Текст книги "Нетипичный маньяк (СИ)"

Автор книги: Валентина Ушакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Хорошая была женщина, царствие небесное. Натерпелась она в жизни, врагам не пожелаешь.

– А правда, что у нее в лагере дочь родилась?

– Да, как-то раз она обмолвилась. Мол, дочь родную чужие люди вырастили.

– А что же, она ей не сказала?!

– Я поняла, нет. Вроде бы Аглаины дальние родственники забрали девочку из лагеря, ей год всего было, удочерили. Сейчас-то она сама, поди, давно старуха, если жива...

– А Анна?

– С этой тоже неладно получилось. Как-то при мне получила Аглая от нее письмо. Прочитала. Потом говорит: «Нет у меня больше дочери». Больше о ней и не вспоминала.

– Что же случилось?!

– Она не говорила.

– Так ведь Анна приезжала на похороны.

– Да, приезжала. Плакала очень... Потом забрала вещи и уехала. Я ее провожала, вещи нести помогала. Разговорились мы с ней. Сказала, помню, с обидой, что, видно, добрые люди самое ценное уже прихватили. А я говорю, не может быть, наши бабы караулили. Она говорит, нет, не укараулили. Или еще раньше все украдено. Вот так-то... Мне на память кое-что отдала: зонтик, рукоделие разное: нитки-мулине, пуговицы, спицы, крючки... Тогда же все дефицит было. Машинку швейную только увезла, «Зингер» да ковер трофейный, красивый, ни у кого такого не было. Ну и отрезы шелковые. Красивые, аж с искрой! Еще какие-то вещи, уж и не помню. Два баула набила.

– А посуда? Тарелочки, чашки?

– Не помню. Наверно, забрала...

– А о себе она что-нибудь говорила?

– Да, говорила, второй раз замуж вышла...

– И как, удачно?

– Не знаю, не жаловалась...

– У нее сын был?

– Да. Не помню, как звали.

– А сколько лет ему было?

– Даже не представляю.

Еще один пазл добавился к картинке. Оставалось допросить Сычиху и Чупачиху. Ну, можно еще старика Митрича спросить, правда, глухой совсем...

Жена директора школы, историчка Наталья Федоровна и молоденькая англичанка Вера Ивановна пили чай в учительской и сплетничали, обсуждая химичку.

– Надо же, Леночка опять в новой блузке пришла. Вот что значит муж-предприниматель! Да еще и две квартиры в городе сдают! Денег у людей куры не клюют...

– Да, повезло! Лентяйка, неумеха криворукая, другой бы и дня с ней не прожил, а этот терпит... Уверена, что у нее дома все грязью заросло.

– Нет, Верочка, вот тут ты ошибаешься! Как-то иду я мимо их дома, а он окна моет. Мужик! А недавно она ему звонит на перемене, говорит, пропылесось все. А когда ты была на больничном, она пирог такой вкусный принесла, ну думаю, научилась, наконец-то. Нет, говорит, муж испек. Он у нее прямо хозяюшка!

– А Вы заметили, Наталья Федоровна, как она вокруг Сережи вьется? Прямо как бабочка вокруг цветка!

– Заметила. Он ведь тоже к ней явно неровно дышит! На месте Ларочки я бы присмотрелась, а то отобьет мужика, та еще штучка! Надо ей как-то деликатно намекнуть...

– Не думаю. Он-то, может, и рад бы, она ж прямо красотка по сравнению с Ларой... Но ей-то зачем нищий учитель? Она же привыкла в деньгах купаться. Зачем ей менять шило на мыло? Муж моложе ее, говорят, он у нее по счету третий или четвертый. Симпатичный. И трудяга! А что она на передок слаба, по ней сразу видно. Камасутру-то, наверно, лучше химии знает!

Учительницы засмеялись.

– Да, Верочка, видать в этом деле она большая искусница, только поэтому он ее и терпит. Других причин нет. Уверена, они с Сережей давно встречаются.

– Не сомневаюсь. Представляете, если найдется добрый человек и просветит мужа? Она вообще какая-то странноватая. Заметили, она всегда с ножом ходит? И не с каким-нибудь перочинным, а прямо клинок огого!

– Да, видела, и не раз. Как-то на праздник нужно было пирог порезать, а мы еще и салат делали. А нож один всего. Так она свой из сумки достала. Прямо кинжал! В другой раз надо было кусок веревки отрезать. Она опять нож вынимает. А ведь по закону запрещено ходить с холодным оружием.

