Текст книги "Катенька"
Автор книги: Валерий Гаркалин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Похороны
Прощание и гражданская панихида по Катеньке проходили в Театре Образцова. Гроб был установлен на сцене. На всю процедуру было отведено несколько часов, дабы успеть коротким зимним днём провести и обряд похорон. Я был уверен, что соберутся несколько десятков человек – наших друзей и сотрудников театра, тем более что с утра опять была метель, холод и общая февральская метеорологическая гадость. Мы, Катенькины родные, сидели там же, на сцене, чуть сбоку от гроба. Мне потом говорили, что болезнь очень изменила Катенькино лицо, на котором проявились признаки страдания. Я всего этого не видел, для меня она оставалась такой же прекрасной, как и всегда.
С самого начала меня поразило количество народа, пришедшего попрощаться с Катенькой. Очередь выстроилась от самого гардероба на первом этаже до зала, находящегося на втором. Люди медленно проходили по сцене, а до меня столь же медленно стало доходить, личностью какого масштаба была Катенька. Ведь она не была актрисой, общественным деятелем, человеком публичным, чьи похороны порой собирают множество людей, никогда в жизни не встречавшихся с покойным, да и просто зевак. На этом прощании не было телекамер и начальников, перед которыми кому-то надо вовремя показаться. Сотни, может быть, тысячи человек, пришедших проститься с моей женой, сделали это по велению сердца. У них, как и у меня, случилось большое горе, которое они пришли разделить с людьми близкой группы крови, поддержать нас.
Люди всё шли, а уже надо было переходить к гражданской панихиде, потому что на кладбище не могли ждать – московский зимний день короток. Панихиду я помню смутно. Всё, что там говорилось, произносилось вполне искренне, но почему это относилось к моей Катеньке? Мой мозг отказывался это понимать. Только врезались в память слова Михаила Ефимовича Швыдкого, открывавшего панихиду: «Прости, Катенька, не уберегли…».
А потом произошло маленькое чудо. Иного слова я не могу подобрать. Я человек, не склонный к мистическому миропониманию, но некоторые события иначе, чем чудом, объяснить не способен. Когда люди вышли из театра, чтобы направиться на кладбище, светило яркое солнце. Было морозно, но абсолютно ясно. Прозрачный зимний воздух как будто звенел, снега не было. Повторяю, это было впервые за несколько недель. Казалось, что небеса сжалились над людьми, которые собирались ближайшие часы провести на улице. А возможно, они, небеса, таким образом принимали к себе Катеньку. Радовались, что идёт хороший человек, и устроили ей приятную встречу.
На кладбище народу тоже было очень много, хотя и меньше, чем в театре. Старое Миусское кладбище, притулившееся на Третьем транспортном кольце среди домов, с Храмом Веры, Надежды, Любви и матери их Софьи посередине, даже летом больше напоминает сельское кладбище, чем нынешние комбинаты смерти. Зимой же узкие дорожки вовсе походили на лесные тропинки. Поэтому прощание, когда люди шли мимо гроба у могилы, длилось долго. Всё это время солнце продолжало ярко светить, а над могилой, что первой заметила Вера Глаголева и показала другим, летала кристально белая голубка, даже скорей горлица. Откуда среди московской зимы возникло это небесное создание? Почему я никогда не видел её после похорон? Как вообще голубь может столько времени находиться в морозном воздухе, почти не двигаясь и не садясь, чтобы отдохнуть? У меня нет ответов на такие вопросы. Но, ведь это – не плод моего больного воображения, не галлюцинация. Это видели десятки людей.
И если это не чудо, не некий знак, который лично я не способен разгадать, то что же это?
