Текст книги "Зацветали яблони"

Автор книги: Валентина Дорошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Как чувствовала

Проснулась я оттого, что кто-то меня гладил. Ласково, жалеючи проводил по волосам, щеке, плечу… И снилось что-то хорошее, радостное из того безмятежного времени, которое только во сне может привидеться так живо и так близко. Жалко было открывать глаза.

Но куда денешься: открыла. Солнце ломилось в окно, заливало комнату, плескалось у самых глаз. Несколько секунд еще лежала, глядела в потолок. Потом тело сделало рывок, выбросив меня из постели, словно семечко с раскаленной сковородки: «Проспала!» Но тут же вспомнила: сегодня можно. Можно не бежать сломя голову на кухню, обдумывая по пути, что лучше приготовить на завтрак: омлет с колбасой или колбасу с яичницей. Не нужно вытаскивать из постели Светку, подставлять ее к умывальнику и тут же, в ванной, повторять с ней таблицу умножения, одновременно расчесывая ее короткие волосы, которые все же умудряются запутаться в узлы. Не нужно торопливо рыться в шкафу, выискивая чистую сорочку для мужа, а потом вместе с ним рыскать по всей квартире в поисках ключей, которые он только что держал в руках…

Сегодня не надо забегать ни в прачечную, ни в булочную, ни в мастерскую – никуда. Не надо терзаться сомнениями: покупать пальто Светке сейчас или в следующую получку? Сегодня ничего этого не надо. Не надо даже на работу бежать, наспех в лифте подкрашивая губы и ресницы. Сегодня суббота. Отдых… Можно просто так вот лежать и ни о чем не думать. Лежать и не торопясь просматривать газеты. Вчерашние, правда, – за свежими лень спускаться. Но для меня и вчерашние вполне свежие. Это муж их каждый день изучает. Алчен до информации необыкновенно. А мне не только телевизор посмотреть, поесть как следует некогда бывает. Не говоря уже о том, чтобы в парикмахерскую выбраться – хотя бы раз в месяц. «Сама виновата, – сказал супруг, когда я пожаловалась ему однажды на нехватку времени. – Женщина должна все успевать: и готовить, и стирать, и за собой следить. На то она и женщина». Но я не успевала. Наверно, я плохая женщина. Наверно, он прав. И насчет того, чтобы за собой следить – тоже. Ну вот, сегодня наконец займусь собой. А почему бы и нет? Сегодня я могу себе это позволить. Схожу в парикмахерскую. Сделаю и маникюр, и укладку, и в косметический кабинет загляну: береги платье снову, а кожу – смолоду. И не бегом, не в спешке, а с чувством, с расстановкой…

Звонок в дверь. Кто бы это? Никого не жду… Оказалось, соседка.

– Дай градусник, – попросила она. – Санька разбил наш, а в аптеку бежать некогда. У него сыпь какая-то появилась. Ты его посмотришь?

Дала градусник. Посмотрела:

– У твоего Саши корь. Врача вызвала? Леночку срочно изолируй. Она у тебя не болела? Подожди, у меня, кажется, есть гамма-глобулин.

Пошла домой, прокипятила шприц. Ввела Леночке гамма-глобулин.

Снова легла: может, усну. Прошлая неделя была суматошной: собирала Светку к бабушке. Как всегда, в последний момент выяснилось, что колготки у нее протерты, юбки слишком коротки, а из большинства своих летних платьев она напрочь выросла. Как там она? Бабке с дедом все труднее справляться с ней: крепчает характер. Во второй класс перешла, совсем взрослой себя считает… Что-то Светка перед отъездом была кислой. Правда, корью она болела, но мало ли всяких хворей на свете… Да нет, у нее все в порядке, иначе мать немедленно бы позвонила.

Михаил, наверно, подлетает к Владивостоку. Позвонит или нет? Я просила позвонить: ведь собственной инициативы там, где можно, он не проявляет. Тем более, если рядом Инна Петровна. Перед отъездом спросила его: «А эта ваша новая сотрудница… как ее? Инна Петровна, кажется? Она что, тоже летит?» Муж вскипел: «При чем тут Инна Петровна? Что за нелепые подозрения? У тебя просто больное воображение!» Но я чувствовала: это не воображение. Я всегда все чувствую… Что-то сон не идет. Хотя тело просит, требует дополнительного отдыха…

Нужно, пожалуй, замочить белье, чтобы вечером постирать. Мусорное ведро вчера не вынесла: хоть и не верю в приметы, но все же перелет Москва – Владивосток – это не Москва – Сочи. Одиннадцать часов – не шутка! Пора бы уж ему и позвонить!

