Текст книги "Утро. Ветер. Дороги"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Я стала уговаривать остаться – куда там, он решительно прощался: Дане пожал руку, мне – кивнул. Он направился к двери… Даниил принимал это как должное.

В передней я просто взмолилась: «Не уходи, Ермак!» Но он, поникший, подавленный, расстроенный, тыкался в дверь и никак не мог ее отпереть. И радость-то во мне нарастала (значит, все-таки любит!), и зло брало (мокрая курица, а еще в угрозыске работает!).

Наконец он нащупал английский замок и отпер дверь. Я выскочила за ним на площадку и защелкнула за собой дверь,.

– Ермак, не уходи, – зашептала я ему в ухо, – не оставляй меня с ним. Пусть он уйдет, а не ты…

– Почему? – глупо спросил Ермак, все еще не глядя на меня. На носу его выступили капельки пота. Он был очень бледен.

– Потому что я его не люблю. Я тебя люблю. Но ты же не объясняешься? Мне, что ли, первой было объясняться в любви. И вот пришлось… Ждала-ждала…

Мне так стало жалко себя, его и Дана, который там сидел один и (дурной!) преждевременно радовался…

– Владя! Ты что… Это правда?

– Надо быть совсем слепым…

– Владя!

Он прижал меня к себе, потом отстранил, держа обеими руками за щеки, и заглянул мне в глаза…

– Владя! – задохнулся он, прочтя в них, что и было– мою любовь к нему.

Когда Даня, потеряв терпение, открыл дверь, мы целовались, сидя на соседкином сундуке. Мы оба сконфуженно вскочили.

Даня долго рассматривал нас, широко расставив ноги, уткнув для опоры руки в бока. Он уже снял морскую форму. На нем были обычные мосторговские брюки и шведка.

– Значит, это мне надо попрощаться, – сказал он растерянно. И стал спускаться по лестнице.

– Жалко его, такой замечательный парень! – великодушно заметил Ермак.

Мы вернулись обратно в квартиру и до прихода отца говорили о нашей любви. Держа меня за руки, Ермак рассказал, что он полюбил меня с того самого дня, когда мы с ним ходили на лыжах среди сосен и елей.

– Ну почему, почему ты столько времени не говорил… если это правда, что ты меня любишь? – спросила я.

Ермак сжал мои руки.

– Я никак не ожидал, что и ты…

– Почему не ожидал? Тебе бы немножко уверенности подзанять у Дана.

– Я не так запрограммирован, – пошутил Ермак, привлекая меня к себе.

Когда пришел отец, Ермак очень смутился, но не стал откладывать на завтра объяснение и прямо сказал отцу, что мы хотим пожениться.

Папа сразу разволновался, поздравил нас и поцеловал обоих.

– А я уже стал побаиваться, что Данька уведет ее у тебя из-под носа, – сказал папа Ермаку вроде в шутку.

– Этого не могло быть, – возразила я.

У папы имелась в заначке бутылка шампанского, и он открыл ее. Мы выпили, стоя у стола, за наше будущее. Все трое были взволнованы до предела. У меня перед глазами радужный туман стоял, Я подумала, что этих двоих, самых близких людей, я люблю больше всех на свете.

– Когда же вы думаете играть свадьбу? – спросил отец у Ермака.

– Когда у Влади пройдут экзамены и все выяснится с университетом, – ответил Ермак.

Он не выпускал моей руки. Отец, улыбаясь, смотрел на нас. Я знала, что он не очень-то одобрял мое раннее замужество. Опасался, как бы оно не помешало мне учиться. Радовался он лишь одному, что моим мужем будет Ермак, а не Даня. Он не видел Даню таким, каким тот был на самом деле, – смотрел на него поверхностно. Меня это как-то возмутило, Я вдруг решила рассказать Ермаку (и папе будет полезно послушать), каков Даня на самом деле. А истоки личности Дани в его детстве. К тому же у меня, что называется, болело сердце: мне было жаль Даню, который в этот самый час переживает где-то там, в одиночку, свое «мужское унижение». И я даже не могу, как прежде, побежать его утешить, потому что единственное утешение, которое было бы действительным, я не могла ему принести. Хоть бы он поскорее додумался, что есть много девушек куда лучше меня, хотя бы та же Геленка?

