Текст книги "КГБ в смокинге. Книга 1"

Автор книги: Валентина Мальцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

9
Ближнее Подмосковье. Дача Ю. В. Андропова

26 ноября 1977 года

Разбудило меня пронзительное верещание телефона. На шестом звонке, так и не сумев разлепить веки, я нащупала и рванула трубку:

– Чтоб вы сдохли!

– И вам доброе утро, Валентина Васильевна!

– Простите… – я откашлялась. – Кто это?

– Ксения Николаевна…

– Какая еще?.. Ой, простите! Слушаю вас.

– Немного изменились планы, и я заеду за вами через тридцать минут. Если, конечно, вы не возражаете. Успеете собраться?..

Через полчаса я спустилась вниз и увидела у подъезда старенький «москвич» с работающим мотором. За рулем сидела женщина примерно моих лет, очень стильно одетая, с тонкой сигаретой, дымившейся в уголке чувственного рта. Она так же мало напоминала сотрудницу КГБ, как наша вахтерша тетя Нюся – главного редактора.

– Добрый день! – я открыла дверцу машины. – Ксения Николаевна?

– Здравствуйте. Садитесь…

Пока мы не выбрались на Рублевку, моя Мата Хари молчала, небрежно стряхивая пепел сигареты на пол. На шоссе она увеличила скорость и, чуть скосив сильно подведенные глаза, спросила:

– Вас не интересует, куда мы едем?

– А должно интересовать?

– Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

– К сожалению. Дурная привычка, простите. Говорят, с ней я бы никогда не прижилась в Штатах.

– А вы хотели бы прижиться в этой стране?

– А как вам кажется?

Мата Хари засмеялась.

– Браво! Вы умеете вести беседу. Впрочем, так вас и характеризовали.

– Кто?

– А кто вас мог так характеризовать?

Теперь засмеялась я.

– Один-один, ничья.

– Ну и слава Богу! Тем более что мы уже на месте…

Вокруг простирался зеленый дачный массив. Металлические, стального цвета ворота, у которых притормозил «Москвич», раздались в стороны, и мы вползли на ровно заасфальтированную площадку, плотно охваченную рядами высоченных пихт. Трехэтажный бревенчатый дом с башенками в псевдорусском стиле занимал центральную часть сравнительно небольшого участка.

– Приехали, – повторила Мата Хари и вынула ключ зажигания из замка. – Идемте!

По всему чувствовалось, что Ксения Николаевна здесь частый гость, если не хозяйка. Она ввела меня в невысокий, но просторный холл, уставленный мягкими диванами, креслами, пуфиками, и тут же исчезла. В одном из кресел сидел, положив ногу на ногу, сам Юрий Владимирович в домашнем халате с кистями. Когда мы вошли, он как раз брал из огромной хрустальной вазы гроздь черного винограда.

– Ну как, выспались? – в голосе Андропова звучала искренняя сердечность.

– Спасибо.

– Что ж, Валентина Васильевна, не будем затягивать увертюру, – Андропов отщипнул от кисти крупную ягоду и аккуратно положил ее в рот. – Теперь мы знаем все.

Я похолодела.

– Ваш редактор, человек неглупый и достаточно близкий вам, но, увы, безнадежно болтливый, рассказал вам… э-э-э… в дружеской обстановке о некой книге, изданной в Соединенных Штатах. И тогда в вас взыграли сразу два чувства: оскорбленное интеллектуальное достоинство и профессиональное любопытство. Характерно, что второе возобладало, и вы не придумали ничего лучшего, как шантажировать по телефону известного человека, утверждая, что санкционировал этот разговор не кто иной, как председатель КГБ СССР.