– Так она же родом-то с юга. Там все с ножами ходят с малолетства.

– Мужики – да. Но не женщины. И потом, если говорить о традициях, там у всех по десять детей, а это она почему-то не переняла.

– Да бесплодная она, Наталья Федоровна! На проезжей дороге трава не растет!

– Не скажи, Верочка. Я ей как-то говорю, мол, сейчас медицина хорошая, деньги у вас есть, подлечитесь, Леночка, и будут у вас детки. А она вытаращилась и говорит: а зачем?! Ей, видать, только сам процесс нравится...

– Так она Вам и признается, что бракованная, с ее-то гонором. Правда, мы вот тоже пока наследника себе не можем позволить, сами знаете...

Англичанка глубоко вздохнула.

– Ну, у тебя-то, Верочка, причина другая. Они-то целый детсад прокормят! И все равно ненормально, что она ходит в школу с таким тесаком! Не удивлюсь, если она при нужде пустит его в ход!

Англичанка засмеялась

– Я тоже! С нашими-то событиями не грех и с топором, и с вилами ходить.

Историчка вздохнула.

– Повезло тебе, Верочка, что в клубе тебя не было. А мы знаешь какого страха натерпелись! Думали уже все, конец!

– Хорошо хоть этот придурок отравился!

В коридоре раздалось веселое цоканье каблучков. На пороге появилась та, о ком педагоги только что сплетничали: хорошенькая рыжеволосая химичка, стройная молодая женщина с большими сине-зелеными глазами. Елене Павловне было тридцать два, но выглядела она лет на десять моложе.

– Приятного аппетита! О, люблю с капустой! А маленькие с чем?

– Яблочно-грушевые.

Химичка поморщилась, достала из шкафчика большую банку кофе, вынула из сумки горсть дорогих конфет и выложила на стол. Затем отрезала себе здоровенный кусок пирога и присоединилась к коллегам.

Англичанка взяла конфету, посмотрела на жену директора и решила пояснить:

– Мы тут о пожаре говорили.

– А...

Химичка, как всегда, была немногословна.

Вошел математик.

– Леночка, вы все хорошеете.

Химичка зарделась.

– Спасибо.

Историчка с англичанкой переглянулись.

Бесшумно, как тень, вплыла блеклая словесница Лариса Юрьевна. Бросила быстрый взгляд на химичку, с аппетитом уплетающую пирог. Надо же, вечно жрет от пуза и не толстеет...

Человек не спеша, со вкусом, намылся в бане, ополоснулся ароматным настоем. На улице потемнело, и ожидался дождь – его время. Еще раз перепроверил все. Когда стемнело, переоделся в свою «спецовку», взял инструменты и двинулся к дому Ерофеихи. На этот раз в руке у него была толстая палка. У Ерофеихи горел свет. Он осторожно обошел дом, ощупывая дорогу палкой и внимательно прислушиваясь. Подобрался к окну, осторожно заглянул. Ерофеиха пила чай. Она была одна. Человек спрятался в кусты, чтобы выждать время, и затаился. Начал накрапывать дождь, но человека это не пугало: на нем был непромокаемый плащ и сапоги. Любимые армейские ботинки пришлось сжечь... Внезапно человек услышал шаги и скрип калитки: во двор к Ерофеихе кто-то входил. Он присмотрелся. Кто именно рассмотреть не удалось, но точно мужик. Затем раздался стук.

– Кто там?

– Маньяк!

Раздался смех. Голос мужчины показался знакомым. Ерофеиха открыла дверь и впустила гостя. Человек подождал некоторое время и так же осторожно выбрался со двора. Однако домой возвращаться не хотелось, он уже настроился. Мужчина развернулся и пошел в другую сторону...

Молодая женщина внезапно проснулась. За окном назойливо барабанил дождь. Она сходила на кухню попила воды, и снова вернулась в спальню. Подошла к окну и замерла: в калитку входила нелепая фигура в длинном плаще и капюшоне. Бек! Почему он не лает?! Женщина вдруг вспомнила, что еще с вечера муж спустил пса с цепи, чтобы тот побегал. Загулял сторож...

