Текст книги "Личный дневник Оливии Уилсон"
Автор книги: Валериан Маркаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Затем его посетит мистер Эванс – вспышки невыносимой головной боли: «Позвольте выразить вам свою благодарность, доктор. Я счастлив, невероятно счастлив! Вы же помните, я рассказывал, что в моей жизни было больше сложного, чем приятного: обилие ненужных споров, избыток раздражения. А теперь я вновь обрёл радость жизни – полную и насыщенную. Всё это благодаря вам! Вы ведь видите, что мне лучше? Ну? Вы замечаете прогресс? У меня уже не тот печальный вид, что был вначале. И потом, теперь я забочусь о себе. Я стал интересоваться собой. Совершаю прогулки по парку, слышу скрип деревьев и понимаю, что так они разговаривают друг с другом. О чём? Ну, этого я не знаю. Возможно, обо мне… Почему вы смотрите так недоверчиво? Полагаете, я сошёл с ума, считая, что деревья научились говорить? А если это проделки дьявола? Знаете, доктор Уилсон, мой отец – священник пресвитерианской миссии – всегда говорил, что если веришь в бога, в таком случае изволь поверить и в дьявола…
Следующей, кто придёт на сеанс, будет мисс Линда Миллер. Темпераментная стареющая кокетка с крашенными под красное дерево волосами, она считала Джозефа лучшим другом, и по этой причине всякий раз в течение часа, пока длился сеанс, пересказывала ему свою биографию, в которой промелькнуло слишком много персонажей мужского пола. Но самым запоминающимся в этой ленте был Анджело Эспозито. Ей достаточно было лишь мельком взглянуть на него в первый раз, безукоризненно элегантного, крепко сложенного красавца с копной роскошных волос и обаянием Марчелло Мастроянни, чтобы понять – он не американец. Его манера держаться отличалась излишней эмоциональностью, а породистое аристократическое лицо напоминало прекрасных богов Древнего Рима. Они познакомились совершенно случайно: просто столкнулись лбами на Пятой авеню – её дряхлый Bentley и его великолепный Jaguar Mark II («всегда мечтала о такой машине!»). За полминуты до аварии она опустила солнцезащитный козырек с зеркалом, чтобы подкрасить губы и припудрить личико. Тем зимним утром на ней было кремовое пальто с зелёными льняными отворотами и шляпка с зелёной вуалью и птицей. Ещё она захватила белую муфточку из песца, но всё равно дрожала от холода, впопыхах выйдя из автомобиля. Анджело заметил это и сказал:
– Buon giorno, милашка! Come sta? – что значит «как делишки?». Пресвятая дева, это был голос настоящего мачо: властный итальянский акцент, от которого её тут же бросило в жар. За таким голосом она готова следовать хоть на край света! – Вот что, – деловито произнёс он, – эту вашу тарахтелку мы воскресим за пару дней. А чтобы возместить моральный ущерб, я куплю вам шубку. Вы ведь не откажетесь от хорошей шубки? Только сначала назовите своё имя – Come ti chiami?
Лицо у него было смуглое, открытое, и в выражении таилось нечто покровительственное, что ей пришлось по душе. Да, похоже, Анджело не составляло никакого труда завладеть безраздельным вниманием кого бы то ни было, куда бы ни ступала его нога. Он приковывал к себе взгляды окружающих отчасти благодаря одежде, которая сидела на нем идеально. Его фигура, стройная и мускулистая, источала силу и чувственность, однако при всех этих достоинствах он выглядел совершенно неприрученным и немного опасным.
А Линда, не будь дурой, заставила его сдержать обещание, выбрав себе из журнала «Vogue» именно такую шубу, о какой мечтала: очень эффектную, из шкурок баргузинского соболя с насыщенно-тёмными ворсинками, изысканность которой ей придавал лёгкий оттенок седины со слегка голубоватым лунным отливом. Люди на такое оглядываются, а ей именно это и нужно. Ей нравилось, когда на неё обращали внимание и удивлялись, как она осмеливается носить такие дорогие и вызывающие наряды.
