали на работу главные режиссёры многих театров. Не могу сказать, что мне это не льстило, но я всегда отказывался по разным причинам. Иногда был не слишком интересен сам театр, порой у меня физически не было времени на ещё какие-то работы. Но чаще всего дело было в другом, о чём я честно и говорил. Так, на предложение худрука Современника Галины Борисовны Волчек, крайне лестное для меня, я ответил, что никак не могу обидеть Валентина Николаевича Плучека (я тогда ещё служил в Сатире), человека очень уважаемого мной и ничего плохого, кроме хорошего для меня не сделавшего. Мне кажется, Галина Борисовна меня поняла. Аналогичная история была и с нежно любимым мною Олегом Николаевичем Ефремовым. Надеюсь, мои ответы не только не обижали больших режиссёров, но и вызывали положительную реакцию – всё же честность и преданность должны в людях цениться. Хотя не знаю, если бы в тот период моё положение в Театре Сатиры было иным, вёл ли бы я себя столь же корректно по отношению к своему художественному руководителю. Скорей всего смалодушничал бы и перешёл в другой театр. Ведь легко убедить себя, что здесь тебя не ценят, не дают хороших ролей, а там твой талант раскроется во всём блеске; что иначе ты уже ничего не успеешь сыграть, поскольку жизнь актёрская коротка. Хотя, может быть, и не перешёл бы.
Рядом всегда была моя Катенька, являвшаяся для меня нравственным ориентиром. Она всегда разбирала каждую историю со всех сторон, изыскивая самый лучший и честный выход из любой ситуации. И Катенька не дала бы мне поступить подло. Просто не могла бы это пережить. С другой стороны, не был бы я ведущим артистом Сатиры, звали бы меня к себе руководители других театров? Как бы они прознали, что я что-то могу в своей профессии?
Правда, однажды я всё-таки поддался мстительному чувству. Да, я был на пике славы, режиссёры охотились за мной, но, как вы уже знаете, так было не всегда. В середине 80-х годов, во времена моего длительного простоя, я обзванивал театры и везде получал отказ, но продолжал надеяться и звонил снова и снова. Как вы понимаете, мобильных телефонов тогда не было, секретари главных режиссёров и директоров к телефону не подзывали, в общем, ситуация была вполне унизительная. Однажды мне удалось дозвониться в театр Эрмитаж и неожиданно к телефону подошёл его главный режиссёр Михаил Захарович Левитин. То ли я попал ему под горячую руку, то ли у него были какие-то неприятности, но на мой простой вопрос, не собирается ли театр проводить прослушивание новых актёров, он крайне неучтиво ответил: для вас, молодой человек, такого этапа в театре не предвидится. Собственно говоря, я получал отказы во всех театрах, но почему-то его ответ, возможно из-за формулировки, особенно врезался в память… Прошло много лет, и к телефону подхожу уже я и слышу в трубке голос Левитина, которого сразу узнал. Он спросил, не хочу ли я поработать с ним. Не знаю, какая муха меня укусила и где в глубинах подсознания жила моя давнишняя обида, но я, не раздумывая, ответил: для вас, уважаемый режиссёр, такого этапа не предвидится.
От природы я человек добрый, стараюсь никогда никому не хамить, и впредь не собираюсь этого делать. И стараюсь по мере сил никогда не обижать, а тем более не унижать людей. Но что-то такое, вероятно, в нас живёт, о чём мы сами не подозреваем, что делает нас хуже, чем мы есть на самом деле. Необходимо каждый раз в себе разбираться, дабы не дать этому вылезти наружу. Мне и сегодня стыдно за тот ответ, хотя он был следствием, а не причиной. Но – нельзя так. Всегда нужно взять паузу, набрать в лёгкие воздух, подумать, а уже потом отвечать.
Гамлет
Возвращаюсь к началу 2000-х годов. Я оказался артистом крайне занятым в театре и кино, но бесхозным, а значит свободным в принятии самостоятельных решений. И, надо сказать, принимать их мне пришлось довольно скоро.