Все же странно, что до сих пор нет письма от матери. За неделю должна бы собраться. Вызову ее сегодня на переговоры. Хотя зачем ее зря отрывать от дел? Там все в порядке. Просто я привыкла волноваться. Форма моего существования. Окутала мужа и дочь своим беспокойством, как грядку пленкой. А им душно под ней! Даже Светка с удовольствием вырвалась на свежий воздух. Не говоря уж о Михаиле: мои неусыпные заботы ничего, кроме раздражения, последнее время не вызывают. «Устал от твоих бдений». Потому, наверное, и не звонит.

«Ну и не надо», – пригрозила мужу и повернулась на правый бок. Он, видите ли, устал. А я, думаешь, не устаю?

«Богадельня!» – вспомнила его слова о нашем отделении в больнице. Побегал бы сам со шприцами да капельницами целый день. Ну и что же, что больные у нас в основном сверхпенсионного возраста? Разве от этого легче? Труднее! Я, например, одну Матвеевну по десять минут уговариваю: старухе за семьдесят, а к уколам привыкнуть никак не может. «Не гневайся, доченька, – говорит мне, – это не я, это тела моя иголке твоей противится». И правда: мышцы напрягаются так, что иголка входит словно в стальной брус. После работы тоже не сразу уйдешь: то одна подзовет, то другая. Не откажешь ведь: жалко.

Почему Михаил до сих пор не звонит?

Нет, со сном, видно, ничего не выйдет. Надо вставать, идти в парикмахерскую. А собственно, зачем? Для кого? Не для кого! Чтобы почувствовать себя человеком, женщиной, в конце концов! Гигиеническая гимнастика.

Убрала постель, пошла в кухню. Как хорошо, что не надо готовить! Пока закипал чайник, успела перемыть посуду, вынести ведро с мусором, положить на место лекарства: Михаилу в дорогу аптечку собирала. Надо же, противогриппозную сыворотку выложил, а я и не заметила. «Что я, на необитаемый остров еду?» – явственно услышала его ворчливый голос. И Светка растет такой же упрямой, в отца. Чтобы заставить ее что-то сделать, пускаюсь на разные ухищрения: «Света, хочешь, чтобы мы вместе подумали над задачкой? Тогда выпей рыбий жир».

Нет, неправильно ее воспитываю. И с мужем неправильно себя веду. «Нужно все менять, – решила, доставая из холодильника масло и сыр. – В корне».

Почему все же мать ничего не сообщила о Светке? Никогда еще такого не было. Может, съездить к ним? Подумаешь – четыре часа в один конец! Зато буду спокойна…

Ну почему, почему мне кажется, что стоит лишь немного расслабиться, как что-нибудь непременно случится? Нужно дать отпуск и им и себе. Схожу в парикмахерскую, потом в кино, потом… Потом еще куда-нибудь. Не так важно. Просто погуляю, подышу свежим воздухом. Оздоровительно-познавательная экскурсия «по улицам и площадям Москвы». Не сидеть же целый день у телефона!

Вот только уберу разбросанные мужем вещи. Пыли-то на мебели! Словно неделю целую не убирала! Холодильник пора бы разморозить. Белье замочить… Стоп! Так я и до вечера отсюда не вырвусь. В парикмахерскую, в парикмахерскую! Постригусь, накручусь, сделаю маникюр, зайду к косметологу – программа-минимум. А дальше…

К косметологу не зашла: не хватило терпения. Ладно, в следующий раз. Мне не к спеху.

На бульваре зацветают липы. Их мощное дыхание вытеснило, растворило в себе все остальные запахи: даже выхлопные газы не чувствуются. Села на скамейку в тени. У ног чирикают, скачут стаями воробьи. В воздухе носятся какие-то прозрачные насекомые. А гул машин, волнами срывающихся с перекрестка перед светофором, напоминает шум морского прибоя. Хорошо! Бездумно, спокойно. По рукам, по ногам, по платью бегают, мельтешат солнечные блики, хитро подмигивают, словно бы призывая: отдыхай, наслаждайся! Бери от жизни солнце, радость, пока молода. Не опоздай! «Возьму, – пообещала им. – Не опоздаю!»