– Да, но…

– Я не закончил, Валентина Васильевна… У вас, естественно, может возникнуть, если уже не возник, вопрос: почему, собственно, столь незначительным эпизодом занимается сам председатель КГБ? Вы, надеюсь, понимаете, что я весьма далек от переоценки собственной личности, речь идет об уровне, и только… Так вот, еще позавчера я бы этим делом не занимался и, значит, не было бы самого вопроса, а сегодня – извольте. Сами того не подозревая, вы угодили в довольно скверную историю. Случайное совпадение, просто невероятное, но угодили, Валентина Васильевна, и я, право, не знаю, что с вами делать…

– Юрий Владимирович, простите Бога ради, но я решительно не понимаю, о чем идет речь!

– Попытаюсь объяснить. Как по-вашему, что такое КГБ?

– Ну… – я помялась, подыскивая наиболее мягкие слова, – это…

– Не мучайтесь. В глазах мирового общественного мнения – это символ зла, вероломства, насилия и полной безнравственности. Во многих странах нашей организацией пугают, как инфекцией, чумой. Ну а теперь вообразите, Валентина Васильевна, что нам действительно необходимо выполнить весьма деликатную миссию, например, провести встречу с известным на Западе деятелем культуры, науки или религии. Понятно, что на прямой контакт он не пойдет…

– Для этого существуют посольства, атташе по культуре…

– Они тоже значатся в той книге, которую цитировал ваш редактор.

– Но тогда…

– Не ломайте себе голову – это проблему уже прокачали умные люди. Тогда и возникает необходимость в личностях популярных, известных, не запятнавших себя ортодоксальными высказываниями и не числящихся в штате «кремлевских прихлебателей».

– А если те, о ком вы говорите, откажутся выполнять ваши поручения, что тогда?

– Не откажутся.

– Почему? Разве тот же Юлиан Семенов или Всеволод Овчинников не могут себе такого позволить? Их хорошо знают на Западе, они достаточно популярны, чтобы даже КГБ не мог оказать на них нажим и вынудить делать то, что они считают невозможным для себя.

– А зачем вынуждать?.. – Андропов вытер пальцы салфеткой, снял очки, отчего глаза его стали совсем маленькими и какими-то бесцветными, и в упор посмотрел на меня. – Своим успехом у читателей и свободой передвижения по всему свету эти люди целиком и полностью обязаны нам. Так что, уважаемая Валентина Васильевна, с ними ясно. А вот что мы будем делать с вами, так неосторожно вломившейся в сферу одной из важнейших государственных тайн?..

Я почти физически ощущала, как вся моя воля, интеллект и жалкие остатки логики, все мои возвышенные и не лишенные девичьего романтизма представления бывшей комсомольской активистки о свободе личности и силе слова, – все это осыпалось с меня, как шелуха, оставляя после себя какой-то первобытный, животный страх. От этого страха я оцепенела, слова первого кагэбэшника страны доносились до меня, как через ватную подушку, приглушенно и тупо. В этот момент меня можно было запросто размазать по стене черенком алюминиевой ложки. Господи, за что?..

– Я жду, Валентина Васильевна, – тактично напомнил о своем присутствии Андропов.

– Юрий Владимирович, – я глубоко вздохнула, набираясь мужества и нахальства, на какие только была способна. – Я по-прежнему не могу осознать всю глубину совершенной мною глупости, а потому прошу прикончить меня прямо здесь, на даче, и, если можно, из вашего личного оружия, но только сразу и в голову, чтобы я не мучилась в агонии…

На лице моего собеседника не дрогнул ни один мускул. Несколько секунд он рассматривал меня в упор, но я выдержала этот взгляд. Когда находишься в полуобморочном, подводном, я бы сказала, состоянии, то видишь только мутно-стальные, похожие на пуговицы глаза акулы, даже не вдумываясь, чьи они. Впрочем, спустя какое-то время взор председателя вдруг потеплел, словно в разгар тяжкой работы по искоренению скверны в родном отечестве он вспомнил о своей малолетней внучке, пускающей на радостях радужные пузыри соплей.

– Вы подходите нам, Валентина Васильевна.

– В каком смысле?

– А в каком смысле вы бы хотели нам подходить?

