Текст книги "Зацветали яблони"

Автор книги: Валентина Дорошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Все из-за Верки

Еще не открывая глаз, поняла: что-то не так. Обычно в это время – шум, крики. У соседки Веры что-то там падает, бьется, ее Вовка не хочет просыпаться, одеваться, бежать в садик. И те драгоценные полчаса, которые остаются до звонка будильника, лежишь и злишься, когда же Верка научится собираться на работу бесшумно? Не в отдельной квартире – надо же считаться. И топает, и гремит чем-то, на Вовку орет. Игорю-то что, он на своей стройплощадке такой отборной музыки наслушается, что после этого спит как новорожденный.

А я каждый шорох слышу. «Опять у Верки каша сбежала!» Потому что делает десять дел сразу. Поставила на плиту завтрак, а сама в это время сражается с Вовкиными пятками, они молотят воздух и никак не хотят влезать в тесные колготки. Вовке скоро три, и ноги у него ненамного слабее мамкиных, разъеденных красителями рук – Верка работает на мебельной фабрике.

Наконец раздается смачный шлепок по Вовкиной пухленькой попке, и его заливистый смех тут же переходит в протяжный рев. Верка тоже хороша. То «ах, чьи это пальчики? ах, чей это носик?», то лупит без всякой причины. Нет, я бы своего не так воспитывала. Во всем должна быть умеренность. Система.

Верку бы к нашей Михеевне. Та бы враз научила ее продумывать свои действия. «Корешок бери левой рукой. Правой бери за вторую половинку. Переламывай бандероль… Большим пальцем толкай к среднему…»

Вначале, когда я только пришла в Госбанк, Михеевна сильно действовала на нервы: ну кому приятно, когда у тебя за спиной надсмотрщик стоит! Но потом я поняла – права Михеевна. Нужно не абы как, а по системе. Постепенно научилась экономить свои движения.

Иной раз смотришь на окружающих – столько ненужных действий.

Та же Верка. Сколько раз ей говорила – картошку бери большим и средним пальцами, а направляй – указательным, глазки вычищай после того, как снимешь всю кожуру. Экономь движения. «Зачем? Я же их не на рынке покупаю», – отмахивалась Верка. И зря. Вдвое дольше картошку чистит. Да и Вовку тоже не так воспитывает. Станет рубашку натягивать – бросит, побежит на кухню кашу ставить. Потом снова в комнату, за колготки хватается. На работу, естественно, опаздывает. И Вовку таким же безалаберным растит…

Но почему сегодня так тихо? Может, что случилось?

Ах да, сегодня же суббота. А завтра Первое мая. Жаль, что праздник падает на воскресенье. Зато следующий, Девятое – на понедельник. Все сбалансировано.

Игорь открыл глаза и тоже удивился, почему так тихо. Но тут же сообразил, улыбнулся. «Хорошо!» – зевнул и блаженно потянулся, выбросив из-под одеяла обе руки. Перекинул одну через мое плечо, потянул к себе. Левую. А правая в это время нащупывала мятные таблетки «Холодок». Игорь в отличие от Верки научился экономить движения. Не знаю, как на стройплощадке, но дома он в этом преуспел. Даже слишком. Раньше-то заграбастает меня в охапку и тискает без всякой экономии. А теперь только одну руку протянул. И то левую. Лишних усилий не тратит. Зачем? Система-то давно налаженная, пять лет этой зимой отметили…

– Что-то Вовки сегодня не слышно? – спросил.

– Пойти узнать? – поинтересовалась и отодвинулась.

– Кеня-то наш как распелся, – умиротворенно-ленивым голосом проговорил Игорь и снова притянул меня к себе. – Чувствует, что хозяевам хорошо.

– Тебе правда хорошо?

Игорь прикрыл глаза и улыбнулся. Так хорошо улыбнулся…

– Приготовить тебе кофе? – обычно ухожу на работу раньше мужа, он сам себя кормит. И кенара – тоже. Но сегодня уж побалую. И его, и Кеню. «А как его фамилия? – спрашивает Вовка про птицу. – А отцество?»

Встала, оделась, посыпала в кормушку конопляного семени и пошла на кухню. Что бы такое вкусное на обед сегодня придумать?

Хотя ведь можно и на выставке поесть. Игоря наверняка потянет сегодня либо на строительную, либо на ВДНХ. А там – классные шашлыки. И цыплята табака неплохие. А вечером – на концерт или в театр, если повезет с билетами.