– Ермак, какое у тебя сложилось мнение о Дане? – спросила я.

Папа на меня покосился. Не вовремя затевала я этот разговор.

– Я ведь только раз его видел… – нерешительно протянул Ермак.

– Но все же кроме внешних данных, прельстивших его режиссера, ты что-нибудь в нем заметил?

– Мне было трудно видеть глубоко. Я подумал, что ты его любишь, и у меня все время какая-то пелена держалась перед глазами.

– Но почему ты подумал, что я его люблю… Только потому, что он красив?

Ермак медленно покачал головой.

– Дело не в этом. Зомби красивее Дана, однако я никогда не подумал бы, что ты можешь его полюбить. Даже если бы он не был вором, а работал по своей специальности. В Дане чувствуется личность – то, что тебя привлекает в людях больше всего. А вообще он хороший парень. Я уверен, что он талантлив, и талант в конечном счете определит его поведение в жизни. И… на твоем месте, я выбрал бы все же его. Кстати, никогда не поздно… переиграть.

– Дождалась! – буркнул неодобрительно отец.

– Даню я знаю с третьего класса, – невозмутимо сказала я. – И рассказала, как у пего погиб в море отец, спасая унесенного за борт матроса.

– Этого детского потрясения Даня не забыл, – продолжала я, строго глядя на Ермака, – вот откуда эта ранимость, которую ты верно подметил. Женщину Даня скоро найдет – они сами найдут его, такого интересного парня, но ему всегда будут нужны друзья, которые его понимают и любят как человека.

– Я понял, Владя, и чувствую себя последним подонком, – с искренним раскаянием проговорил Ермак. – Я никогда не буду против вашей дружбы… А если Дан пожелает, он в нас обоих найдет друзей.

Он поднялся уходить. Вид у него был счастливый, но усталый.

– Владя, Сергей Ефимович, приходите в субботу ко мне ужинать, часиков в восемь. И пожалуйста, Сергей Ефимович, с супругой. Передайте Александре Прокофьевне, что я очень прошу ее быть у меня. Как это ни странно – ни вы, ни Владя у меня еще не были.

Мы обещали прийти.

Уснула я, кажется, за час до того, как затрещал будильник. Мысли, чувства, ощущения наплывали, как волны в море. Я как будто лежала на дне, и они перекатывались через меня.

Меня смущало, почему я не чувствую «безумного» счастья… Как-то все получилось экспромтом… Даня сыграл роль катализатора. (Помните, в химии: вещество, ускоряющее реакцию?) В сущности, Ермака спровоцировали на это предложение «руки и сердца». Он же не собирался сегодня предлагать мне быть его женой. Даже объяснялась в любви я сама, первая. Он, бедняга, может, и не собирался жениться в ближайшие годы, и вот – на тебе! Папа спросил, когда мы думаем пожениться, не мог же Ермак сказать: «через три года». Пришлось сказать: «после экзаменов».

Ох, как нехорошо получилось! Брата моего небось не заставишь жениться… А Ермак мягкий, деликатный, совестливый, вот его и «заарканили»… все равно как Пьера Безухова Элен, Вот несчастье! Может, Ермак и не очень уж любит меня? Ведь говорил: превыше всего работа с трудными подростками.

Что же делать? Отложить свадьбу на год-два? Зачем, собственно, так торопиться… Надо дать ему время все обдумать. Я-то буду любить его всю жизнь, сама не знаю почему.

К утру я окончательно решила отложить свадьбу на год и лишь после этого уснула.

В субботу мы отправились к Ермаку. Он жил на Воробьевском шоссе, в доме с низкими потолками, на четвертом этаже Я пришла на час раньше. Папа отправился за Шурой.

Дверь, как и все двери, как будто не жил за нею лучший человек на свете – мой Ермак!

Я позвонила. Отпер Ермак и сразу прижал меня к себе.

– Не целуй на пороге, семь лет разлуки! – рассмеялась я.

Инспектор угрозыска оказался суеверен и поскорее захлопнул дверь. В комнату он внес меня на руках и, осторожно поставив на стул, отошел полюбоваться, словно какой красавицей.