Села на скамейку в тени липы. Рядом – пышная дама в голубом, под голубым зонтиком. На коленях у нее журнал. Рядом, у цветочной клумбы, девочка лет пяти сосредоточенно растаптывает небольшую лужицу.

– Детка, не хулигань! – томно предупредила дама и раскрыла журнал.

Девочка еще сильнее заработала ногами.

– Детка, не безобразничай, – повторила дама, не повышая голоса.

Девочка на минуту замерла:

– Бабушка, а что хуже: хулиганить или безобразничать? – И снова замолотила ногами.

– Какая же ты несносная, Света!

«Света!» А что там моя Светка сейчас делает? Бегает по двору за бабочками или пошла с дедом в лес? А вдруг не бегает и не гуляет, а лежит? С температурой? О, господи, опять придумываю! Ищу причины для беспокойства. Все у них в порядке, иначе бы мать давно позвонила – мы же договорились.

Напротив над кинотеатром «Повторного фильма» ярко алеет реклама: «Жить, чтобы жить». Интересно, чей это фильм? Что-то я его пропустила в свое время. Впрочем, только ли его?

– Что, фильмом заинтересовались? – спросил сосед по скамейке, смуглый, широкоплечий парень, моего возраста. Красивый.

– Не знаете, чей это фильм?

– Знаю: французский. Чей же еще?

– Что вы имеете в виду?

– То, что французы знают в этом толк. А вы разве его не видели?

– Нет. Хороший?

– Что значит «хороший»? Правильный фильм, это главное. Надо смотреть. Торопитесь, а то он и в «Повторном» теперь не скоро повторится. Много потеряете.

– Ну что ж. В жизни столько потерь – одной больше, одной меньше…

Сама не знаю, зачем я это сказала. Молодой человек посмотрел на меня долгим серьезным взглядом и вдруг спросил:

– Хотите, куплю билеты? Хотите? – Не дожидаясь ответа, он встал и направился к кинотеатру.

Некоторое время я сидела, растерянно глядя ему вслед. В кино? С незнакомым мужчиной? Еще чего!

Встала и, независимо вскинув голову, добросовестно обработанную мастером первого разряда, пошла прочь. Однако через несколько шагов остановилась. А почему бы и нет? Что тут такого? Это же в кино, не куда-нибудь! Останусь!

«Все мужчины такие, – решила, глядя на экран. – Не только французы». И когда на мою руку, лежащую на подлокотнике кресла, опустилась рука соседа, я ее не отдернула. «Ну и пусть, – подумала мстительно. – Ну и прекрасно! И мне вовсе наплевать, с кем Михаил поехал в свою командировку. Хорошо, что в парикмахерскую сходила…»

– Как закручен сюжет! Интересно, правда? – спросил сосед, сжимая мои пальцы.

– Интересно. – Улыбнулась ему в темноте.

Кадры мелькали и мелькали… Но почему все же не позвонил Мишка? Может, и правда что-то серьезное? Если бы долетел благополучно, непременно бы позвонил: знает же, что волнуюсь…

Выдернула свою руку из вспотевших, цепких пальцев соседа, встала с кресла и бросилась к выходу.

– Куда же вы? – крикнул он вдогонку.

Но я уже выскользнула из темного душного зала и захлопнула дверь. Солнце больно хлестнуло в глаза. Бросилась искать телефон: как я раньше-то не догадалась?..

«Только бы не случилось чего с самолетом! Только бы не в воздухе! – заклиная, металась по площади в поисках автомата. – Уж пусть бы с Инной Петровной, только бы живой!»

– Аэрофлот? Девушка, пожалуйста… Есть ли сведения о прибытии рейса номер один из Москвы во Владивосток?.. Как он, прибыл?..

Пока ожидала, зажала трубку рукой: чтобы не пугать служащую Аэрофлота своим слишком частым дыханием. В ответе я не сомневалась: по техническим причинам… В лучшем случае – задержка в Хабаровске. Возмездие должно наступить сразу… Но хороша ты, Вера Васильевна, нечего сказать! Мать семейства, мужняя жена, с первым встречным в кино пошла! На французский фильм «Жить, чтобы жить»! А муж в это время из последних сил гребет где-нибудь в океане на спасательном плоту. «Воздушная катастрофа»…

Мне ответили:

– Приземлился по расписанию.