Женщина метнулась в спальню мужа и остановилась, потрясенная. Ее мужа не было на месте. Не раздумывая, она бросилась в кухню, схватила с подвесной полки самый большой нож, и помчалась обратно в спальню. Притаившись за дверью, она приготовилась дать бой...

Она слышала, как в замке провернулся ключ, как открылась дверь и скрипнули половицы.

Человек на цыпочках пробрался в спальню мужа. Она ждала... Некоторое время было тихо, затем она услышала, как заскрипела кровать. Потом все стихло. Она еще подождала. До нее дошло: ее муж возвращался от любовницы! А древний армейский плащ надел из-за дождя. Она облегченно вздохнула. Нет никакого маньяка! А насчет любовницы, так все мужики – скоты, нечего и заморачиваться. Она положила нож под подушку и легла в кровать.

Человек смотрел в потолок. Сегодня явно не его день. Уже почти что у самого дома Касьянихи дорогу ему перешел здоровенный черный котяра. Это был знак. Черный кот сулил неудачу или полный провал. Люди зря винят черных котов в неприятностях, те только предупреждают о возможных бедах. Его возбуждение мгновенно прошло, и он повернул к дому.

Молодая женщина проснулась еще до звонка будильника. Надо же какой дурацкий сон! Она до сих пор помнила, как сильно испугалась ночью. Заиграла музыка: будильник на мобильном напомнил, что пора вставать. Она нажала на кнопку отбоя. Что-то заставило ее задуматься. Подняла подушку. В изголовье лежал большой нож-секач...

Вика приехала в деревню, и снова встретила по дороге Сергея Михайловича. При виде красивого математика Вика всегда испытывала странное волнение и внезапно вспоминала, что она женщина, а не рабочая лошадь. То же самое чувство испытывали и Женя, и красивая химичка, и все прочие женщины, которым он попадался на глаза. Вику все больше тянуло к нему, и ей казалось, он испытывает то же самое. Он радостно улыбнулся ей, поинтересовался, как дела. Они впервые немного поговорили, и Вика пошла домой в необычайно приподнятом настроении. Вот так, увидишь человека и уже счастлива... Сам Сергей Пузырев уже давно убедился, что невольно окрыляет женщин. Хотя он даже не собирался с ними летать...

Елена не испытывала прежде ничего подобного. Она ничего не могла с собой поделать. Впервые в жизни она встретила родственную душу. Молодая женщина была влюблена в Сергея Пузырева так, что уже не могла скрывать свои чувства. Любовь светилась в ее глазах, изгибала в улыбке губы, придавала щекам нежный румянец. Она и вправду похорошела и расцвела. Другие это тоже заметили, но ей было наплевать. Теперь она часто чувствовала взгляды: неприязненный – его жены, завистливые – коллег-учительниц, насмешливые – учеников. Ну и пусть. А главное, его взгляд: сочувствующий, понимающий, теплый...

Не в силах больше сдерживаться, женщина решила признаться Сергею в любви, хотя он и сам давно догадался. Елена знала, что она красива, умна, и уж по сравнению с его никчемной женой, была бы ему более достойной парой. Что касалось браков, Лена знала, что в молодости легко допустить ошибку, сама она ошибалась уже дважды. А если он и не захочет развода, что ж... Она даже была готова просто встречаться с ним, хотя бы изредка... Мужу на нее давно наплевать, как и ей на него. Да что там, она была готова на все, даже сбежать с ним на край света!

Елена выбрала момент, и назначила ему встречу в пятницу в городе, в кафе. Она сказала мужу, что ей нужно навестить родителей, и тот отвез ее к ним, быстро попил с ними чая и вернулся в деревню, сославшись на срочную работу. Родителям Лена сказала, что ей нужно навестить заболевшую подругу.

Вопреки этикету она явилась на свидание первой. Уютный зал, приятная музыка. Как давно она нигде не была! Сразу же после свадьбы муж объявил ей, что она может посещать любые злачные места, какие ей вздумается, не оповещая его, лишь бы не вздумала тащить туда и его. Он даже не возразил бы против любовника... Да, ее муж был домоседом, и если бы не бизнес, вообще бы из дома не высовывался. А вот первый ее муженек, наоборот, был отпетым тусовщиком, даже развелись из-за этого...

Она заказала кофе и с удовольствием пригубила сладковатую жидкость. Какой-то подвыпивший субъект попытался составить ей компанию. Лена усмехнулась, открыла сумочку и продемонстрировала навязчивому ухажеру ее содержимое. Нахальный тип переменился в лице и быстро свалил.