Поминки
После похорон мы вернулись в Театр Образцова, который организовал поминки. Все говорили о Катеньке какие-то замечательные слова. Я же окончательно понял вот что. Существовало расхожее мнение, что я звезда, успешный, популярный, востребованный. Однако с моей профессией иначе и быть не может: либо ты звезда, либо тебя просто не существует. Третьего не дано. Понятно, что живут и творят талантливые артисты, не раскрученные для широкой публики. Я не хочу их обидеть. Но для массового зрителя существуют только успешные, узнаваемые, знаменитые. Это издержки нашего ремесла. Но оказалось, что подлинной звездой была моя Катенька, раз так много людей, с которыми она пересекалась по жизни, ощутили боль этой утраты. Какому же огромному числу людей она пришла на помощь, утешила, поддержала, решила их проблемы! Всё происходило рядом со мной, а я не придавал этой части её жизни того значения, которого она заслуживала. Каким же я был слепцом! Прожить жизнь с особенным, штучным человеком, а видеть в ней лишь замечательную жену и мать моей дочки! Непостижимо! Как мы мало размышляем о мире, как плохо знаем даже самых близких нам людей. Всё куда-то спешим, занятые самими собой, своими, порой смешными проблемами, тешим собственное самолюбие и непомерное эго. Как поздно приходит понимание, что совсем не тем и не тогда стоило заниматься в жизни, что важнейшие её этапы пропущены в мирской суете.
Из многих прекрасных слов, сказанных о Катеньке на поминках (а говорили их в основном люди, знавшие её всю жизнь), я особенно запомнил два выступления.
Конечно, они были о Катеньке, но в не меньшей степени и обо мне. Возможно, они поразили меня своей неожиданностью, может быть – точностью формулировок, но как-то я с ними живу до сих пор.
Первая мысль принадлежала моему большому другу, многолетнему и многократному партнёру по сцене Саше Феклистову. Сводилась она к тому, что долгие годы наша большая компания дружила с Катенькой и Валерой. Каково дружить с одним Валерой, они не знают, и этому ещё необходимо научиться. Эта, казалось бы, простая, но более чем актуальная мысль поразила меня. Действительно, все нити нашего человеческого общения всегда были в Катенькиных руках. Эта она никогда не забывала ничего, что хоть как-то касалось людей, с которыми мы пересекались в жизни. Это она всегда держала в голове все проблемы не только наших друзей, но и их детей и родителей, знакомых друзей и прочее, и прочее, и прочее. Она вечно доставала каких-то врачей, педагогов, сиделок, устраивала незнакомых людей в больницы, школы, кому-то находила рабочих для ремонта, а кому-то зал для празднования юбилея. В общем занималась той социальной помощью, которой нас лишило государство. До сих пор, если мне нужно узнать чей-либо телефон, уточнить день рождения, получить любую другую информацию о знакомых людях, я достаю Катенькину записную книжку. И пока ни разу не было, чтобы я не нашёл того, что искал. Вот почему мне очень легко было быть приличным человеком, имея за спиной жену, исполнявшую большинство моих обязательств перед нашими близкими.
Другой вывод, сделанный мной из Сашиных слов, сводился к тому, что близкие нам люди воспринимали нас с Катенькой единым целым. Это может показаться странным, но меня такая их позиция вполне устраивает, даже радует. Катенька была столь потрясающей личностью именно в человеческом плане, что быть с ней единым целым мне представляется огромной честью и счастьем. Приятно побывать в лучах чужой славы, воспользоваться чужими усилиями, особенно – любимой жены.
Второе выступление, поразившее меня, принадлежало ещё одному моему другу Борису Слуцкому. Его мысль была даже парадоксальней Сашиной, но столь же точной. Суть её состояла в том, что Катенька от природы была гениальным администратором. В 90-е годы, когда многое создавалось заново, а людей, умевших что-то делать, не хватало, её часто приглашали возглавить нечто, поруководить чем-то, связать кого-то с кем-то. После некоторого размышления она под разными предлогами отказывалась от лестных предложений, оставаясь служить в своём театре. Боря признался, что много лет он не мог понять Катенькиной позиции. Ведь тогда я ещё не был ни профессором, ни народным артистом, и материальное положение нашей семьи было далеким от благополучия. В своём же театре Катенька получала сущие гроши. И Боря высказал предположение, что ему удалось осмыслить, почему она тогда не соглашалась ни на что. Катенька осознавала ограниченность своих сил и времени, дарованного ей. У неё в жизни было два «проекта», которым она отдавала всю себя без остатка, и не могла себе позволить отвлекаться на что-либо постороннее. По мнению Бори, оба «проекта» ей удались блестяще. Один из них назывался «Валерий Гаркалин», второй – «Ника Гаркалина».