Надо же! А я-то! Значит, все в порядке? Значит, я еще вполне могу досмотреть фильм? С тем парнем, а что? Почему не могу? Пойду и досмотрю… Ну а потом? Что потом? Нет!

Не заметила, как свернула к дому. Это уж совсем ни к чему: что мне там одной делать? Можно бы сходить в кафе пообедать. Но есть что-то не хочется. Ладно, зайду домой, раз рядом. Кстати, замочу белье – стирать-то его все равно надо.

Еще у лифта услыхала, что звонит телефон. «Мишка! Кому же больше!» – решила, вставляя ключ в замок. Ключ никак не вставлялся. Оказалось, впопыхах достала не тот. «Мишенька, миленький, подожди, я сейчас!»

– Алло! – крикнула в трубку, рванув ее с аппарата, словно чеку с гранаты. – Да, это я… Кто-кто? Это ты, Лешка? Нет, не разочарована, просто… ну, неважно! Ты по делу?.. Да, я всегда была деловой, а ты и не знал?.. Ладно, выкладывай суть, ведь не для того же позвонил, чтобы сообщить о моих достоинствах… Нет, не злая, просто я бежала… Какая годовщина?.. Какого выпуска?.. Ах, нашего выпуска! Что-то я сегодня туго соображаю!.. Неужели целую семилетку отмахали! Не может быть!.. Может? Ну, конечно, может: ведь Светка – ровесница моему диплому!.. Сознаюсь: забыла. Молодец, что позвонил… Все наши собираются?.. У института? О’кэй, приду!

Все же не зря в парикмахерскую сходила. Какое бы мне платье надеть? Не могу же я пойти на вечер в джинсах или в своем белом халате! А платья, подходящего к данному торжественному случаю, нет. Как-то никогда не требовалось. Ладно, надену не торжественное. Тем более что и идти-то мне хочется не так уж безумно. Честно говоря, вообще не хочется. А что делать? Не торчать же целый вечер у телевизора в ожидании звонка из Владивостока. Вообще-то свинство с его стороны не сообщить, как добрался.

Вдруг с ним все-таки что-то случилось? А я собираюсь на вечер, буду танцевать, веселиться… Глупость какая-то! Ну что может случиться со взрослым мужчиной, приземлившимся по расписанию в крупном городе? Нет, там все в порядке. Даже если он и с Инной Петровной. Это еще не беда. А вот как Светка?

Подошла к холодильнику, чтобы сделать себе бутерброд с сыром, и вдруг услышала шум. Неясное какое-то гудение, заполнившее всю квартиру. Холодильник? Нет, он шумит не так, а нежно, с перерывами. А тут без перерывов и все громче. Оглянулась вокруг: откуда б он мог исходить? И вдруг поняла: это моя голова. Вот новость: голова у меня никогда не болела, а тут на тебе! Нашла таблетку анальгина, выпила. Не помогло. Наоборот: гул усиливался, и меня начинало знобить. Простуда? Но откуда ей взяться? На улице жара, а я и зимой-то никогда не простуживаюсь. Легла в постель, все еще не веря, что это происходит со мной. Укрылась одеялом. Не согреваюсь. Потом вдруг бросило в жар. Надо бы уснуть, будет легче. Но как?

Нет, это вовсе не голова, это трещат кузнечики. Луг, залитый солнцем, пахучий клевер, ромашки. Кузнечики, бабочки. Девочка в короткой юбке… Светка! Что-то случилось со Светкой! Вскочила как от удара. Тело покрыто мелкими каплями пота. Голова чистая, жар отступил. Осталась слабая, пульсирующая боль: Светке плохо. Светке плохо…

Встала, пошла в кухню. Вытряхнула в свою сумку все имеющиеся в наличии лекарства. Потом положила бинты, йод и зачем-то домашние тапочки. Ничего другого не взяла. Надела плащ, на секунду остановилась у порога: «Так: деньги, ключи, паспорт. Кажется, все». Нисколько не удивилась, когда раздался телефонный звонок. Я его ждала.