Между молодыми людьми завязались сумасшедшие отношения, как в романтических голливудских фильмах. Влюблённые открыто появлялись на театральных премьерах, различных биеннале и светских раутах с чёрными галстуками, где, как полагается, официанты разносили узкие бокалы с искрящимся шампанским. Её горящие глаза следовали за Анджело по пятам. При любой возможности она дотрагивалась до него, тёрлась плечом, стискивала руку и явно гордилась тем, что такой красивый и брутальный мужчина принадлежит одной ей.
Но ресторанам и приёмам для сливок общества, где подбиралась симпатичная компания, они предпочитали оставаться наедине в уютной квартирке на Мэдисон Авеню, чтобы провести там незабываемые выходные, посвятив себя без остатка плотским утехам. О Господи! – восклицала Линда. – Как же сильно я была влюблена в него. Глупая юность! В ней столько блаженного неведения.
Тогда она пребывала в уверенности, что ей удалось приручить страстного итальянца, ведь в постели он был нежен как котёнок. Однако же не преминула намекнуть доктору Уилсону, что Анджело не отличался выносливостью, хотя и умел искусно компенсировать сей изъян тем, что слишком много трепал языком! Правда, сейчас из всего неудержимого, бессвязного потока его слов, жестов и эмоций она отчётливо помнит лишь эти: «Madonna Santa!!! Я, кажется, влюбился. Bambina Regina! Mamma mia!»
Да, работа у него тоже была, рассказывала Линда. Но Анджело о ней говорил мало. Итальянцы живут не для того, чтобы работать, уверял он. Говорят, что из них получаются лучшие в мире отцы. Но ей не довелось проверить это на деле.
Большей частью он пылинки с неё сдувал и купал в роскоши, но порой они выносили друг другу мозги: кричали, били посуду, ругались, даже дрались и расставались со скандалами. Однако, как водится, их войны заканчивались миром и они снова возвращались друг к другу. В таких случаях Анджело в знак примирения трогательно просил у неё прощения: в его голосе она слышала искреннее раскаяние. И, став на колени, целовал ей руки, протягивал свои – сильные как рычаги руки с красивыми длинными пальцами. Он дарил ей роскошные корзины цветов вкупе с другими чудесными сюрпризами. Одним из последних подарков, к слову, было кольцо с изумрудом в золотой оправе в форме короны, украшенной бриллиантами. По его словам, за этот «символ вечной любви и верности», купленный в ювелирном магазине на 47-й улице, что рядом с Рокфеллер Центром, он заплатил целое состояние. Но эта бестия всегда любил преувеличивать, вспоминала Линда, закатывая глаза, хотя, справедливости ради, нельзя не отметить, что с ней он всегда был очень терпелив.
Анджело Эспозито исчез из её жизни так же неожиданно, как и появился. Тем злосчастным утром он принял душ, побрился, надел костюм и галстук, как делал всегда. Выпил крепкий кофе, сидя за кухонным столом и слушая её болтовню, пока они завтракали, а перед тем, как выйти за порог, удивил тем, что, обхватив её лицо своими ладонями, наклонился и поцеловал в лоб. Это было так непривычно, как-никак он обыкновенно целовал её в губы или в шейку. Но в тот день его горячие губы зачем-то коснулись её лба, подобно тому, как это делают отцы, когда хотят пожелать дочери спокойной ночи. В тот момент она ощутила его искреннюю заботу о ней, словно он хотел дать знак, что она находится под его защитой и много значит для него. И испытала странное волнение и желание развести сырость.
Тогда же, после завтрака, они и расстались. Он просто сказал, что ему надо срочно уехать из Нью-Йорка на неопределенный срок. Она не возражала – всё равно это бы ни к чему не привело. Но всегда беспокоилась, что в один день случится нечто ужасное, поскольку уже месяц как стала догадываться о каких-то его сомнительных делишках и пристрастии к ловле рыбки в мутной воде. К тому же, однажды он проговорился, что врагов у него больше, чем друзей, потому что многие неудачники ему завидуют. Но он, мол, всегда действует в соответствии со своими принципами и – кровь из носу! – обязательно доводит до конца то дело, за которое взялся.