Сейчас самое время пожить для себя. А когда появятся пеленки-распашонки, тут не походишь, не поездишь. Вон как Верка…

Легка на помине! Уже завела свою долгоиграющую. «Да что ж это за ребенок! У других дети как дети, а у меня… Сколько раз тебе говорила – не трожь мамину косметичку!»

Опять небось губной помадой обои раскрасил. Сама виновата – прячь подальше.

Впрочем, это ее личное дело. А вот плиту грязной после себя оставлять – это уж извини-подвинься. Не в отдельной квартире. Когда же мы наконец разменяемся?

– Верка опять плиту не помыла, – сообщила Игорю, внося в комнату кофейник. – Надоело говорить!

– Да ладно тебе, – махнул он рукой и приподнялся в постели. – Она вчера еле живая со своей фабрики вернулась.

– А ты откуда знаешь? И вообще, что ты ее защищаешь? Можно подумать, что я не работаю, я не устаю!

– Да, но с ребенком – сама знаешь.

– Нет, не знаю. Откуда? И вообще – хватит. Каждый раз мне глаза ею колоть! Подумаешь, Жанна д’Арк! Одна против несправедливостей судьбы. А кто виноват? – я понимала, что говорю не то, но остановиться уже не могла. Игорь держал в руке чашку и смотрел во все глаза. – Ну что уставился? Пожалей, пожалей свою Верочку. Она ведь такая одинокая, такая несчастная! Да у нас в банке таких… И вообще, я считаю…

– Ну, считать – это твоя специальность, – усмехнулся Игорь и поднес чашку к губам.

– Ах, так! – горло сдавило, я повернулась и выбежала из комнаты. Сорвала с вешалки плащ, сунула ноги в туфли и выскочила на лестницу. В ушах так стучало, что не слышала, что там Игорь кричал вдогонку. Тоже мне, защитник интересов матерей-одиночек! В конце концов, мы же вместе решили: пока рано. Вот обменяем квартиру, наладим быт, «закончим нулевой цикл», как говорит Игорь. А уж потом. Да и для себя пожить надо – ведь лучшие годы проходят.

На улице солнце, птицы поют, так неохота в метро спускаться. Но делать нечего – спустилась.

Куда бы поехать? А не все ли равно – куда хочу, туда и еду.

И все же Игорь мог бы быть поделикатнее. «Считать – твоя специальность!» Раньше-то он гордился моей специальностью. Когда я писала диплом «Замена товарно-денежных отношений прямым распределением в обществе будущего», он на полном серьезе всем говорил: «Моя невеста хочет отменить деньги. Благородная задача, черт возьми!»

Ну а считать грязные пачки погашенных ассигнаций – чего уж тут благородного! Но я не виновата, что не было приличного распределения и пришлось пойти в хранилище.

В первый день пришла на работу в белой кофточке. А ушла в черной. «Пачку брать большим и безымянным».

«Следующая станция – „Комсомольская“». Сколько же в метро «Комсомольских»? Ах, это кольцевая, я уже два раза окольцевала под землей столицу.

На «Комсомольской» три вокзала – выбирай любой. А что, и выберу, не домой же возвращаться. Скажем, Ярославский – чем плох? Или Ленинградский – кати хоть до Питера. Нет, до него денег не хватит. Наскребла в карманах мелочи, села в первую попавшуюся электричку и покатила. «Пусть Игорь поволнуется. Полезно».

Сошла на последней станции. Куда теперь? А куда глаза глядят! Да, но куда же они у меня все-таки глядят? На эту грязную дорогу, по которой тянется длинная цепочка сошедших с поезда людей? Вижу их спины, согнутые под тяжестью авосек, мешков, сумок. Они медленно покачиваются в такт общему небыстрому ритму. А быстро-то ноги и не вытащишь! А я в туфельках. Может, той же электричкой назад?

Ну, нет уж! «На полпути никогда не прерывайся, считай корешок до конца», – вспомнила Михеевну.

«Пусть поволнуется», – подумала и пристроилась в хвост длинной цепочки, стараясь ступать на оставляемые между сапогами бугорки. Но удержаться на этих узких промежсапожьях трудно, нога то и дело соскальзывала в глубокие, выдавленные многочисленными подошвами ямы. Пришлось подвернуть джинсы. Вскоре мои ноги были словно в коричневых сапогах.