Я был ошарашен. Ничего себе, мой любимый друг называет меня прилюдно «проектом», да ещё на поминках по моей жене. Но по зрелому размышлению я с ним согласился. Действительно, Катенька отдала нам с Никусей всю свою жизнь. В том, что мы стали такими, нашли себя, состоялись – её стопроцентная заслуга. Я даже представить не могу, где бы я сейчас был, кабы не Катенька. Вероятней всего, меня вообще бы уже давно не было. Все мои успехи созданы её стараниями, выпестованы и взлелеяны ею! Я уж не говорю про Нику, которая её дочка до мозга костей. Катенька не только вложила всё своё время и силы в её воспитание, что естественно и нормально для матери, но и оставалась её ближайшей подругой до самого своего смертного часа. Любая новая служба, новое назначение потребовали бы от неё дополнительных сил и времени, которые она была бы вынуждена забирать у нас с дочкой. Я уже не говорю о сотнях людей, с которыми она дружила и которым помогала как бы походя. В таких случаях Катенька не размышляла, а немедленно кидалась помогать. Здесь её организаторский талант проявлялся в полной мере, а удовлетворение от возможности принести кому-то пользу, облегчить жизнь компенсировало все возникающие неудобства.
Да, она не позволила себе шагнуть вверх по карьерной лестнице в ущерб нам, Нике и мне. Хотя, уверен, её бы там ждал несомненный успех. Она действительно обладала всеми качествами, чтобы стать сверхэффективным менеджером. А я живу теперь с мыслью, что я – Катенькин «проект» и должен быть достоин этого высоко звания…
Люди говорили и говорили о Катеньке, и мне всё яснее становилось, кого я потерял. Не могу сказать, что я не знал этого раньше, но в столь концентрированном и, главное, вербальном виде не мог себе представить. И что удивительно: десятки людей считали, что именно они являются самыми близкими людьми для Катеньки. Каким же надо было обладать сердцем, чтобы люди за долгие годы не усомнились в этом, не приревновали её к кому-то, не посчитали себя уязвлённым из-за её повышенного внимания к другим!
После поминок в театре самые близкие пошли к нам домой. Там всё продолжилось. Я по-прежнему не мог прийти в себя и осознать произошедшую трагедию. Всё время казалось, что Катенька разыгрывает нас, что она сейчас войдёт в дверь к своим любимым друзьям, которых десятилетиями принимала в этом доме. И только мрачное, атеистическое воспитание возвращало к реальности: всё в прошлом. Она ушла, ты её больше никогда не увидишь. Учись жить самостоятельно.
Надо заметить, что этому способствовала и погода, которая тоже намекнула, что чудо закончилось. Опять поднялась мерзкая, пронизывающая метель, продолжавшаяся ещё несколько суток. И солнце в эти дни не появлялось. Природные силы сами уже попрощались с Катенькой, и нам дали на это несколько часов. Дальнейшее же послабление в их планы не входило. Что ж, я был благодарен силам небесным за их царский подарок, за несколько солнечных часов. Ведь этого могло и не быть.
Жизнь без Катеньки
Когда закончились все горестные мероприятия, в моей жизни наступила полная пустота. Я совсем не понимал, зачем жить. То есть я выполнял все свои ежедневные и профессиональные обязанности. Играл спектакли, снимался, преподавал студентам, ставил с ними спектакли, но всё это походило лишь на имитацию жизни. Без основного стержня, без неких высших смыслов а, главное, без объекта всех моих жизненных усилий, устремлений – моей Катеньки. Надо было реально учиться жить заново, находить, чем занять дни, когда не было репетиций, спектаклей, съёмок либо работы со студентами. Это оказалось крайне сложным, почти невыполнимым делом. Я и сегодня не могу утверждать, что целиком и полностью справился с ним.
Говорят, что время лечит. Не знаю, не уверен. По крайней мере мой опыт указывает на обратное. Возможно, для кого-то это и так, но теперь я доподлинно знаю, что не для всех и не всегда. Близкого человека всё равно нет рядом, и его отсутствие ощущается мной постоянно, порой даже острее, чем в начале. Пока мне не удаётся примириться с этим. Не исключено, что и не удастся никогда.