К огромному несчастью для неё, всё так и случилось: на следующий день в теленовостях сообщили, что Анджело Эспозито был застрелен на правом берегу Гудзона. «Полиция считала, что он стал жертвой криминальной разборки. Хотя кто знает, что там случилось на самом деле? У копов богатая фантазия!» – усмехнулась она прискорбно. – «Вечно выдают желаемое за действительное. Помню, как федералы допрашивали меня. Я рассказала им всё, что знала. «Получается, мисс Миллер, вы жили с человеком, о котором ровным счётом ничего не знали? – циничным тоном спросил один из фэбээровцев. «Я знала то, что мне нужно знать!» – резко ответила я, желая поскорее прекратить этот разговор. – «Я любила его, и это было главным. Всё остальное меня не касалось…».
Да, Анджело был, пожалуй, единственный, к кому Линда испытывала такие сильные чувства – не легкомысленную влюбленность, а что-то другое, более глубокое. Все прошлые, а потом и будущие отношения казались ей пустыми и бессмысленными: ни за одного из «женихов» она так и не вышла замуж, а может, никогда и не собиралась этого делать.
«Все они были моими любовниками, доктор», – поясняла Линда, пожимая плечами, – «но вела я себя крайне благоразумно и далеко не каждого ухажёра оставляла на ночь. К чему лишние пересуды?». «Нет, детей у меня никогда не было, хотя любви в моей жизни было предостаточно. Я просто не беременела. Не знаю, почему…» – говорила она, разводя руками. – «То, что свершается внутри женщины – тайна, и вряд ли кто-то разгадает её».
В эти дни Линда пребывает то в унынии, то в экзальтации. Впрочем, её первое состояние нравится Джозефу больше, ведь, будучи возбуждённой, она всячески пытается обольстить его, заглядывая в глаза и задерживая обожающий взгляд на несколько долгих секунд, чем приводит его в краткое замешательство: «Доктор Уилсон, почему вы так боитесь меня? Неужели это всё из-за идиотского этического кодекса, что висит в рамочке на стене вашей приёмной? Там написано, что психоаналитик не имеет права заводить любые отношения с клиентом вне кабинета – рабочие, дружеские, романтические… Кто сочинил подобную чушь?»
Тем не менее её стремление к физическому контакту оставалось непобедимым. Можно ли ей подвинуть кресло поближе к столу? Почему бы ему, «милому» доктору Уилсону, несколько минут не подержать её за руку? Не будет ли он возражать, если они пересядут на кушетку? Не мог бы он обнять её? Она феноменально настойчива в своих неуёмных желаниях, ощущая теперь, особенно в последние годы, как однообразно и уныло отцвела её жизнь, отчего ей безумно хочется привнести в неё что-нибудь яркое, чтобы годы не казались прожитыми зря. Тем более что не осталось никого, кто смог бы доказать обратное: «Я прошу прощения за своё поведение в прошлый раз, доктор Уилсон. Видно, я перешагнула черту. Да-да, конечно, я согласна сохранить формальные отношения между врачом и пациенткой. И надеюсь, мы с вами останемся друзьями. Правда, у меня множество недостатков: я импульсивна, я вас шокирую, мне чужды условности. Но у меня есть и сильные стороны: я обладаю безошибочным чутьём на людей с благородством духа. И когда мне доводится встретить такого человека, я стараюсь не потерять его.
Что? Как я себя чувствую? Меня больше волнует, как я сегодня выгляжу. О, благодарю вас, доктор. Вы истинный джентльмен. Как я скоротала праздники? Не спрашивайте! Майк бросил меня, сбежал к юной потаскушке, оставив на трюмо коротенькую записку. Знаете, что в ней было? Еле разобрала его детские каракули: «Прости меня, Линда, но я не готов к моногамии. Можешь с этой минуты возненавидеть меня за правду». F*ck! Да большинство самцов не готово к моногамии! Знаю, что говорю, прожила не один десяток лет. Хм, простите, я не имела в виду вас. Но, скажите-ка на милость, доктор, что этот безмозглый кобель нашёл в ней? Хотя… не отвечайте, не надо… я и сама понимаю, это – молодость. Когда Майк с кислой миной принимал от меня подарки и всё время смотрел по сторонам, я ещё надеялась, что он такой, как все. Что будет верен мне, не предаст, не бросит, не искромсает душу в клочья… Мне следовало избавиться от ложных надежд, понять, что рано или поздно наступает время, когда женщина теряет своё обаяние и, как говорится, «форму». Она уже не может похвастать своей красотой, но все ещё помышляет о мужчинах; только теперь ей приходится за это платить, понимаете? Она идёт на бесчисленные мелкие уступки, чтобы спастись от жуткого одиночества. Такая особа несчастна и смешна, требовательна и сентиментальна…
Но что мне, ровеснице шерстистых мамонтов, остаётся делать со своей древностью? Упс… молчу, молчу… как говорится, годы, мужчины и бокалы вина – это то, чему женщине не следует вести счёт. Хотя… чего там скрывать – я никогда и не была пуританкой. А время здорово надрало мне задницу, отомстив за то, что не умела ценить его. И вот где я теперь оказалась: сижу в кабинете психоаналитика, истратив большую часть своих сбережений на жалких альфонсов. И медицину, где перепробовала, наверное, всё, за исключением крови младенцев: стволовые клетки, гиалуроновую кислоту, ботекс. Без толку! Мои морщины не собираются убираться, они на том же месте и, мне кажется, даже углубились! Но я не хочу превращаться в старуху. О, нет, прошу вас, не нужно сомнительных комплиментов: они мало что дают для решения проблем. С годами черствеешь, и многое уже не имеет значения, в том числе – вежливые комплименты.