«Все из-за этой Верки, – подумала зло, вытаскивая „сапог“ из очередной ямы. – Ходили бы сейчас с Игорем по ВДНХ – чистенькие, глазели бы вместе со всеми на достижения народного хозяйства, культурно бы развлекались. А потом ели бы шашлык. Или цыплят табака…»

Я не завтракала. Ощутила вдруг приступ голода.

В поселке, до которого я вместе со всеми дошлепала, увидела столовую и магазин. А у меня во всех карманах – один медяк, сдача с билета. «Тоже деньги», – подумала, входя в магазин и протягивая пятак продавщице.

– Пожалуйста, хлеба. А зрелищ – не надо.

– Чего не надо? – переспросила продавщица, жалостливо глядя на мои стянутые подсохшей глиной икры. И протянула вместо четвертушки целых полбуханки тяжелого ржаного хлеба. Из сочувствия к моим керамическим конечностям, наверно.

Вышла из тесного магазина и сразу окунулась в солнечный свет, птичьи переливы. «Хорошо, – подумала, отщипывая от полбуханки и с удовольствием вбирая в свои пропыленные списанными ассигнациями легкие чистый деревенский воздух. – И что держит нас в городе?»

Под колонкой помыла ноги и пошла по поселку. Бездумно, не торопясь, наслаждалась праздностью и простором. На улицах шумно, людно, все высыпали на солнышко, с гармошками, с транзисторами. На правлении – алые флаги, транспаранты «Да здравствует 1 Мая – День международной солидарности трудящихся!»

Незаметно прошла поселок. Асфальт кончился, начались огороды. За ними – дорога. Грунтовая, но не такая грязная, как от станции. Интересно, куда она ведет? «Горловка, – прочитала на указателе, – ферма 4 км».

Название мне понравилось. Горловка, горлицы, ферма, коровки, молочко.

«Дойду до Горловки! – решила и бодро зашагала по дороге. – Каких-то четыре километра – плевое дело».

Дорога шла под уклон. Обласканный солнцем склон вовсю полыхает одуванчиками. Целая россыпь жгуче-рыжих кругляшей в зеленой траве. Блестят, как только что отштампованные пятаки. И бабочки летают. Благодать!

Однако метров через семьсот дорога взяла в гору. Ей тепла доставалось меньше, и трава только начинала проклевываться. А одуванчиков совсем не было.

Мои стертые пятки ныли. В желудке тоже ныло – с непривычки слопать целых полбуханки! Да еще всухомятку.

Прошла еще метров двести и рухнула. Прямо у обочины. «Все из-за Верки. Когда же, наконец, мы обменяемся?»

Сняла туфли, опустила ноги вниз – тут, на дне канавы, вода зеленая и холодная. Приятно остужает натруженные подошвы. Сейчас бы лечь и лежать не шевелясь вот тут, на дороге, с опущенными в воду ногами. Дальше идти не могу – ни вперед, ни назад.

И вдруг что-то затрещало, и из-за поворота выскочил «козел». Профыркал немного и остановился. Метрах в тридцати от меня.

Шофер, молодой парень с рыжим, выбившимся из-под коричневой кепки вихром, выпрыгнул из машины, открыл капот и нырнул под него. На сиденье – средних лет женщина. «Это тот шанс, который дважды не повторяется». Вскочила и к ней.

– Подвезите, пожалуйста!

– Куда? – поинтересовалась женщина.

– Куда-нибудь! – выпалила. Но тут же поправилась: – До Горловки. Мне на ферму.

– Садись, – мотнула головой на заднее сиденье, – я как раз туда еду. А зачем тебе на ферму-то? – спросила, когда я блаженно откинулась на обтянутую потрескавшимся дерматином пыльную спинку.

– Зачем? То есть как зачем? Насчет работы, на ферме ведь – доярки. А они всегда нужны, по телевизору говорили.

– Уж не ты ли в доярки собираешься? – усмехнулась женщина.

– А что? Раз в джинсах, так уж и корову подоить не смогу? Стереотип мышления.

– Да нет, я не… – опустила глаза. Но тут же их подняла и, глядя на меня в упор, спросила: – Ты ферму-то хоть раз видела?

– Видела, – мне не удалось подавить горделивых ноток в голосе.

– По телевизору?