– Нам – КГБ СССР, или нам – Юрию Владимировичу Андропову?

– Ваши коллеги отзывались о вас как о женщине с весьма своеобразным чувством юмора…

– Вы не ответили на мой вопрос.

– А вы – на мой.

– Но…

– Хватит! – Андропов легонько хлопнул по столу своей ухоженной белой рукой и поднялся с кресла. – Скажите, Валентина Васильевна, вы бывали когда-нибудь в Аргентине?

– Естественно, не бывала.

– Хотели бы?

– А вы как думаете?

– Вам что-нибудь говорит такое имя – Хулио Кортасар?

– Юрий Владимирович, Бога ради! Если вы скажете сейчас, что и он работает на КГБ, я застрелюсь без вашей помощи!

– По всей видимости, вы чрезмерно увлекаетесь кофе. С такими нервами просто необходимо пить на ночь настой шиповника…

Андропов медленно (он все делал подчеркнуто медленно) подошел к настенному календарю, какое-то время молча его разглядывал, после чего повернулся ко мне. По губам председателя скользила тонкая улыбка:

– Сегодня двадцать шестое ноября. Третьего декабря в Буэнос-Айресе начинается международный симпозиум по творчеству Кортасара…

– Его надо убрать?

– Не злоупотребляйте моим терпением, Валентина Васильевна, – Андропов снова снял свои тонкие, в золоченой оправе, стекла и, как все очкарики, начал массировать переносицу большим и указательным пальцами. – Я ничего не имею против подобной реакции на деловой разговор. Однако мне бы не хотелось думать, что вы не до конца осознаете важность происходящего…

– Юрий Владимирович, насколько я понимаю, вы меня… э-э-э… вербуете?

– Уже завербовал.

– Вот так сразу, без клятв на огне и росписей кровью?

– Не будьте ребенком и перестаньте паясничать! В конце концов это вам не идет. Не я предлагал вам заниматься частным сыском. Не я был автором идеи вашего внедрения в среду советских интеллектуалов. И не я прикрывался вашим именем в разговоре с Сенкевичем, а вы – моим.

– Но я же не думала…

– Думать надо в любой ситуации, – прервал меня Андропов. – А за ошибки, как вы, наверно, читали в детективной литературе, приходится платить. Впрочем, ваша плата будет достаточно мизерной. Вернее сказать, вам даже повезло. И крупно.

– В чем же мне так повезло? – я начала закипать и, как всегда, забыла, что в некоторых ситуациях это выглядит не совсем уместно. – В том, что вы говорите таким тоном, каким со мной никто никогда не разговаривал? В том, что навязываете мне обязанности, от которых меня всю жизнь тошнило? В том, что принимаете решения за меня, чего я никогда и никому не позволяла?

– Вы все сказали?

Я кивнула, поскольку обвинительная речь отняла у меня последние силы.

– Вы заблуждаетесь так глубоко, что, право, нет уже никакого смысла вас разубеждать. Оставайтесь при своем мнении, в конце концов, не в том суть. Помните об одном: вы не подписали ни одной бумаги, не дали ни одного обязательства, вы совершенно свободный человек. Всего хорошего, Валентина Васильевна!

От неожиданности я икнула. А Андропов вновь уселся в кресло, взял какую-то газету и углубился в чтение. Поняв, что аудиенция окончена, я встала и медленно, словно загипнотизированная, направилась к двери. Чего я ждала? Выстрела в спину? Резкого окрика и приказа вернуться на место? Или двух здоровенных громил, которые завернули бы мне руки за лопатки и бросили в один из подвалов Лубянки?

Я открыла дверь в сад, когда услышала за спиной негромкое:

– Валентина Васильевна, а купальник у вас есть?

– Что?

– Я спрашиваю, есть ли у вас купальник? – Андропов опять снял очки и с неподдельным интересом смотрел на меня.

– Кажется, есть… А что?

