Текст книги "КГБ в смокинге. Книга 1"
Автор книги: Валентина Мальцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
11
Париж. Ресторан отеля «Риц»
1 декабря 1977 года
Кажется, я задремала. Разбудил меня толчок шасси о бетонную полосу. Я взглянула в иллюминатор, по которому в разные стороны разбегались девичьи слезы дождя. Гигантское здание аэропорта высилось в туманной пелене облаков, как величественный памятник загнивающему капитализму.
Через пять часов мне предстояло лететь дальше, в Буэнос-Айрес, на рейсовом самолете авиакомпании «SAS». Впрочем, и эти несчастные пять часов мне тоже не принадлежали. Некто весьма мудро и предусмотрительно распланировал мое пребывание за рубежами любимой родины. Два часа отводилось на отдых и легкий туалет в отеле «Риц», который располагался в пятнадцати минутах езды от аэропорта, а потом… Потом мне предстояла случайная встреча с одним человеком. Впрочем, это только для него она будет случайной – я-то хорошо знала, кого и почему должна неожиданно встретить в ресторане.
…Я шла по толстому ковролиту, мучительно извлекая свои «шпильки» из упругой, вязкой синтетики и бормоча под нос нетленные строки любимой песни детства: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих…» По обе стороны широченного холла, на витринах и прилавках фирменных лавок, декорированных с такой любовью, словно все трудовые коллективы готовились к посещению Брежнева, громоздились совершенно невообразимые роскошества из области промышленных и продовольственных товаров группы «Б» – прямое следствие нещадной эксплуатации трудящихся Франции.
Толкнув вращающуюся зеркальную дверь в ресторан, я взглянула на свои уродливые часы производства Второго МЧЗ, почему-то названные «Заря»: до случайной встречи оставалось еще минут двадцать.
Я подняла голову и нос к носу столкнулась с…
Первая ассоциация была чисто рефлекторной: мне вдруг почудилось, что судьба свела меня с членом Политбюро ЦК КПСС, фотография которого по каким-то загадочным причинам осталась в тайне от советского народа. Внушительных размеров господин в добротно скроенном костюме из темно-серого твида, в невыразимо снежной сорочке, крахмальный воротничок которой был затянут на жилистой шее аккуратным узлом темного, с бордовыми крапинками, галстука… Его особа внушала разом верноподданнические чувства и каверзное желание вывести ее из состояния врожденного равновесия.
– Мадам желает пообедать? – осведомился «член Политбюро» на чистом французском, без малейших признаков днепропетровского «гаканья».
– Да, конечно, – ответила я и покорно поплелась за метрдотелем. Он двигался неторопливо и уверенно, словно ледокол, прокладывая себе путь между айсбергами ослепительно белых, сервированных фарфором и хрусталем столов. Следуя в его кильватере, я напоминала себе утлый катерок затерянного на краю тундры рыбсовхоза, промышляющего мойвой.
С почестями, приличествующими разве что покойной Эдит Пиаф, я была усажена в подставленное кресло, снабжена меню, обдана ароматом хороших духов и интимным голосом проинформирована об имеющемся в наличии спектре вин, названия которых чуть не заставили меня покраснеть от невежества.
Мобилизовав ту область своих познаний, которую с натяжкой можно назвать гастрономическим интеллектом, я заказала салат из цветной капусты, бифштекс с кровью и черным перцем и бокал божоле.