Он выглядел еще более счастливым, чем Шура, когда ее вызвали телеграммой на Мосфильм. Как хорошо, что Ермак жил как раз против Мосфильма: Шура будет забегать к нам с работы. Мне стало стыдно, что я усомнилась в Ермаке. Но все-таки надо будет поговорить с ним откровенно – по душам.

– Зашла пораньше, чтоб помочь тебе, – сказала я, спрыгивая со стула.

– Все уже готово, – кивнул он на сервированный стол, где вперемешку с охапками сирени искрились бутылки с вином и аппетитно пахла закуска. – Но как славно, что ты пришла раньше.

Я заметила, что Ермак теперь целовал меня более уверенно, пылко и смело.

– Хочу не торопясь посмотреть, как ты живешь, – пояснила я.

Комната человека, если у него есть отдельная комната, всегда носит на себе отпечаток его духовного мира и характера. Поэтому мне было так интересно жилье Ермака. Бросилась в глаза ослепительная чистота комнаты, вещей, стекол. Правда, он ждал гостей (надо будет нагрянуть внезапно). Впоследствии я и нагрянула: у него всегда так чисто. Он гораздо чистоплотнее меня. У нас в квартире – как когда.

Комната у него угловая, просторная. Самая большая стена и половина другой стены – буквой «Г» – были целиком, с полу до потолка, заняты стеллажами с книгами. Тахта, накрытая пледом, стояла торцом к стене. Возле нее – столик с телефоном. У окна светлый письменный стол. Перед окнами и балконом целая коллекция редких кактусов.

Я подошла к стеллажам. Ермак присел на письменый стол и, заложив руки в карманы, с довольной улыбкой наблюдал за мной.

Одну секцию стеллажа занимали чисто юридические книги – я только мельком взглянула на корешки. Потом шли толстенные тома всяких педагогов: Ушинского, Песталоцци, Макаренко, – книги по психологии, философии, биологии, истории. Художественной литературы было меньше. Русские классики: Достоевский, Толстой, Тургенев, Леонов, Пришвин, Паустовский. Много стихов, журналов…

Мы целовались, когда начались звонки. Первыми пришли папа с Шурой. Папа в новом костюме и летней полосатой шведка, помолодевший, интересный. Он был похож на космонавта, или конструктора, или… наладчика. Шура ни на кого не походила. На земном шаре она пребывала в единственном числе – неповторимая Александра Скоморохова, взбирающаяся по крутой горе, без тропинок, к своей будущей славе.

Шура была одета со вкусом, чувствовалось уже, что она работает на Мосфильме. И руки у нее стали уже не огрубелые, а мягкие. Папа бросил удивленный взгляд на раскладной стол, уставленный закусками и винами.

– Как на Маланьину свадьбу, – заметил он Ермаку. – И куда столько вина… или ждешь еще кого?

– Жду своих друзей. Сейчас будут.

– Владьку показать?.

„– А как же, обязательно. Они мне как родные…

Друзья пришли все вместе, все в формах и при орденах – неужели из-за меня? Ермак, покраснев, представил нам своих друзей, друзьям – невесту и ее родителей.

Кроме его начальника Ефима Ивановича Бурлакова, с которым я уже познакомилась в угрозыске, было еще четверо молодых сотрудников. По счастью, того грубияна, который меня допрашивал, не было. А эти мне все понравились. Главным образом за то, что они любили Ермака, – это бросалось в глаза. И даже слишком бросалось. Начать с того, что они принялись меня изучать: достойна ли я их дорогого Ермака.

Ермак поспешил усадить всех за стол, разлил вино, про возгласил тост, чокнулись, выпили – они все равно сосредоточили все внимание на мне. Папа посмеивался «в усы», Шура по-сестрински волновалась за меня, понравлюсь ли…

Я начала не то что злиться, но мною овладело то чувство противоречия, которое приходит ко мне столь часто.

Взглянула на Ермака… Глаза его смотрели напряженно, на носу, как всегда, когда он нервничает, выступили капельки лота. Как ему сейчас хочется, чтоб я понравилась его друзьям! И внутренне я одернула себя.

– Почему же вы избрали именно психологический факультет? – продолжали меня «прощупывать» Ермаковы друзья.