Я отношусь к редкому типу актёров – не мечтателей. Не помню, чтобы даже в артистической юности размышлял, мол, хочу сыграть, например, Отелло либо Сирано де Бержерака. Я вообще не понимаю, как должны такие мысли выглядеть. Хотя, когда я читаю, что некий актёр с детства хотел сыграть такую-то роль, готов ему поверить. Просто это не про меня. Я всегда играл то, что мне поручали режиссёры, уже этому отдавая все силы, размышляя о роли днём и ночью, живя ею. Возможно, именно поэтому мне посчастливилось сыграть много ролей мирового репертуара – Хлестакова, Петруччо, Пичема, Моцарта… Я их не выпрашивал у неба. Где-то там наверху сами решили, что я уже созрел и способен с ними справиться. А потом нашлись и режиссёры, увидевшие меня в этих ролях. Надеюсь, что в чём-то я не подвёл небесную канцелярию и представлявших её режиссёров, и действительно некоторые образы мне вполне удались.
Однажды мы встретились с нашим с Катенькой товарищем Дмитрием Крымовым, на тот момент уже, по общему признанию, выдающимся художником и сценографом. Дима – сын великого режиссёра Анатолия Васильевича Эфроса и прекрасного театроведа Натальи Анатольевны Крымовой. Про Анатолия Васильевича говорить не стану, не найду новых слов, а вот про Наталью Анатольевну скажу. Она действительно была театроведом с большой буквы. Однажды она написала статью о моей работе и я к ней часто возвращался, когда у меня что-либо не получалось. Для меня это было небольшое пособие по профессиональной деятельности, в котором я находил ответы на волнующие меня вопросы. Она поняла про меня нечто такое, что не всегда могли ощутить режиссёры, да и сам я, каждый раз перечитывая эту статью, открывал себя заново. Как этого не достаёт сегодня!
Так вот, при нашей встрече Крымов рассказал мне, что Андрей Чернов заново перевёл «Гамлета» и перевод Диме очень нравится. Он гораздо современней, чем у великих предшественников – Пастернака и Лозинского, пьеса звучит совершенно по-новому. Я попросил его прислать мне перевод. Прочитав, позвонил Диме и предложил ему поставить эту новую версию шекспировского шедевра со мной в главной роли. Меня поразило и обрадовало, что Дима серьёзно отнёсся к этому предложению. Основания для постановки имелись более чем веские: сохранились подробные записи Анатолия Васильевича о том, как бы он хотел поставить «Гамлета». Окончательно идея спектакля сформировалась у нас довольно быстро. Возрастные роли в нём должны были исполнять эфросовские артисты, те, с кем Анатолий Васильевич проработал долгие годы. Артисты на молодые роли, что естественно, были новые. Актёры Эфроса по возрасту уже на них не подходили, создание музея Эфроса никак не входило в наши планы. Все хотели сделать живой современный спектакль, на который пойдёт зритель никогда спектаклей Диминого отца не видевший. Да и сам великий режиссёр не терпел в искусстве мемориалов.
Весь проект создавался под крышей Театра им. К. С. Станиславского.
Работать в крымовском спектакле для меня оказалось подлинным счастьем. Занятые в нём актёры старшего поколения – Ольга Михайловна Яковлева, Николай Николаевич Волков оказались не только потрясающими мастерами, но и прекрасными партнёрами. Хотя перед началом репетиций меня предупреждали, что мне с ними будет непросто, они люди избалованные работой с Анатолием Васильевичем.
Я вообще слышал в жизни очень много разговоров о тяжёлых характерах наших театральных звёзд, их невыносимых нравах и прочее, и прочее. Но! Мне очень повезло, и с большинством из них я хотя бы раз встретился на сцене либо на съёмочной площадке. Я никогда не замечал какой-либо заносчивости, хамства, неадекватности с их стороны. А то, что на площадке или на сцене происходят творческие споры, профессиональные выяснения отношений, считаю вполне нормальным производственным процессом. Без этого искусство не рождается. Как нормальным мне кажется и то, что, объезжая нашу огромную страну либо участвуя в зарубежных гастролях, выдающиеся артисты просят размещать их в минимально приличных условиях и возить на хотя бы приспособленном для этого транспорте. Наша работа отличается от другой деятельности тем, что мы «работаем собой», когда рабочие инструменты – это твоё тело, твой голос, твоё физическое и эмоциональное состояние. И из-за жутких бытовых условий, в которых мы порой оказываемся, в конечном итоге страдает зритель, что недопустимо.