Лена знала силу холодного оружия. Одна демонстрация его обламывала наглых, но  трусливых подонков.

Лена родилась на Ставрополье, но потом семья вынуждена была покинуть родной край: его постепенно захватывали агрессивные и безжалостные чужаки. Силы были не равны... Выросшая в атмосфере необъявленной войны Лена знала: нужно уметь постоять за себя. За свою недолгую жизнь она повидала столько, что и не снилось ее деревенским коллегам-клушам, которых молодая женщина откровенно презирала...

Ее саму дважды чуть не изнасиловали, но нож спас ее честь. В первый раз их было двое, но при виде ножа они отступили. Во второй раз нападавшему удалось ее схватить, но она легонько кольнула его в живот. Тот немедленно бросил ее, в испуге задрал рубашку и принялся тщательно осматривать живот. Убедившись, что не пострадал, он выматерил ее и быстро удалился. Если бы он продолжил, она бы ударила уже по-настоящему...

Сергей приехал чуть позже ее. Там, в кафе она сказала ему все. Но такого она не ожидала. Он рассказал ей о себе все, без утайки. Но даже теперь, зная, кто он на самом деле, она продолжала его любить. Несмотря ни на что, она была готова бросить мужа и выйти за Сергея. Но ему это не нужно. Его интересует совсем другое... Теперь, зная всю правду, Лена с тяжелым сердцем на была вынуждена вернуться домой.

Человек шел по улице. Впереди него из школы топали две старшеклассницы, возвращающиеся из школы. Он невольно подслушал их незамысловатый разговор:

– Женька прямо сохнет по нему! Такой шикарный! Вау! Я бы ему дала! А Большакова прямо втюрилась в него. Как он живет с таким крокодилом?!

– Да уж, офигенный бой. Мне он тоже нравится. Зуб даю, что он трахает химичку. Она же симпотная, не то что Мумия. Та уж, поди, забыла, как выглядит голый мужик.

Подружки засмеялись.

– Ну. Я видела, как они чирикают у школы. Прямо Рома и Джулька! Бросит он свою Мумию и женится на Леночке, вот посмотришь! Зря Большакова ему глазки строит...

Человек задумался, замедлил шаг и свернул в проулок.

Ерофеиха ходила по дому, не находя себе места: Танюха должна была вот-вот родить. Потемнело... Опять собирается дождь. Сырая осень в этом году, земля уже насквозь пропиталась влагой, как бы озимый чеснок да тюльпаны с нарциссами не вымокли... Вздохнув, села пить чай с пирожками. В этот раз в качестве начинки она выбрала морковь и черноплодную рябину. Правда, сегодня женщина нервничала, даже тарелку любимую разбила.

Наконец, раздался долгожданный звонок, и пьяненький зять радостно сообщил, что родилась дочка. Они от души поздравили друг друга, разом забыв про былые обиды. После разговора Ерофеиха решила, что такое событие нужно отметить. Как не выпить за здоровье доченьки и внученьки! Вспомнила, как сама рожала Танюху: молодая была, неопытная, страху натерпелась...

Женщина нацедила себе стакан домашнего ягодного вина. В отличие от большинства деревенских самогон она не признавала. Ерофеиха сделала первый глоток, с удовольствием покатала вино на языке, ощутив терпко-сладкий вкус домашней наливки «Ерофеевки». Да, вино в этом году удалось на славу. А всего-то клубника, малина, немного изюма для брожения да сахар. И никаких дрожжей. Сами с руками! Только дураки магазины обогащают.

Подумала: нужно будет на днях обязательно съездить в город, дать объявление в газету да продать, наконец, эти чертовы самовары, из-за которых она наслушалась столько упреков. Только бы не продешевить! Молодым сейчас каждая копеечка не лишняя...

Человек осторожно, тщательно прощупывая дорогу палкой, подобрался к окну: капкан могли и переставить. Убедился, что тот на месте. Осторожно поставил под окно небольшую скамейку, взятую у крыльца, и приготовился ждать. Если бы не было скамейки, то он обложил бы ловушку дровами из поленицы. Сегодня ему пришлось дожидаться гораздо дольше обычного, но он был терпелив, как паук. Но зато убедился: Ерофеиха была одна. Наконец, она выключила свет.

