Текст книги "Разомкнутый круг"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– Приехали! – разбудил меня Оболенский.

Я послушно вылез и, взглянув на вывеску, направился к трактиру. «Вроде в "гренадере" другие двери». – Постучался ногой.

– Открывай, служива-а-й! – дурачась, заорал Гришка Оболенский. – Конногвардейцы пришли пари выигрывать…

Дверь долго не открывалась, затем в небольшую щель просунулся здоровенный нос.

– Закгыто! – услышали картавый голос.

Мощным пинком князь распахнул дверь, и мы следом за ним прошли в трактир. Сбитый с ног жид, охая и стеная, медленно поднимался, хватаясь за стулья и стол.

– У себя все выпил, так к «храбрецу» приперся?

– Ни к какому хгабгецу не пегся, – держась за сердце, заныл Мойша, – а ночевал в своем «гаке».

– Пг-ги-дуг-гок! – с чувством передразнил его Оболенский, начиная медленно трезветь. – А ну-ка ступай погляди, что на вывеске намалевано! – Схватил за шиворот несчастного трактирщика и потащил к выходу, замечая краем глаза, что обстановка-то не гренадерская, а самая что ни на есть жидовская.

Нарышкин и Рубанов уже поняли, что попали не туда, и с траурным видом молчали…

– Читай, гнида! – услышали на улице княжеский бас.

Затем все стихло… Затем раздалось бряцание шпор, и в трактир вместе с хозяином и Оболенским ввалились трое сияющих и полупьяных кавалергардских эстандарт-юнкеров. Оболенский выпустил ненужного теперь жида и мрачно отряхнул руки.

– Господа! – старательно сдерживая торжество и прикидываясь весьма удивленным, произнес Волынский. – Зачем вы здесь?! – И улыбка заиграла на его нахальном, красивом лице.

Перестав отряхивать руки, Оболенский, сжав зубы, достал бумажник, отсчитал сотню и молча протянул стоявшему рядом Волынскому. Следом за ним полез в карман Нарышкин. С огромной внутренней тяжестью я достал родные свои ассигнации и, не глядя, сунул в руки Шувалову.

– Но написано-то – «Гренадер!!!» – возопил Оболенский.

– Не верь написанному! – нравоучительно произнес Волынский. – Господа! Прошу следовать за мной. – Щелкнул шпорами и повел нас к выходу.

– Самозванец!!! – яростно бросил еврею князь.

Приближаясь к настоящему, а не ложному «Храброму гренадеру», мы увидели несколько фигур, бестолково размахивающих руками, услышали матерщину хозяина и смех остановившихся у трактира прохожих.

– Вот он идет! – увидев Мойшу, зарычал владелец «гренадера» и грозно засверкал единственном глазом, сжав кулаки. – Шутки шутить вздумал! – заорал гренадер. – Отдавай мою вывеску!

– Не бгал ее! – с опаской поглядывая на кулаки, произнес Мойша. – Кто-то пошутить гешил… – скосил глаза в сторону сияющих кавалергардов. –О-о-й! – закрыл он ладонью рот, прочитав вывеску над соседним заведением.

Оболенский минуту щурился, читая надпись, а затем громко заржал, осознав написанное.

– Ай да кавалергарды!.. Во учудили…

Я тоже по слогам прочел ровные свеженамалеванные буквы над трактиром – «…рака у Мойши».

– Моя… моя вывеска! Но писал не я… – бодро произнес еврей. – Сейчас за лестницей сбегаю… – чему-то обрадовался он.

– Нам тоже, господа, нелегко пари далось… – едва сдерживая торжество, произнес Шувалов. – Иконописца за червонец нанимали и сами по лестнице лазили, дабы вывески поменять…

– Да еще краску богомазу покупали, – подал голос Строганов.

– А сколько думали, что написать?! – встрял в разговор Волынский, еще раз с удовольствием прочтя вывеску.

– Ха! – мрачно поглядел на кавалергарда Оболенский. – У нас вон Рубанов сколь хошь вывесок придумает…

– Ну что ж, судари! – обратился я к кавалергардам. – Теперь мы ваши должники…

В карманах опять стало пусто!

