Текст книги "Утро. Ветер. Дороги"
Автор книги: Валентина Мухина-Петринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
– Хотите чаю? – спросила я, когда он разделся (я еще ни разу не видела его в форме) и, улыбаясь, прошел в комнату.
– Потом. Сначала хочу посмотреть на тебя – так соскучился!
– Правда?
– Правда, Владя.
– А почему же не приходил?
– Некогда было. Готовился к очень серьезной операции.
– Опасной?
– Нет. Нисколько. А где Сергей Ефимович?
– Ушел к Шуре. Ах да, ты же и не знаешь подробности.
Мы сели рядом на диване, и я рассказала ему все-все новости. И про режиссеров, и про Шуру, и даже о вчерашнем собрании – то, что мне было известно. Ермак, чуть улыбаясь, слушал, не сводя с меня глаз… Он несколько осунулся, черты его стали еще резче. Но яркие серые глаза улыбались, ликовали. Он чему-то очень радовался помимо нашей встречи. А встрече радовался тоже, и я почувствовала себя счастливой.
– Какая-то удача на работе? – спросила я.
– Большая удача, Владя. Давно этого добивался. Словно гора с плеч. Так я рад!
– Ты прямо ликуешь. Рассказать нельзя?
– Все расскажу… Через несколько дней.
– Понимаю, такая работа. Почему-то я вспомнила лицо Зины…
– Только скажи, это касается Зины Рябининой? Ермак кинул на меня быстрый взгляд.
– Ты говорила с ней?
Я рассказала, как встретила ее и Зомби и какое у нее было лицо. Ермак перевел разговор на другое.
Потом мы пили чай, разговаривали, он дал мне прочесть письмо его друга океанолога Санди. Ушел он ровно в двенадцать. Папы еще не было. Весь вечер мы с Ермаком были одни в квартире, и он даже не поцеловал меня. Это понятно, раз он меня не любит.
Когда Ермак ушел, а папа все еще не приходил, я с горя стала слушать пластинки. Прослушала несколько песен Таривердиева, Птичкина, Петрова, и так мне стало грустно, что я бросилась на постель и расплакалась, как маленькая.
Да и чему, собственно, радоваться? Ермак меня не любит и вряд ли когда полюбит. Мама тяжело больна и бросила нас ради Моржа. Папа больше всех на свете любил меня, теперь он больше всех любит Шуру. В университет я, наверно, опять не попаду, даже на вечерний… столько желающих, такой конкурс! Да и с завода было жалко уходить. Разве поступить на заочный?
А главное, у меня не было подруги. В школе я дружила с Наташей, а теперь вижу ее совсем редко: ей некогда. Майе тоже некогда. Она решила во что бы то ни стало поступить в университет. Все вечера напролет занимается, зубрит и читает. И говорит, что ее просто не посмеют не принять!
Вообще-то и мне некогда, но я не могу без дружбы. Стоит Наташе или Майе позвонить мне, как я бросаю все свои занятия и бегу к ним. Но они звонят крайне редко, только когда так переутомятся, что уж не в силах воспринимать прочитанное. А когда я зову их к себе, или в кино, или просто «подышать воздухом», ни та, ни другая не бросают своего дела ради меня. Геленку я совсем теперь не вижу: усиленно готовится к конкурсу.
И Ермака вижу редко…
Когда я была школьницей, то никогда не чувствовала себя одинокой, а теперь чувствую. Мне кажется, такое же точно чувство (неудовлетворенную потребность в дружбе) испытывает Миша Дорохов.
Своих товарищей по школе он теперь видит очень редко: одни, уже учатся в институте и загружены по горло лекциями и общественной работой, а если выпадает неожиданно свободный вечерок, они проводят его с новыми друзьями, студентами. Те, кто работает, и подавно заняты, ведь они и работают и учатся на вечернем или готовятся к экзаменам.
А с водителями такси у Миши настоящей дружбы пока не получается. Большинство из них семейные – жена, дети, надо им уделять время, хозяйству. Молодые таксисты либо тоже учатся, либо… им нужен друг лишь для того, чтоб распить бутылку-другую в ресторане.