Он подождал еще час. Аккуратно прочертил стеклорезом стекло возле нижней задвижки: форточка была открыта настежь, и это вдвое облегчило работу. Сделал дамбу из пластилина. Легонько ударил по стеклу. Приняв сегмент, с великим трудом отодвинул тугую задвижку. Убрал инструменты в сумку. Максимально медленно раскрыл окно. Аккуратно положил на сумку тяжелый плащ. Затем поднялся на руках, оставив сапоги под окном, и ловко, как обезьяна, приземлился внутрь. Снял с плеча бейсбольную биту, крепящуюся на специальном ремне, и медленно двинулся по скрипучим половицам коридора. Человек не спешил: эта ночь принадлежала ему...

Ерофеиха внезапно проснулась. Ей послышался какой-то шум. Женщина прислушалась. Звук повторился. Она нащупала топор, спрятанный под подушкой. Осторожно поднялась. Услышала тихий скрип половиц. Что делать? Вызвать полицию? Она вспомнила, что мобильник после разговора с зятем оставила в кухне, да и незваный гость услышал бы даже шепот. Закричать на всю округу, будя соседей? Какие соседи: Грачихи уж нет, глухому Митричу хоть из пушки стреляй, а остальные уже видят десятый сон.

Ерофеиха с топором в руке метнулась к двери, да по дороге споткнулась о шлепанцы и невольно схватилась свободной рукой за стол, потянув клеенку. Стоявшая с краю кружка упала на пол с оглушительным шумом. Ерофеиха замерла с занесенным для удара топором: она была готова дать бой.

В проеме двери глаза, привыкшие к темноте, различили человеческую фигуру. Неожиданно тень метнулась к выходу. Ерофеиха слышала, как ночной гость протопал по коридору, а затем выпрыгнул из окна. Не веря своему счастью, женщина, не выпуская из рук грозное оружие, немного постояла, прислушиваясь. Было тихо. Затем кинулась в кухню. Окно было раскрыто настежь. Ерофеиха щелкнула включателем, щурясь от ослепительного света, схватила мобильник, положила топор на стол рядом с собой и, часто бросая взгляд на окно, дрожащими руками набрала номер полиции. Заикаясь, произнесла:

– Алло, полиция! Скорее! Ко мне в дом влезли...

Ей задали целую кучу вопросов. Пока она на них отвечала, поняла: ночной гость уже далеко, никого не найдут. Пообещали выслать наряд.

Полиция прибыла через полчаса. Ерофеиха ждала их, не выпуская топора из рук. Под проливным дождем, подсвечивая фонариком, менты осмотрели окно кухни, скамеечку, едва не попали в капкан. Высказали Ерофеихе, что если бы грабитель попал в ловушку и покалечился, то хозяйке грозило бы уголовное наказание вплоть до реального лишения свободы. Да еще пришлось бы оплатить ему лечение, компенсировать моральный ущерб и судебные издержки, само собой и адвокатский гонорар. А если вор знал о существовании установленного капкана, то это кто-то из ближайшего окружения. Ерофеиха поняла только, что нынешние законы защищают воров, а не честных тружеников, и даже сплюнула от злости.

Сыча потом тоже допросили. Ерофеиха и Сыч расписались в протоколах, не читая, и так ясно было, что раз никто не убит и ничего не украдено, то и искать никого не собираются. Сыч заменил стекло, снял капканы и унес их домой. Что толку, если и тайный посетитель, и полиция про них знают... Выходит, теперь даже нельзя защитить себя и свое добро ворам на радость. Ясно, что честные люди таких законов не придумают. Ерофеиха вздохнула... Теперь она, кроме топора, положит у кровати еще и вилы. Кроме того, нужно сходить к Веньке Спиридонову и забрать у него, наконец, обещанного щенка крупной породы: их носилось у него по двору целая свора. Наверно, и кобелек среди них найдется.

Человек вернулся домой. Какая-то сплошная полоса неудач. Или, наоборот, удач. Он видел в темноте, как кошка, поэтому сумел разглядеть топор в руках хозяйки. Если бы он успел войти в спальню, мужеподобная Ерофеиха нанесла бы ему сокрушительный удар. Человек криво усмехнулся. Почему-то Ерофеиха и Касьяниха стали для него просто камнями преткновения. Да и в прошлый раз он мог войти в спальню, когда там было сразу двое. Что ж, придется на время взять творческий отпуск. А за это время придумать что-нибудь такое, о чем будут рассказывать своим детям потомки нынешних жителей Кузьминок. Человек мечтательно улыбнулся.