Вы знаете, доктор, что такое жизнь? В чём её смысл? Зато я знаю – никакого смысла в этой жизни нет! Всё пшик и суета! (Тут Уилсон вспомнил излюбленное изречение старика Фрейда, гласившее: «Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или её ценностью – это может означать лишь то, что он болен»). Наше существование – полная чушь, бессмысленная трата времени, да и вообще – трагедия, исход которой предрешён. Сначала нас впускают в этот мир, мы взрослеем и встречаем друг друга, знакомимся и некоторое время идем по жизни вместе. Затем мы расстаёмся и исчезаем столь же неожиданно, необъяснимо, как появились. Вот он – печальный цикл бытия: рождение, мучение, страдание, мышиная возня и, наконец, смерть. Ничего с этим не поделаешь, мой друг. И если я на самом деле отжила своё, то так тому и быть. Конец не пугает меня. Но ведь вы, дорогой Джозеф, не дадите мне уйти на тот свет во грехе? Я буду страшно огорчена, если вы мне откажете… Ах, да, я и забыла – дырявая голова – что вы не священник, чтобы отпускать грехи. Очень жаль! Что? Верю ли я в Господа? Говоря начистоту, не очень. Но я боюсь Его!»
В 15.00 на приём к Джозефу записана мисс Харрис, бедняжка страдает лишним весом. Затем он примет мистера и миссис Тайлер, супружескую пару, стоящую перед разводом. И, наконец, в 17.00 его впервые посетит некий мистер Вуд. Причина обращения неизвестна. Пока.
Его пациенты, женщины и мужчины, с виду не отчаявшиеся и несчастные, а уверенные в себе, прилично одетые люди. Но их разум одержим – он подчинён какой-либо навязчивой мысли или желанию. Большинство из них хочет одного и того же – вернуть кусочек старого доброго прошлого, вернуть, даже если оно протухло и сгнило. Снова и снова жаждет пережить любовную тоску, готово бегать по кругу, наступая на одни и те же грабли, и бросаться с головой в омут. Другие пытаются избежать повседневных проблем: одиночества, презрения к себе, головных болей, импотенции, сексуальных отклонений, избыточного веса или анорексии, перенапряжения, горя, колебаний настроения, раздражительности и депрессии. Им, блуждающим в себе людям, нужен хороший психотерапевт, чтобы выбраться за пределы собственной головы и взглянуть со стороны на клубящиеся там мысли. И смиренно представ пред ним, Уилсоном, как пред святым, они посвящают его в свои скорби, в один голос тянут одну и ту же заунывную песню: «хочу ещё раз увидеть её», «хочу, чтобы он вернулся – я так одинока!», «хочу, чтобы она знала, как я люблю её и как раскаиваюсь в том, что никогда не говорил ей об этом», «хочу иметь детство, которого у меня никогда не было», «хочу снова стать молодой и красивой». «Хочу, чтобы меня любили и уважали. Хочу, чтобы моя жизнь имела смысл. Хочу чего-то добиться, стать знаменитым, чтобы обо мне помнили»…
Так много желаний! Боли! Тоски!