– Очень хорошо. В Буэнос-Айресе сейчас разгар пляжного сезона…

10
Небеса. Авиалайнер компании «Эр-Франс»

1 декабря 1977 года

– Мадам чего-то желает?

– А?

Надо мной склонилась смазливая мордашка – не лицо, а сплошной сексуальный призыв. Моего бы сюда интимного друга – он бы…

– Да, водки, если можно.

– Со льдом?

– Да.

– Не угодно ли мадам к водке дольку лимона?

– Мадам просто мечтает о дольке лимона.

– Минуточку…

Я взглянула в иллюминатор, увидела под собой необъятную перину беловато-розовых облаков и вздохнула. Все происходившее в моей жизни после разговора с всесильным хозяином КГБ очень напоминало спектакль народного театра в захолустном райцентре: дрянная пьеса, скверные декорации, отвратная игра актеров, а главное – я сама, неубедительная до тошноты, в роли главной героини. Насквозь фальшивый взгляд моего интимного друга, торжественно сообщившего в присутствии своего заместителя о моей десятидневной командировке в Аргентину, завистливо-понимающие ухмылки сотрудников, явно переоценивавших глубину чувств и административные возможности нашего шефа, крупная сумма денег в виде почтового перевода от издательства «Прогресс» – аванс за сборник театроведческих эссе, который я и не думала писать, уникальная обходительность в ОВИРе, а потом эта встреча в Доме кино…

– Валя, привет!

Я оглянулась и увидела моего школьного товарища Витю Мишина.

– Витяня!.. – я хотела издать еще несколько дежурных возгласов, но осеклась, увидев, как блистательно одет мой бывший одноклассник. В прекрасно сшитом вельветовом костюме цвета соломы, в очень удачно подобранном галстуке, благоухающий на все фойе «Дракаром», Мишин был просто неотразим. – Ты где пропадал, блудный сын Терпсихоры?

В шестом классе Витянины родители отдали его в балетную школу при Большом театре. До десятого класса он еще появлялся в нашей компании по праздникам, потом я надолго потеряла его из виду, но от друзей слышала, что солистом ГАБТ он так и не стал, танцевать в кордебалете отказался и ушел в таинственный мир театральных администраторов, где и затерялся на долгую дюжину лет. И вот теперь – нате вам, Мишин во всей красе!

– Валюха, я тебя люблю! – Витяня склонился к моей руке. – Ничего не говори, все знаю: я свинья, что не звонил, не появлялся. Но, Валь, я за тобой слежу! Ты ведь моя любимая журналистка. Восхищаюсь, горжусь и так далее.

– А ты как, Витяня?

– Все тип-топ, не дрейфь, подруга школьная! Работаю за границей, в Союзе бываю наездами, как ты сама понимаешь, очень скучаю…

Он перехватил мой взгляд и расхохотался.

– Ну ладно, нечего щуриться! Я действительно работаю за границей и действительно скучаю по дому…

– Мишин, может быть, ты, не дай Бог, дипломат?

– He-а, рылом не вышел. Я педагог. Балетный педагог. Учу детишек в отсталой Швейцарии азам классического балета. Батман, антраша, фуэте, и-и-и раз!

– Здорово! Я рада за тебя.

– Слушай, давай заскочим в какую-нибудь стекляшку, отметим встречу.

– А как же «Крестный отец-2»?

– Да барахло! Идем, я тебе расскажу содержание по дороге…

Мы вышли на заснеженную улицу. Витяня уверенно взял меня под руку и потянул в сторону бликующего, как новогодняя елка, серого «мерседеса».

– Твой?

– Ну не твой же! – самодовольно хмыкнул он и картинно распахнул дверцу.

– Прошу, мадемуазель!

Мы забрались в еще не остывшую машину. Внутри пахло дорогой кожей, табаком и каким-то цветочным дезодорантом. Мишин щелкнул клавишей стереомагнитофона, и салон «мерседеса» огласили торжественные звуки равелевского «Болеро».

– Ну, куда поедем? – спросила я, поудобнее устраиваясь на мягком сиденье.