О том, что к Ерофеихе забрался вор, а может, и маньяк, гудела вся деревня. Вика с Ларой снова попытались увезти мать в город, но та решительно отказалась.

– Сколько можно гостить? У меня десяти самоваров нет, ко мне не полезут. Да и какой маньяк, если от бабы убежал! А Мухтарка на что?

Ничего не добившись, Вика решила навестить Чупачиху – грузную, широколицую старуху, отсидевшую в советские времена за самогон, бабу дерзкую, языкатую и нахватавшуюся блатных словечек. Попадалась вдова не раз и на хищении колхозного добра, но брала понемногу, чтобы снова не посадили. Опять-таки две дочери, кормильца нет, мать-старуха больная тогда еще жива была...

Чупачиха, бывшая доярка, была бабой работящей, хотя и любила выпить. Жизнь у нее была трудная, нескладная, и до сих пор ей приходилось заботиться о младшей дочери, живущей в городе, которую бросил муж, и о маленьких внучатах, которых бабушка фактически их содержала.

Старуха десятилетиями потихоньку снабжала самогоном деревенских мужиков, поэтому не имела проблем ни с навозом, ни с вспашкой огорода, ни с ремонтом забора, ни с сеном для коз.

Галина Чупахина выставила на стол бутылку со слегка мутноватой жидкостью, рассыпчатую картошку, жареные грибы, пирожки с мясом, самодельный козий сыр, соленое сальце с прослойками мяса, лук, порезанный кольцами, пупырчатые соленые огурчики и острую квашеную капусту, аппетитно подкрашенную свеклой. Когда Вика отказалась от выпивки, второй раз предлагать не стала. Налила в кружку ароматного чая с чабрецом и душицей, придвинула конфеты и печенье.

– Молодец, что не пьешь, я тебя всегда своим в пример ставлю! А себе плесну с устатку.

Вика начала расспрашивать об Аглае.

– Хорошая баба была. Многому меня научила: и шить, и кроить, и вязать...

– А не говорила она что-нибудь о дочери?

– Об Аньке-то? Та вроде замуж вышла и родила. Потом развелась и второй раз вышла.

– Нет, о родной дочери?

– Вроде говорила, что была. Так она ж с ней только до года была, а потом ее забрали и все. Больше ее она и не видела.

– И ничего о ее судьбе не узнала?

– Мне она ничего не говорила.

– Девочку же вроде ее родственники забрали?

– Этого не знаю. Она просто обмолвилась как-то, а то бы я и не знала. Думаю, девочка умерла. Иначе бы она ее все равно разыскала, хоть через полвека: огонь-баба была. Ничего бы ее не остановило! Зачем бы она тогда Аньку взяла?

– Так ведь та тоже ее родственница, хотя и дальняя!

– Впервые слышу.

– А за что она на Анну обиделась?

– Та вроде бы не за того человека замуж вышла.

– А за кого?

– Не знаю. Очень уж Аглаю это задело. Не простила она Аннушке этого. Сказала, хорошо помню, что не должна она была так поступать... А тебе-то зачем?

Вика заранее приготовила ответ.

– Мне статью нужно написать о земляках, о старинной жизни, о разных сословиях: дворянках, купчихах, крестьянках, и еще о репрессированных...

– А... Ну надо так надо.

– А внук Аглаи? Как его звали? Сколько ему лет примерно?

– Ой, что попроще спроси! Сколько лет уж прошло. Хотя... Стой! Вроде, Коля... Да, точно, Коля. Как моего мужика покойного... Маринка-то открытки собирала, Аглая всегда ей отдавала, да, там было написано: «С приветом, Аня и Коля». А возраст... Ну, лет сорок уж, наверно...Точно не скажу...

Николай, сорок лет, прямо как Петрович!

– Но Анна же приезжала на похороны!

– Да, приезжала. После похорон я решила сходить к ей, ну помочь. Стучу, не открывает. Думаю, дай гляну в окно, мало ли что. А в доме все вверх дном перевернуто! Смотрю, Аннушка все перетряхивает, ищет что-то.

– А что она могла искать?

– Не знаю, заначку видно.