Во время сеанса терапии некоторые из них, особенно новички, конфузятся, рассказывая о своих хворях, другие же, наоборот, впадают в неуместное красноречие и говорят много такого, что вообще не относится к делу, отчего порой его кабинет содрогается от эмоций, а старик Фрейд раздражённо отворачивает голову, сердито затыкая уши пальцами. А ему, Джозефу, приходится с этим жить, проявляя удивительное терпение и выслушивая самые сокровенные желания своих пациентов, хотя большинство этих вожделений никогда не исполнится: невозможно вновь стать молодым, остановить старость, вернуть ушедших; наивны мечты о вечной любви, непреходящей славе, о самом бессмертии. И нельзя избежать боли, потому что боль есть часть прелести быть живым. Но, постойте, постойте! Не всё так драматично. Ведь многие – не без его помощи – смогут научиться жить в этом состоянии, быть счастливыми по-своему. Это случится тогда, когда, наконец, умолкнут голоса в их сознании, твердившие им как мантру: ты лузер, ты всех разочаровал, ты негодяй и урод…
Он много работал. И когда вследствие долгих часов напряжения на него наваливалась смертельная усталость и мысли его начинали путаться, ссориться, наскакивать одна на другую, не позволяя ему сосредоточиться, он неизменно слышал скрипучий голос Зигмунда:
– Расслабьтесь, коллега. Вы пашете как лошадь до седьмого пота, гробя своё драгоценное здоровье. Этак, любезный, вы и до Рождества не дотянете. Знавал я одного такого «пахаря». Упрямый был малый, никого не слушал. Тоже работал на износ, и в один день – пфф!!! Сломал себе хребет. Не успел насладиться плодами дел своих… А ведь запросто мог бы, если бы время от времени умел шлёпнуться на задницу… И потом, скажите на милость, как вам удаётся терпеть, когда вас обстоятельно и досконально рассматривают по восемь часов в день, дотошно изучают каждую мельчайшую клеточку вашего тела? Никогда не мог выносить подобной пытки! И нашёл таки от неё верное средство. Что вы сказали? Да, вы совершенно правы, коллега. Я о кушетке! Достаточно длинной, чтобы вытянуть ноги, но и достаточно твёрдой, чтобы пациент не уснул. Устраиваешься за его головой: пусть человек расслабится, пусть ничто его не отвлекает. И пусть себе болтает, что хочет, не нужно его ни о чём расспрашивать. Вот он, мой метод свободных ассоциаций, обнажающий подсознание и помогающий обнаруживать глубинные корни человеческих проблем… Читали эту статью? Нет? «Журнал психиатрии». Я бы незамедлительно прислал вам копию при других обстоятельствах…
Хорошо ему умничать со стены! И почему его только не берёт измор?
Сегодняшний день доктора Уилсона протекал до одури монотонно. Приходил мистер Тернер под ручку со своей второй половиной – онкофобией. И всё хныкал, что день за днём люди его разочаровывают. Следом явилась миссис Смит и с тусклым выражением лица изложила полдюжины новых причин для очередного уныния. Непрерывные головные боли мистера Эванса стали носить периодический характер, но он продолжал хандрить, несмотря на все старания Уилсона, который переживал, что его терапия не оказывает должного эффекта. А Майк – последняя любовь мисс Миллер – кто бы мог подумать? – теперь неустанно следует за нею, начиная досаждать излишней назойливостью.
Ровно в 15.00 в его кабинет, переваливаясь из стороны в сторону, ввалилась огромная туша мисс Берты Харрис в мешковатом платье аляповатой расцветки. До чего же ему, Джозефу, неприятны тучные люди! Её бесформенное тело – грудь, колени, зад, плечи, щеки, подбородок – всё, что должно нравиться в женщинах, уже давно было превращено в гору мяса и отталкивало. Он с ужасом представил, как дрожат её щеки и многочисленные подбородки, когда она жадно ест прямо из кастрюли, оставшись наедине с собой, как облизывает жирные пальцы, вытирая их о халат. И его передёрнуло. Он подумал, что если в эту минуту ей вдруг заблагорассудится извлечь из своей увесистой сумки что-то съестное, например, Биг Мак с двумя рублеными бифштексами из натуральной цельной говядины, заправленный луком, двумя кусочками маринованных огурчиков, ломтиком сыра, свежим салатом и специальным соусом «Биг Мак», то ничто, ровным счётом ничто не поможет ему удержаться в границах своего ангельского терпения. Он атакует её, ткнёт оплывшим лицом в гамбургер, заорёт: «Прекрати набивать себе брюхо, дура! Разве тебе уже не достаточно?»