…Он появился в ресторане на пять минут раньше, чем должен был. Я наблюдала за тем, как уверенным шагом завсегдатая он проследовал в угол зала, уселся за столик, небрежно, словно пепел с сигареты, стряхнул, взяв его за кончик, туго скрученный рог крахмальной салфетки и неуловимым движением фокусника или профессионального брадобрея заткнул ее за воротник. Позабыв обо всех инструкциях, я следила за ним откровенно до неприличия. Мне было одновременно страшно, интересно и тошно. В памяти всплыл отрывок шпион-релиза Витяни Мишина:
«Сэру Джеральду Гескину семьдесят четыре года, барон в третьем поколении, член палаты лордов, владелец одной из трех крупнейших в Англии библиотек. Прожил бурную жизнь, был шесть раз женат, имеет множество детей, внуков и правнуков. Весьма состоятелен. Является одним из самых тонких на Западе ценителей литературы. Свободно владеет тринадцатью языками. Помимо женщин, книги – его единственное хобби. Не вздумай шутить с ним насчет его фамилии. В 1975-м на приеме в Брюсселе у короля всех бельгийцев Бодуэна сэр Джеральд публично залепил плюху послу Германии только за то, что тот поинтересовался, не еврей ли он. Гескин – типичный островитянин: умный, заносчивый, влиятельный, скуповатый. Он вылетает из Парижа тем же самолетом „SAS“, что и ты, но – в первом классе. В ресторане у него назначена деловая встреча с Эдмондой Шарль-Ру…»
Имя Эдмонды Шарль-Ру было, пожалуй, единственным приятным моментом этого дикого шпионского фарса, участницей которого я стала из-за собственного идиотизма. Я обожала эту писательницу, до дыр зачитала ее роман «Забыть Палермо» – изумительную вязь женских ощущений, наблюдательности и эротики, переведенную на русский, полагаю, только благодаря тщательно скрываемой сексуальной озабоченности какого-то чиновника от литературы. Могла ли я вообразить, что наступит день, когда встреча с Шарль-Ру – и не где-нибудь – в Париже! – станет реальностью?..
Я узнала ее сразу, едва знаменитая писательница вошла в ресторан. Шарль-Ру уверенно направилась к столику Гескина, по-свойски расцеловалась с ним, сказав при этом, видимо, что-то очень веселое, поскольку барон трубно заржал на весь кабак, обнажив тридцать два ослепительных творения британских дантистов. Я ощутила острую зависть к этой паре, смешанную с жалостью к собственной персоне. Почему они могут спокойно сидеть в фешенебельном ресторане, заказывать диковинные яства, не думая о том, сколько долларов или франков выдано им по статье «командировочные расходы», а главное – не выполняя идиотских заданий злых гениев тайных служб?
Неожиданно я почувствовала, что не могу вдохнуть в легкие воздух. Что-то заклинило в горле, во рту мгновенно пересохло. Это был секундный всполох подсознания. Я вдруг ощутила истинные масштабы происшедшей со мной катастрофы, поскольку поняла, с кем по собственной тупости связалась.
«Господи, – думала я, – ну откуда они все знают? Где Москва, где Париж, где Андропов и где какой-то там лорд с еврейской фамилией и родословной кокер-спаниеля?! Откуда им это известно, Господи? И что барон придет в этот кабак, и что она должна с ним встретиться, и что разговор между ними займет не больше получаса?..» Раньше такое же ощущение бессилия и полной растерянности я испытывала только, задумываясь о бесконечности…
– Кофе, мадам? – фигура официанта заслонила объект моей дилетантской слежки.
– Да, будьте добры.
В этом момент я могла согласиться на что угодно, даже на коктейль из мышьяка с ртутью, – мне было все равно…
Взглянула на часы: до вылета оставалось два с половиной часа. Гескину пора было закругляться. Следовательно, наступала моя пора, будь она проклята и неладна…
12
Париж. Ресторан отеля «Риц»
1 декабря 1977 года
Я расплатилась за обед и направилась к столику пожилого барона, за которым он продолжал непринужденный треп с модной писательницей. Приблизившись, я чисто автоматически отметила, что, несмотря на свои шестьдесят с гаком, Шарль-Ру сохранила не только великолепный цвет лица, но и прекрасную фигуру.
– Простите, мадам… – мобилизовав свой достаточно фундаментальный, но порядком подзабытый французский, а также нюансы добропорядочного произношения, я отчаянно грассировала. Наверно, со стороны это выглядело просто вульгарно. Но задача формулировалась четко, а отступать от плана я не могла по двум причинам: во-первых, из-за не покидавшего меня ни на секунду животного страха перед Лубянкой, о могуществе которой мне только что напомнило мое подсознание, а во-вторых – вследствие врожденной исполнительности.