Все это мне рассказал сам Миша Дорохов. Во время моих хождений по режиссерам Миша не раз подбрасывал меня на своем такси, специально дожидаясь у ворот завода. Миша Дорохов очень славный парень. Я бы от души хотела, чтоб он нашел себе друга. Без дружбы никак нельзя. Даже любовь не может заменить дружбы, разве что на время…
Мне вдруг стало легче. Тоска моя постепенно проходила. Завтра мы будем все вместе – мой отец, его новая бригада и я – собирать машину Терехова, и нам через свое ремесло откроется смысл видимого мира.
Глава семнадцатая
СМЫСЛ ВИДИМОГО МИРА
…Только мы приступили к работе, вошел Юрий. Алик смущенно взглянул на брата. Он-то уже знал.
Терехов-старший был и смущен, и счастлив. Я встретилась с ним взглядом: глаза человека, нашедшего что-то очень ценное. С сегодняшнего дня он переведен обратно в конструкторское бюро и будет непосредственно возглавлять сборку и наладку Центра.
Исполняющим обязанности начальника КБ пока остается Валерий. Ему очень нравится руководить, и он пока справляется, может, потому, что идет навстречу каждому способному, конструктору. Старается облегчить рождение технической мысли. Это он выдвинул лозунг «Два года работаешь на КБ, один год в КБ работаешь на себя», то есть пишешь диссертацию. Это очень подняло у всех настроение. Ребята там хорошие, страстно увлечены своим делом, помогают друг другу проявить себя как можно ярче.
Юрий (ох, до чего же все-таки они с Аликом похожи друг на друга!) остановился перед своим детищем, уже принимающим те формы, которые виделись конструктору.
– Сейчас сюда зайдет замминистра взглянуть на…
– Вернулся из-за границы? – обрадовался отец, так как знал, что теперь уже никто не осмелится мешать Терехову работать.
– Да. Вчера вернулся. И первое, о чем спросил по телефону Рябинина, – как продвигается наш Центр…
– Он уже знает…
– Знает. Вчера вечером звонил мне домой, и я ему все рассказал.
– Теперь не будут мешать! – обрадованно воскликнул Володя Петров. – Мы закончим сборку к маю, ведь он почти собран – остается наладка. Но с вами…
Дверь открылась, и к нам вошла целая комиссия. Впереди среднего роста полный мужчина с карими глазами, это и был заместитель министра Иванов. За ним шел Медведев, несколько начальников цехов и наш Валерка. Рябинина не было. Как я потом слышала, он срочно уехал в свой институт. Что еще ему оставалось делать?
Замминистра поспешил к машине Терехова. Он ее щупал, гладил, рассматривал детали. Отступал шага на два и любовался ею, как Венерой. Отца моего он знал и крепко пожал ему руку. Спросил, не хочет ли он вернуть себе бывшую бригаду. Отец сказал, что уже сработался с новой.
– С наладкой справятся?
– Справятся. Ребята способные, – заверил отец.
Ребята были очень польщены, особенно близнецы. Замминистра снова вернулся к более чем на половину собранному Центру.
– На наших глазах появляется принципиально новый класс машин, – восторгался он. – Ведь это не обычное усовершенствование станка и систем программного управления, а переход в новое качество…
– Но он потребует очень четкой организации производства, – усмехнулся Терехов, взглянув на директора завода. – Один час простоя Центра обойдется в пятьсот-шестьсот рублей. Рябинин не уверен, что машина будет постоянно загружена… Перебои со снабжением и прочие производственные огрехи…
– Вот и хорошо, – хладнокровно заметил Иванов, – заставит подтянуться производственников.
Иванов добродушно рассматривал всех нас – членов бригады отца.
– Для нас «сборочный центр» представляет большую ценность. Капиталисту социальная сторона его не нужна, он станок делает только ради выгоды. Для нас же важна и другая сторона. Ведь на нем будет работать не токарь, не фрезеровщик, не монтажник, а программист, оператор. Вот вам и стирание грани между физическим и умственным трудом. Придется, ребятки, учиться на программистов и операторов.