– Мама, это ты? – спросила хватая трубку. – Что со Светкой? Простуда? Грипп? А если скарлатина?.. Да, я еду, я уже одета. Не волнуйся, как раз успеваю на последний поезд. Как чувствовала…

Свекровь

Галина Петровна посмотрела на часы – половина шестого, – и внутри у нее все похолодело: словно в погреб дверь открыли. Всегда так в это время: близился час возвращения с работы молодых. Правда, их дочке Танечке уже скоро пять, но она все еще называла их молодыми. Взяла лист бумаги, лежащий на кухонном столе, и села – впервые за этот долгий день, просматривая его. Это был список поручений, оставленных ей невесткой. В основном распорядок дня Танечки. Перечитывая его, она ставила крестики: сделано, значит. В восемь тридцать – завтрак: манная каша и тертое яблоко (крестик). С девяти до одиннадцати – прогулка на воздухе (крестик). В двенадцать усадила Танюшку писать палочки и буквы. Потом читала ей сказки Андерсена. С тринадцати до четырнадцати – обед. Потом уложила ее спать – на балконе, как велела мать. Долго возилась с ремнями: чтобы не вылезла из кроватки и не упала, если случайно проснется. Пока Танечка спала, Галина Петровна готовила обед для молодых.

Беспокойство ее усилилось: невестка, наверное, опять будет недовольна. Мясо она случайно пережарила – в это время заплакала Танечка, и она побежала на балкон. Гречневая каша слегка подгорела – по той же причине. Старая женщина уже слышала голос невестки: «Опять дымом пахнет!» – нос у нее очень уж чуткий.

Дальше шел перечень покупок, которые она должна была сделать. Масло, кефир, сырковая масса с изюмом, сметана. Молочные бутылки заодно сдала. Лук, апельсины, сухие хлебцы – для невестки: толстеть не хочет. Яблочный мармелад – это лакомство уже по собственной инициативе, для себя и для Танечки. Все это она купила во время вечерней прогулки с внучкой. Танечку оставляла на улице: «Пусть чистым кислородом дышит». А сама из окна за ней наблюдала. Туфли из починки принесла… Она тщательно послюнявила карандаш – он исписался и только царапал по бумаге. Полотера из Бюро добрых услуг на завтра вызвала. Кажется, все. С облегчением выдохнула. Словно на приеме у врача – «Не дышите», «Теперь дышите»…

Отложила список в сторону. Все в порядке. Невестка будет довольна. Еще раз вздохнула и поднялась, тяжело опираясь рукой на стол. Отчего это так тихо в доме?

– Таня! – молчание.

– Танечка! – В детской ее нет.

– Танюша! – Она заглянула в туалет, в ванную. Нигде нет. Пошла в столовую – пусто.

– Татьяна! – строго потребовала Галина Петровна и открыла платяной шкаф. У нее бульон выкипает, а внучка вздумала в прятки играть! Но в шкафу, кроме одежды и запаха нафталина, ничего не было. И вдруг – в бок словно шилом кольнуло – дверь на балкон распахнута. Танечка там. Взобралась на нижнюю железную рейку балкона, занесла ногу на вторую.

Она бросилась к балконной двери, а ноги – предательские старушечьи ноги – подкосились, и она стала оседать на пол. Ухватилась за спинку кресла.

– Таня, – крикнула что есть силы, но из горла вырвался лишь невнятный хрип.

В глазах потемнело. Она поняла, что теряет сознание. «Господи, всемогущий, всемилостивейший… пресвятая богородица…», – мысленно зашептала, уцепившись за последнюю, за единственную надежду – на чудо.

– Помоги, господи…

Она не помнит, как доползла до балкона, как оттащила внучку от беды.

Прошло много времени, а Галина Петровна все сидела на холодном бетонном полу и шептала слово благодарности небу, услышавшему ее немой крик о помощи.

И вдруг – как в прорубь провалилась тишина. Распахнулись двери, влетела невестка.

– Ну, все в порядке? Олег еще не пришел?

На ходу чмокнула Танечку.

– Ужин готов?

Подбежала к балконной двери, распахнула настежь:

– Воздух тяжелый. Наверно, ни разу не проветривалось.

«Только что ветрилось», – хотела ответить свекровь, но промолчала: говорить не было сил.

– Мы сегодня идем в театр. Времени в обрез. Как насчет ужина? – поинтересовалась на ходу.

Выбрала в гардеробе платье.