Как и обещал, после Нового года Вайцман начал ставить эстандарт-юнкеров разводящими. Служба пошла веселее и легче.

Полная статс-дама разводила часовых вместе с Оболенским до тех пор, пока ему не надоела и он не нагрубил ей. Поплакав, она быстро успокоилась возле громаднейшего кирасира из третьего эскадрона.

За эту зиму Рубанов близко сошелся с Катериной Голицыной. В свободное от нарядов и учений время он часто шел, так как ехать было не на что, в ее гостеприимный дом, угощался там чаем, пирогами, вином, вкусными обедами и светскими сплетнями. В свою очередь, рассказывал о службе и друзьях, о доме, о Рубановке, об умершем отце и матери… – «Надо завтра непременно письмо написать!» – вспоминал он.

В конце января из действующем армии неожиданно приехал князь Голицын. Был он уже не ротмистом, а подполковником, и новенький орден сиял на его груди. В свете князь имел просто бешеный успех… Не успевал он где-либо появиться со своей красавицей женой, как около них образовывался кружок из офицеров, чиновников и дам, с интересом слушавших рассказы о переправе по льду из Або на Аландские острова под начальством князя Багратиона, о схватках со шведами, о героизме русских солдат и, конечно, скромное упоминание о собственной особе в этих баталиях.

Дамы просто млели возле героя, томно глядя в его серые холодные глаза, и, жалея, слегка дотрагивались до висящей на черной перевязи раненой руки. Но княжеские глаза теплели в одном лишь случае, когда взгляд их падал на любимую жену – княгиню Катерину.

Теперь Рубанов реже посещал Голицыных, так как их трудно стало застать дома, а если и заставал, то им было не до него.

– Что, юнкер, скоро корнетом станешь? – спрашивал князь, трепля его здоровой рукой за плечо.

Но Рубанов видел, что мысли князя были рядом с женой, и, чтобы не мешать им, уходил в казарму либо вместе с Оболенским навещал «храброго гренадера» или Мойшу, который радушно принимал их, всякий раз похваляясь, как здорово сэкономил на вывеске.

– Пгедставляете, господа! Стег нехогошее пегвое слово… и получилось пгекгасное название тгактига – «У Мойши». Мне нгавится, – радовался он. – И какая экономия на кгаске и маляге! Окна бы еще как покгасить?! – намекал он.

Оболенский бесился от подобных разговоров, вспоминая проигранное пари.

– Вся гвардия смеется! – хмурился он. – А ему радость – задарма вывеску намалевали…

Завидев кавалергардов, он теперь обходил их стороной, дабы избежать насмешек.

– Рубанов! Придумайте что-нибудь, – просил он Максима, обращаясь к нему на «вы».

Весь этот месяц у юнкеров только и было разговоров, как бы смыть позор…

«Позор-позором, – рассуждал Рубанов, – а скоро день рождения, и пора свои рублики возвращать!» – усиленно стал размышлять над проблемой, и, наконец, его осенило…

Низко склонив головы над столом, конногвардейские эстандарт-юнкера о чем-то воодушевленно шептались. Если один из них вдруг повышал голос, другие его тут же одергивали. Не слыша привычного шума за юнкерским столом, из кухни выглянул заинтригованный Мойша. «Чего-то пгидумывают! – подергал себя за правый пейс. – Надо сгочно газнюхать…» – подумал он и тихим шагом, стараясь быть незаметным в полумраке трактира, двинулся к друзьям.

Но разнюхать ему ничего не удалось.

Нарышкин заметил рядом с собой на стене огромную тень – это отразился нос трактирщика, и тут же сделал знак замолчать. Повернувшись, увидели безразлично протиравшего стол еврея.

– Господин жид! Быстро исчез на кухню, – велел ему Оболенский.

«Точно! Что-то задумали», – уверился трактирщик и загундосил:

– Это мой тгактиг, где хочу, там и нахожусь! – но увидев грозно поднявшегося князя, решил все-таки смотаться поближе к котлам и кастрюлям.