И снова ГИТИС
Если бы эта книга была напечатана сразу после написания, думаю, она бы приблизительно на этом и закончилась. Но издание затянулось, а жизнь продолжалась. И оказалось, что кроме тупой боли от ухода любимого человека, возможны другие чувства и ощущения. Но обо всём по порядку.
Итак, я продолжал сниматься в кино, играть старые и выпускать новые спектакли, учить новых студентов. Но происходило это всё как бы в полусне. Нет, я не назвал бы это имитацией деятельности либо жизнью в полноги. Я всё старался делать по максимуму, дабы не было поводов обвинить себя в профессиональной халтуре, нечестности, прочих грехах. Особенно это касалось студентов. Ведь случившаяся со мной трагедия не должна была отразиться на них. Постепенно именно их воспитание стало главным делом моей новой жизни – их взросление, овладение азами профессии, человеческое становление. Радость от успехов ребят, как и переживания от их неудач, из-за которых рождалось ощущение, что я чего-то не доделал, чему-то не доучил безусловно оказались сильными и яркими чувствами.
Очень помог моей увлечённости театральной педагогикой долго и штучно складывавшийся состав коллег и «начальников». Многолетний декан факультета эстрады, замечательный педагог Анна Фёдоровна Одинокова, с которой я был знаком ещё со своих студенческих лет, когда Аня была совсем юной ассистенткой кафедры, и заведующий кафедрой эстрады Михаил Борисович Борисов, выходец из Щукинского училища и соответственно вахтанговской школы, смогли как-то так изменить атмосферу на нашем факультете, что работа и даже пребывание там стали в радость. Борисов, что важно, сам прекрасный действующий режиссёр и актёр, привёл с собой молодых ребят, своих учеников, Олега Николаевича Пышненко и Алексея Витальевича Курганова. Ещё одним педагогом по мастерству актёра, а заодно и куратором курса (что, поверьте, отнюдь не простая работёнка), стал Николай Александрович Рытенко, выпускник нашего РУТИ. Ребята привнесли в преподавание юношеский задор вкупе с профессионализмом и прекрасным вкусом. А длительный и предельно скрупулёзный отбор педагогов всех сопутствующих дисциплин, много лет проводимый Аней Одиноковой (она ко всему преподавала у меня в мастерской с моего первого набора), создал уникальный педагогический коллектив. В нём исповедуется два основных принципа.
Первый: не важно, что преподаёт педагог – сценическую речь, сценический танец, сценическое движение, ритмику и прочие сопутствующие мастерству дисциплины, всё равно он является преподавателем мастерства актёра. Только делает это своим, доступным ему специфическим способом.
И второй, не менее важный принцип: педагог не имеет права самоутверждаться на детях. Цель у него единственная и неповторимая – выявить и развить у студентов их творческую индивидуальность, закрепить навыки, которые помогут ребятам в их дальнейшем творчестве. Как режиссёр должен «умереть в актёре», так и педагог обязан «умереть в студенте». Иначе вся его деятельность бессмысленна и даже вредна.
Я всегда был уверен, что это единственно возможный метод работы с начинающими артистами. Должен признать, что успехи в обучении и воспитании ребят связаны не только с педагогами непосредственно по мастерству. Ряд блестящих преподавателей смежных дисциплин внесли свою неоценимую лепту в созревание молодых актёров. Хочу извиниться, что не перечисляю всех педагогов, но перед некоторыми снимаю шляпу.
Это мой бессменный музыкальный руководитель курса с ещё первой очной мастерской Григорий Львович Ауэрбах. Его огромный талант, увлечённость детьми и своим делом творят чудеса. Из раза в раз непоющие дети становятся прекрасно поющими артистами, а его экзамены по ансамблевому пению вырастают в самобытные дипломные спектакли. Да и мне, и моим студентам повезло с музыкальным руководителем.