– Говорят, какие-то вещи пропали...

– Все возможно, люди до чужого падкие.

– Но ведь моя мама, Михайловна и Касьяниха по очереди охраняли вещи!

– Да там вся деревня перебывала, все с Аглаей прощались. А потом все на похороны пошли. Кто-то мог остаться да пошарить по-тихому.

– Так ведь дверь наверняка закрыта была!

Чупачиха хмыкнула.

– Такие замки умеючи гвоздем открывают...

Вика поблагодарила за чай, попрощалась и пошла домой. Неужели маньяк тот самый Коля? Николаев в деревне, кроме Петровича, Вика насчитала еще пятеро в возрасте от трех до семидесяти шести лет. Отбросила глухого Митрича и малолетнего внука директора школы, подростка и двадцатипятилетнего парня. Остался один Максимыч, младший сын покойной Михайловны, мужик лет сорока, местный тракторист, он весной пахал всем желающим огороды и участки под картошку, а летом выращивал скот на мясо. Нет, тоже не подходит. А тот Коля мог явиться в деревню и под чужим именем...

Таинственный Коля не выходил у Вики из головы. Сколько же ему лет на самом деле? Родился он на Севере, и никто из деревенских жителей его никогда не видел. Просто знали, что у Анны есть сын. Когда Анна приезжала на похороны, он мог быть и ребенком, и подростком, и взрослым парнем. Почему Анна не взяла его с собой? Вдвоем в дороге лучше, чем одному: за вещами присмотреть, груз везти. Но не взяла. Выходит, либо он был малышом или, наоборот, служил в армии, например, или сидел в тюрьме. Или был подростком, но заболел. Словом, по расчетам Вики ему могло быть от двадцати пяти до сорока лет...

Сколько лет было Анне, когда она приезжала на похороны? Тридцатишестилетняя Нюрка, которой тогда было пятнадцать, говорила, что совсем ее не помнила: та уехала либо еще до ее рождения, либо когда она была совсем маленькая. Старухи вспоминали красивую кудрявую девочку и девушку, которую Аглая обучила всему, что умела сама. Уехала Анна по распределению после института, было ей тогда года двадцать два, вышла там на Севере замуж и родила сына.  Значит было ей в момент смерти Аглаи больше тридцати пяти лет... И что это дает? Ничего... А Коля? Может, он и вовсе не причем...

Вика испекла пирог с картошкой и мясом, завернула его в полиэтилен и теплую шаль и отправилась к Митричу. Постучала.  Никто не ответил. Постучала сильнее. Покричала. Зашла. Митрич варил себе кашу.

Гаркнула во всю силу легких:

– Здравствуйте, Николай Дмитриевич!

Тот повернулся, подслеповато прищурился.

– Кто это?

– Это я, Вика, Мариина дочка!

– А, Вика, проходи. Чай будешь?

– Да!!! Я Вас хотела о старинной жизни расспросить.

У Вики в горле запершило от собственных криков.

– А, давай.

Старик, проливая мимо, налил Вике чаю в стакан.

Вика взяла печенье, хрустнула, сделала глоток.

– Вы же были сельским участковым?

– Да.

– Расскажите об Аглае Петуховой.

– Аглая Аристарховна? Помню хорошо, как же. Шила она, моей жене платье сшила, костюм, пальто, еще что-то там, ох как радовалась покойница! Руки, говорит, у нее золотые, из ничего вещь сделает. Нас-то, говорит, ничему доброму не учили...

– А ее дочь Анна?

– Тут неприятная история вышла. После смерти Аглаи Аристарховны подходит ко мне Аннушка и говорит: «Николай Дмитриевич! У нас пропали ценные вещи». А я говорю: «Что за вещи? Пиши заявление, разберемся». Она постояла, помялась и говорит: «Да, так, ерунда. Извините, что побеспокоила». И ушла. Не стала, значит, шум поднимать.

– А фамилию  Анны не помните?

– Нет, столько лет уж прошло.

– А про вторую, родную дочь, вы ничего не слышали?

– От жены узнал. Кто-то из баб ей сказал, что у Аглаи и родная дочь была, в лагере родила, забрали у нее девочку. Я как-то у нее спросил: «Аглая Аристарховна, Вы не пытались разыскать дочь?» Она говорит: «Мне и искать не надо было. Она уж умерла». И все.