– А не все ли равно? – голос Витяни сразу утратил игривость, стал серьезным и каким-то глухим. – Слушай меня внимательно, Валя, постарайся все понять и не задавай лишних вопросов. Сейчас мы поедем и будем беседовать. Договорились?

И, не дожидаясь ответа, он включил зажигание и мягко тронул машину.

– Посмотри внимательно на эту фотографию, – Витяня достал из кармана канадской дубленки цветной снимок и, не выпуская его, поднес к моим глазам.

– Я ничего не вижу…

– Сейчас… – Мишин нажал какую-то кнопку.

На меня глянуло тонкое интеллигентное лицо еще нестарого человека лет сорока. Нос с небольшой горбинкой, великолепные зубы под аккуратно подстриженными усами. Судя по смугловатому оттенку кожи и какому-то неуловимому шарму белого, в стиле «тропикл», костюма, – латиноамериканец. Запоминающееся лицо с явным лоском образованности.

– Это Хосе Темило Телевано, гражданин Колумбии, профессор факультета западноевропейской литературы университета в Боготе, – монотонно бубнил мой школьный товарищ, не отрывая взгляда от потока машин, мчавшихся с зажженными фарами по обледеневшему проспекту Мира, – тридцать девять лет, родился в Уругвае, автор свыше шестидесяти исследований и монографий по западноевропейской и латиноамериканской литературе. Известен своими антисоветскими, антикоммунистическими убеждениями. На последних выборах прошел в конгресс и является в настоящее время членом Комиссии по иностранным делам и обороне. В Буэнос-Айресе Телевано появится четвертого декабря, на второй день симпозиума. Он выступит с сообщением об экзистенциальных параллелях в творчестве Кортасара и ряда западноевропейских прозаиков – Камю, Сартра и других…

– Зачем мне все это?.. – я обреченно дымила сигаретой, понимая, что начинается совсем другая жизнь.

– Телевано был одним из первых интеллектуалов Запада, откликнувшихся на депортацию Солженицына, – не обращая внимания на мою реплику, продолжал Мишин. – Его конек – опека диссидентов-интеллектуалов из социалистического лагеря. На этом тебе и предстоит сыграть…

– Прости, на чем сыграть?

– На этом, – Мишин открыл окно, чтобы немного вытянуло дым от моей «Явы». – И, ради Бога, купи себе в Шереметьево блок приличных сигарет, такое ощущение, что ты куришь марихуану…

– Витяня, скажи, а ты…

– Валентина, дай мне закончить! – Мишин скосил на меня глаз и фыркнул. – Детский сад, ей-Богу! Кого за кордон посылают!.. Так вот, перед тем как нам с тобой расстаться, я передам тебе рукопись. Это типичный «самиздат», автор – больной абсолютно на всю голову борец за свободу, но, судя по оценке экспертов, весьма талантлив. Он пришел к тебе в редакцию и попросил опубликовать его роман. Ты отказала. Он настаивал. Тогда ты попросила дать тебе время, чтобы прочесть роман целиком и сделать выводы. Прочла. Осознала, что имеешь дело с потенциальным гением, который, возможно, потрясет мировую литературу. В то же время ты поняла, что ни один здравомыслящий редактор в Союзе эту антисоветчину не пропустит. И тут как раз подоспела командировка в Аргентину. «А что если, – подумала ты, – провезти рукопись через границу и передать ее западным интеллектуалам?» Тем более что ты у нас девушка начитанная, аполитичная, даже восторженная…

– А почему, собственно, я должна передавать рукопись именно этому… колумбийцу? Почему не Беллю, не Маркесу, не Грэму Грину, в конце концов?