– На этом, друзья мои, и порешим! – подвел итог Рубанов, убедившись, что соглядатай захлопнул за собой кухонную дверь. – Ты, Серж, – обратился к Нарышкину, – доведешь до сведения кавалергардов суть пари – спор на триста рублей, что до утра просидят в склепе. Тебе, Григорий, ехать на кладбище и подобрать мрачный склеп, в котором покоится старуха. А я, судари мои, поищу ожившую копию почившей старой ведьмы.

На том и расстались.

Взяв у князя денег на извозчика, Рубанов до вечера объезжал церкви, внимательно приглядываясь к нищенкам. Но ни одна из них не вызвала в нем дрожи отвращения. Наконец, случайно, в рядах Никольского рынка, обнаружил нужный объект, от одного взгляда на который у неподготовленного человека стыла в жилах кровь. Это была седая, сгорбленная старуха с большим одиноким зубом во рту. Ее гноящиеся глаза таили мрачную угрозу, а дубленой, в глубоких складках и морщинах желто-серой коже позавидовал бы любой мертвец… И пахло от нее, как от разложившегося трупа.

Она была пьяна, и Рубанов, с трудом сдерживая брезгливость, целый час объяснял найденной ведьме, что от нее требуется.

– И выпивка будет? – шамкала она, недоверчиво всматриваясь в конногвардейца.

– Будет, бабушка! – устало твердил он. – Только не спеши, дождись, когда они бутылки достанут, а после выпить и спроси! – в сотый раз объяснял бестолковой старухе. – Да гляди не проспи!

– Што я, дура, што ли, выпивку прошпать?!

– Сиди и жди меня здесь, – велел ей Рубанов и отправился к Мойше на встречу с друзьями.

Довольный Нарышкин ждал уже там, а Оболенский еще не приехал.

– Ну что? – поинтересовался у друга Максим.

– Все нормально! – радостно ответил тот. – Клюнули… И знаешь, где их встретил? В «Гренадере», – задал вопрос и ответил на него Нарышкин. – Нам Бог помогает, а может – дьявол, – уточнил он, – сегодня ночью они как раз свободны…

– А вдруг Гришка склеп не подберет, – заволновался Рубанов.

– Легок на помине! – воскликнул Нарышкин, увидев входившего князя.

– Всю ночь спать не будет, – кивнул Максим на вившегося возле них трактирщика.

– Запросто может лопнуть от любопытства, – поддержал его Нарышкин.

– Не знаю, как сам, а нос-то – точно… – рассмеялся Рубанов.

Подошедший Оболенский, отогнав шпионистого еврея от стола, сообщил, что всё в порядке.

– Кавалергарды по соседству пьют! – махнул рукой в сторону «Храброго гренадера» Нарышкин.

– Сейчас им склеп и покажем, – обрадовался князь и поглядел на опять суетившегося рядом еврея. – Как муха, вьется жид! Мойша! Скажи: кавалергарды… – и заржав, направился на выход.

К двенадцати ночи закутанную в белую простыню старуху поместили в склепе, хорошо замаскировав ее в темном углу, и отошли за памятник суворовскому генералу.

– Ну и бабуленция! – вздрогнув, покачал головой Серж.

– Ежели у кого из них запор, – кивнул в сторону воображаемых кавалергардов Максим, – то точно вылечится… – И закрыл рот собравшемуся заржать князю, услышав крадущиеся шаги и мягкий звон шпор.

– Господа! Похоже, здесь!.. – услышали они неуверенный голос Волынского, остановившегося перед входом в склеп.

Тяжело вздохнув, Шувалов огляделся по сторонам: бледный лунный свет, слабо освещавший кресты, мрамор памятников и шумевшие под ветром деревья не особо обрадовали его. «С нами крестная сила!» – незаметно перекрестился он и, стараясь подбодрить друзей, встряхнул загремевший бутылками саквояж.

– Сейчас и выпьем с покойницей! – пошутил юнкер, заметив, как от его слов побледнели Волынский и Строганов.

Губы их беззвучно шептали молитвы.

Еще разок на всякий случай перекрестившись, Строганов шагнул к двери и надавил на нее плечом. Заскрипев несмазанными петлями, дверь с трудом распахнулась, и юнкера уловили затхлый запах подземелья. Запалив толстые свечи, спустились по скользким ступеням вниз, осветив полустертую надпись и овал женского лица.