Значит, точно, девочку забрали ее родственники.

– А какие вещи, Анна не говорила?

– Нет.

– А за кого она замуж вышла, Вы не знаете.

– Точно не помню уже. Много лет прошло. Что-то с тюрьмой связано: то ли уголовник, то ли тюремный охранник. Да, как-то вроде так...Как-то так Аглая намекнула, мол, теперь вот и Аннушка навеки с тюрьмой связана... Я спросил: «Как так?». Она отвернулась и ушла...

– А Аннушка тоже ее родня была?

– Да, вроде троюродная что ли, она говорила... Седьмая вода на киселе, но все равно не чужая...

– А сколько лет Анне было, когда приезжала?

– Да не помню уже, может, лет сорок...

– А у нее сын был?

– Да, был...

– А сколько лет ему тогда было?

– Не знаю...

– У Аглаи же были дальние родственники?

– Она сказала, умерли уж все...

Вика поблагодарила Митрича и пошла домой.

Итак, вещи были настолько ценные, что Аннушка даже хотела обратиться в милицию. Но не сделала этого. Почему? Что ее остановило? Коля, младший сын Михайловны, ныне Максимыч... Тогда ему было лет двадцать. Не мог ли он стащить эти вещи и спрятать их в кустах? Но кто-то другой увидел это или нашел вещи случайно, та же Нюрка. Или он сам подарил ей вещички. Но может, среди украденных вещей было что-то, еще более ценное?

Родная дочь Аглаи... Выходит, ее и правда забрали дальние родственники Аглаи, если она знала, что та умерла. Как жалко! Вика тяжело вздохнула... Но была ли эта девочка дочерью Петра, ведь у Аглаи был еще и первый муж? Теперь уж никогда не узнать...

Александра, как всегда,  забрала Вику с Ларой из деревни воскресным вечером. Она выглядела какой-то странно притихшей, словно пришибленной.

После того, как Лару отвезли в городскую квартиру, приехали в особняк.

– Мне нужно с тобой посоветоваться, – сказала бывшая свекровь.

Вика удивилась. Обычно она спрашивала совета у бывшей родственницы.

Странное дело! Муж для Вики так и не стал своим, а вот со свекровью она постепенно сблизилась, особенно после того, как мужа не стало. Александра постепенно перестала быть чужим человеком и стала ближайшей родственницей! Из Александры Александровны, она постепенно стала для нее Александрой, а теперь и вовсе Сашей, словно старшая сестра. Несмотря на разницу почти в четверть века!

– Я беременна, – сказала Александра.

Вот, все думаю, как быть...

Бывшая свекровь вздохнула. Суровая предпринимательница выглядела, как школьница, признающаяся матери, что залетела... Вот так поворот!

Вика не колебалась ни секунды.

– Оставить, конечно! Даже не раздумывай. Иначе потом всю оставшуюся жизнь будешь жалеть... Я буду тебе помогать. И Лара тоже. И мама... А Бобику будет вроде как брат или сестра!

Действительно, как дядя или тетя может быть младше племянника!

– Спасибо, моя дорогая, – женщины обнялись.  – Чтобы я без тебя делала?

– Мы, девочки, должны помогать друг другу!

Александра и Вика засмеялись и сели пить чай.

Человек лежал в постели и мечтал. Он мечтал о юной рабыне, покорной, бессловесной, раболепной, не смеющей поднять глаз на хозяина. Чтобы в голове ее крутилась одна-единственная мысль: «Как угодить господину?!». Он представил ее себе с цепью на ноге или шее, плеть, висящую на стене, и мгновенно возбудился. Шелковые ушки, бархатная попка... Такая прелесть!

Вынырнул из фантазий и вздохнул. Конечно, сейчас найти такую девчушку невозможно, но можно перевоспитать, все необходимое для этого у него есть. Он усмехнулся. Жена его давно не интересовала как женщина. Она стала для него, как родная сестра, какие уж тут мысли о сексе... К тому же она была не слишком юной и уж совсем не раболепной... Бывало, даже оплеухи ему отвешивала. Он не обижался: во-первых, за дело, во-вторых, она была такой хрупкой, беззащитной, ранимой, что сердце сжималось от жалости. А уж перед критическими днями у нее и вовсе начинались истерики, плаксивость, капризность, повышенная обидчивость. Что ж поделаешь, против природы не попрешь. Привык уже...