– Нет! В прошлом году нас на экскурсию возили. Так что ферму я видела.

– Образцово-показательную?

Я промолчала, ферма и в самом деле была образцово-показательной.

– Готово, Мария Андреевна, – крикнул шофер, высунув из-под капота огненно-рыжий вихор.

Через минуту «козел» уже весело прыгал по неглубоким рытвинам и ухабам проселка. А еще через десять мы подъехали к ферме. Мария Андреевна, как выяснилось из разговора, оказалась Председателем сельсовета.

– Ну, Петрович, принимай рабсилу. В доярки вот к вам наметилась, – председательша спрыгнула со ступеньки и без малейшей насмешки представила меня высокому сухопарому мужчине лет шестидесяти. Его голубые глаза смотрели молодо и зло из-под густых бровей, и держался он чрезвычайно прямо и величественно, опираясь на испачканную навозом метлу. – А где Михайловна? – торопливо поинтересовалась Мария Андреевна, тут же забыв про меня.

– Дома, где ж еще! – с достоинством отвечал Петрович.

– Жаль, – вздохнула она и шагнула к машине. Но тут же снова повернулась к Петровичу. – Рация работает? Дай ключ. Поговорить надо.

– Так и ключи у нее.

– Слышь, Андреевна, – шагнул к машине Петрович, – ты того, не торопись, разговор есть.

– Какой разговор? – насторожилась Мария Андреевна.

– Такой. Ты дом вон тот видишь? – показал на двухэтажное строение из темных, почерневших от дождей бревен метрах в восьмистах от коровника.

– Ну, вижу, – согласилась Андреевна, хмуря брови. – Так что?

– А то, что житья нет, вороны да галки одолели.

– При чем тут вороны да галки?

– А при том, паклю всю выклевали, ветер в щелях свищет, спать по ночам не дает. А у меня внук второй родился, сама знаешь. – И, глядя на Андреевну в упор, спросил: – Когда квартиру дадите? Ты помнишь, сколько я в колхозе работаю?

– Ты же знаешь, Петрович, строится дом-то. В следующем году закончим нулевой цикл…

– Ты мне еще в прошлом году говорила, что в следующем!

С «нулевым» – это вечная история, по Игорю знаю. Да и наш «нулевой цикл» что-то затягивается: и квартиру до сих пор не обменяли, и быт не наладили, так что о ребенке думать…

– Прошлый год трудным был, сам знаешь, – объясняла Андреевна. – А вот в этом…

– А этот, думаешь, легче будет? – Петрович резко повернулся ко мне. – Чтобы Горловка корма покупала! Слыхали про такое? – он наклонился, и я невольно отступила назад. – Слыхали? – переспросил гневно и выпрямился. – Да мы их сами завсегда продавали! Да чтоб Горловка… – Он махнул рукой и отвернулся, стал смотреть на бугор, где длинным черным коромыслом врезалась в небо пашня.

– А почему картошка тут валяется? – строго поинтересовалась председательша и показала на грязную пирамиду у входа в коровник. – Почему на тележки не погружена?

– Откуда я знаю почему? Степан обещался погрузить, да не пришел.

– Почему?

– А ты его спроси почему, – огрызнулся Петрович.

– Вы со мной или остаетесь? – повернулась ко мне Мария Андреевна.

– Остаюсь, – объявила как-то слишком торжественно, и председательша укатила. А мы с Петровичем остались.

Он сел на один из сломанных строительных блоков, оставшихся от коровника, вынул сигареты, закурил. «Пегас», – прочла на пачке.

– Чтобы Горловка корма покупала! – повторил Петрович и вдруг строго спросил: – Тебя как величать-то?

– Виктория Ивановна, – проговорила быстро, словно боясь, что он не станет дожидаться ответа. И, сев на соседний блок, авторитетно заявила: – Нулевой цикл – самый сложный, муж рассказывал. А потом быстрее пойдет.

– Все одно, Ивановна, не видать мне этого дома, как своего затылка, – он глубоко затянулся сигаретой.

– Ну что вы! – запротестовала, польщенная его обращением. – Вы еще вполне… вполне… доживете. Почему так пессимистично?

– Потому что удобно дом-то стоит, у станции. Начальство все себе разберет.

– Но ведь обещали же!

– Обещанка – цыганка, а дурню – радость, – проговорил Петрович и снова затянулся «Пегасом».