– Извините за назойливость, мадам, но было бы самой большой ошибкой моей жизни упустить такой шанс и не взять у вас интервью…
Писательница уставилась на меня с недоумением, барон – с нескрываемым интересом.
– Судя по произношению, вы… полька?
– Русская.
– Русская? – Гескин довольно бестактно хмыкнул. – Неужели в России известно имя Эдмонды Шарль-Ру?
– Не только известно, но и весьма популярно…
– Что вы говорите?! – писательница как-то по-крестьянски всплеснула руками. – Да вы сядьте, мадам!
– Благодарю… – я присела на краешек мягкого стула. – К сожалению, у меня совсем немного времени, через два часа я должна улетать…
– Как жаль, – писательница улыбнулась. – Я бы, в свою очередь, с огромным удовольствием проинтервьюировала вас. Не так уж часто дамы из России бывают в Париже…
– Да еще знающие о существовании Эдмонды Шарль-Ру, – подхватил барон.
– Сэр Джеральд, перестаньте смущать молодую даму, – в голосе француженки неожиданно прозвучала нотка обиды. – Не дай Бог, она еще подумает, что я абсолютно неизвестна на вашей родине…
– Милая Эдмонда, – пророкотал англичанин, не сводя с меня тяжелого взгляда, – вы – изумительный прозаик, и высшее проявление справедливости заключается в том, что у вас есть почитатели именно в России. Хотя узнал я об этом только минуту назад.
– Так как насчет интервью? – рискуя выглядеть невежливой, я тем не менее решила перевести разговор в деловое русло.
– Увы, я назначила встречу и, к сожалению, уже опаздываю. Может быть, в следующий раз?..
– Боюсь, это нереально… – я без особого труда изобразила на лице огорчение. – Сейчас я лечу в Буэнос-Айрес, а потом…
– Да что вы говорите! – Гескин вновь выпялил на меня свои аристократические зенки. – Так мы летим вместе?
– Ну, не буду в таком случае вам мешать, – писательница изящно поднялась. – Я рада, Джеральд, что благодаря моей популярности в России вы обзавелись столь очаровательной попутчицей. Что касается вашей просьбы, мадам, то вот моя визитная карточка, – Шарль-Ру протянула мне сиреневый прямоугольничек мелованного картона. – Ведь обратно вы тоже возвращаетесь через Париж, не так ли?
– Да, мадам.
– Позвоните мне, и мы обязательно что-нибудь устроим… – она перевела взгляд на Гескина. – Джеральд, я желаю вам приятного полета и обещаю подумать над вашим предложением.
Барон тяжело вознесся со стула и поцеловал протянутую руку.
Мы молча проводили взглядом стройную фигурку Эдмонды.
– Ах, время, время! – тяжко вздохнул барон. – Видели бы вы ее лет тридцать назад в Риме…
– Тридцать лет назад меня не было – Москве предстояло томиться в ожидании еще два года…
– Ну-с, мадам, – своим упоминанием о белокаменной я определенно вернула его с небес на землю. – Я так понял, что мы – коллеги?
– В каком смысле?
Меня разбирала злость. Ситуация развивалась в точном соответствии с планом шефов Витяни Мишина, а этот болван барон со своими родовыми связями, деньгами, библиотекой и столетними пластами британской спеси лез в расставленные силки, как безмозглый щегол в голодуху – на шелуху от семечек.
– В литературном.
– Почему вы так решили?
– Меня зовут Джеральд Гескин, – барон слегка наклонился. – А вас?
– Валентина. Или Валя, вам, наверное, так будет удобнее…
– Вы всегда заботитесь об удобствах мужчин?
– А вы считаете, они этого не заслуживают?
– Вам говорили, что вы немного похожи на Гертруду Стайн?
– Я давно уже не разглядывала себя в зеркале, но хорошо помню, что в последний раз признаков слоновой болезни у меня не было…
– Господи, вы и это знаете?
– Что?
– Сдаюсь! – барон шутливо поднял свои массивные руки, похожие на два телеграфных столба – без проводов, но с изоляторами запонок. – А теперь признайтесь: вам очень нравится Хемингуэй, верно? Он ведь был такой же современный и острый на язык, как вы.