С первых репетиций с Крымовым стало понятно, что он режиссёр милостью божьей. И занимался всю жизнь театральной живописью, где достиг огромных успехов, скорей всего не потому, что его не привлекала режиссура, а чтобы избегать постоянного и часто не слишком доброжелательного сравнения с отцом, великим Анатолием Васильевичем Эфросом. Сколько мы знаем сломанных судеб актёрских и режиссёрских детей, пошедших по стопам родителей и всю жизнь страдавших от не слишком корректных сравнений с ними. Конечно, есть много случаев, когда дети ошибались в выборе, пытаясь повторить родительскую судьбу, а с одарённостью у них дела обстояли неважно. Но это их собственная жизненная драма, о которой не нам судить. Хотя я, пожалуй, доволен, что моя дочка Ника не пошла в артистки, а стала театральным продюсером. Она занимается нашим семейным делом, но всё же не столь уязвима для журналистской бестактности. Я бы, наверное, не пережил, если б Никусю в какой-нибудь статье походя и несправедливо обидели. Когда что-то неприятное пишут обо мне, меня это, естественно, не вдохновляет, но нечто подобное в отношении моих близких задело бы куда сильнее.
Антреприза, продолжение
2002 год опять оказался богатым на премьеры. Кроме «Гамлета» мне удалось поучаствовать ещё в нескольких новых спектаклях. Вместе со ставшей уже моей постоянной партнёршей Татьяной Васильевой мы выпустили классическую комедию Карло Гольдони «Трактирщица». Поставил спектакль Виктор Шамиров. Я играл роль маркиза Форлиполи. Пресса «оттопталась» на нас по полной программе, но зрители тепло приняли спектакль. Мы играли его много лет и перестали это делать не потому, что на него закончился спрос, а потому, что нам самим уже хотелось делать что-то иное.
В том же году меня пригласили в театральный проект, в котором я участвую до сих пор и всегда с огромным удовольствием. Речь идёт о спектакле, поставленном по первой книге романа Владимира Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Мне там досталась роль капитана НКВД Афанасия Петровича Миляги. Ставил спектакль Алексей Кирющенко, редкий режиссёр с абсолютным чувством комического. Он доказал это не только в театре, но и на телевидении, сняв ставший культовым сериал «Моя прекрасная няня». Именно Кирющенко нашёл ту интонацию, которая и сделала вполне стандартный сериал, обошедший с разной степенью успеха множество стран мира, узнаваемым и любимым здесь. Хотя ни одна отдельная составляющая сериала не способствовала тому, чтобы он стал столь массовым, даже национальным. Пригласили же меня в «Чонкина» не просто за мои артистические способности, а за уже вполне раскрученное имя. Дело в том, что коллектив Алексея Кирющенко состоял из очень одарённых артистов. Но для эксплуатации спектакля там не хватало имён. Ребята не были знакомы широкой публике, а без этого продать спектакль прокатчикам не представляется возможным. Конечно, само название «Чонкин» являлось манком для определённой публики, но отнюдь не для широких зрительских масс. Наличие либо отсутствие гастролёров вообще является самой большой проблемой антрепризного движения. И пока она не будет решена, трудно надеяться на развитие нашего театра.
В театры стационарные, как я писал выше, я, простите, не верю. То есть понятно, что с некоторой регулярностью в лучших из них будут появляться вполне приличные, хорошие, очень хорошие и даже замечательные спектакли. Но гораздо чаще спектакли будут выходить слабые, скучные, поставленные ни о чём, а, главное, не обращённые ни к кому. У режиссёров с постоянной труппой больше болит голова о том, как всех занять, избежав внутренних распрей, чем о качестве конечного продукта. Опять же я не говорю о театрах-лидерах, где мощные режиссёры, имея соответствующую труппу, будут двигать вперёд театральное искусство. Но если мне сейчас предложить назвать такие, я после длительного раздумья, пожалуй, промолчу. Не по злобе, не из зависти – я их не знаю. Выдающиеся мастера, много лет находившиеся в авангарде театрального искусства, постарели и уже не генерируют идеи с той же скоростью, как прежде. Слава богу, что они хотя бы ещё способны поддерживать некий уровень, к которому нас приучили за десятилетия своей работы. Молодые режиссёры работают с такими же молодыми актёрами, не известными массовому зрителю, что не продаётся, а следовательно остаётся столь же неизвестным. Из этого порочного круга есть только один выход – свободная, профессиональная и честная пресса. Но о её нынешнем состоянии я уже имел возможность высказаться. Я видел множество прекрасных спектаклей молодых коллективов, уже известных за рубежами нашей родины, которые невозможно продать в российскую провинцию. А именно там и находится основной театральный зритель, для которого в конечном итоге все мы работаем. Причём я не говорю о каких-то сложных, авангардных спектаклях, у которых во все времена и во всех странах не слишком много почитателей. Я говорю о прекрасно поставленных и отлично сыгранных классических работах. В них с точки зрения проката всего один минус – нет раскрученных имён. Да и шансов на их появление не слишком много.