– Петрович, а какая у вас тут должность?

– Должность? – удивленно посмотрел на меня. – Должность? – Он сплюнул. Раз, потом второй. Еще погодя – третий. Никак не мог отделаться от крошки табака, прилипшей к нижней губе. – Скотник я. Скотничаю теперь…

– А раньше.

– Раньше… Раньше был бригадиром. Комплексной бригады. Слыхала про такие?

– Слыхала, – соврала, чтобы не разочаровать его. И робко поинтересовалась: – А как у вас тут с молоком?

– Как у нас? Да как у всех, сдаем. Вон и Раиска пришла, – кивнул на входящую в коровник средних лет женщину с короткими крепкими ногами и такими же руками. Такими я себе и представляла доярок? Может быть.

Вскочила с блока и бросилась вслед за Раиской, которая направилась к куче сена на другом конце сарая.

– У-у-у, – замычали коровы, вытягивая морды и провожая ее голодным взглядом. Раиска подхватила вилы и стала грузить сено в тележку.

– Можно я вам помогу? – предложила, заходя сбоку.

Раиска глянула на меня, как на инопланетянина, но потом сказала:

– Помогите, коль не шутите.

Хватаю вилы и, поддев плотно спрессованные тюки сена, бросаю их на тележку. Ловко, как и Раиска, – во всяком случае, мне так кажется. «Помогу, а потом попрошу кружку молока. Принцип материальной заинтересованности».

Потом мы тащим нагруженную с верхом тележку в коровник. Тяжеловато, но я мужаюсь. Жаль, что Игорь не видит. Очень жаль!

– Как звать-то тебя? – спрашивает Рая, сбрасывая вилами сено в стойло.

– Виктория Ивановна, – отвечаю, повторяя ее движения. – А как ваше отчество?

– Зачем оно тебе? Раиска и Раиска. Чем плохо? И ты так зови.

– Хорошо, Рая, – отвечаю вежливо, предупредительно и немножко заискивающе, потому что очень хочется поскорее получить заслуженную кружку молока.

– Кушайте, кушайте, доченьки, – приговаривает Раиса. – Не накормишь – не надоишь.

Коровы жадно, сладко жуют свежее сено. Те, что стоят в ряду напротив, тоже вытягивают вперед морды, начинают жалобно мычать. Я с ними на равных. Я их вполне понимаю.

– Можно, я им дам немного? – спрашиваю робко.

– Нет! – отрезает Рая. – Это не мои.

Другие доярки еще не пришли, Рая первая.

Скоро тележка пустеет. Снова нагружаем, снова везем. Ноги стали чугунными, вилы из рук валятся – не поднять.

– Рая, а почему у вас так нерационально: туда-сюда. А что, если сваливать сено не на землю, а сразу в тележки? Представляешь, какая была бы экономия движений, а?

– Представляю, – согласилась она, занося вилы с сеном над тележкой.

– Нет, правда, – воодушевилась я. – Вот у нас в Госбанке…

– Осторожней! – крикнула Рая, и я вовремя отскочила в сторону: положенный мною в переполненную тележку соломенный кирпич чуть не свалился на голову.

– Наша Михеевна, – продолжала, когда мы подкатили тележку в коровник, – научила нас: ни одного лишнего движения.

– Правда?! – восхитилась Райка. – Прям ни одного-одинешенького? – ее руки ловко подхватывают один за другим спрессованные подушки сена и бросают под морды своих «дочек». А те, напротив, мычат протяжно и жалобно.

– Так вот, я говорю…

Вдруг за спиной что-то мягко шлепнулось.

Оборачиваюсь назад и вижу, что половина сена на полу. Корова с такой злостью мотанула мордой, что оно отлетело далеко за стойло.

– Чего это она? Чем недовольна?

– Умные доченьки, – отвечает Рая. – Обижаются. Подбери.

Подбираю выброшенное сено и вижу – внутри гниль.

– Сено-то гнилое, – сообщаю Рае.

– Да что ты? – вроде испугалась Рая. – Скажи, пожалуйста! – даже руками всплеснула и покачала головой. Ну чего она надо мной насмехается? Я ведь видела, как на образцово-показательной ферме зеленую травку буренкам подносили. И тоже – в начале мая, когда на полях зелень только проклевывалась. «Проросший ячмень», – объясняла экскурсовод. Такие аппетитные зеленые щеточки – сам бы ел. А Райка тут целую комедию разыграла. Но обидеться я не могла – не имела права. Потому что Райка уже доила. Самое время испить парного…

Но молока не видно, к вымени приставлен колпак с четырьмя рожками – словно огромные детские соски.