– Совсем не нравится.
– Тогда кто? Кроме Эдмонды Шарль-Ру, разумеется?
– Я не настолько хорошо владею французским, чтобы уловить нюансы. Вы что, иронизируете?
– А я не должен?
– А вы как думаете?
– Уф-ф! – барон отодвинул тарелку и откинулся на спинку стула. – С вами нелегко общаться, прямо скажу.
– Но интересно.
– Но нелегко.
– Какую газету вы представляете, если не секрет?
– Разве я похож на журналиста? – Гескин пристально взглянул на меня.
– Простите, если я вас невольно задела.
– Ну что вы, Боже упаси! – барон щелкнул пальцем, подзывая официанта. – Я даже польщен. Мне всегда хотелось писать, но, увы, создатель обделил меня талантом. Долгие годы это мучило меня, а потом я обрел успокоение в книгах. Куда интереснее, на мой взгляд, находить ошибки у других, нежели самому быть на кончике злых языков. Вы не находите?
Последнюю фразу Гескин произнес по-русски.
– Да вы полиглот, господин Гескин! – произнесла я с восторгом в голосе, втайне надеясь, что мое изумление разыграно достаточно убедительно. – Сколько еще языков вы знаете?
– О-о, дайте посчитать… – барон закатил глаза. – Итальянский, испанский, немецкий, шведский, венгерский, греческий, турецкий… О французском и русском умолчим… Ну, еще два-три восточных, впрочем, не настолько блестяще, чтобы дискутировать на них о творчестве столь любимой вами мадам Шарль-Ру.
– А русский вы выучили только за то, что им разговаривал Ленин?
– Отчасти. В основном же своим знанием русского я обязан господину Платонову. Я прочел «Джан» на испанском и впервые в жизни пожалел, что не знаю русского. Это было давно, еще в конце сороковых… Ну, а вы? Чем занимаетесь вы, Валя?
– Пропагандой и агитацией.
– Что именно вы пропагандируете и кого агитируете?
– Господин Гескин, я думаю, что нам с вами пора зарегистрироваться.
– Что-о-о?
– Не пугайтесь, Бога ради! Я всего лишь о том, что до вылета осталось меньше полутора часов…
13
Небеса. Авиалайнер компании «SAS»
Ночь с 1 на 2 декабря 1977 года
Мне всегда казалось, что английские аристократы, тем более дожившие до преклонных лет, как-то плохо сопрягаются с понятием «суетливость». Но Гескин, очевидно, был либо уродом в разобщенной семье британских патрициев, либо все-таки евреем. Так или иначе, твердо решив провести весь полет через Атлантику рядом со мной, барон проявил столь кипучую энергию, что я начала тревожиться за его давление. Сперва он перемигнулся со стюардессой, затем обменялся парой реплик с седовласым итальянцем в своем ряду, а под конец загнул такую замысловатую, на испанском, фразу в сторону сухой, как швабра, особы, сидевшей рядом со мной, что ту как ветром сдуло в первый класс.
Активность барона начала меня пугать. Все разворачивалось настолько по плану, что невольно закрадывались подозрения. Я поразмышляла на эту тему несколько минут и пришла к выводу, что беспокоиться не о чем. «Все-таки все мужики одинаковы, – думала я без всякого уважения к собственной персоне. – Что британский аристократ, что редактор комсомольской газеты, что путешественник с мировым именем, что шеф КГБ… В основе их поступков лежит убежденность в собственной исключительности и стремление прежде всего понравиться. Потом они будут тебя любить, шантажировать, расспрашивать, терзать ревностью или жлобством, продавать с потрохами… Но первое дело – понравиться, произвести впечатление, продемонстрировать весь набор достоинств. Павианы по сравнению с мужчинами – дети из образцово-показательного интерната с музыкальным уклоном…»
– О чем вы думаете, Валя? – поинтересовался Гескин, уже устроившийся в кресле и, видимо, составивший план дальнейших завоеваний.
– О подготовке к отчетно-выборному партийному собранию нашей первичной организации, – безучастно ответила я по-русски.
Гескин заржал.