– Вот и Олег! Ну, как там с ужином?

– Все готово, садитесь, – ответила свекровь, ставя на стол приборы.

– Ох, опять вилки грязные, – вздохнула невестка, обращаясь в околокухонное пространство.

– Как грязные? Я мыла! – возмутилась свекровь. – Мыла!

– Ну разве это мытые? Вот посмотрите. Вот! – сунула под нос свекрови вилку.

– Да, мыла, – не сдавалась Галина Петровна. – Вон при Танечке мыла. Правда, Танечка?

– Ой, да перестаньте вы. Надоело! – лениво вставил Олег.

С минуту стояла тишина – только стук ложек о тарелки. Вдруг снова:

– Галина Петровна! Что вы делаете? Мы же кушаем, а вы тут пыль поднимаете.

Свекровь молча поставила в угол веник, вышла из кухни, села к телевизору, взяла на колени Танечку.

– Сейчас нам с тобой сказку расскажут. А потом песенку споют. А потом…

– Галина Петровна, куда вы положили мои перчатки? Где тушь для ресниц?

Свекровь встала, принялась искать перчатки. А потом – тушь для ресниц.

– Галина Петровна, не могли бы вы Олегу туфли почистить? Мы опаздываем.

«Не могу. Все! С меня хватит! Уезжаю!» Но снова смолчала: торопятся, нервничают – не до этого. Кажется, все. Уходят. Последние указания:

– Конфет Танечке не давайте. Шоколад – ни в коем случае… Олег, скорей! Опаздываем! Танечка, будь умницей. Слушайся бабушку, ровно в восемь тридцать – баиньки.

Наконец ушли. Все стихло. Галина Петровна перевела дыхание. Стала мыть посуду. Ложки, вилки, тарелки – глубокие и мелкие. Чашки… И вдруг одна чашка возьми и выскользни из рук: пальцы-то немолодые, нецепкие. Дзинь! – И вдребезги. Ее, невестки, любимая чашка. Старая женщина даже заплакала от огорчения. Вот ведь невезучесть какая! Собрала черепки, сложила их в кучу. Молча постояла над ними. Повздыхала. Но делать нечего. Вздохами черепки не склеишь. Вздохнула в последний раз, глубоко и прерывисто, – и понесла в мусоропровод.

В доме напротив уже давно зажглись огни, а Галина Петровна все сидела без света: что зря киловатты жечь? Это молодые без надобности во всех комнатах свет повключают, а выключать ей. И то, чем занималась Галина Петровна сейчас, яркости особой не требовало: она перебирала пустые пакеты в кухонном шкафу. Из-под сахара, из-под крупы, чисто вымытые молочные. Оставляла только необходимые. Знала, что, если невестка займется уборкой, выбросит все без разбору: «Вечно вы всякий хлам собираете!» А как же в хозяйстве без пакетов? Скажем, завтрак Олегу положить. Тот же лук зеленый – куда его денешь? Нельзя без пакетов. Опыта у невестки нету.

Пакеты рассортированы, аккуратно сложены в стопки, перевязаны веревками.

Галина Петровна заглянула к Танечке: спит. Наконец может лечь и она. Ноги гудят. Больные вены выпирают через лечебные чулки.

Она забылась тяжелым, без сновидений, сном. И только расслабились натруженные за день мышцы, обретая долгожданный покой, как над самым ухом, громко и четко, голос невестки произнес:

– Галина Петровна, что вы делаете?!

Она вздрогнула, вскочила с постели. Никого нет. В комнате темно и пусто. Пригрезилось. Странно, голос был слышен совершенно ясно: Галина Петровна. Невестка никогда не называла ее мамой. «Какая вы мне, в сущности, мать? Мама бывает только одна».

Вначале было обидно: разве не на равных с Олегом приняла она ее в свое сердце? Разве не поровну делила между ними свою заботу и внимание? Ей так хотелось найти в невестке любящую и любимую дочь. Вместо той, которой не суждено было родиться…

Но постепенно привыкла и к «Галине Петровне». «И то сказать, – рассуждала она. – Какая я ей мать? Разве что по закону…»

Правда, свою свекровь она звала мамой. Почитала ее и боялась. Старалась угодить. Но нынче другие времена, и законы нынче другие…

Галина Петровна вздохнула, перевернулась на другой бок. Долго не включала свет, надеялась уснуть. Но сон не шел: в голову лезли всякие ненужные воспоминания, обиды, причиненные невесткой. Да и сыном тоже. На прошлой неделе хотя бы. Олег вернулся из командировки. Накануне она целый день готовила, убирала квартиру, пекла пироги – его любимые, с орехами и яблоками. Вместе с невесткой и Танечкой ездила встречать его на вокзал.