– Рая, как это называется?

– «Елочка».

– Можно я «елочкой» попробую?

– Попробуй, – разрешила Райка, передавая мне доильный аппарат. Присела на корточки и стала пристраивать аппарат к вымени. Но пока давила на пневмоклапан, рожки рассыпались и никак не захватывали сосок. Ну, никак! Нет, все же погашенные ассигнации намного послушней.

Наконец «елочка» присосалась к вымени.

– Ура!

Но Райка оборвала мой восторг:

– Ты вымя-то массируй, чтобы там молока не осталось.

Обеими ладонями принялась растирать теплую выпуклость. Старалась изо всех сил, чтобы Райке понравилось.

– Не так. Ты пальцами работай, – приказала Рая.

– А сколько времени занимает у вас процесс доения? – поинтересовалась, с удовлетворением отметив про себя, что вопрос сформулирован вполне профессионально.

– Процесс? – усмехнулась Раиска. – У кого как. По-разному. Вот у нас с Тимофеевной меньше двух часов не получается. А тут у нас Глашка работала, так та за час управлялась. Сейчас она в Москве в метро устроилась. Довольна.

Рядом вдруг что-то стукнуло о бетонный пол. Мы повернулись – «елочка».

– Сбросила, паршивая! – сказала Рая, поднимая «елочку» с пола. – Да стой ты! Ишь, расходилась! – прикрикнула на корову, стукнув ее по грязному боку. – Надо же, вся в гамне, – пожаловалась, обмывая аппарат.

– Рая, а кто-нибудь их моет? – спросила, показывая на твердый навозный панцирь на коровьих ребрах.

– Моет. Дождик.

– Почему тут посторонние? – услышала над собой голос и, подняв голову, увидела грузную женщину в белом халате.

– Это я-то? – уточнила, расправляя затекшую спину. – Я не посторонняя. Я…

– Она с Андреевной приехала, – подсказал подошедший Петрович, и женщина в белом халате вопросов больше не задавала.

– Слышь, Степановна, – обратился Петрович к женщине в халате, – ты помнишь, какой у нас праздник через неделю?

Степановна, не чуя подвоха, радостно закивала.

– А мне, как бывшему фронтовику, выходной положен в День Победы?

– К тому времени, наверно, будут выходные.

– А если не будут?

– Отгуляешь потом, – ответила она, рассматривая пятнышко на своем белом халате.

– У нас знаешь, как говорят: «Поцелуй меня сегодня, а я тебя – завтра».

– Ну так ведь нельзя, Петрович! Ты ведь сознательный. Фронт ведь не бросал…

– Так то фронт.

Степановна, насколько я поняла, собиралась прочесть ему маленькую лекцию насчет трудового фронта, который сейчас не менее важен и актуален, но тут к ним подбежал верткий, голосистый мужчина. В отличие от других он был в костюме. Пиджак расстегнут, нос от волнения красный.

– Степановна, холодильник стал! – закричал на весь коровник.

Степановна повернулась и быстро зашагала к холодильнику. Мужчина в костюме и Петрович – за ней. Я – за Петровичем.

– Петрович, – спросила тихо, стараясь приноровиться к его размашистому шагу. – А кто такая Анна Степановна? Доярка?

– Хватай больше, кидай выше.

– Бригадир?

– Помощник бригадира.

– Придется все молоко в один холодильник слить. Как там второй? Исправили? А, Иван? – спросила Степановна, подходя к испорченному холодильнику.

– Кто ж его, исправит? Я, между прочим, предупреждал! Два месяца автоматика не работает! – радостно обличал Иван.

– Опять молоко несортовым пойдет! – вздохнула Анна Степановна. – Утром тоже несортовое сдали. Ой-ей-ей!

– То есть с повышенной кислотностью? – Я старалась мобилизовать свои сельскохозяйственные познания, приобретенные все на той же экскурсии.

– То есть кислое! – рявкнул Петрович, махнул рукой и пошел восвояси.

– А почему холодильник испортился? – спросила я мастера Ивана. Кислого молока мне вовсе не хотелось.