– Какая прелесть! Вы и с начальством так шутите?
– Если бы я вам сказала, сэр Джеральд, как я шучу со своим начальством, вы бы мне не поверили.
– Насколько я понял из вашей реплики, вы член коммунистической партии?
– Да, но очень вялый… Вам знакомо такое понятие, господин Гескин?
– В идеологическом смысле?
– А существует другой?
– Валя, вы просто прелестны. Я очень рад нашему знакомству и предлагаю закрепить его бокалом шампанского. Чему вы улыбаетесь?
– Я мысленно перевела вашу фразу на русский и вспомнила одного своего старого друга…
– Неприятное воспоминание?
– Как раз наоборот: воспоминание очень приятное. Человек неприятный.
– Вы мне определенно нравитесь!
– Ого, господин Гескин, мне послышались в вашем голосе деловые интонации. Вы приняли какое-то важное решение?
– Вы поразительно догадливы… – барон запустил мощную пясть во внутренний карман роскошного темно-синего пиджака с золотисто-черной эмблемой Саутгемптонского крокет-клуба и извлек изящную коробочку. – Не хотите взглянуть?
Коробочка была невесомой. Я осторожно открыла ее и не смогла сдержать вздох восхищения: это было платиновое обручальное кольцо, настолько плотно и ровно усеянное мелкой пылью алмазной крошки, что, казалось, держишь в руках диковинную елочную игрушку, хрупкую и нежную. Вне всякого сомнения кольцо это было шедевром ювелирного искусства.
– Изумительная и тонкая вещь.
– Правда? – Гескин обрадовался, как пионер из сибирской деревушки, получивший путевку в «Артек». – Это патент семьи Гескин. Все женщины нашего рода носили только такие обручальные кольца…
– Вы даже не представляете себе, как я рада за женщин вашего рода, – я осторожно закрыла коробочку и вернула ее барону. – Может быть, вы хотите, чтобы в порядке культурного обмена я рассказала вам, какие обручальные кольца носили женщины моего рода?
– Если уж вы решили быть настолько откровенной со мной, – сказал Гескин, аккуратно укладывая коробочку на место, – ответьте мне на другой вопрос: вы замужем?
– А что, это так сильно бросается в глаза?
– И никогда не были?
– Господин Гескин, ваша проницательность меня пугает.
– У вас очаровательная манера отвечать на вопросы. Вы можете хоть минуту быть серьезной?
«Старый ты британский осел! – устало подумала я. – Да я еще никогда в жизни не была такой серьезной. Господи, может быть, именно эта легкость, этот опьяняющий антураж шикарных ресторанов, роскошных отелей, светских разговоров и ощущений неотменимой причастности к миру богатства, цивилизации и свободы, к которому ты принадлежишь от рождения, и толкает таких людей в объятия Лубянки? Надо же: „постараться расположить его к себе, привязать на время поездки, использовать обширные связи и безупречную репутацию в мире литераторов…“ Да его даже не пришлось кадрить, тоже мне, интеллектуал в законе, воспаленная простата в шевиотовых брюках! Наша вахтерша тетя Нюся, скинь ей годков сорок, отучи от привычки любой разговор начинать фразой „А почем это?“ и вели ей решением партбюро прочесть десяток книг об экзистенциалистах и „новых левых“, без особого труда справилась бы с заданием, на которое меня благословил сам Юрий Владимирович, покровитель искусств и талантов, а по совместительству ГПСНС – Главный Провокатор Страны Недоразвитого Социализма. Деньги, общественная безопасность, налаженный быт и комфорт, отсутствие необходимости вставать в семь утра по будильнику, чтобы тащиться на службу в обществе таких же злых и невыспавшихся людей, полностью лишили всех гескинов в мире устойчивого социального иммунитета. Боже, неужели все они такие же остолопы, как этот развалившийся рядом со мной пенек? Неужели они не понимают, как это страшно – доверяться людям, которых не знаешь, открыто улыбаться, делиться сокровенным, не думать о последствиях сказанного просто так, от наплыва чувств или переизбытка презрения?.. Неужели им не вдолбили в школе, на улице, в институте или на службе, что за каждый промах когда-нибудь придется платить? А может, пока не поздно, сказать этому борову открытым текстом: „Слушай, дядя, ты, конечно, великолепно откормлен и вымыт, твоей породы хватило бы для выправления исковерканного генофонда всей Восточной Европы, Сибири и, возможно, братской Монголии, но все это, увы, мелочи по сравнению с заложенными во мне, как взрывчатка, неприятностями, которые омрачат остаток твоих дней, исковеркают твою незапятнанную репутацию и превратят тебя в парию. В мире, где ты живешь, связь с сатаной и связь с КГБ – синонимы. А я – это КГБ. Понял, папашка? А теперь – вали в свой первый класс, отвянь, не вводи в соблазн, побереги себя, возможно, ты еще проживешь лет десять и даже успеешь вручить свою фамильную обручалку очередной телке с портативным молокозаводом…“»
– Валя, вам нехорошо? – на лице Гескина читалась трогательная отеческая забота.