Слава богу, что бедняжка Берта ни сном ни духом не догадывалась о его шальных мыслях. Она медленно втиснула своё туловище между поручнями кресла и села так, что её ноги не доставали до пола, и в ожидании поглядела на доктора.
– Ну, мисс Харрис, как дела? – спросил он. – Что нового и интересного произошло в вашей жизни за последние три дня?
– Интересного? – невинно осведомилась она и пожала плечами. – О чём вам рассказать, доктор Уилсон? Как я ем по ночам?
Какого чёрта, подумал он, у неё болтаются ноги? Может, это задница у неё такая толстая, что мешает нижним конечностям достать до земли?
Немедленно прекрати это зубоскальство, Джо! – приказал он самому себе и вздрогнул. Ему показалось, что Берта расслышала его внутренний голос. Куда подевалась твоя профессиональная этика? Вместо того чтобы проявить эмпатию, поддержать, ты обвесил несчастную ярлыками. Но они никак не помогут тебе справиться с её проблемой.
И Уилсон взглянул на мир глазами Берты Харрис. Ей тридцать восемь и она никогда не была замужем. Что же, это не смертельно. Тянет лямку в центральном почтовом офисе Нью-Йорка. Она всегда страдала от излишнего веса, начав полнеть с конца подросткового периода. Сейчас её вес достигал двухсот шестидесяти фунтов. Не имея друзей, личной жизни, она работала по шестьдесят пять часов в неделю. И, возвращаясь затемно в пустую квартирку, если не считать раскормленной пятнистой кошки по имени Эльза, в прошлом бездомной, единственное, что в ней делала, так это наедалась до отвала и засыпала во время выпуска полуночных новостей.
– Я предлагал завести собаку, мисс Харрис, если вы хотите общительного питомца.
– С собакой нужно гулять, доктор Уилсон, – размышляла она вслух, подчёркнуто оглянувшись вокруг себя, и он обратил внимание, что её слова прозвучали уныло и раздосадованно. – А на прогулки у меня нет сил. И прошу вас, не пытайтесь уговорить меня делать то, что я абсолютно не хочу делать…
– Мне очень жаль, мисс Харрис. В таком случае вам нужно чем-то отвлечь себя, занять свои руки. Вы могли бы, например, записаться на курс вязания спицами. Вот увидите, вам понравится.
– Я уже закончила этот курс. Примерно четыре года назад. Что? Вы не верите мне?
– Хорошо. Тогда запишитесь на «продвинутый» курс вязания.
– Но зачем мне тупое вязание? Во мне уйма дерьма, смешанного с жиром: его я вынуждена носить с собой, куда бы ни пошла. А вы говорите «вязание»…
Она никогда не имела физических контактов с мужчинами – ни объятий, ни поцелуев, ни даже фривольных похлопываний: мир холостяков жесток и двери его наглухо закрыты для тучных людей. В этом она убедилась на собственном опыте, заведя страничку на сайтах онлайн-дейтинга, где в качестве фотографии профиля поместила крупным планом свой бюст – две огромные, потные, перезрелые дыни с расщелиной между ними. Она считала этот снимок удачным.
Пребывая в незыблемой уверенности, что интернет-знакомства созданы не только для извращенцев и чокнутых, Берта Харрис внимательно пересмотрела сотни вариантов, заводя откровенные разговоры с незнакомыми ей людьми и успев получить не одно грязное предложение о том, что неплохо было бы «сделать это по-быстрому: я только пар спущу – и разбежимся». Животные! Самые настоящие животные! – думала она, пылая от возмущения. – За кого её принимают?
В этой удивительной штуковине под названием «интернет» она наткнулась на дюжины ублюдков, врунов, извращенцев, любителей самоутверждения, и даже одного маньяка, выглядевшего один в один как Эштон Кутчер в молодости на фоне дорогого автомобиля и королевских пальм. Последний сказал, что она «очень даже ничего», и назвал «горячей штучкой». Взамен она наградила его всеми возможными эпитетами, которые только могла придумать, а потом отправила его в мусорную корзину.