Дома Олег открыл чемодан, стал доставать подарки. Для Танечки – огромного пушистого мишку. Для жены – нарядную вязаную кофту, модные туфли на каблуке, отрез тонкой шерсти на юбку. А ей, матери, подарок забыл… Раньше никогда не забывал… Пустяк, безделушку какую-нибудь, но уж непременно. Даже когда из армии в отпуск приезжал, и то привез синего штапеля в мелкий цветочек на платье. А тут – ничего. Обида петлей сдавила горло. Но потом подумала: «У него и так расходы большие: Танечке и жене – нужнее. А мне всего хватает…»

Галина Петровна включила настольную лампу. Надела очки, потянулась к тумбочке, достала несколько плотных, из-под фотографической бумаги, пакетов. В них – карточки. Разные карточки разных лет. Она знала наизусть не только, в каком пакете что лежит, но и какая за какой следует в каждом из них. В первом – она и ее маленький Олежка. Пакет этот самый тоненький: тогда не было моды каждый шаг своего дитяти фотографировать.

Вот они втроем: муж, она и годовалый Олежка. Все напряженно смотрят в объектив. Олежка сидит у отца на коленях. Светлые кудри до плеч, как у девочки. Глаза широко раскрыты – ждет птичку. Еще одно семейное фото, сделанное в день рождения Олега. Ему исполнилось три. Голова побрита наголо, глаза ввалились: только что выписался из больницы. Она пробыла с ним там три месяца. Три месяца носила на руках, чтобы успокоить боль. «Ой, мамочка, ножка болит!..» – «Потерпи, родной. Потерпи. Пройдет. Сейчас я тебя поношу – и пройдет». Днем и ночью. Соседка по палате советовала: «Да не поможешь ты ему этим. Положи, тяжелый ведь. Сама лучше отдохни. Извелась вон, на привидение похожа. – И, вздохнув, прибавляла: – Так вот за ними ходишь-ходишь, растишь-растишь, а они потом…» Но разве важно, что будет потом? Главное, чтобы сейчас. Чтобы скорее поправился. Чтобы снова бегал, смеялся.

На следующем снимке – они уже вдвоем, без отца. Первоклассник Олежка крепко вцепился матери в руку. Взгляд испуганный. Огромный портфель.

Несколько фотографий, сделанных у их дома. Летом, на завалинке. На веранде за большим столом разрезают дыню: сестра Поля привезла из Ташкента. Семиклассник Олег с аппетитом надкусывает сочный ломоть.

Потом снимки Олега в военной форме. Их подразделение – с полсотни похожих друг на друга юношей в одинаковых гимнастерках, затянутых ремнями с широкими пряжками, в одинаковых пилотках, в кирзовых сапогах.

Он один. Смешным коротеньким ежиком торчат его потемневшие волосы. На обратной стороне надпись. Она, конечно, знала наизусть не только каждое слово, каждую букву на ней, но и величину каждого крючочка, каждой закорючки. Но всякий раз переворачивала карточку и не торопясь, с удовольствием перечитывала: «Дорогой мамочке от любящего сына Олега».

Сохранилось несколько снимков в его студенческие годы. В основном любительские, групповые: у здания их строительного, в походе, в стройотряде. И почти на всех рядом с ним невысокая светловолосая девушка с живым задорным лицом. Потом – они вдвоем, Олег и эта девушка.

А вот и тот самый, «исторический». В цвете. Во всю ширь глянцевого прямоугольника – голубое море. Вдали темные громады гор. На переднем плане – они. Стоят, обнявшись, на берегу, щурятся от яркого солнца, и высокие пенистые волны окатывают их голые ноги. Лица загорелые, смеющиеся. На обратной стороне рукой Олега написано: «Мамочка, мы решили пожениться».

– Ну, как тебе невеста, мама? Нравится? – спросил, когда они познакомились.