– А-а-а-п-ч-хи! – медведем рявкнул Строганов и услышал, как кто-то из друзей испуганно лязгнул зубами.

– Ха-ха-ха! – развеселился Шувалов. – Будьте здоровы, бабушка! – произнес он и охнул от чувствительного тычка локтем под ребра.

– Не шути с покойниками! – испуганно зашептал Волынский.

– А почему шепотом? – потирая ребра, храбрился Шувалов. – Мы здесь никого не разбудим. – Поставил он саквояж на пол и стал доставать и раскладывать на плоском выступе под надписью бутылки и закуску. – До четырех утра продержимся, не замерзнем. – Побултыхал водкой и поднес к свету часы. – Первый час, господа! – сообщил он друзьям.

– Еще разок проучим зазнавшихся конногвардейцев! – протянул руку к стакану Строганов.

– И правда, судари! – расправил плечи Волынский. – Второе пари проиграть – вся гвардия смеяться будет.

Поддержав себя морально приятными мыслями и водкой, кавалергарды несколько успокоились, зато занервничали их противники.

– Уснула! Уснула старая ведьма! – переживали подошедшие к склепу конногвардейцы.

Хотя мороз был не сильным, он все же щипал щеки и острыми иголочками впивался в ноги.

Отойдя от склепа, юнкера стали скакать вокруг памятника.

– А они, черти, там водку пьют! – завидовал Оболенский, прыгая перед генералом.

– Неужели, опять проиграем? – расстроился Нарышкин.

– Не может этого быть! – высказал свое мнение Рубанов, охлопывая себя руками. – Такая мегера не может подвести…

Между тем в склепе все было тихо, не считая звона стаканов и осмелевших уже голосов.

Прошел еще один час.

Кавалергарды полностью освоились в темном замкнутом пространстве, привыкли к затхлому воздуху и усердно подливали в стаканы мадеру и водку. Конногвардейцы опять подошли к склепу и, спрятавшись от ветра за его стенами, с надеждой прислушивались…

Даже Волынский осмелел и геройски опрокидывал в себя водку. Видя это, Шувалов решил пошутить и произнес, поднимая стакан:

– Пьем за тебя, бабушка!..

– Я и сама за себя выпью! – произнесла, вступив в круг света, старая нищенка, зябко кутаясь в простыню. – Долго же я спала…

Седые волосы ее растрепались, а глаза жадно блестели при виде выпивки. Пламя свечей отражалось в них, придавая им красный оттенок.

– Дайте же выпить! – закричала она, протянув руку к Волынскому, и в предвкушении раскрыла рот, явив взору графа зловеще, как ему показалось, блеснувший в свете свечей зуб.

– А-а-а-а! – заверещал он, выронив стакан.

Этот вопль вывел из столбняка его друзей.

– Проснулась бабуля! – обрадовались конногвардейские юнкера, отскакивая от двери.

– А давайте шинели скинем и останемся лишь в белой форме! – предложил дьявольский план Оболенский.

Первым из склепа вылетел Волынский, успевший заметить три огромные белые тени, скрывшиеся за памятником. «Мертвяки бегают! – в ужасе подумал он. – Окружили…» – Ноги его ослабли. Друзья подхватили под руки графа и поволокли к выходу с этого чертового кладбища.

– Что-то вы рано, господа? – поинтересовались, сдерживая запаленное дыхание, с трудом догнавшие их на выходе конногвардейцы.

– Вон, смотрите! – не удивившись их присутствию, показал дрожащей рукой Шувалов на белую фигуру, постепенно исчезавшую за крестами. – Покойница ожила…

«Бабка все собрала и сматывается, чтоб не отняли, – с трудом сдерживая смех, подумал Максим, – даже простыню с себя не сбросила…»

– Мертвяки стаями бродят!.. – словно в бреду, зашептал Волынский, стуча зубами и в ужасе глядя на слившуюся со снегом и исчезнувшую среди могил белую фигуру.

В ту же секунду, как они выскочили из склепа, хмель выскочил из них. Поэтому для начала конногвардейцы решили отвезти их к Мойше, рассудив, что любопытный еврей откроет им и среди ночи.