У меня долго не складывался роман с кафедрой речи. Но в этой же мастерской Сюзанна Павловна Серова и Ольга Ивановна Матушкина явили мне не только высочайший профессионализм, но и безупречный вкус, который они прививали студентам. Не секрет, что большинство молодых людей сегодня не слишком много читает, не шибко интересуется иными видами искусства. Занятия по сценической речи стали в полном смысле культурологической лабораторией, столь необходимой будущим артистам в их профессиональном становлении.
Современный актёр, по моему глубокому убеждению, должен уметь на сцене делать всё. А так как мы готовим ребят для мюзиклов, то они должны хорошо двигаться, к тому же под музыку. Ужасен вид совсем ещё молодых людей, принятых в РУТИ в первые месяцы первого курса. Но вот они попадают в железные руки Марины Владимировны Волчевской, педагога по танцам. И опять же начинается маленькое чудо. С каждым новым семестром мы видим стремительное преображение юных неумёх в пластичных, музыкальных, прекрасно двигающихся артистов. Каким образом этого добивается педагог, известно только ему и Всевышнему. Но добивается.
А не так давно из того же Щукинского училища Борисов привёл к нам Елену Юрьевну Дружникову, преподавателя ритмики. Надо ли говорить, что ритм – основа современного спектакля? Хотя, честно сказать, я не очень понимал, что это за предмет – ритмика. Теперь не только понимаю, но являюсь страстным пропагандистом деятельности Лены Дружниковой.
Основу же всего цикла движений закладывает Олег Волынцев. На ребят после его занятий страшно смотреть, но в результате, если к нашим спектаклям и бывают те или иные претензии, никто никогда не сказал, что мои студенты плохо двигаются.
Благодарен я и педагогам по вокалу, которых много, и только это не даёт возможности отметить работу каждого из них. Хотя они того стоят!
И ещё я хочу повторить: главное, что педагогический коллектив никогда не ставит своё эго впереди интересов студентов. Именно это и даёт результат.
К сожалению, поиск единомышленников занял слишком много времени. В моих предыдущих мастерских встречались педагоги с совсем иными устремлениями, нанесшие, на мой взгляд, непоправимый вред ученикам. Конечно, в этом есть и моя вина. Значит, вовремя не распознал, не заметил, не выявил в педагоге чуждый подход к преподаванию. Не нашёл людей одной со мной крови. Это не значит, что в предыдущих наборах со мной не работали прекрасные педагоги. Юрий Нифонтов, Борис Рабей, Вера Харыбина, та же Аня Одинокова – были моими помощниками и единомышленниками.
Конечно, люди имеют право иначе, по-своему смотреть на искусство, на процесс обучения, воспитания. Ради бога! Пусть набирают собственный курс, свою мастерскую и там делают то, что считают правильным. Воспитают прекрасных актёров – буду только рад. Их, настоящих артистов, никогда не бывает много, всегда не хватает. Но, честно говоря, не слишком верю в успех бывших коллег. В дуэте студент-педагог главным всегда должен быть первый, иначе все усилия напрасны. Мой нынешний состав педагогов укомплектован почти идеально.
И всё же… Несмотря на увлечённость и определённые успехи на педагогической ниве, моя жизнь как-то потускнела, поблекла. Уверен, что человек может свернуть горы только для кого-то. Единственно настоящая любовь является мощнейшим катализатором его деятельности, успехов, устремлений. Всё остальное от лукавого.
Мои дети
Итак, моё существование продолжалось, и в нём начали происходить не только приятные, но и по-настоящему трогающие меня вещи. Доченька Ника вышла замуж за, как это теперь принято в нашей семье, артиста Павла Акимкина. Их роман начал развиваться в самый тяжёлый для нас период, во время болезни Катеньки. И Паша оказался незаменим. Он мужественно взвалил на себя ношу ответственности за нас всех, возможно, не до конца адекватных в те дни и недели. После Катенькиных похорон Никуся с Пашей не оставили меня одного, переселились на Маяковскую, хотя наша квартира не была особенно приспособленной для совместного проживания. У Ники есть своё жильё, поэтому переезд ко мне и сопутствующие этому неудобства я воспринимал как акт сострадания и заботы обо мне. Ну ладно, Никонька – наша дочка, от неё я ничего другого не ожидал, а подобное поведение Паши безусловно говорит о его порядочности и прочих замечательных человеческих качествах. В этом я смог убедиться и в дальнейшем. Если бы не они, не знаю, как бы я пережил тот проклятый период.