Актёры, часто мелькающие на экранах телевизоров в нескончаемых сериалах, находят своего зрителя, но профессионально дисквалифицируются. Они не готовы к тяжёлым репетициям, медленному поиску сценического образа, а точнее сказать, к поиску себя самого. Я не собираюсь бросать камень в актёров сериалов. Во-первых, они тоже нужны, раз в этом существует общественная потребность, а, во-вторых, человеку на что-то надо жить. Театр подобной возможности молодым людям не предоставляет. Бывать ежедневно на съёмках «мыла» и на театральных репетициях невозможно. Поэтому каждый выбирает для себя то, что ему ближе. Я им не судья. Был бы я сейчас молодой и никому не известный, не знаю, как бы сложилась моя жизнь, и в какую команду бы я попал. Очень неприятно, что вообще существует подобный выбор: либо бабки, либо искусство. Хорошо бы, чтобы и то, и другое в одном флаконе. Но так как это, к сожалению, получается крайне редко, то само наличие выбора уже можно считать делом вполне положительным. Мы помним времена, когда не было ни выбора, ни бабок, ни искусства.
И снова ГИТИС
Тот же 2002 год оказался для меня знаменательным ещё по одной причине: я набрал свой первый самостоятельный очный курс в ГИТИСе, тогда уже РУТИ. У меня был к этому времени довольно большой преподавательский опыт, я проработал педагогом на нескольких курсах у своего мастера Вячеслава Анатольевича Шалевича. К тому же выпустил один заочный курс. Мне нравилось работать со студентами, но набирать собственный курс на очном отделении я совершенно не предполагал. Не считал себя готовым к этому, да и не очень понимал, зачем мне всё это нужно. Не платили за это тогда, как, впрочем, и сейчас, практически ничего. Уговорила меня начать преподавать самостоятельно тогдашняя заведующая кафедрой эстрадного искусства Людмила Ильинична Тихвинская. Мы были с ней хорошо знакомы ещё со времён моего собственного обучения в ГИТИСе. Людмила Ильинична преподавала историю эстрады и была одним из наших любимых педагогов. Затем много лет мы встречались в институте уже как коллеги. Именно в тот период она стала профессором и возглавила кафедру после кончины её создателя и бессменного руководителя Иоакима Георгиевича Шароева.
Мои сомнения в собственных педагогических перспективах у меня возникли не вдруг. И причиной им была даже не огромная занятость. Мне надо было для себя понять, чему именно я должен учить своих студентов. Полностью повторять программу театральных кафедр? Зачем? Они и так вполне справляются (либо не справляются, это на чей вкус). А куда потом идти молодым выпускникам нашей кафедры, если и ребят, закончивших театральные отделения, девать некуда? Обучать той эстраде, какой она была в пору нашей молодости? Да, это были далеко не худшие образцы искусства, но сегодня той эстрады попросту не существует, значит, подобный путь тем более тупиковый. Кстати, я не уверен, что та эстрада умерла естественной смертью, перестав выполнять зрительские запросы, а ей не помогли скончаться конкретные «интересанты», нацеленные на получение прибыли иным способом. Но факт остаётся фактом – той эстрады больше нет, и мы бы изначально плодили безработных. Ведь для того, чтобы вписаться в ныне процветающий шоу-бизнес, совсем не обязательно учиться четыре года. Вполне достаточно иметь крепких спонсоров, влиятельных патронов на радио и телевидении, вовремя поддерживать нужные партии и движения. Не скажу, что этого не было раньше. В несколько иных формах, конечно, подобное существовало и при советской власти. Но всё-таки даже любимцы режима, обласканные им, являвшиеся обязательным блюдом любого правительственного концерта, были высокими профессионалами в своём деле. То, что они делали, кому-то могло не нравиться, но их никак нельзя было обвинить хотя бы в минимальном непрофессионализме.