– Кабы я знал! Тут – электроника. Высшая математика с кибернетикой. Тут высшее образование нужно. Линия-то иностранная. Хрен ее разберет! – Иван нажал пусковую кнопку. – Вот дрыгается, а холод не дает. Я ведь предупреждал! – Он вынул вилку из розетки, снова ее воткнул, снова нажал черную кнопку пуска. Результат тот же. – Два месяца автоматика не работает! – повторил с восторгом и замолчал.

Степановна тоже молчала. Вдруг Иван заговорил снова, обращаясь почему-то ко мне.

– Уйду я отсюда. Обещали сто семьдесят, а платят сто пятьдесят.

– Почему? – спросила, польщенная его доверием. – Раз обещали…

– А хрен знает, почему. Говорят – молоко дорогое. А мне какое дело?! Уйду, – решительно повторил он.

– Тебе и сто пятьдесят-то много, – не выдержала Анна Степановна. – Что ты особенного тут делаешь?

Иван с недоумением посмотрел на помбрига:

– Как что? – И вдруг радостно предложил: – Слышь, Степановна, так я пошел.

– Как пошел? – ахнула Степановна. – Куда?

– Домой пошел.

– Это как это? В такую рань?! Почему?

– Потому что я сегодня еще не был дома, – пробормотал Иван, глядя в пол. – С трех часов тут торчу!

– Кто виноват, что ты тут с трех торчишь?

– Надо домой. Устал я, слышь.

– Устал! – притворно посочувствовала Степановна. – Очень уж сложная работа у тебя, воткнуть да…

– Выткнуть, – с удовольствием подсказал из-за спины Ивана второй оператор. Оба залились довольным, беззлобным смехом.

Я сочла нетактичным вмешиваться в их спор и отошла в сторону. Возле холодильника охала уборщица бабка Степанида.

– Ох, и что же это ты, родименький, нас подводишь? – Она заглядывала внутрь огромного чана со сдвинутой крышкой. – Ох ты, невезучесть-то какая!

– Анна Степановна, а почему она два месяца не работает? – спросила, вернувшись к помощнику бригадира.

– Кто «она»?

– Ну, автоматика эта. Чего ей не хватает?

– Специалистов ей не хватает. Нас район обслуживает. А там никто ничего толком не понимает. В область надо или в Москву. Мы каждую неделю рапорт пишем. Не дозовешься. Где они там бегают? – глянула на меня с осуждением, словно причина во мне.

Вдруг мне пришла в голову блестящая идея. Простая, а стало быть, гениальная.

– А что, если вам послать кого-нибудь из совхоза на обучение?

– Некого, – вздохнула Степановна, но потом добавила как-то очень уж официально: – Но вообще-то мы обдумываем такой вариант.

Я чувствовала, что мои вопросы действуют Степановне на нервы, и удивилась покорности, с которой она отвечала.

– А вы к нам надолго?

– Я? Не знаю… – промямлила и почувствовала, что краснею. – Не решила еще.

– Поня-а-тно, – протянула Степановна и, повернувшись, пошла к себе. А я осталась стоять у холодильного отсека, не зная, что предпринять дальше. И вдруг увидела Петровича. Взгромоздив метлу на плечо, словно боевое ружье, он важно шагал вдоль длинной шеренги буренок.

– Петрович, – бросилась я к нему, – а… а эти что, родят скоро? – показала на коров с тяжело отвисшими животами.

– Да, скоро отелятся. Разве это порядок – тельных вместе с остальными держать? – проворчал, кося глазом в их сторону. – Надо бы хоть досками отгородить…

– А тут что, молодняк? – спросила, довольная своей сообразительностью, когда мы проходили мимо дощатых клетушек.

Но Петрович не оценил моей смекалки и недовольно проворчал:

– И тоже не дело – малят на сквозняке держать…

Мы вышли из коровника. Петрович сел на тот же блок, вынул свой «Пегас». Я с удовольствием плюхнулась рядом. Он молча курил.

– Да, тяжелая у доярок работа! – проговорила, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

– Тяжелая? – подпрыгнул Петрович на блоке. – Да разве сейчас тяжелая – аппарат под цицки подставлять? Вот когда руками доили, да в бачки сливали, да каждый бачок на весы таскали. А теперь – молокопровод, все механизировано, автоматизировано… Тяжелая! – снова возмутился он. – Да это не работа, это… – остановился, подыскивая нужное словцо, – прогулка!