Между тем интенсивность моей профессиональной деятельности практически не снижалась, хотя я всё чаще и чаще стал отказываться от разнообразных предложений. Тому много причин, но основной оказалось очень низкое качество предлагаемой мне драматургии. Чем больше времени я выхожу на сцену и снимаюсь в кино, тем больше убеждаюсь, что без мощной литературной основы любая затея, особенно театральная, совершенно бессмысленна. Все режиссёрские изыски, все актёрские попытки спасти ситуацию каким-то сверхусилием обречены на неудачу. Причём мне довелось отказывать даже очень хорошим режиссёрам, с которыми я с удовольствием бы поработал, предложи они достойную пьесу. Но как-то не срослось. Порой отказывался, потому что подобные роли я уже много раз играл, а повторяться мне давно не интересно. Но, слава богу, в мировой литературе и драматургии имеется достаточно произведений, в которых я ещё не сыграл, и поучаствовать в создании спектаклей по ним – подлинная радость для меня. Да и сегодня драматурги не перевелись окончательно и периодически попадаются прекрасные современные пьесы. Впрочем, и великая проза, адаптированная для сцены, вполне подходит текущему моменту. Поэтому в эти три года я в основном играл классику, преимущественно русскую. Понятно, что, как обычно, это не были равнозначные работы. К каким-то я относился с большей нежностью, к чему-то гораздо спокойней. У меня были на то вполне объяснимые основания.
Один из спектаклей с необычным названием «Катя, Соня, Поля, Галя, Оля, Вера, Таня» по рассказам Ивана Алексеевича Бунина из цикла «Тёмные аллеи» поставил мой друг Дима Крымов в рамках своей лаборатории в совместной работе Центра Мейерхольда и Школы драматического искусства Анатолия Васильева… Я не работал с ним восемь лет, со времени «Гамлета», но всегда с искренним интересом и радостью следил за тем, что он делал. Дима вырос в грандиозного режиссёра, раздвигающего пространство сценического искусства. Как жаль, что из-за скромности и природной интеллигентности он так поздно взялся за режиссуру. С другой стороны, как много бы потеряла живопись, кабы Дима не занялся ею. Хотя кто знает, что значит вовремя? Мы можем анализировать только то, что произошло, а про неслучившееся и говорить бессмысленно.
Для меня крайне важно, что в Диминой лаборатории работают многие мои любимые воспитанники, которые оказались моими партнёрами в новом спектакле. Это выпускники разных моих курсов – Анечка Синякина, окончившая ещё мою первую заочную мастерскую, Серёжа Мелконян, Максим Маминов, Миша Уманец – из первой очной мастерской, Вадим Дубровин – из последнего выпуска. Естественно, я не мог ударить перед ними в грязь лицом. На мне лежала, можно сказать, двойная ответственность. Я должен был сам сыграть по высшему разряду и помочь своим ученикам в работе над их ролями. Надеюсь, мне удалось справиться с обеими задачами.
На мой вкус, спектакль получился. Я всегда играю его с радостью, а заодно и горжусь своими выпускниками. Классным ребятам я в меру своих сил помог приобщиться к искусству. Мне за них не бывает стыдно, а это дорогого стоит. Значит, не зря учил, не зря прививал своё понимание места человека на сцене, свою веру, а с ней, как водится, надежду и любовь. Ведь участие в спектаклях Димы Крымова – это не «про» и не «за» деньги. Это про жизнь духа, попытка разобраться в себе, в стране, в эпохе, про нечто главное в человеческом существовании. И то, что мои ученики предпочитают работу в лаборатории у Димы, а не большие заработки в сериалах, для меня настоящая педагогическая победа. Хотя, возможно, я себе льщу, и они родились такими чистыми и честными, а мне с ними просто повезло. При этом они остаются актёрами вполне современной формации. Играют в мюзиклах, снимаются. Главное, у них существует твёрдый порядок приоритетов, что не может не радовать.