Замерзший и сонный извозчик с трудом разместил на санях компанию и долго бил вожжами по крупу лошади, заставляя ее тронуться с места.

…– Вот так, господа, все и было! – разъяснил Рубанов в трактире ситуацию, любовно складывая в нагрудный карман ассигнации.

Кавалергарды не знали, смеяться им или сразу застрелить шутников. Мойша в восторге чесал свой нос, прикидывая, что на месяц тема для разговоров обеспечена, и, чтобы узнать подробности, гвардейцы толпами попрут в его трактир…

15

День своего шестнадцатилетия – 19 февраля 1809 года – Максим вместе с друзьями и дядьками провел у Мойши. К вечеру радостный до посинения трактирщик разжился сотней рубановских рублей, избавившись к тому же от скисшего шампанского, о реализации которого мечтал с Нового года.

Эту двойную удачу не смогли затмить даже убытки: три стула, разбитые о головы задиристых улан, и два стола… Половина выдранного Оболенским пейса вообще в счет не шла…

Следующий вечер Максим провел у Голицыных. Приняв поздравления и сто рублей – вот уж волшебная сумма, он до отвала наелся и с удовольствием выпил шампанского, на минуту задумавшись, чем же угощал их Мойша… Слава Богу, пока молодые желудки справлялись с любой пищей и выпивкой.

На этом праздники не закончились…

На Масленицу в Зимнем был дан большой бал.

Рубанов привел смену и поставил часового на Иорданской лестнице, увидев поднимающихся Голицыных. Князь был в темно-зеленом вицмундире. Черной перевязи через плечо уже не было. Его жена нежно, едва касаясь, придерживала больную руку. Заметив Максима, она улыбнулась, помахав ему, и обидчиво дернула плечом, не получив ответной улыбки. Поравнявшись с Рубановым, она удивленно поглядела в его застывшие глаза. Вся фигура юнкера, казалось, одеревенела, а лицо напоминало своей неподвижностью маску.

«Что его так потрясло?» – обернулась княгиня. Первыми в толпе поднимающихся по лестнице следовали генерал с орденской лентой через плечо и худенькая девчушка с угловатыми движениями детского еще тела. Белокурые волосы высокой короной охватывали ее головку, придавая ей взрослый вид. Стрельнув огромными глазищами в юнкера, девчонка затенила их ресницами, внимательно разглядывая ковровую дорожку у себя под ногами. Еще раз взглянув на Рубанова, княгиня была просто потрясена восторгом, плескавшимся в его глазах.

Муж потянул ее в Большой танцевальный зал.

«Так… так… – размышляла она, – надо непременно расспросить Максима об этой девчонке и генерале», – поставила себе задачу.

В марте выздоровевший князь Петр покинул столицу, отправившись на север к действующей армии, а жену оставил скучать дома. Приемы, балы, театры и гостиные великосветских знакомых ей до чертиков надоели, и она с удовольствием проводила время с молодым гвардейцем, мечтая поскорее уехать на лето в тихую родовую деревню, оставив этот шумный город с его сплетнями и интригами.

Но прежде княгиня Катерина решила все-таки выведать юношескую тайну. Но Максим ловко уходил от разговора на эту тему, мучительно краснея при малейшем упоминании о зеленоглазой девчонке и этим еще более распаляя любопытство княгини… Она даже стала плохо спать: «Негодный мальчишка! – проснувшись ночью, думала она. – Вce равно я узнаю, чего ты скрываешь!»

И лишь в апреле Рубанов сдался, обо всем рассказав княгине…

С его слов Голицына узнала всю правду о генерале Ромашове и отце Максима, о матери, медленно опускающейся от безделья и скуки в деревне… Застенчиво, временами даже заикаясь от стеснения, он рассказал о том, как в первый раз встретился с Мари, показал подарок – маленький золотой крестик – и робко, удивляясь себе, сознался, что даже поцеловал ее…

Екатерина расчувствовалась и немножко всплакнула от романтической истории юнкера.

– В следующем году вы станете офицером, мон шер, и я обязательно составлю ваше знакомство с Машенькой, а перед этим нанесу им визит и познакомлюсь сама.