Сегодня, выпустив уже два курса, я стал более или менее понимать, кого надо готовить и что для этого мы, педагоги, должны делать. Об этом скажу чуть позже, а тогда мне было неясно совершенно ничего. Я отдавал себе отчёт, что существующий порядок нехорош, но каким он должен быть не понимал категорически. Поэтому хочу извиниться перед своим первым выпуском, который, как это часто бывает, оказался любимым, но был мной в чём-то недоучен.
Со вторым выпуском я уже лучше понимал, что делать и дал ребятам больше, обучал студентов точнее, программа преподавания была выверена и сбалансирована. Ничего не поделаешь – опыт есть опыт и, как известно, он «сын ошибок трудных». Мои первые выпускники и оказались любимыми жертвами этих моих ошибок. Нет, вы не подумайте, что мы не прошли программу либо ребята не стали артистами. И программу прошли, и артистами стали. Некоторые – прекрасными и, к счастью, вполне востребованными. Кое с кем мне даже довелось попартнёрствовать, что, естественно, доставило мне особую радость. Да и у остальных, надеюсь, всё ещё впереди. Просто сегодня я бы мог дать им больше.
Одним из главных помощников с первых моих шагов по педагогической стезе стала Катенька. С самого начала она была рядом и всегда – активной, действенной. Она сидела со мной уже на конкурсном отборе, настаивая на каких-то молодых людях, которых я сразу не распознал. Происходило это так. Я брался за ручку, чтобы вычеркнуть кого-либо из абитуриентов после неудачного, на мой вкус, показа. Катенька, перехватив мою руку с ручкой, восстанавливала его в списках. Таким образом человек получал свой шанс. Я уже писал, что, хорошо запомнив собственные многочисленные поступления, очень бережно отнёсся к процессу отбора, сразу для себя определив, что не имею права на ошибку. Но я прекрасно понимал, что в жизни такого не бывает, поэтому поставил себе задачу свести возможность ошибок к минимуму. Так вот, Катенька не ошиблась ни разу! Все ребята, которых она отобрала, в итоге оказались очень одарёнными и прекрасно закончили обучение. Не знаю, была ли это врождённая интуиция или жизнь, проведённая в театре, да ещё педагогом, работавшим с детьми и подростками, сделала её вкус и чутьё на людей практически безукоризненными. Но главное, Катенька стала настоящей мамкой курса. Ребята шли к ней со всеми горестями и радостями. С каждым из моих учеников у неё возникли собственные отношения, никак не связанные со мной. Они делились с ней какими-то предельно интимными вещами, которыми, скорей всего, не поделились бы даже со своими родителями, не говоря уже обо мне, их педагоге. При малейшей возможности Катенька старалась их подкормить или, тщательно скрывая от меня, всунуть немного денег. Именно она создала неповторимую творческую и дружественную обстановку на курсе. Меня очень радует, что и сегодня, через несколько лет после окончания, мои ученики дружат, помогают друг другу и не забывают меня. Все страшные дни после Катенькиной кончины ребята были со мной, за что я очень благодарен. Я понимаю, что трагический уход Катеньки был горем и для них.
Преподавание в РУТИ начало занимать у меня всё больше времени, и я стал чаще и чаще отказываться от новых проектов. Я и так был загружен по горло, параллельно играл порядка десятка спектаклей. А если прибавить к этому кино, то понятно – хотя бы минимально свободного времени у меня не оставалось совсем. Бывали недели, когда мне приходилось летать практически ежедневно. Но, даже возвращаясь на несколько часов в Москву, я спешил к своим студентам. Не только из природной обязательности, а и потому, что меня это искренне занимало. Процесс постепенного, шаг за шагом формирования из совсем юных, но явно одарённых людей артистов, да ещё и придерживающихся твоей веры в искусстве – что может быть прекрасней?! Тем более вектор их профессионального взросления был столь очевиден и столь стремителен, что мы с Катенькой не могли этому нарадоваться…