Ермак поспешил провозгласить тост за дружбу. Чокнулись, выпили, но, закусывая, повторили вопрос.

Ефим Иванович тоже, видимо, с интересом ждал моего ответа.

– В двух словах ведь не скажешь, – уклончиво произнесла я, допивая бокал.

– Зачем же в двух!

– А нам некуда торопиться.

– Уж очень интересно.

– А вы подробно…

– А все-таки…

Они были все разные, и выражение глаз совсем разное, и все же чем-то походили друг на друга. И не потому, что все в форме, аккуратно подстрижены, чисто выбриты, но одна общая работа, напряженная, нервная и подчас опасная, придавала им что-то общее. Эти люди стоили, чтобы я поделилась с ними своей мечтой.

– Я полюбила свой завод (он удивительный!) и не хочу уходить. Останусь… – начала я тихо.

– Тогда почему не на технический?

– За что именно полюбили?

– При чем тогда психология?

– Да не мешайте вы человеку высказаться! – одернул их Ефим Иванович.

– Не надо ее перебивать! – попросил Ермак.

Они стали слушать молча. Кажется, с наибольшим интересом слушал папа: чем-то я его удивила.

– Я – рабочий. Инженером быть не собираюсь. Завод наш полюбила за то, что уж очень интересные приборы мы делаем, без них не могла бы двигаться наука.

Вот говорят: научно-техническая революция… Наша бригада сейчас работает над сборкой поразительного самонастраивающегося устройства. Под руководством самого конструктора. А потом наша машина пойдет уже в серийное производство. Чтобы собрать и наладить такой станок, надо знать основы высшей математики, механики, программирование.

Вы знаете, в нашей бригаде большинство бывшие хулиганы, лодыри, а теперь они все ринулись учиться в вечерний техникум, потому что поняли: иначе им на этой машине не работать. А им интересно. В прежней папиной бригаде давно учатся.

Я к ним присматриваюсь… Конечно, хорошо, когда передовую рабочую молодежь интересует теория конечных или бесконечных автоматов, программирование. Но вот недавно погибла Зина Рябинина. Ей в двухтысячном году было бы сорок лет. Духовные ее силы достигли бы полного развития. Произошел трагический случай. А братья Рыжовы взялись за ум, поступили в заводской вечерний техникум. В том году им тоже будет по сорок лет. Но пока у них же полная бездуховность, умственная лень, эгоизм, жадность… Сможет ли техническое образование помочь им избавиться от этого?

Когда я стану постарше и овладею мастерством, мне придется учить таких, как вот папа учит. Он же один из лучших наставников на заводе. Он много читает. Это с его полок я взяла первые книги по психологии. Вот я и хочу подготовиться к этой сверхзадаче. Вот для чего мне надо кончить психологический факультет.

Мы живем в особенное время. Нравственность, духовность человека теперь самое главное…

Я смутилась и замолчала. Так трудно, чтобы тебя поняли! Может, я им (и даже папе) показалась нескромной? Люди специально не готовятся к тому, чтоб стать наставниками. Это ж не профессия… А почему, собственно, не быть такой профессии?..

Но все смотрели на меня благожелательно.

– Да, мы живем в особенное время, – медленно проговорил Ефим Иванович. – Время, на которое третье тысячелетие уже бросает свой отблеск…

– Словно солнечные блики на коре дерева, – задумчиво сказал папа.

– Страшно, если человек проживет жизнь, не использовав всех своих сил, ума и способностей! – взволнованно воскликнул Ермак. – Я думал не раз вот о чем: у каждого человека как бы несколько жизней. Та, которой он живет в силу обстоятельств, порой неодолимых, и та, которую он мог бы прожить, если б полностью реализовал свои мечты и способности. Я бы хотел строить корабли…

– А вместо этого имеешь дело со всякими зомби, – вздохнул Ефим Иванович, – и совесть не позволяет тебе уйти. А жену ты себе нашел удачно: будете с ней делать одно и то же дело – пробуждать человека в человеке. Друзья, поднимем бокалы за них обоих: Ермака и Владю! Пожелаем им удачи и счастья!

Это был очень славный вечер. Нам было так хорошо!

Потом Шура нам пела… С этого момента все внимание было переключено на Шуру. Кое-кто из Ермаковых друзей посматривал на папу с явной завистью. Наверное, думал: «Старый уже, дочь взрослая, а подцепил себе такую жену, красавицу, певунью».

Ефима Ивановича, более наблюдательного и умного, поразило другое: бросалось в глаза, что эти двое влюблены друг в друга, но заметно было и то, что Шура любила более пламенно и самоотверженно. Это так и было. Если бы понадобилось, она бы пошла за Сергеем Гусевым на край света, бросив даже радость свою – Мосфильм. Отец же не пожертвовал бы для нее работой, даже мною. Себя бы, впрочем, ради нее не пожалел.

Чудесный был вечер, никогда его не забуду. Засиделись мы допоздна.

Глава двадцать вторая
ТРЕВОГИ И РАДОСТИ

Экзамены в университет я выдержала – набрала нужное количество баллов, и меня приняли. Ни с чем не сравнимое счастье – видеть свою фамилию в списках принятых! Почти в самом начале: В. С. Гусева. Перечитала раз десять, пока наконец поверила.

Я вышла на площадь в зной августовского полудня и, не выдержав натиск радости, несколько раз перекрутилась на одной ноге.

На заводе летом произошло столько перемен, и все к лучшему.

Навсегда ушел с завода Рябинин. После трагической гибели Зины авторитет его был окончательно подорван, и он не мог больше руководить заводом. Теперь он займется только преподавательской работой в институте, где заведует кафедрой.

Главным инженером назначен… кто бы вы думали? Юрий Васильевич Терехов. Все с огромным удовлетворением встретили это известие. Я тоже вздохнула с облегчением: больше уже никто не будет мешать ему работать.

Мой брат Валерий побыл некоторое время и. о. (исполняющим обязанности) начальника конструкторского бюро, а начальником его так и не назначили.

После того как Валерку сняли, было комсомольское собрание, на котором его прорабатывали.

Вероника подала на него заявление о нарушении обещания жениться. Ей задали довольно нескромный вопрос, она возмутилась, округлила глаза, покраснела и с негодованием ответила: «Конечно нет, мы же не регистрировались!» На всех почему-то напал смех. Или это на меня напал смех, а остальные качали хохотать вслед за мной. В общем, нарушение обещания жениться, поскольку у них ничего серьезного не было, сошло Валерке с рук. (А Веронику можно на «Фауста» не водить, она и так до загса никому ничего не позволит.)

Я медленно шла через белые и голубые цеха. Работала здесь год, но многое для меня осталось непонятным в этой высокой и трудной технике. Станки с программным управлением и обратной связью – а что это, в сущности, такое? Чтоб во всем разобраться, надо как минимум окончить техникум.

Я шла коридором, и мимо пронесся электрокар. Веселая кудрявая девчонка, незнакомая мне, управляла им, и я конечно, опять вспомнила Зину Рябинину… Я вспоминаю ее часто.

Зашла в новый цех, где наша бригада доводила собранный наконец-то Центр. Все-таки он был очень громоздкий… как комбайн. Правда, он и будет выполнять целый комплекс операций. По заданной программе. В его кассетах хранится до сотни разных инструментов: и фрезы, и сверла, и метчики, и развертки, и множество инструментов разного назначения. А если потребуется – он же с программным управлением, – то он будет собирать микродетали… То, что сейчас делают двести девчонок в «аквариуме».

Все побросали работу и окружили, меня, смеясь и тормоша.

– Приняли в университет?

– Владя, уходишь совсем?

– Что вы, я же на заочный. Психологу для практики лучше работать на заводе.

– Разве психологи проходят практику на заводе? – усомнился Олежка Кулик.

– Конечно, психология труда. Психологические особенности трудовой деятельности. Разве я брошу завод! А где папа?

– Вызвали к главному инженеру. Сейчас придет. Ты сядь.

Как они за этот год возмужали и посерьезнели, стали хорошими работниками. Особенно Шурка Герасимов и близнецы. Все гуртом поступили в вечерний техникум. Алика Терехова уже не было. Его приняли в институт, и сейчас он отдыхал у бабушки в Армении.

Мы сели кто на что, возле «сборочного центра».

– Слышь, Владя, а нашей бригаде, наверное, присвоят звание коммунистической, – сообщил мне Володя Петров,

Я посмотрела на близнецов.

– Мы ведь теперь работаем хорошо и… живем… по-хорошему, – чуть покраснев, сказал Лешка. Я уже не путала его с Васей, как в прошлом году.

Все курили (кроме меня), когда возвратился отец. Он был не то смущен, не то взволнован. Андрей подвинул ему свою табуретку, и папа сел. Все уставились на него.

Папа теперь парторг цеха (выбрали единогласно).

– Ты здесь, Владенька, – сказал он как-то рассеянно, – а тебе письмо. Пришло на завод… – он отдал мне помятый конверт. Без обратного адреса. Я сунула его в сумку.

– Что-нибудь случилось… неприятное, Сергей Ефимович? – спросил его напрямик Андрей.

Папа смущенно усмехнулся.

– Да вот… командируют меня… с напарником. Наш «сборочный центр» будет выставлен в Советском павильоне международной ярмарки в Лондоне. Нужны два наладчика. Тебя думаем, Володя. Андрей пока останется бригадиром.

Все так и ахнули. Но папа был не очень доволен.

– Я отказался наотрез, но Терехов и слушать не хочет. Это распоряжение министра.

Ребята с улыбкой переглянулись, поняв, почему Гусеву так не ко времени эта командировка. Человек недавно женился. И если жена молодая, да еще киноактриса к тому же…

– Придется нам с тобой, Володенька, ехать, – сказал отец, подавив вздох.

Володя отнюдь не собирался грустить по этому поводу. Он заядлый путешественник и каждый отпуск проводит с рюкзаком за спиною.

– А когда, Сергей Ефимович, ехать? – спросил он, покраснев от удовольствия.

– Недели через три, не позже. Как раз отпразднуем Владькину свадьбу. (Вся бригада целиком была уже приглашена.)

– И сколько там пробудете? – сухо спросил Андрей. Кажется, он немножко завидовал Володьке.

– Не знаю. Несколько месяцев.

Я оставила их обсуждать волнующую новость и заторопилась в «аквариум». Надо было поговорить с девчонками, а это возможно лишь в перерыв: Алла Кузьминична не допускает посторонних разговоров. Ее дочь Наташа поступила все-таки в медицинский институт имени Пирогова. Клиника, где она проработала год санитаркой, дала ей отличную характеристику.

В «аквариуме» работали все прежние, только Майи не было. Майя тоже поступила в университет, на факультет истории искусств.

До перерыва на обед оставалось еще минут шесть, я присела в коридоре на подоконник и решила пока прочесть письмо.

Без подписи… Анонимка. Печатными буквами было выведено следующее гнусное предупреждение:

«Дорогая Владя, напрасно ты выходишь замуж за легавого Ермака. Дни его считаны. Все равно скоро овдовеешь. Держалась бы лучше своего морячка. И подальше от угрозыска, себе сделаешь хуже.

Тот, кто убьет Ермака».

Я вскочила как ошпаренная и бросилась к ближайшему телефону. Только бы Ефим Иванович был у себя!

Мне даже легче стало от одного его голоса, такого спокойного и уверенного. Говорила я сбивчиво, он понял, что я смертельно напугана, и велел сейчас же ехать к нему.

Через сорок минут я сидела в его кабинете.

Ефим Иванович серьезно, очень серьезно прочел письмо.

Медленно положил его на стол, поднялся и, обойдя стол, погладил меня по голове.

– Не бойся, Владя. Ничего они ему не сделают. Примем меры. Это хорошо, что ты принесла письмо нам… Но…

Он сел в другое кресло, напротив меня.

– Видишь ли, Владя, ты выходишь замуж за работника уголовного розыска. Бояться за мужа тебе придется каждый день. Все наши жены боятся. Такая работа. Поняла? Выходя замуж за Ермака, ты берешь себе в придачу к счастью постоянную тревогу. Ничего уж тут не поделаешь. Вот так. Письмо оставь мне.

– Может, это… розыгрыш?

– Не знаю.

Он вызвал по телефону Ермака и до его прихода расспрашивал, где мы будем жить, почему меняем квартиру. Я успокоилась и объяснила ему, как все получилось. Это папа попросил Ермака поменяться. Причин у отца было несколько. Во-первых, если мама не сможет работать на периферии… ну, если ей станет хуже, куда она вернется? Не в квартиру же, где вторая жена. А к дочери она всегда сможет приехать, и ее ждет прежняя комната.

Во-вторых, Шуре удобнее рядом с Мосфильмом. Может чаще забегать домой.

Я не сказала об этом Бурлакову, но папа еще думал о том, что у нас с Ермаком будут дети. Он знал, что я всегда мечтала о большой, дружной, веселой семье.

Ермак очень удивился, увидев меня в кабинете начальника.

– Что-нибудь случилось, Владя? – спросил он испуганно. Ефим Иванович дал прочесть ему письмо. Ермак прочел и улыбнулся мне.

– А ты испугалась за меня, глупышка? Мне уже года два грозят. Понятно. Кое-кому не по вкусу, что я перехватываю у них кадры.

– Но они грозятся убить?

– Такая уж у меня работа, Владенька. Ефим Иванович, я сейчас располагаю временем… Можно ее проводить?

– Иди, пожалуйста. Ты до завтра свободен. Успокой ее. Когда свадьба-то?

– В будущую субботу, – ответили мы вместе.

– Значит, в субботу гуляем. Будем кричать: «Горько!» Мы простились и вышли в коридор.

– Давай поедем к тем соснам… Нашим соснам. Мы ни разу с тех пор там не были, – предложил Ермак.

Я с радостью согласилась. Мы пообедали в буфете угрозыска. Сотрудники с любопытством поглядывали на меня. Все знали, что Ермак женится на работнице завода приборостроения.

Я рассказала Ермаку, что папу посылают в Англию на ярмарку, со «сборочным центром».

– Ярмарка вряд ли его обрадует, – покачал головой Ермак, – но побывать в Англии ему, наверно, будет интересно!

– Страна Диккенса, – заметила я.

– Она уже давно не страна Диккенса – ничего похожего.

– Ну, страна Пристли, Кронина, Чарлза Сноу, Айрис Мердок, Грэм Грина…

– Да, почему-то мы всегда судим о стране по ее писателям, – задумчиво сказал Ермак.

Мы долго бродили среди высоких, бронзовых сосен. Я не выпускала руки Ермака, сжимала ее все сильнее и сильнее.

Если с ним что-нибудь случится, я не переживу! Теперь я всегда буду за него бояться. Каждый день!

Непонятно, почему я до этого письма не боялась? Наверное, потому, что, рассказывая о своей работе, Ермак никогда не упоминал о тех опасностях, которым он подвергался. О себе он говорил вообще меньше всего. Рассказывал о разных мальчишках и девчонках, которым очень трудно (их потому и зовут трудными) и которым надо помочь. Вот он и ломал голову, как им помочь, как их вовремя отвлечь от всяких морлоков, несущих растление и гибель таким, как Зина Рябинина или Валерий Шутов… Зомби еще не был осужден – ждал суда. Убийцу Зины поймали. Он был исполнителем. Подлинным убийцей был Морлок.

– Не тревожься, Владя, смотри веселее! Ну! – укоризненно сказал мне Ермак.

– Всегда теперь буду за тебя бояться! – воскликнула я, останавливаясь и обнимая его за шею. – Какие-то темные морлоки… Зачем они? Ведь от них только зло людям.

Мы поднялись на холм, откуда было видно далеко, и там решили отдохнуть. Ермак растянулся на траве, а я села рядом.

Шумели сосны на ветру, высоко в небе плыли белые кучевые облака с густыми синими тенями. Впереди голубели подмосковные леса – до самого горизонта.

А Ермак говорил о том, как он меня любит, и как хорошо жить на свете, и какая долгая впереди жизнь.

– В двухтысячном, – сказал Ермак, – мы будем еще молодые. Тебе, Владька, сорок лет, а я буду чуть старше твоего отца. Еще работать и работать. Скажи мне… жена моя, ты любишь людей?

– Я буду учиться любить их на деле, не на словах.

…Мы приехали сюда еще раз в ясный осенний день и бродили вдвоем до вечера – муж и жена. Я была очень счастлива! Радость пребывала со мной. Единственно, что омрачало мое счастье, – это вечный страх, что я могу потерять моего мужа.

К нам скоро приезжают сестра Ермака Ата, а с ней Виктория Александровна, ее свекровь, заменившая в трудном детстве Ермака и Аты родную мать. Мы отведем им папину комнату. Мне очень хочется узнать их поближе.

Санди пишет, что скоро вернется из плавания (вы помните, он – океанолог) и тоже заявится к нам. Он будет работать в Московском океанографическом институте.

Мама пишет мне письма. Она довольна своей работой. Ее крайне поразило, что папу командировали в Лондон. «Простой рабочий, и вдруг – в Англию…»

Я надеялась, что мама после стольких потрясений многое передумает, но, кажется, она так никогда ничего и не поймет.

Папа пишет длинные письма мне и Шуре. Ему до чертиков надоела ярмарка, где он дает объяснения всяким фирмам, что есть «сборочный центр».

В Лондон он уехал сразу после нашей свадьбы. На свадьбе было очень весело. Пришли все мои подруги, Ермаковы друзья, вся наша бригада в полном составе и, разумеется, Мария Даниловна. Жаль, что Даниил не пришел: не мог себя пересилить. Я уж потом– радовалась за него, что он не пришел: слишком часто кричали «горько». Ему было бы действительно горько, а мне при нем было бы неловко целоваться с Ермаком.

Славная Мария Даниловна всплакнула: ей хотелось, чтоб Даня женился на мне. Я ей шепнула, что если Даня женится на Геленке, это будет гораздо лучше. Но Даня редко встречался с Геленкой: обоим некогда.

Последнее время Даня начал к нам заходить. Ермак его встречает хорошо, тем более что у Дана неприятности с его режиссером. Я уговариваю его сходить к Гамон-Гаману. Хорошо, если бы тот взял его к себе в театр. Даня работает в театре и учится в театральной студии.

Шура наша загружена до предела. Скоро приступят к съемкам двухсерийного фильма «Скоморохи». Кроме всего прочего, Шура готовится к поступлению в институт кинематографии. Если хочешь быть большим артистом, надо не только много работать, но и много учиться – всю жизнь.

Заглядывает к нам и Миша Дорохов, и Алик Терехов, и Наташа, и Майя. И особенно часто дядя Александр и тетя Аля (не иначе как дали слово папе присматривать за молодыми). Я не пишу об университете, потому что это была бы уже другая книга– о студентах. В ней, наверно, тоже хватило бы туманов и штормов и герои не раз садились бы на мель.

Мы снова вскарабкались на тот холм, откуда далеко видно. Но земля была сырая, и мы только постояли, обнявшись. Мы были в плащах и шли быстро, к тому же день солнечный, и все же мы немного продрогли. Осень… И вдруг я замерла, услышав далекое курлыканье. Высоко-высоко, в прозрачной голубизне, уже тронутой желтизной заката, летели клином журавли. Летели, вытянув шею, откинув назад длинные ноги, и трубно мурлыкали… Только теперь они летели на юг.

– Зина,! – закричала я.

Что-то говорил мне взволнованный Ермак. Он знал… Я ему рассказала.

Быстро летели журавли и скоро скрылись в голубом тумане, но все еще доносилось их глухое курлыканье – все слабее и слабее.

Эх, если бы и вправду возможно было так, чтоб человек не умирал, а парил бы в синеве вместе с журавлями…

Не спеша спустились с холма. У меня вдруг ослабели ноги, и я тяжело повисла на руке Ермака. Мы молча подходили к железнодорожной линии, когда Ермак, над чем-то глубоко задумавшийся, вдруг сказал нетерпеливо и страстно:

– Самое большое зло, которое можно причинить человеку, это не дать ему осуществить себя. Каждый Человек – единственный от природы на все времена, ведь даже узор на пальцах не повторяется, а не то что склад души! Пойми, Владя, он верит во что-то, он надеется, мечтает, ему больно – он плачет. А вот у Человека радость – и он смеется, как ребенок. Так надо чаще доставлять ему эту радость!