Она была счастлива, что до отъезда в деревню займется делом, которое хоть немного заполнит время и развлечет ее.

– Если Ромашов узнает, чей я сын, он меня и на порог не пустит, – грустно произнес Максим, благоговейно приложив ладонь к золотому крестику.

– Там увидим, мой милый! Гвардейского корнета и друга княгини Голицыной выставить из дома?! Да кому? Какому-то худородному генералишке?.. Шалишь! – припечатала она нежный кулачок о крышку стола.

Максим даже рассмеялся – такой у княгини был грозный вид.

Через секунду, успокоившись, улыбнулась и она: «Эх, юность, юность! – завистливо вздохнула Голицына. – Когда-то и меня бросало в жар от единого лишь прикосновения к доломану князя Петра…»

Между тем была она всего на десяток лет старше Рубанова.

Не откладывая в долгий ящик встречу, княгиня отправилась на аудиенцию к генералу Ромашову.

Только что отгуляла Масленица, и усталые после многочисленных торжеств господа отдыхали по домам, не ожидая гостей и отпиваясь квасом… Русские любят погулять!..

На стук княжеского слуги долго не открывали, наконец, дверь распахнулась, и выглянула глупая толстая рожа в пушистых бакенбардах и с подбитым глазом. Княгиня не знала, что этому лакею вечно не везет на маскарадах, и была удивлена, думая, что генерал самолично бьет слуг.

«Та еще штучка! – прикинула она. – Пожалуй, прав был Максим… с этим солдафоном придется повозиться…»

Но Ромашов оказался сама любезность. Надолго припав к ручке княгини и обдав ее запахом многодневного перегара, который не удавалось отбить даже дорогому одеколону, он ловко по-французски шептал комплименты и, наконец, повел свою гостью в гостиную.

– Очень рад! Очень рад знакомству. Не знаю, чем заслужил у судьбы столь дорогой мне визит, – без умолку тараторил он. – Для меня большая честь принимать у себя не только прекрасную даму, но к тому же княгиню Голицыну… – Хотел еще раз приложиться к душистой ручке, но не решился и, чтобы скрыть смущение, приказал огромному пожилому лакею накрывать на стол, а перед этим пригласить сюда дочь.

Екатерина тяжело вздохнула, окинув взглядом свою талию. «Опять есть! – подумала она. – Я и так ужасно располнела на блинах, но игра стоит свеч…» – Забывшись, по-гусарски щелкнула пальцами.

Ромашов, пытаясь скрыть удивление, взглянул на нее. Не растерявшись, она велела лакею принести попить и благосклонно улыбнулась генералу. «Какая женщина! – восхитился тот. – Вот он, высший свет… знают себе цену и не теряются в любой обстановке. Как было бы здорово, ежели бы она приняла участие в моей девочке…» – подумал Ромашов.

– Владимир Платонович, – обратилась к нему Голицына, – мы с мужем имели счастье увидеть вас с дочерью на балу в Зимнем и непременно решили нанести визит столь заслуженному генералу, но увы, муж не успел – служба!..

– Понимаю, понимаю… – млел Ромашов.

– …Так вот и пришлось делать визит одной, – закончила она мысль.

– Господи! – поднялся с кресла генерал. – Это для меня великая честь, величайшая… – чуть не прослезился он. – Машенька, Мари, да где же ты? – чтобы скрыть смущение, зычно закричал Ромашов и покраснел от своей неловкости.

«Солдафон, он и есть солдафон, хоть ему фельдмаршала присвой!» – подумала княгиня, очаровательно улыбнувшись вошедшей простоволосой белокурой девочке в домашнем шелковом платьице.

– Позвольте представить вам мою дочь! – облегченно произнес генерал.

– Мари! Вы почему не одеты? – строго спросил он, обращаясь однако к сухой гувернантке, стоявшей позади дочери.

«Обыкновенный мужлан!– сделала вывод Голицына. – Ничего не понимающий в приличиях…» – и, подойдя к девочке, положила ей на плечо руку, та попыталась сделать книксен, засмущавшись под взглядом княгини.

«В свое время она превратится в замечательную красавицу – украшение салонов!» – подумала Екатерина и поцеловала девочку в лоб.

– Относительно дочери и ее родителя совершенно с вами согласна, мон шер! – делилась впечатлением от первой встречи Голицына.

Максим с упоением слушал ее.

– Мари действительно вам понравилась? – в волнении задергал щекой с черной родинкой.

«Господи! Какой он, в сущности, еще ребенок…» – ласково подумала княгиня.

– Да, мой Ромео! Ваша избранница очаровательна и обещает в недалеком будущем превратиться в пленительную фею… А батюшка ее и взаправду заурядный, вульгарный и бестактный тип!

Максим в замешательстве обернулся, пытаясь увидеть этого самого «Ромеу», чем привел княгиню в веселое настроение.

– Это вы – Ромео, мой дружок! – подойдя к стеллажу с книгами, она достала с полки небольшой томик в телячьем переплете и изящно раскрыла на нужной странице. – Сочинение английского драматурга господина Шекспира, – протянула книгу Рубанову. – Настоятельно рекомендую прочитать!

«И вообще я займусь вашим воспитанием…» – решила она.

– Помимо кутежей и гусарства гвардейский офицер должен свободно говорить по-французски, прекрасно танцевать и непринужденно чувствовать себя в салоне, то есть уметь сказать даме приятное, а для этого вам предстоит много прочесть! – Уверенная рука ее широким жестом охватила ряды книг. – Вы должны знать, когда и кому следует поклониться, и успеть в нужный момент подхватить оброненный платок… Ваша родная казарма этому не научит, следовательно, стану учить я! Надеюсь, вы согласны? – после небольшой паузы, нахмурившись в ожидании, произнесла она.

– Право! Я даже не смел просить об этом… – запинаясь, произнес юнкер, принимая книгу из рук княгини.

На секунду он задержал ее руку в своих и вдруг благодарно припал к ней губами. Расчувствовавшись, княгиня погладила его светлые волосы и по-матерински поцеловала их. «Как жаль, что у меня нет своих детей!» – вздохнула она.

Весенний переход под Стрельну как всегда обрадовал конногвардейцев. Как и весь полк, юнкера были оживлены и веселы.

– Опять к вдовушке? – поинтересовался у Оболенского Максим.

– Ну уж нет! – сунул тот янтарный чубук в рот и через минуту блаженно выдохнул облако дыма, в котором запросто можно было бы замаскировать взвод кирасир. – Что-нибудь попроще подберем…

Домик юнкера сняли не в Стрельне, а в близлежащей деревушке, подальше от бдительного ока Вебера и купеческой вдовы с дочерями. Но как оказалось, насчет женщин беспокоились напрасно. Зимой вдова и дочери поочередно выскочили замуж… Дочки покинули Стрельну, а их мамаша, забросив скобяную торговлю, заправляла в трактире под названием «Жареная курица».

Двое дядек поселились по соседству с молодыми конногвардейцами, а Шалфеев снял угол в Стрельне, поближе к прошлогодней молодке, на чем и погорел… В конце июля уже играли свадьбу.

Перепивший вахмистр все приставал к жениху насчет какого-то рапорта, а в самом конце гуляния грозился невесте самолично проверить… Правда, никто из гостей ничего не понял, а спекшегося вахмистра положили спать на. попоне, в саду под яблоней.

– Даже пьяненький о службе думает! – хвалили начальника кирасиры. – Вишь чего, и у невесты выправку аль амуницию проверить желат… А Шалфеев – ерой! Вон каку видну кралю царским носом унюхал! – смеялись они.

Рубанов подарил своему дядьке последние пятьдесят рублей. Оболенский и Нарышкин – по такой же сумме.

– На обзаведенье по первости хватит! – радостно наложила руку на деньги вновь испеченная Шалфеева.

– Что, брат! – ржали гвардейцы. – Самого главного командёра на шею себе посадил…

После свадьбы эстандарт-юнкера стряхнули пыль с уставов и принялись вспоминать, что они когда-то читали.

– Братцы, а я кроме названия ничего не помню! – затосковал Оболенский. – Похоже, не бывать мне корнетом…

– Полагаю, тебе сразу подпоручика дадут! – успокаивал его Рубанов.

– До вахмистра бы дослужиться! – безнадежно вздыхал князь.

Нарышкин не отвлекался на пустые разговоры и усердно грыз военную науку.

Через несколько дней юнкера сдавали один из главнейших в своей жизни экзаменов.

«Ротмистр в ужасном настроении – не сдадим!» – паниковали они.

Будто случайно за день до экзамена в Красном появился папà Оболенского и о чем-то долго совещался с бароном. Отпрыска в этот приезд он игнорировал и денег не дал ни гроша, чтобы любимый сынуля хоть на экзамен явился трезвым.

Рубанова догнало письмо от княгини – с курьером привезли из Стрельны. В письме она настоятельно просила посетить в Петербурге ее дом. «Зачем? – недоумевал Максим. – Может, собирается пораньше из деревни приехать?»

На экзамене решили присутствовать сам командир Конного полка Янкович, весь прошлый год воевавший со шведами в армии Буксгевдена, исполнявший обязанности командира Арсеньев и какой-то штабной чин.

– Все! Крышка! Тут даже моему ангелу-хранителю не совладать… – опустил руки Оболенский.

– Конечно не совладает, потому как вечно с похмелья у тебя! Прости господи мою душу грешную, – перекрестился Максим.

Оболенский неожиданно обиделся за своего ангела, а Нарышкин, напротив, развеселился, представив страждущего херувима.

Но княжеский ангел, как всегда, оказался на высоте… Вечером к юнкерам зашел Вайцман и, строго настроив их на завтрашний экзамен, подал Оболенскому листок с тремя вопросами и ответами на них.

– Чтобы к утру знали, как «Отче наш», – уходя, распорядился он, – а то опять опозоримся перед командирами.

На следующий день полковник Арсеньев до седьмого пота гонял Рубанова и Нарышкина по уставам, проверяя их знания, и выдохся вместе с ними, не задав князю ни единого вопроса.

Григорий Оболенский бодро ответил на три заданных ротмистром вопроса, заслужив благосклонную улыбку полковника, и теория на этом закончилась. В практических же вопросах – скачке, рубке, стрельбе и прочем – князь не уступал своим друзьям, а может, был и лучше их. Молодые кирасиры стали уже бравыми вояками на втором году царской службы!

Словом, 19 августа приказом по полку эстандарт-юнкерам присвоили первое офицерское звание – стали они корнетами русской гвардии! Прослезившийся папа Оболенского не пожалел денег, и по приезде в Петербург целую неделю корнеты ныряли из кабака в кабак, обмывая офицерские погоны, пришитые дядьками на их юнкерские колеты.

В «Храбром гренадере» встретились с такими же счастливыми кавалергардами, тоже в офицерских погонах.

– Господа офицеры! – орали они. – Пьем за ваше здоровье!..

Из кабаков шли в рестораны, после них в гости к Оболенскому, благо всем им до середины ноября предоставили отпуска. Через неделю приехавший из Москвы отец Нарышкина, с помощью слуг погрузив сына в возок, увез его домой. Папа Оболенского, тоже с помощью слуг, взгромоздил наследника на вместительный дормез, запряженный шестериком, и отправил похмеляться в деревню. Кавалергарды разъехались по своей родне, а оставшийся в одиночестве Максим решил отправиться в Рубановку. Перед отъездом наведался в голицынский дом.

Княгини там, разумеется, не оказалось, но старый хромой, слепой и глухой лакей, щеголявший в барском парчовом халате, подал ему еще одно письмо и сто рублей от князя Петра. В письме княгиня поздравляла с офицерским чином и просила посетить указанный адрес, чтобы снять мерку для новой офицерской формы, которую к ноябрю и пошьют. После этого приглашала к себе в имение. Кликнув недовольного лакея, слава Богу, он находился в соседней комнате, Максим велел принести перо и бумагу. Быстро написав княгине благодарственное письмо, сообщил о своем отъезде в Рубановку. Снять мерку у француза портного он все же не поленился и затем направился в канцелярию лейб-гвардии Конного полка, где получил подорожную и деньги.