– Могу ли я еще раз взглянуть на ваше прелестное колечко?
…Он спал, причмокивая во сне с какой-то детской незащищенностью. Очевидно, затянувшаяся оргия платонического жениховства на борту современного авиалайнера вконец утомила барона, и он прикорнул с сознанием исполненного долга, подперев седую породистую голову рукой, поросшей рыжеватым пухом и усеянной коричневыми пятнышками неумолимой старости.
Я представила себе, что лежу с ним в одной постели, и вздрогнула. Б-р-р! Уж лучше с Витяней, хотя ничего более страшного в тот момент я придумать не могла.
«Все, Валентина, прекрати паниковать!» – приказала я себе и попыталась сосредоточиться. Что, собственно, происходит? Что мне грозит? И чего я боюсь? Ну, лечу, лечу я в Буэнос-Айрес. Так это же замечательно! Никогда не бывала в Аргентине, посмотрю диковинную страну, в которую попасть и не мечтала, увижу новых людей, поброжу по выставкам, музеям, накуплю шмоток… Но почему же так гнусно на душе? Задание КГБ… Телевано… А если представить себе, что нет никакого задания? Просто нет – и все тут! Я ведь нигде не расписывалась, клятв не давала… Ну, не нашла я вашего конгрессмена. Пыталась, но не смогла, тогда что? Уволят с работы? Деклассируют? Зарежут в моей собственной подворотне? Нет, конечно, я же не враг народа в конце концов! Ту тысячу долларов, которую дал мне Витяня, я верну. Всю до копейки. Господи, что я несу? Бред какой-то!.. Стоп! Надо разобраться с другого бока. Анализируй, Валентина, природу своей пакостности. Раз ты человек КГБ, значит, ни на что другое не способна, так? Допустим. Итак, что я собираюсь сделать? Передать рукопись заморскому парламентарию. Но что, собственно, в этом плохого? Я читала – нормальная антисоветчина, причем довольно талантливая. Так КГБ за такие задания Гонкуровскую премию вручать надо. Значит, где-то здесь скрыт подвох. А я – маленький винтик со стальной, лишенной мозгов шляпкой, какая-то деталь в пружине непонятной игры. Ясно, что Андропов и его команда что-то замыслили, а меня используют в качестве подставки. Что же они замыслили? Если я разберусь в этом, то смогу что-нибудь придумать, выкрутиться, а уж потом, разыграв дурочку, каковой они меня, видимо, и считают, вернусь в Москву с чувством глубокого удовлетворения. «Казнить нельзя помиловать», – вспомнила я пример без знаков препинания и подумала, что все не так уж страшно. А если взять и честно пойти к этому Телевано, сознаться во всем, отдать рукопись, и пусть он сам ломает свою интеллектуальную башку?..
– Стоило мне на минуту вздремнуть, как вы вновь окунулись в свои проблемы… – Гескин потянулся и взглянул на свой «Роллекс». – Через три часа приземляемся.
– Вы часто летаете, барон?
– Всю жизнь.
– И ни разу ваш самолет не терпел аварию при посадке?
– Какие странные мысли, Валя! Нет, конечно.
– К сожалению, мой тоже…