– Главное, чтобы тебе нравилась, сынок. Тебе с нею жить, не мне…

Дальше – серия снимков (опять они вдвоем) из разных мест: Петрозаводск, Львов, Алма-Ата…

До появления Танечки они ездили по разным стройкам.

Галина Петровна внимательно вглядывается в лица.

И у него, и у нее они одинаково веселые и счастливые.

Она отложила карточки, вздохнула. Что меняет людей? Отчего они становятся раздражительными, злыми? Говорят, жизнь. Но она в это не верила. Чем же плоха у них жизнь? Интересная работа. Два выходных. Отдельная квартира со всеми удобствами. Кран повернешь – кипяток тебе сам бежит, и греть не надо.

Снова взяла конверт, надела очки.

Олег и невестка выходят из подъезда трехэтажного здания. В руках у Олега маленький белый сверток, перевязанный розовой лентой. Боже, сколько радости и счастья светится в его глазах! А она, ее невестка, смотрит на обоих – на мужа и на белый сверточек – с бесконечной нежностью…

И вдруг Галина Петровна подумала: «Не такая уж она плохая, моя невестка. Бывают много, много хуже. Хозяйственная, работящая. И напрасно я обижаюсь. Просто нервы у меня износились, вот и принимаю все близко к сердцу. Сын ее любит, она его тоже. Дочка у них хорошая растет. Так что же мне, старой, еще надо? А что прыти много – так это с годами пройдет, обсыплется. Еще и жалко будет…»

«Ты себе не представляешь, мама, какая это девушка! Умная, тонкая, добрая! В общем, необыкновенная!»

«Твоя старуха опять дуется», – жаловалась вчера невестка сыну. Тихо, правда, говорила, думала, она спит, не слышит. Но Галина Петровна не спала. Стиснула зубами край подушки. А сын одно: «Да брось ты!» Мог бы поговорить с ней, растолковать, что мать она ему все же…

Галина Петровна сложила карточки, сунула в пакет, встала, пошла на кухню, поставила чайник.

На подоконнике в большой жестяной банке из-под венгерских огурцов – столетник. «Никто без меня не польет, – вздохнула, набирая воды из-под крана. – Забывают. А как Танечка в прошлом месяце заболела, так вспомнила. Невестка соком из листьев нос ей закапывала. Помогло. „До чего же полезное растение и какое выносливое!“ – восхищалась она. Неделю после этого сама поливала. А потом снова забыла, – мысленно упрекнула ее Галина Петровна. – Вон как верхушка накренилась, того и гляди сломается».

Налила чая. «Старуха!» – вскипала обида. Но она не дала ей разрастись. «Конечно, старуха, кто же еще? Пятьдесят шесть уже». Она поставила чашку на стол: чай какой-то горький! Глянула в зеркало: а в волосах еще и седины почти нет. Да и морщин не так много, только вот здесь, у глаз. Зато руки как у восьмидесятилетней старухи! Руки да ноги с больными венами прожили, казалось, уже две, если не три жизни. А так еще вроде бы ничего… «Еще и замуж можно», – вслух рассмеялась Галина Петровна. А что? Вон Василий Пантелеевич до сих пор с ней по телефону в игры играет. «Галина Петровна? А ты угадай, кто тебе такой молодой звонит?» – «Молодому-то небось шестьдесят стукнуло! Ах, нет! Ах, только через целых полтора года? Ну, прости… Да и кто же, кроме тебя, Пантелеич, мне звонить-то может?.. Ну что ты, в самом деле, некогда мне тут шутки с тобой шутить: у меня каша подгорает», – злилась Галина Петровна. До этого ли ей теперь? Да и тогда, десять лет назад, она только отмахивалась: «Ну какая с меня невеста! Вон уже сын женихаться начинает…» А Василий Пантелеевич все вздыхал и повторял: «Не права ты, Галина Петровна. В корне ошибаешься…» Все сеансы возле нее просиживал: она тогда билетером в кинотеатре работала. Эх, хорошее было время! Тогда казалось – трудное, а сейчас понимает: очень хорошее. Сколько разных людей через нее проходило! И публика все больше культурная, уважительная: каждый с ней поздоровается. А иной призадержится и спросит: «Ну, как жизнь, Галина Петровна? Как сын-то ваш?» Многие ее знали и по имени и по отчеству. И то сказать: восемь лет на одном месте проработала…