– А мы с радостью! – воскликнул Шура Герасимов. Серые глаза его сверкали полным восторгом. Он уже любил эту машину, которую мог представить себе пока лишь мысленно.
Иванов молча посмотрел на Шурку Герасимова, затем с довольной улыбкой обратился к Терехову.
– С такими орлами сделаешь, Юрий Васильевич. В июне будет готово? Приеду сам принимать. Поднажмете, если потребуется. Создадим вам все условия. Думаем ваш «сборочный центр» отправить на выставку.
– Вряд ли успеем к выставке, – тихо, но внятно произнес Терехов.
– Но все почти собрано, а теперь под твоим руководством…
– Будем демонтировать… разбирать, – сказал Терехов. Стало очень тихо. Мы во все глаза смотрели на инженера.
Алик чуть присвистнул.
– Не понимаю, – нахмурился замминистра.
– Будем разбирать. Есть лучший вариант.
Отец взглянул на своих слесарей («орлов»), они – на своего бригадира.
– Юрий Васильевич, опомнись, что ты говоришь, – сказал Медведев.
– Сколько труда потратили, – заметил отец с сожалением.
– Знаю, – тихо ответил ему Терехов. – Знаю, но все равно придется переделывать.
– Объясните яснее, – резко приказал Иванов. Юрий повернулся к нему.
– Видите ли, товарищ Иванов, все это время, пока они собирали машину без меня, я мысленно не расставался с ней ни на минуту. Даже во сне продолжал думать о своем «сборочном центре»… И вот я понял: можно лучше сделать… Если вы пройдете со мной в конструкторское бюро, – там у меня чертежи, – я вам покажу два варианта, и вы, я уверен, согласитесь со мной.
Заместитель министра чертыхнулся и, забыв проститься, поспешил в КБ. Валерий пошел рядом с ним, Терехов сзади.
– Когда Рябинин узнает об этом, ведь он… – начал было Володя.
– Ничего он нам больше не сделает, – перебил его расстроенный отец. – Никогда. Но дело не в том…
Отец что-то соображал, на его лбу выступили капельки пота.
– Вот что, ребята… Давайте приступим к разборке. Раз есть лучший вариант…
И отец первый стал что-то откручивать у машины. Алик бросился ему помогать. Затем, повздыхав, подошли остальные. Машину разбирали осторожно, потому что многие детали и узлы могли еще пригодиться. Вошел Терехов и, увидев «развалины», лукаво посмотрел на отца.
– Ну, как министр? – поинтересовался отец.
– Ничего. Новый вариант понравился. Он порядочный человек и знающий инженер. Чем вы теперь займетесь, друзья? Мне еще надо кое-что изменить в чертежах.
– Найдем чем заняться, – сказал отец. – Хоть бы объяснили нам, в чем там дело, в новом варианте?
Терехов не заставил себя просить и подробно рассказал. На три четверти я ничего не поняла из его объяснений. В общем, он положил теперь в основу Центра нечто действительно новое. В нем были прежние элементы электронных схем – реле, ламп, транзисторов, диодов, но резко увеличился контакт человека с машиной. То изменение в схеме, которое сделал теперь Юрий, на первый взгляд противоречило здравому смыслу. Но именно это привело нас потом к успеху. И – какому успеху! А пока мы только дивились энергии и принципиальности Терехова, снова засевшего за свои чертежи.
– Что же мы будем делать, – поинтересовался Володя Петров, – пока КБ изготовит новые чертежи?
Они с Андреем с самого начала работали только над сборкой Центра, и им особенно было горько, что машину вдруг разобрали. Отец понял их душевное состояние. (Разве он сам не испытывал то же самое.)
– Не расстраивайтесь, друзья, – сказал он. – Юра прав. Займемся мы пока вот чем… Медицинский институт просил наше КБ разработать биотелеметрический передатчик. Они сконструировали прибор, в чертежах, разумеется. Нам предстоит его собрать. Так вот, я внимательно изучил чертежи, мы вполне можем для его создания использовать часть наших микросхем.
– Словно кубики, из которых можно строить хочешь домик, хочешь мост, – хмыкнула я, очень довольная, что моя работа не пропала даром.