– Петрович, почему у вас нет тракторов? – спросила, вспомнив образцово-показательную ферму. – Там кормачи разъезжают на тракторах и корм прямо к мордам коровьим подвозят. Это бы сэкономило столько движений…

– Чего? – переспросил Петрович и смачно сплюнул.

– Коровник-то у вас новый. Разве нельзя было предусмотреть механическую раздачу корма? Ведь по последнему слову, наверно, строили.

– В том-то и дело, что по последнему, – снова сплюнул. Плевал он вообще убедительно.

Появилась Степановна. Увидела картошку у входа.

– Почему до сих пор на тележки не погружена? – обратилась к Петровичу. Но он не удостоил ее ответом.

– Картошка грязная, – сказал, когда Степановна ушла. – А почему? Потому что мойки нет.

– Почему же ее не построили?

– Потому что тогда нужно и канализацию прокладывать. Ну это еще ладно, не построили – спросу нет. Но вот пять отопительных котлов построили. А в коровнике зимой пар стынет. Иней на стенах не сходит.

– Почему?

– Потому что моторов нет. Того нет, сего нет… – Петрович выплюнул сигарету. – Только в кабинете бригадира да осеменатора тепло…

– Почему?

– Почему-почему! – обозлился Петрович. – Ты сюда зачем приехала? – спросил строго.

– Коров доить. Работать. Я же говорила, – вскочила с места, бросилась к картофельной куче. – Вот… Раз некому.

Схватила лопату и с ходу стала набрасывать картошку в тележку. Вверх – вниз. Однако взмахов через десять-пятнадцать поняла, что лопата тяжелая и мои руки держать ее больше не могут. Да и спина не гнется.

А ведь сейчас мы могли сидеть в кафе, есть шашлык. Или «табака». А потом пойти на концерт. Слушать музыку. А я слушаю стук картофелин о железные стенки тележки… Распрямилась, посмотрела на Петровича. Он глядел на меня с любопытством, не курил и не плевал. Он явно ждал, когда я отброшу лопату и побегу в город. И тут я почувствовала приступ наследственного упрямства: «Нет уж! Нет и нет!» И снова вверх – вниз, вверх – вниз. Стук картофелин о стенки тележки…

Доярки стали расходиться. А у меня работа в самом разгаре. Вверх – вниз. Жаль, что Игорь не видит! Это тебе не прорабами командовать!

Последней вышла Райка.

– Ну что, идешь ко мне ночевать? – крикнула мне.

– Приду чуть позже, – ответила ей, не отрываясь от трудовой деятельности.

– Ладно, ворочай. Петрович тебе покажет, где я живу, мы с ним соседи.

Стемнело. А я бросала и бросала.

– Ну-ка, покажи ладони, – потребовал Петрович и усадил меня на блок. – Хватит. На-ка, попей молочка, – протянул мне кружку и краюху черного хлеба.

– Спасибо, – сказала, прижимая к холодной кружке свои горящие, в волдырях, ладони. Но пить не стала. Не хотелось чего-то. Хотелось спать.

– Отпей, отпей! – скомандовал Петрович.

Покорно отпила.

– Пойдем, провожу тебя к Рае. Выспись хорошенько.

– Петрович, – спросила его, когда подошли к дому, – почему ты с бригадирства ушел?

– Сыну передал. Он у меня с академией, – сказал уважительно. – Нынче без высшего образования – куда?

Раиска еще не ложилась – стирала. Я уснула, едва коснувшись приготовленной для меня раскладушки. Только попросила: «Рая, разбуди меня к утренней дойке. Пойду с тобой».

Зачем? Сама не знаю. Но что-то во мне говорило: ты не уедешь просто так. Не уедешь, и все!

Но Рая разбудила меня лишь в полдень:

– Жалко было, ты крепко спала. Да и мозоли поджить должны. Болят мозоли-то?

Еще как болели. А кроме того, ныла поясница, спина. Гудели ноги. Руки словно не свои. Все из-за Верки! А впрочем…

– Слушай, – спросила Раиска. – Ты где живешь-то?

– В городе, а что?

– Ясно. Ты – из горкома?

– Нет, из Госбанка, а что?

– Да так, у нас говорят, что ты из горкома.

– Вот глупость! – рассмеялась я. – Что за чушь!

Но Раю это не убедило: