Текст книги "100 знаменитых судебных процессов"

Автор книги: Валентина Скляренко

Соавторы: Яна Батий,Мария Панкова,Валентина Мирошникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Суд над Иосифом Бродским

Процесс над поэтом Бродским, «не вписывавшимся» в официальные рамки представления о советском мастере слова, имел большой резонанс как в СССР, так и за рубежом. Это дело, свидетельствовавшее об окончании «хрущевской оттепели», достаточно быстро обросло невероятным количеством домыслов, из-за которых многие моменты остаются неясными до сих пор. Интересно, что судили поэта в административном порядке незаконно, так как то, что он не работал, не являлось уголовно-наказуемым преступлением и подсудности по Указу Верховного Совета Бродский не подлежал, поскольку писал стихотворения и распространял их в «самиздате». Вот только его творчество никак не соответствовало взглядам партии и правительства… Итак, кого судили в 60-х годах XXвека: поэта, неугодного системе, илилицо, не желавшее заниматься общественно-полезной деятельностью? Отбросив в сторону крайности, остается признать, что их обоих в одном лице. А чему удивляться? Ведь поэт – существо в известной мере стихийное, не от мира сего, так что подходить к оценке его действий нужно с особыми мерками. Но их-mo как раз в «великом, могучем» Союзе и не было…

Иосиф Бродский

Сегодня поэта, прозаика, переводчика Иосифа Александровича Бродского (1940–1996) знают во всем мире. Его часто называют «Шекспиром наших дней», классиком и «феноменом культуры». А ведь еще совсем недавно имя этого мастера слова, который родился и провел свою молодость в Ленинграде, частью его соотечественников предавалось анафеме! За что? Сложно сказать. Видимо, за то, что он не хотел быть таким, как все.

23 октября 1963 года над головой Иосифа Александровича стала собираться гроза. В этот день из Смольного от заведующего отделом охраны общественного порядка ЛТК комсомола Г. Иванова командиру оперотряда Добровольной народной дружины № 12 института «Гипрошахт» Дзержинского района Лерпера поступило письмо с просьбой рассмотреть вопрос о Бродском. Мол, этот человек долгое время нигде не работает, тунеядствует. А значит, вполне достоин серьезного пропесочивания, а то и общественного суда. Адресат был выбран не случайно: Лерпер, как и Бродский, был евреем по национальности. А значит, можно не бояться обвинения в антисемитизме! Яков Михайлович (или Моисеевич) к поэту относился сочувственно, но, как говорится, своя рубашка как-то ближе к телу. В общем, Бродского вызвали в ДНД. «Тунеядец» от столь «любезного» собеседования уклонился, а дабы к нему не возникло претензий, предоставил врачебную справку о том, что страдает «психопатией и функциональным расстройством нервной системы различных степеней».

Журналисты моментально узнали: назревает интересное «дело Бродского»; 29 ноября 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» появился фельетон «Окололитературный трутень», в котором использовались материалы из милиции. 8 января 1964 года там же опубликовали подборку писем читателей «Тунеядцам не место в нашем городе». К травле быстренько подключился и Ленинградский Союз писателей во главе с А. Прокофьевым. Заступаться за молодого коллегу, успевшего обратить на себя нездоровое внимание «соответствующих органов», корифеям пера было явно невыгодно. Тем более что молодой автор отличался заносчивостью и высокомерием. А чтобы вообще умыть руки и не оказаться замешанными в разгоравшийся скандал, члены Союза писателей составили два официальных документа. Их негативное содержание существенно повлияло на ход «дела Бродского». В первом из документов, выписке из протокола заседания Секретариата и членов Партбюро Ленинградского Отделения СПРСФСР от 17 декабря 1963 года, коллеги поэта решили:

«1. В категорической форме согласиться с мнением прокурора о предании общественному суду И. Бродского. Имея в виду антисоветские высказывания Бродского и некоторых его сообщников, просить прокурора возбудить против Бродского и его сообщников уголовное дело.

1. Просить горком ВЛКСМ вместе с ЛО ССП ознакомиться с деятельностью кафе поэтов.

2. Считать совершенно своевременным и правильным выступление «Вечернего Ленинграда» со статьей «Окололитературный трутень».

3. Поручить выступить на общественном суде тт. Н. Л. Брауну, В. В. Торопыгину, А. П. Эльяшевичу и О. Н. Шестинскому. Просить суд включить в состав президиума суда О. Н. Шестинскому».

А в справке от 18 февраля 1964 года указывалось, что местное отделение Союза писателей, в частности его Комиссия по работе с молодыми авторами, стихи Бродского оценивает в общемто объективно. Но о самом Иосифе Александровиче говорилось нелицеприятно: «И. Бродский неизвестен в Союзе писателей, т. к. не является профессионально пишущим и не имеет опубликованных работ. Также не является он и профессиональным литератором, для которого литературная, творческая работа не только потребность, но и средство существования. Таким образом, речь идет не о поэте в обычном и общепринятом смысле этого слова, а о человеке, предпринявшем попытку писать стихи». Бродский действительно Союзу писателей знаком особо не был, поскольку на протяжении многих лет старательно избегал встреч с другими авторами. К тому же Бродский знал: его творчество Союз писателей не одобрит. Вот и выискивал любую возможность прямо поиздеваться над его членами; в многочисленных пасквилях острый на язык молодой человек подчас опускался даже до откровенной площадной брани.

В своих стихах Иосиф Александрович писал об одиночестве, оторванности от жизни, о «родине чужой», к которой его тянет; звучал в его работах и мотив богоискательства, мистики. Стихи Бродского кого-то привлекали, кого-то злили, но равнодушным не оставался никто. Существовали группы почитателей поэта, а те, кто питал к нему неприязнь, шептались: мол, занимается антинародным делом, антисоветчиной, проповедует пессимизм и бездействие, сознательно отвлекает молодежь от «активного участия в строительстве коммунизма». И вообще, что можно сказать о человеке, негативно высказывавшемся о партии и Ленине! В таком же ракурсе характеризовала Иосифа Александровича вышеупомянутая записка Союза писателей.

17 декабря 1963 года с Бродским беседовали в отделе милиции Дзержинского райисполкома; опросный лист передали инспектору паспортного стола. Тот 28 января 1964 года представил своему начальству «Заключение», где указывалось, что Иосиф Александрович «систематически не занимается общественно полезным трудом, ведет паразитический образ жизни; часто меняет места работы (их насчитывалось в его трудовой книжке уже 13!), нигде долго не задерживаясь, за что неоднократно предупреждался сотрудниками милиции по месту жительства». Инспектор Стаськов рекомендовал направить дело Бродского в народный суд для решения о высылке из Ленинграда. 13 февраля поэта арестовали. Ему самому, похоже, было все равно. 23-летний мастер слова мучился двойным предательством – ближайшего друга и любимой девушки, – которое заслонило для него все происходящее. И тут вмешался Лернер, добившийся, чтобы дело поэта попало не в народный, а в товарищеский суд, первое заседание которого состоялось 17 февраля 1964 года. Но слушание дела отложили до 13 марта, поскольку всплыла справка о том, что поэт страдает шизофренией. Наконец, выяснилось: здоровьем Бродского судьба не обидела и психических расстройств у него нет. На втором заседании было оглашено обвинение, сформулированное начальником Дзержинского отделения милиции и прокурором этого района: «тунеядство». Ряд поэтов и писателей, тем не менее, выступили в защиту Бродского, называя его самым талантливым мастером слова того времени, гением, стоящим «на уровне Пушкина». А то, что он не хочет гделибо работать, свидетели защиты считали личным делом подсудимого: мол, был бы материально обеспечен без криминала, а там пускай себе пишет на благо читателей. Сторонники Иосифа Александровича также подчеркивали: Бродского начали преследовать по банальной причине. Он еврей, и местным антисемитам его талант просто стоял поперек горла. Тунеядцем же поэт, по сути, не является, поскольку все время занят литературной работой; финансово его поддерживают родители и хорошие приятели, которые рады помочь гению. Однако защита старалась зря.

В стране как раз широко развернулась кампания по борьбе с тунеядством, а Бродского, по сути, никто не знал. Обвинение подчеркивало, что призывает осудить не поэта, а бездельника и лодыря, говорящего «с клеветой и презрением о советском народе», «подонка, обманывающего молодежь». В «Вечернем Ленинграде» 14 марта появилась заметка «Суд над тунеядцем Бродским». Вскоре за рубежом подняли вопрос о преследовании поэта системой, а французский писатель Жан-Поль Сартр вообще в 1965 году заявил правительству СССР официальный протест по данному поводу. Дело в том, что «процесс Бродского» оброс таким невероятным количеством легенд и слухов, что разобраться в позиции сторон человеку, не присутствовавшему на заседании лично, не представлялось возможным. Так, например, только одних «подлинных стенограмм судебного разбирательства» насчитывалось едва ли не десяток, и все они противоречили друг другу. Масла в огонь подливали публикации «настоящих документов» и «свидетельств очевидцев» в журнале «Огонек». И порой складывалось впечатление, что очередная «стенограмма суда» – это не более чем попытка состряпать нечто вроде детектива.

В 1989–1990 годах ленинградский поэт и журналист Николай Якимчук собрал все документы по «делу Бродского»: сфальсифицированные редакцией журнала «Огонек» отчет и стенограмма Ф. Вигдоровой, письма и свидетельства 3. Тороповой, Н. Грудининой, Г. Глушанок, И. Инова, сфабрикованные кем-то телеграммы якобы «от Шостаковича» и «от Чуковского» и т. п. По ним был создан сценарий «фильмаразоблачения», снятого на «Леннаучфильме» режиссером Сергеем Балакиревым. Кроме того, Якимчук выпустил брошюру «Как судили поэта» (1990). Что ж, философствовать на тему прошлого было легко, поскольку, во-первых, времена изменились, а во-вторых, настоящие документы следствия и процесса в государственных архивах к тому моменту оказались уничтоженными за сроком давности. Однако впоследствии выяснилось, что три объемистые папки с подлинными бумагами по «делу Бродского» хранились у Лернера. Он утверждал, что не писатели добивались досрочного освобождения собрата по перу, а его дружина ДНД. Мол, повозился с неприкаянным поэтом немало, и в гонители Бродского его записали зря. Хотя. На те деньги, которые Иосиф Александрович периодически зарабатывал, прожить и впрямь было невозможно. В принципе, Бродский мог устроиться в газету, на радио, на телевидение, в издательство, но не захотел. Что ж, каждый человек вправе сам выбирать свою судьбу. Равно как и обязан нести ответственность за свой выбор.

После суда Иосифа Александровича выслали в забытую Богом деревню Норинскую (Архангельский край) «с обязательным привлечением к труду». Туда же совершенно неожиданно для него приехала Марина Басманова – виновница душевных мучений Бродского. Спустя полтора года (вместо назначенных судом пяти) он был досрочно освобожден. Любители творчества Иосифа Александровича пафосно заявляли, что «настойчивые защитники помешали бюрократии доконать поэта». Однако в этом случае решающую роль как раз сыграло ходатайство Лернера. 12 июня 1965 года он направил прокурору Дзержинского района письмо, в котором называл мастера пера «морально запутавшимся гражданином» и говорил, что в целях воспитательной работы «необходимо поставить вопрос о его досрочном возвращении из мест отбытия наказания», после чего определить Бродского на работу в какой-нибудь журнал. Лернер настаивал также на проверке материала, связанного с распространением лживой стенограммы суда, целью которой являлась «подмена истинной подоплеки наказания»: судили, мол, не тунеядца, а неугодного поэта. При этом глава ДНД подчеркивает, что сам Иосиф Александрович в этом никакого участия не принимал.

Спустя три месяца Бродский был освобожден, а вскоре у него родился сын. Но Марина Басманова снова ушла от него – уже навсегда. К тому же поэт продолжал сочинять «совершенно несоветские» стихи, и ему стали настойчиво намекать об отъезде из страны. Фактически Иосифа Александровича из СССР выдворили насильно. В июне 1972 года он перебрался на постоянное жительство за границу, в США. Перед отъездом поэт отправил письмо генсеку Брежневу, в котором были такие строки: «Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятвы с трибуны».

В январе 1990 года, на лекции в Сорбонне Бродский увидел среди студентов итальянку русского происхождения Марию Соззани. 1 сентября поэт и Мария сочетались браком, а спустя два года у них родилась дочь Анна Александра Мария. Друзья говорили, что последние пять лет жизни для Бродского были счастливее предыдущего полувека. Эпизод с судом, едва не искалечивший ему жизнь, поэт считал происками антисемитов и говорил: его судили потому, что он хотел жить «так, как мне это нравится, а не так, как это угодно коммунистам». Остаток жизни Иосиф Александрович провел в Нью-Йорке, являясь гражданином Америки; в 1987 году поэт стал лауреатом Нобелевской премии, которую ему вручил шведский король Карл XVI Густав. Поэт, признанный советским судом тунеядцем, достиг вершины, которая оказалась недостижимой для многих лояльных к советской власти литераторов.

Умер Бродский в ночь с 27 на 28 января 1996 года от инфаркта. Согласно последней воле поэта, его тело похоронили в Венеции, на острове СанМикеле, хотя когда-то в молодости он писал:

Ни страны, ни погоста

Не хочу выбирать —

На Васильевский остров

Я приду умирать.

(«Стансы»)

Но, уехав в США, поэт забыл об этих словах. Что ж, он имел право на это, поскольку считал себя обиженным «антисемитами и фашистами», не понимавшими, как можно писать об индивидуализме, презрев высокие патриотические чувства и пафос коллективизма. А о «деле Бродского» споры не утихают и по сей день. Но теперь это Иосифа Александровича уже не волнует.

Василь Стус. Плата за слово

«Поэтом себя не считаю. Рассматриваю себя как человека, который пишет стихи», – писал о себе В. Стус. Но был он именно Поэтом, мастером слова, чьи поэтические строки созвучны шевченковским. «Поэт, который был последователем и учеником Рильке, поэтмистик, который, возможно, был наиболее духовным поэтом среди всех поэтов Украины XX столетия», – сказал о нем известный писатель, правозащитник, общественный деятель и друг поэта Е. Сверстюк. Стус был только поэтом и никогда – политиком. Однако 15 лет из отпущенных ему 47 Василь Стус провел в лагерных застенках Мордовии и Урала как политзаключенный.

Василь Стус

Арест, следствие, суд, чтение приговора и, как итог, долгие мучительные годы заключения. Этот страшный путь Василю Стусу довелось пройти дважды, и это, возможно, самые драматические страницы его жизни. «Это последний акт драмы великого поэта и героя. И каждая роль, каждое слово важно в этой драме. Ведь потом уже почти ничего и не было: его добивали без свидетелей – за проявления обычной человеческой порядочности, за последовательную, бескомпромиссную честность», – писал Е. Сверстюк.

Впервые публично о своей гражданской позиции Василь Стус заявил 4 сентября 1965 года – в кинотеатре «Украина» в Киеве во время премьерного просмотра фильма С. Параджанова «Тени забытых предков». Тогда он, молодой аспирант Института литературы, поддержал организованный И. Дзюбой и В. Черноволом протест против арестов украинских «шестидесятников». Ровно через двадцать лет – 4 сентября 1985 года его не стало. И в эти два десятилетия мучений и борьбы вместилось все, что выпало на долю поэта – исключение из аспирантуры, работа сторожем и кочегаром, женитьба 10 декабря 1965 года, снова работа, увольнение, арест, суд, отбывание наказания в мордовских лагерях, тяжелая операция, снова арест и лагеря. Одновременно это были годы интенсивной творческой работы – как поэта и как переводчика. Еще в 1965 году Стус пробовал издать свою книжку «Круговерть». Впрочем, как и следующий его сборник «Зимние деревья», она не увидела свет. Впервые книга стихотворений поэта вышла в Бельгии в 1970 году, после чего В. Стус стал изгоем «системы». Уже тогда против неугодного поэта в КГБ собирали компромат и для ареста нужен был только предлог. После обыска в его квартире, где среди бумаг были найдены тексты «антисоветского содержания», Стус был арестован по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде». Это случилось 12 января 1972 года. В обвинительном акте Коллегии по криминальным делам Киевского областного суда сказано, что «подсудимый Стус, начиная с 1963 года. и до дня ареста, систематически изготовлял, хранил и распространял антисоветские клеветнические документы, которые порочили государственный советский и общественный строй, а также занимался антисоветской агитацией в устной форме». «Судебные процессы 1972–1973 годов на Украине – это суды над человеческой мыслью, над самим процессом мышления, суды над гуманизмом, над проявлениями сыновней любви к своему народу», – писал позднее В Стус в своем публицистическом письме «Я обвиняю».

В сентябре 1972 года суд приговорил Василя Стуса к пяти годам заключения и трем годам ссылки. Наказание заключенный Стус отбывал в мордовских и магаданских спецлагерях. Бесправие и постоянный надзор угнетали поэта, но именно в неволе он испытал новый творческий взлет. В лагерях и в ссылке Стус создал около 1000 стихотворений и 400 переводов. Но в тюремных условиях было легче написать, чем сохранить написанное. Во время лагерных «шмонов» все записи забирали, угрожая уничтожить. Это было для Стуса самым большим испытанием, поэтому он старался как можно больше стихотворений отослать в письмах домой. Поначалу это удавалось, позднее стало невозможным. Лишь голодовкой Стус добился 10-дневного отпуска, чтобы поехать в Донецк попрощаться с умирающим отцом.

Отбыв положенный срок, в августе 1979 года поэт вернулся в Киев. «В Киеве я узнал, что людей, близких к Хельсинкской группе, репрессируют самым наглым образом. Осудили Овсиенко, Горбаля, Литвина, потом расправились с Черноволом и Розумным. Такого Киева я не хотел. Понимая, что Группа фактически оставлена на произвол судьбы, я вступил в ее ряды, потому что просто не мог иначе. Психологически я понимал, что тюремные ворота уже открылись для меня, что вот-вот они закроются за мной снова – и закроются надолго. Но что я мог сделать? За границу украинцев не выпускают, да и не очень-то хочется заграницу, потому что кто же тут, на Великой Украине, станет голосом возмущения и протеста? Это уже судьба, а судьбу не выбирают.», – писал В. Стус. Поэт оказался прав, тюремные ворота действительно очень скоро вновь захлопнулись за ним.

14 мая 1980 года сотрудниками следственного отдела КГБ Киева Стус был арестован и обвинен в проведении антисоветской агитации и пропаганды. «Преступления» поэта заключались в написании стихотворений и писем известному правозащитнику, академику А. Сахарову, генералу П. Григоренко, а также заявления в прокуратуру по поводу репрессий против украинского писателя и правозащитника Н. Горбаля (который уже в 1994 году был избран народным депутатом Украины). Повлияло на арест и председательство В. Стуса в 1979–1980 годы в украинской группе содействия выполнению Хельсинкских соглашений по защите прав человека. Во время обыска в квартире поэта изъяли стихотворения, записные книжки, письма, материалы дела 1972 года; документы, свидетельствующие о положении политзаключенных и вызов на выезд в США. Протокол обыска Стус не подписал, заявив, что «с представителями кровавой организации никаких разговоров вести не желает».

Прощаясь с женой Валентиной, Стус сказал, что не будет принимать участия в предварительном следствии и суде, не будет обращаться в высшие кассационные инстанции, отказывается от адвоката и согласится свидетельствовать лишь при условии открытого судебного процесса и участия в нем представителей международных правозащитных организаций.

29 сентября 1980 года Киевский городской суд – за закрытыми дверями – начал рассмотрение дела В. Стуса. Обвинителем назначили прокурора Аржанова. Был среди участников этого процесса и молодой адвокат Киевской коллегии адвокатов В. Медведчук, ставший впоследствии известным политиком. В советские времена следствие против творческой интеллигенции, обвинявшейся в подрывной антисоветской деятельности, вело исключительно КГБ. И вообще, под контролем этой структуры проходило и следствие, и судебные процессы, которые, как правило, были закрытыми. Самостоятельный выбор подсудимым защитника был, конечно, нормой, но допуск к политическим делам имели только адвокаты из числа «надежных и проверенных». Г. Сверстюк вспоминает: «Конечно, атмосфера, в которой мы тогда существовали, была неимоверно жестокая. Конечно, Василя Стуса нельзя было спасти, но на этом процессе все засветились, и каждый выбрал свою дорогу. Когда Стус встретился с назначенным ему адвокатом, то сразу почувствовал, что Медведчук – это человек комсомольского агрессивного типа, что он его не защищает, не хочет его понять и, собственно, не интересуется его делом. И Василь Стус отказался от этого адвоката». Но вопреки выраженному недоверию со стороны Стуса Медведчук выступил в качестве его защитника. Однако свою роль он видел отнюдь не в защите подсудимого. Речь на суде адвокат начал с того, что сказал: «Стус заслуживает наказания за содеянные преступления». И все же были тогда люди, которые нашли в себе смелость пойти «против течения». Три в общемто беззащитные женщины, у которых дома оставались дети, не побоялись выступить на суде в защиту поэта. Михайлина Коцюбинская, Светлана Кириченко и Валерия Андриевская проходили по делу как свидетели обвинения. Но ни единого слова против Стуса от них не услышали. Напротив, женщины говорили о Стусе как о человеке «глубоко гуманных, демократических взглядов», называя его «патриотом, далеким от проявления примитивного национализма». М. Коцюбинская сказала: «Такие люди встречаются редко, и я благодарна судьбе за встречу со Стусом». А С. Кириченко принадлежат такие слова: «Я буду давать показания на том суде, где Василь Стус будет обвинять, а не сидеть на скамье подсудимых».

И все же юридическая машина сработала по своим нечеловеческим законам и обрекла поэта на годы страданий. Суд назначил В. Стусу максимальное наказание – 10 лет лагерей особого режима и 5 лет ссылки.

Закончив читать приговор, судья без всякой паузы произнес: «Суд окончен». Таким образом Стус был лишен даже права на последнее слово. «Палачи! Вы мне и последнего слова не дали сказать!» – выкрикнул Стус и процитировал М. Лермонтова: «И вы не смоете всей вашей черной кровью поэта праведную кровь!». Как вспоминали друзья, Стус выглядел тогда замученно, был очень бледен. На свидании после суда 42летний поэт сказал жене, что такого срока не выдержит. Признанный «особо опасным рецидивистом», Стус был отправлен в лагеря на Урал. Там в селе Кучино Чусовского района Пермской области политзаключенный Стус провел последние пять лет своей жизни.

После жестокого, по сути смертельного приговора на весь мир прозвучал одинокий, но сильный голос А. Сахарова: «Бесчеловечность приговора украинскому поэту Василю Стусу – позор советской репрессивной системы. Так жизнь человека ломается без остатка – это расплата за элементарную порядочность и нонкомформизм, за верность своим убеждениям, своему «Я». Я призываю коллег Василя Стуса – поэтов и писателей во всем мире, своих коллег-ученых, «Международную амнистию», всех, кому дороги человеческое достоинство и справедливость, выступить в защиту Стуса. Особо я обращаюсь к участникам Мадридского совещания. Приговор Стусу должен быть отменен, как и приговоры всем участникам ненасильственного правозащитного движения».

Условия содержания в лагере для политзаключенных были тяжелейшими: постоянные обыски, лишение свиданий с родными. На год Василь Стус был помещен в одиночку. Там он много писал, переводил. 250 стихотворений и 250 переводов должны были составить книгу, которую он назвал «Птица души». Однако все написанное конфисковали, и судьба этих текстов до сих пор неизвестна. Вопреки всему в 1983 году Стусу удалось передать на волю текст под названием «Из лагерной тетради». После его публикации на Западе, а особенно после того, как в 1985 году известный немецкий писатель Г. Бёлль выдвинул кандидатуру В. Стуса на получение Нобелевской премии, давление на поэта усилилось.

Сердце Василя Стуса перестало биться в ночь с 3 на 4 сентября 1985 года в тюремном карцере лагеря особого режима для политзаключенных ВС-389/36 села Кучино. Весть о смерти поэта в лагере разлетелась по всему свету – 5 сентября 1985 года об этом сообщили все радиостанции мира. В СССР официально об этом не сказали ни слова. Лишь несколько друзей Стуса собрались в его киевской квартире, чтобы почтить память поэта. Причина смерти Василя Стуса по сей день не известна. Согласно официальной версии, Стус умер от сердечного приступа. По мнению многих диссидентов, это было убийство.

Поэт ценил жизнь. Он любил семью – мать, отца, жену, сына – и мучился из-за того, что они не увидели от него «никаких радостей, а только печаль, только грусть, только горе». Он умел радоваться каждому новому дню, каждому лучу солнца. Даже в лагерных условиях находил возможность читать и переводить, изучать языки, писать. Ни болезни, ни тюремный холод, ни тоска по родным и непосильный труд в шахте – ничто не смогло поставить его на колени.

Правдолюбец, смелый человек, талантливый поэт. Этих слов, вероятно, достаточно, чтобы охарактеризовать Василя Стуса. Однако следует добавить: человек достоинства и чести. Даже находясь в тяжелейших условиях, когда он начал слепнуть, потерял почти все зубы, перенес сложнейшую операцию, искалечил ноги, он не пошел на компромисс со своим убеждениями, с самим собой. В 1978 году В. Стус написал своему другу О. Орачу из тюрьмы: «Главное – уметь держать голову. Даже тогда, когда она не держится на плечах».

В 1989 году, спустя четыре года после смерти поэта, он был полностью реабилитирован. «За отсутствием состава преступления» с В. Стуса сняли все обвинения.