Мы разложили чертежи, и папа стал объяснять, что к чему. Потом, как всегда, дал каждому задание.
Впрочем, это уже было после обеденного перерыва…
А вот что было в перерыв. Увлекшись работой, мы задержались на несколько минут.
– Эй, обедать собираетесь? – окликнула нас Зинка.
Я обернулась и невольно ахнула. Неужели это была Зинка Рябинина?
Мы все привыкли видеть ее лохматой, грязной, в неизменном драном свитере. Смятый растянувшийся воротник обычно болтался вокруг ее тонкой шеи, как старый измочаленный хомут.
И вдруг мы увидели ослепительно чистую, гладко причесанную и подстриженную Зинку в аккуратно выглаженном красном платьице и пушистом вязаном сером жакетике. На голове белый беретик.
– Зинка! – только и смог выговорить Шура Герасимов. Он едва ее узнал. А мы все до единого были настолько изумлены, что буквально онемели.
Зина была очень довольна произведенным впечатлением. Она важно взяла меня под руку и отправилась обедать вместе со всеми.
Ребята отпускали ей комплименты. Зина выслушивала их с любопытством.
После обеда мы вышли втроем: папа, Зина и я. Зина обратилась к отцу:
– Сергей Ефимович, вы не возьмете меня в свою бригаду… учеником слесаря. Хочу быть наладчиком, как и вы. Лет через пять-шесть буду, если постараться?
Отец как-то встревоженно смотрел на нее. Я думала, что он обрадуется ее перемене, ведь она могла означать лишь одно: Зина решила исправиться. Но отец почему-то явно встревожился.
После минутного растерянного молчания он сказал, что с удовольствием возьмется учить ее слесарному делу, но разъяснил, что на первых порах она будет получать гораздо меньше, чем она зарабатывает теперь на своем электрокаре.
– Я знаю, дядя Сережа, – сказала Зина, назвав его, как называла в детстве, – на что мне электрокар? Никаких перспектив. И если уж я решила завязывать, так буду учиться только у вас. На хлеб и щи хватит заработка?
– Ну, не так уж плохо, – улыбнулся ей отец. – У тебя… все в порядке, Зина? – спросил он (по-моему, неожиданно для самого себя).
– Не беспокойтесь за меня, дядя Сережа, – серьезно заверила Зина, – все в порядке.
– Ну и хорошо.
Мы постояли молча. На заводском дворе было почти сухо, только в тени таяли остатки снега. День был сумрачный. Беспокойные клубящиеся облака – в них и снег, и дождь – текли так низко, что, казалось, задевали за высокую кирпичную заводскую трубу.
– Можно, я зайду к вам вечером? – спросила вдруг Зина, одновременно взглянув и на отца и на меня. Губы ее дрогнули. – Я ненадолго.
– Приходи, я буду дома весь вечер. Папа уйдет часов в девять, – предупредила я.
Это было совсем новое. Зина к нам не ходила лет шесть. Хотя я не раз ее приглашала.
Она пришла в восемь часов. К ее приходу стол был накрыт. Мы с отцом сидели и гадали, что могла означать эта перемена. Очевидно одно, решили мы, – это влияние Ермака.
Зина не жеманясь села к столу, поела, правда без особого аппетита, выпила две чашки чая со сливками и конфетами.
– Вы одни в квартире, больше никого нет? – спросила она, допив чай.
– Одни, – удивленно ответила я.
Папа озабоченно смотрел на Зину. Жилки на его висках взбухли. Что его так беспокоило?
– Вы оба не понимаете, что произошло? – проговорила Зина. Рот ее жалобно искривился, она чуть не заплакала.
– Рассказывай, Зина, если тебе хочется рассказать, – сказал отец сочувственно.
– Я хочу вам обоим рассказать… У меня нет ближе вас никого.
– Есть, – резко возразил отец. – Шура Герасимов. Он славный парень. Он любит тебя.
– С чего вы взяли, что он меня любит?
– Он хотел жениться на тебе. Помочь тебе.
– Дядя Сережа, да ведь вы ничего-ничего не поняли. Шурка не любит меня. Он из чувства долга хотел на мне жениться, потому что ему хочется чувствовать себя хорошим. И еще, может, потому, что я сестра Геленки… Он ее прямо за ангела считает. А ко мне у него совсем нет уважения. Подождите, не перебивайте! Скажете, и не за что уважать? Не скажете, так подумаете. Он просто брезгует мной, как брезгует прежней своей жизнью. Та его жизнь, всякое хулиганье и я – для него одно и то же. Я его ненавижу – Шурку. Владя не брезгует мной (я же чувствую), а он брезгует.
– Это тебе кажется, Зина, – мягко возразил отец.
– Нет, нет, мне лучше знать. Он сказал», что задушит меня собственными руками, если я осмелюсь еще раз обидеть Геленку.
– Конечно, ей лучше знать, – сказала я папе и повернулась к Зине: —У тебя что-то стряслось. Если доверяешь нам, расскажи.
И Зина рассказала… Когда «компания», которой верховодила Зинка, распалась, Зомби свел ее, как и предполагал Ермак, с группой уголовников. В группе этой мало кто «имел честь» знать вожака по кличке Морлок (того самого, которого так хотел выявить и обезвредить угрозыск). Но Зомби его хорошо знал. Больше того, Морлок был «воспитателем» Зомби. Уверенный в силе своей «воспитательной системы», полностью ему доверял, даже по-своему любил его и гордился им как делом рук своих. Здесь отношения были не только «деловые», но и приятельские, личные.
Зомби рассказал Морлоку историю Зинки, про Геленкин концерт для хулиганов и как рассвирепела тогда Зинка, как она их «костерила» и как порвала со своей группой, которая теперь вовсю «ишачит» на заводе.
Морлок хохотал до слез и, решив, что Зинка девчонка настоящая, захотел узнать ее поближе. Так Зинку, в обход правил, установленных самим же Морлоком, представили сразу вожаку.
Встреча состоялась на квартире одного из доверенных Морлока, где было выпито изрядно коньяка. Кроме хозяина квартиры, фарцовщика и вора, по кличке Марафон, никто не опьянел.
По рассказу Зины, Зомби весь вечер давился от смеха, чем наконец разозлил Морлока, который не мог понять: что так несказанно веселит Зомби? Пожалуй, повод для смеха был. Представьте себе троих модников, стиляг и чистюль – выхоленных жуликов – и их грязную, нечесаную, дико сквернословившую «даму».
Чистюля Морлок чокался с ней, но старался ненароком до нее не дотронуться, что еще больше смешило Зомби. (Кстати, Зомби был единственным человеком, который «раскусил» Зинку и знал, что вся эта внешняя грязь, сквернословие и неумытость у Зинки защитное, как у зверька защитная окраска. Зомби понял, что Зинка скрывает свое девичье обаяние, потому что отнюдь не собирается пускать его в расход. Все это Зомби понял прекрасно, но никому, тем более Морлоку, которого он в душе ненавидел, не сказал. Его самого это весьма смешило – и только.)
Испытание Зинка выдержала. Искушенный Морлок поверил ей полностью.
Зинка знала, что Морлок у ворья «верха качает» (то есть шишка – руководитель), и не ударила в грязь лицом.
Так Зинка стала у Морлока «своей в доску». И, хотя Зомби знал, что Ермак чуть ли не ежедневно вел с Зинкой длинные беседы и на заводе, и в общежитии, – они были спокойны. «Зверь-девчонка», и ничего тут Ермаку не поделать. Нехай беседует, за это ему угрозыск и деньги платит. Надо же им проводить профилактику.
А потом настало время, и Морлок счел возможным пустить Зинку в дело. Решено было ограбить квартиру известного режиссера, у которого имелась коллекция ценных икон.
Обсудили подробно план кампании. Операция была назначена в ночь на субботу. Режиссер, его жена и дети обычно уезжали в конце недели на дачу, и в квартире оставалась одна старая тетка режиссера.
Зинке отводилась для начала не бог весть какая активная роль – стоять «на стреме», но она поинтересовалась у Марафона: что будет с этой старой тетушкой?
– Посмотрим по обстоятельствам, – уклончиво ответил Марафон.
Зинка слышала, что Марафон уже бывал на «мокрых» делах…
Она пришла в общежитие, когда все уже спали, быстро разделась и юркнула с головой под одеяло. Зинку знобило. Странное ощущение охватило ее, будто она не живет, а играет в каком-то жутком, шутовском, самодельном спектакле и роль ее делается все страшнее и отвратительнее, но выйти из спектакля она не может. А настоящая жизнь представляется нереальной и далекой и вообще похожа на несбывшийся сон… Желая загрозить отцу, она испохабила собственную жизнь и сделала плохо только самой себе… Но о себе лучше было не думать.
У Зины было живое воображение… Она представила себе эту старушку тетку: не мать_и не теща, должно быть, нет никого больше на белом свете – ни мужа, ни детей, и живет она из милости у племянника. Наверное, и обед готовит, и убирает, а полежать днем стесняется, чтоб не сказали: даром хлеб ест. Вот они все уехали на дачу, а старуху оставили караулить их добро – эти дорогие иконы.
Как же ей будет страшно, этой старушке, когда она увидит вдруг в квартире этих морлоков… И, может, это будет последнее, что она увидит… Какой страшный конец одинокой жизни, И почему во всем этом замешана она – Зинаида Рябинина? Разве ей нужны деньги? Она же не из-за этого. Пусть отец увидит, до чего ее довел! Пусть ему будет стыдно и больно! Но при чем здесь эта слабая старушка, которую навек перепугают или даже убьют? Как можно это допустить?
«Я зашла слишком далеко, пора закругляться», – почти спокойно решила Зина и вдруг почувствовала такое душевное спокойствие, такую отраду, что всплакнула и на этом уснула. И не видела во сне кошмаров.
Утром она позвонила Ермаку. Он тотчас приехал в опустевшее общежитие – все ушли на работу, и Зина все ему рассказала.
Ермак попросил ее помочь. Ей ничего для этого не надо было делать, только промолчать, чтобы все шло своим чередом…
Зина замолчала. Она была бледна и как-то подавлена.
– Когда же будет это? – испуганно спросила я.
– Это уже было… Позавчера.
Тетку, чтоб не травмировать, заблаговременно отправили на дачу со всей семьей. Оперативники приготовились. Как только Зомби, Марафон и еще двое морлоков вошли в квартиру, Зина ушла домой. Морлоков схватили с поличным – с грузом икон и прихваченными по пути меховыми шубами. В переулке их ждала грузовая машина… вернее, уже не ждала. Каким-то образом Зомби ухитрился бежать, а троих задержанных препроводили в тюрьму. Зомби ищут уже третий день… Зина его не видела. Его никто не видел, он как сквозь землю провалился.
– Тебе жалко этого Зомби? – спросила я. Зина передернула худенькими плечами.
– Этот Зомби – сволочь, пробы негде ставить. У него только мать хорошая. Он своими делишками в гроб ее вгонит, а еще говорит, что любит мать. Нет, мне ни капельки его не жалко. Пусть бы поймали поскорее.
– А что тебя тогда расстраивает? – спросила я, потому что видела: ей плохо.
– Сама не знаю, Владя. Но мне не по себе.
– Это из-за того, что они тебе так доверяли, – сказала я. – Доверие даже плохих людей к чему-то обязывает. И когда оно нарушено, совесть бунтует. Но… ведь они– могли убить эту старушку? Они бы убили еще кого-нибудь… Продолжали бы делать свои темные дела, творить зло. Мерзавцы!
– Ты хорошо сделала, что рассказала о них Ермаку, – сказал отец.
Мы долго обо всем говорили. Потом Зина ушла. А папа уже не пошел к Шуре. Только позвонил ей.
На неделе заходил Ермак. Когда он узнал, что Зина была у нас, он тоже нам кое-что рассказал. Самую главную новость. С помощью описаний Зины, а также благодаря тому, что, она сообщила, в каких ресторанах проводит время Морлок (об этом не раз с восторгом рассказывал ей Зомби), было установлено его подлинное имя и где он работает (заведующим комиссионным магазином). Обыск на квартире и особенно на даче дал следствию очень много. Вообще, эта фигура оказалась куда крупнее и сложнее, чем думали.
Зомби еще не был пойман. Из Москвы он выехать не мог: всюду были сообщены его приметы и не только приметы. У его матери позаимствовали фотографии Зомби, размножили их и разослали по всем отделениям милиции.
Для нас неделя прошла почти спокойно. Работали над биотелеметрическим передатчиком. Вот когда мне особенно пригодились навыки работы с микродеталями.
На завод приезжал дядя Александр и вместе с нами, сняв пиджак и засучив рукава, корпел над передатчиком.
Многие забегали к нам взглянуть на двух братьев: профессора и рабочего, так похожих друг на друга и делающих одно дело.
Даже Рябинин заглянул и поприветствовал профессора Гусева. Впрочем, он не только заглянул, но и дал довольно дельный совет.
Зина уже работала у нас учеником слесаря. Ее взялся обучить Володя Петров. Рябинин бросил на нее удивленный и недоверчивый взгляд. Кажется, он подозревал с ее стороны какой-то подвох.
Была я у тети Али, виделась со своими двоюродными близнецами. Они окончили семестр с отличием и теперь получали повышенную стипендию. Странно, но почему-то я их никогда не любила. А они свысока смотрели на меня.
Навестила, как всегда, маму. Ей не легче, но ее скоро выпишут, так как она, собственно, ложилась на обследование.
Ходила я с девчонками в театр на Таганке. Майя ухитрилась достать четыре билета.
Жизнь шла как ей положено. Но, где бы я ни была, что бы я ни делала, я почему-то никак не могла забыть, что в это самое время ищут Зомби – идет охота на волка. Интересно, смеется ли он сейчас, когда круг сужается? Он ведь очень смешлив.
В субботу и в воскресенье я решила приналечь на занятия» Уже апрель, и оглянуться не успеешь, как придет пора экзаменов.
На семейном совете было решено, что я подам заявление на дневной факультет. Дядя Александр говорит: «Студентами мы бываем раз в жизни, и это самая чудная пора». Поэтому папа и слышать не хочет о заочном факультете. А я твердо решила идти на заочный.
Шуру отпустили в Рождественское за вещами. Попов добился для нее московской прописки. Шура уговорила папу помочь ей. Так что они едут вместе.
Они зарегистрируют свой брак сразу, как папе дадут развод. Это будет скоро, в апреле.
Шуре, кажется, хочется похвастаться перед односельчанами своим мужем.
Пусть их едут. Оба так счастливы. И напрасно они ждут регистрации, пусть бы Шура сразу перебиралась к нам. Целых три комнаты. Зачем жить в гостинице или у тети Попова? Но отец в этом отношении какой-то старомодный.
Проводив отца, я прибрала в квартире и засела за учебники. Но часов в десять почувствовала, что сильно устала, – все же я сегодня работала. И прилегла в халатике на кровать с томиком Станислава Лема. До чего же я люблю этого писателя! И не только его фантастику, но и его философские вещи. «Сумму технологии» я проштудировала с карандашом в руках три раза. Но в тот вечер я читала рассказы о навигаторе Пирксе. Поиски человеческого в современном изменяющемся Мире, на самой высокой ступени развития цивилизации.
Днем ребята с нашего двора притащили мне котенка – такой пушистый, дымчатый, веселый-превеселый котенок, что я пришла в восторг. Я назвала котенка Мики-Маус. Напоила его молоком, потом сбегала купила ему рыбки, – он поел с удовольствием и сразу стал ходить за мной по пятам, а как только я садилась, залезал ко мне на колени.
Это был первый мой котенок в жизни, потому что мама всегда боялась глистов и никогда не разрешала приносить в дом ни кошек, ни собак. И теперь я читала, а Мики-Маус лежал, прижавшись ко мне, и мурлыкал.
Часов в одиннадцать кто-то позвонил в квартиру. Подумав, что это кто-нибудь из соседей, я, не спрашивая (впрочем, я никогда не спрашиваю: кто?), открыла дверь. За дверью стоял совершенно обессилевший Зомби.
– Владя, Владя, – зашептал он, – впусти меня.