Наконец, спустя какое-то время, у неё появилась капелька надежды. Между ней и одиноким мужчиной по имени Роберт завязалась откровенная переписка, длившаяся не меньше месяца. Всё началось с того, что она послала ему сообщение: «Ну и что тут делают два нормальных человека?», в ответ на которое спустя час прочитала: «Испытывают судьбу». Это показалось ей очень остроумным, принимая во внимание, что судьба сама решает, какой ей быть, и люди не в силах на неё повлиять. Когда дело дошло до первого свидания, они договорились пообедать вместе, и он попросил её приколоть к волосам красный бант и ждать его в снек-баре. Его лицо перекосилось при первом же взгляде на неё, но, нужно отдать ему должное, он приветливо помахал рукой, а за обедом вёл себя как истинный джентльмен, галантный и деликатный. Хотя Берта больше никогда не слышала о Роберте, она часто о нём думала под саундтрек из «Титаника». («Я думаю, доктор, что для серьёзных отношений необходимо как минимум появиться на втором свидании, разве не так?»). При нескольких подобных попытках в прошлом она так и не дождалась мужчин: вероятно, они рассматривали её издалека и сматывали удочки, даже не поздоровавшись с ней…
Правда, однажды ей посчастливилось пообщаться на Тиндере с мужчиной в летах, таким же толстотелым, как она (как же его звали?), но тот сразу её предупредил, что встречи для него возможны только до шести часов вечера в будние дни, так как в другое время он – муж другой женщины, которая любит его вот уже тридцать лет… Домой она возвращалась, не оборачиваясь, горя от возмущения, а на глазах, точно звезды в ночи, сияли слезинки.
Берта в течение года посещала доктора Рассела, который лечил её антидепрессантами. От них было мало проку; она оставалась глубоко подавленной, каждый вечер билась в истерике, хотела умереть, спала плохо и всегда просыпалась в половине пятого утра с повышенным давлением и ужасной мигренью, тисками сжимавшей левое полушарие. Не находя себе занятия, она слонялась по дому, а по воскресеньям, в свой выходной, никогда не одевалась и весь день проводила у телевизора за любимыми кулинарными шоу типа «Быстрая еда от Сьюзи Кей», уплетая пиццу и оставляя следы томата на ночной рубашке.
– Сколько вы съели? – спросил её Джозеф.
– Много. Впрочем, как обычно, – она наивно пожала плечами. – Не судите меня строго, доктор Уилсон. Я не смогла удержаться. А кстати, вы знали, что пицца гораздо вкуснее, когда она холодная?
– Нет, не знал, мисс Харрис.
– Нет? Как жаль! – на её лице застыло какое-то инфантильное, совсем неподдельное удивление. – Почему?
– По причине того, что я не люблю пиццу.
– О боже! Как скучно! Вы шутите, да? – отреагировала она, обиженно надув губы. – А как насчёт итальянской пасты? Обожаю спагетти с беконом и сыром, вернее, с четырьмя сортами сыра и сливочным маслом. И сладости: конфеты, шоколадно-мятное мороженое и выпечку – любую, даже недорогую. Всегда покупаю её впрок прямо за углом дома.
Он покосился на неё, признавая, что этот случай оказался на деле сложнее, чем поначалу представлялось:
– Но вам известно, что употребление такой пищи гарантированно приводит к закупорке сосудов холестериновыми бляшками и провоцирует болезни сердца. Разве не так, мисс Харрис? Вам следует поработать над собой: найти поваренную книгу, в которой есть рецепты низкокалорийных блюд… И не забывать о соблюдении веса порций.
– Когда у меня такая жуткая депрессия, – вздохнув, пояснила она, пытаясь найти оправдание своему поведению и с отвращением скривив губы, отчего уголки её рта поползли вниз и выражение лица стало таким презрительным, что Джозефу показалось, она выругалась. – Вкусная еда и вино – это единственное, что более или менее сносно поддерживает моё шаткое равновесие и не даёт пасть духом. Как говорила моя покойная матушка: «Попробуй утешиться вкусненьким, Берта. Ешь и почувствуй сладость жизни, пусть она перебьёт её горечь. Ты слишком хороша для большинства мужчин, но истинная любовь когда-нибудь обязательно найдет тебя, это я знаю точно!»