– Валентина, чем меньше ты будешь задавать вопросов, тем дольше проживешь… И перестань меня перебивать, я еще не закончил, – он тряхнул своей роскошной, модно постриженной гривой. – Ты провезла эту рукопись через госграницу на свой страх и риск. Конечно, ты боялась, но, во-первых, тобою двигало чувство долга, совесть, а во-вторых, ты здраво рассудила, что как журналистка, ничем себя не запятнавшая перед режимом и облеченная доверием вышестоящих инстанций, вряд ли станешь объектом личного досмотра…

– Я так понимаю, что рукопись я засуну в лифчик?

– Рукопись будет лежать в твоем чемодане вместе с другими бумагами: программой симпозиума, книгами Кортасара, сообщением Института литературы Академии наук СССР, блокнотами, диктофоном и прочей ерундой, – невозмутимо продолжал мой собеседник. – А в лифчик спрячь фотку любимого редактора. Насколько мне известно, только его ты пускаешь в сокровенные глубины своей загадочной души…

Я молча плакала. Ненавижу себя за слабость, за неспособность дать сдачи, за все аморфное и амебообразное, что разлагает душу и превращает тебя в манекен для кружевного белья. Ничего, ничего я не могла с собой поделать и молча плакала, глотая горькие слезы, перемешанные с французской тушью «Луи-Филипп».

– Возьми, здесь тысяча долларов, – Витяня протянул мне плотный конверт. – Это на так называемые командировочные расходы. Кофе, сигареты, тряпки, в общем, сообразишь… И перестань реветь, дура. Все хорошо, неужели не понимаешь? Ты станешь модной писательницей, тебя будут посылать в заграничные командировки так же часто, как ты посылаешь на три буквы пьяных мужиков в метро. Отоваришься, похорошеешь, займешь место своего непутевого хахаля, который продал тебя с потрохами, с бельем и заколками, будешь сама вызывать его на ковер или в постель. Короче, поймешь истинную прелесть этой долбаной жизни – прелесть независимости и превосходства над тупым быдлом.

– А если Телевано не возьмет рукопись? Если он пошлет меня на эти самые три буквы?

– Не пошлет. Таких, как ты, не посылают. Ты думаешь, тебя выбрали потому, что посылать некого? Ошибаешься, дорогая. Хозяин на тебя ба-а-льшие виды имеет…

– Ваша водка, мадам!

Я взяла из рук ходячего сексуального призыва (на шейке – пестрый платочек, на рукаве – эмблема «Эр-Франс») запотевший стакан с толстым дном и заботливо торчащей сбоку долькой лимона. Горький ледяной глоток обжег мне нутро. Водка всегда вызывала у меня тошноту, и, если учесть мое тогдашнее состояние, делать подобный заказ было просто неумно: вокруг сидели степенные джентльмены, спрятавшие ноги на манер Франклина Делано Рузвельта под мохнатые шотландские пледы, холеные дамы с толстыми журналами в руках и спутниками таких же габаритов под каблуком; все было чинно, пристойно, сугубо по-западному, и блевать в роскошном салоне «боинга» мне, конечно, не стоило бы. А в желудке между тем разрастался бурлящий ком и медленно, словно сонная змея, поднимался к горлу… Ох, много дерьма я наглоталась в последние дни!

– Мадам нехорошо?

Я окунулась в широко распахнутую синеву глаз стюардессы и, поддерживая ее в профессиональном порыве платонической любви ко всем пассажирам «Эр-Франс», закивала:

– Да, да, мадемуазель, мне очень плохо, мне так хреново!

– Расслабьтесь, мадам, я сейчас принесу вам подушку. А может, накрыть вас пледом? Вы вся дрожите. Или лучше кофе с аспирином?

Я вяло махнула рукой, купаясь в лучах непривычной заботы.

– Потерпите еще немного, – стюардесса заботливо вынула из моих рук пустой стакан. – Через пятьдесят минут мы приземлимся в Орли. Париж ждет вас, мадам!

«Как же, – зловредно подумала я. – Париж меня ждет. На хрена я этому Парижу сдалась?! Андропов меня ждет да друг Витяня Мишин. С нетерпением… Господи, сдохнуть бы, не приходя в сознание!..»