Берта сглотнула и выкатила глаза, но не от безысходности, а потому, что у неё в ту секунду началось усиленное слюноотделение.
– Мужчинам повезло, – с сожалением чмокали её губы, – они спокойно носят на себе любое количество фунтов, и ничего! Их за это никто не осуждает. Наоборот, считают крепкими, брутальными…
К Джозефу она впервые пришла чуть больше месяца назад, когда безрезультатно перепробовала все мыслимые и немыслимые сверхмодные диеты, гарантирующие похудение на десять фунтов за две недели, и членство в клубах анонимных обжор, но по-прежнему не влезала в большинство своих платьев. Пришла с твёрдой уверенностью, что, как она сказала, хвалёный доктор, прочитав терзающие её душу мысли, вправит ей мозги и спасёт её. Святая простота! Откуда ей знать, что отличие психологии от медицины в том, что здесь никого нельзя спасти, за мгновение поставив точный диагноз и подобрав удачное лекарство. Психология как наука находится на той стадии развития, когда никто ничего не знает точно: что движет личностью, что нарушает её развитие и как это исправить – ответы на эти вопросы имеют статус гипотез и теорий, которые ещё не раз будут уточнены или опровергнуты. Увы, всё это так.
Но что же ему, Уилсону, делать с Бертой? С самой первой встречи он понял, что ему потребуются невероятные усилия, чтобы начать с ней работать. Проблема заключалась в том, что он не мог заставить себя смотреть ей в лицо, настолько оно заплыло жиром. Ему были неприятны её глупое хихиканье, в которое она всеми силами пыталась вовлечь и его, и неуместные комментарии в его адрес. Он втайне надеялся, что её недостатки будут каким-то образом компенсированы её личностными особенностями – жизнерадостностью или острым умом, которые он находил в других полных женщинах. Но нет, чем лучше он узнавал её, тем более скучной и примитивной она оказывалась. Он смотрел на часы каждые пять минут, мечтая лишь об одном: побыстрее завершить этот сеанс с самой утомительной пациенткой, какую он когда-либо встречал в своей долгой практике…
– Н-да, коллега, – раздался встревоженный голос со стены. – Дело дрянь! Эта ваша Берта Харрис – случай совершенно запущенный, вызывающий у меня неуверенность, то есть склонность сомневаться в некоторых собственных выводах. Что движет ею в аномальном влечении к еде? Дело в том, Уилсон, что в основе любого мотива поведения человека лежат главным образом подавленные сексуальные желания. Нетрудно догадаться, почему доктор Рассел назначил ей медикаменты. Он глуп и некомпетентен! Но с моей помощью вы добьётесь успеха, коллега! Правда, эту тучную фрау – ваш неподъёмный крест – вам придётся тащить на плечах не менее полугода… Кстати, она случайно не расплющила ваше кресло? Я слышал отчётливый хряск. Вы проверяли? Что? Мне послышалось или вы что-то сказали? Нет? Ну ладно, как хотите. Однако, поспешу вас заверить, что не брошу вас на полпути к Голгофе, ведь необходимость в супервизорской помощи ещё никто не отменял: она чрезвычайно полезна, чтобы избежать субъективности и добиться более качественных изменений. Так вот, будь я на вашем месте, мой подход состоял бы в устранении проблемы посредством гипноза. Наша цель – помочь ей вспомнить забытую психическую травму, знаменующую собой появление описанных признаков заболевания. Если удастся обнаружить первоначальный источник – возможно, он таится в её детстве – они исчезнут… И позвольте спросить, Уилсон, какого чёрта вы, исследователь фантазий, страхов и снов, пренебрегаете кушеткой? Вам надлежит вызвать у пациентки релаксацию, а она лучше всего достигается в лежачей позиции. Не упрямьтесь, предложите толстухе соблюсти сей важный церемониал, пригласите её к расстройству и дезориентации собственного «я»… Ведь она явно что-то скрывает. Но, нам с вами, дружище, обладающим зрением и слухом, ясно, что ни один смертный не способен хранить секреты. Пусть на губах её печать молчания, нервно пляшущие пальцы красноречивее слов: тайну предательски выдаст её тело… Вы ведь слышали, как она говорила о своей матери? И ничего об отце! Поэтому не следует исключать и возможное присутствие в этом деле эдипова комплекса…
