Текст книги "Граф Соколов — гений сыска"

Автор книги: Валентин Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Подозрение

Утром сыщики, в том числе и сам Кошко, походили на сонных мух. Лишь Соколов, как всегда, был свеж, бодр, весел.

– Где Ирошников? – громово крикнул он, появляясь в сыске. – Чьи отпечатки пальцев на чертеже?

Кошко сдержанно ответил:

– Отпечатки, как выяснилось, не принадлежат убитому. Чьи они? Пока неизвестно, но это ничего не означает. На этой бумаге может быть изображена какая-то галиматья, она не должна сбивать нас с толку.

Соколов насмешливо, в тон повторил:

– Конечно, конечно, сбивать она нас не будет. Она станет нашей путеводной звездой. Вроде вифлиемской, только приведет не к яслям, а к завершению дела. Сына убитого разыскали? Сказывали, что третьего дня он был командирован “Дианой” в Рязань?

Кошко сдержанно ответил:

– Дмитрий Львович вчера был извещен телеграммой, а сейчас сидит в приемной и ждет встречи. Должен предупредить: он совершенно убит внезапной кончиной отца. Будьте, Аполлинарий Николаевич, с ним деликатней, это моя просьба.

– Благодарствую-с за ваш полезный совет, – Соколов изобразил расшаркивание.

Кошко покраснел от досады, но ничего не ответил.

В приемной навстречу Соколову поднялся осанистый, в костюме от хорошего портного человек лет сорока. Волосы его на артистический манер волнистыми прядями сбегали на плечи. Глаза – крупные, красивые – глядели с печальной тревогой.

Соколов спросил:

– Я хотел бы знать, что побудило вашего отца залезть в петлю?

Дмитрий неопределенно развел руками:

– Все это, знаете, невероятно до такой степени, что я не вижу никакого объяснения... Мне когда сообщили об этом в Рязани, где я находился по служебным делам, то просто не поверил, думал, дурная шутка...

– С кем ваш батюшка дружил?

– Никого и ничего отцу было не надо – только редкие книги, и все! Впрочем, он порой принимал у себя Владимира Чуйко, это владелец большого антикварного магазина на Мясницкой, в доме Давыдовой, что, знаете, против Банковского переулка. И еще он приятельствовал с библиофилом Ульянинским, тоже одержим книгой, вроде папаши.

– Большой капитал был у вашего отца?

– Да, значительный! В ценных бумагах и наличными – не менее ста тысяч. Он все это прятал в палисандровом шкафу, что стоит в гостиной. Мне он доверял, при мне раза два доставал оттуда деньги...

– Когда вы в долг просили?

Дмитрий очень удивился:

– Да, в долг! Но откуда вы это знаете?

– Смекалистый я! Кстати, ценные бумаги и ассигнации, как и шкатулку с золотыми изделиями, мы приобщили к протоколу допроса. По завершении следствия вам вернем. Вы, Дмитрий Львович, не возражаете, коли беседу продолжим в доме вашего покойного батюшки?

– Что ж, раз так надо, я готов.

– Кстати, вы слыхали, сударь, про новую забаву сыщиков – дактилоскопию?

– Что это?

– Не знаете? Напрасно, увлекательное дело. А вот и наш фотограф Ирошников – золотой человек. Юрий Павлович, по хорошему знакомству, сделай нам твое одолжение, прокатай пальчики Дмитрия Львовича.

Ирошников пригласил:

– Милости прошу в лабораторию! Дмитрий Львович, вот раковина, вот мыло – тщательно вымойте руки и досуха вытрите. Не бойтесь, это не больно и совершенно для вас бесплатно, – живо проговорил Ирошников, который всегда заряжался от Соколова бодрым настроением.

Достав цинковую пластинку, он капнул на нее типографской краски и резиновым валиком тонко растер ее. Тут же ловко захватил с боков суставы пальцев Дмитрия, перекатил от одного ногтя к другому и таким же манером перенес отпечаток на регистрационный бланк.

– Чепуха, право, – пробормотал Дмитрий, на лице которого было написано любопытство, смешанное с недоверием.

Рефлекс цели

Соколов и Дмитрий вышли на Тверской бульвар поймав лихача, отправились к Тургеневской площади. Огромная людная Москва жила своей прекрасной и шумной жизнью, двигалась мимо богатых витрин магазинов, затененных брезентовыми навесами, яркой нарядной толпой, оглашалась криками офенъи торговцев мороженым, звоном конки, была хороша лубочной прелестью золотых церковных куполов, шумной бестолочью едущих колясок и неимоверным количеством тяжко нагруженных ломовых телег. Это была сказочная и вечно праздничная жизнь, которую нам нынче и представить себе невозможно.

Соколову было странно и больно сознавать, что где-то рядом, в темных углах бушуют грязные страстишки, царствуют жестокость, притворство и лживость. Те, кого Господь создал по своему образу и подобию для жизни светлой и радостной, уничтожают ее алкоголем, наркотиками, преступлениями.

Дмитрий с явным трепетом вошел в квартиру, где совсем еще недавно страшно умирал его отец.

Соколов сказал:

– Внимательней проверьте, все ли на месте, нет ли каких перемен? Картины, вазы, статуэтки, вообще, весь антиквариат – целы?

Дмитрий долго осматривал ящики комодов, содержимое книжных шкафов и полок, конторку, стоявшую в библиотеке. Открыл даже тайный ящик в секретере, где лежали редкие древние монеты, которые отец коллекционировал.

– Кажется, все лежит на своих местах, – сказал он.

– Стало быть, самоубийство?

– Вне сомнений. Человек он был кристальной честности, доброжелательный, спокойный. Но порой на него накатывала какая-то меланхолия. А что касается редких книг, то тут, уверен, батюшка был просто одержимым. Среди сна он мог вскочить и начать целовать какой-нибудь уникум.

– Вы желаете сказать, что Лев Григорьевич был психически больным?

– Нет, но даже ученые пишут, что коллекционер – человек не совсем здоровый. Я, поверьте, у кого-то читал...

– Об этом пишут Сербский, Крафт-Эбинг, Попов. Это разновидность рефлекса цели. Но, Дмитрий Львович, вы были невнимательны. В их работах речь идет о реакции накопления, когда стяжание теряет всякую биологическую и культурную ценность. Вспомните Плюшкина. Слабоумные собирают тряпки, нитки, всякий мусор. Но ваш отец собирал вещи высокой ценности – материальной и художественной. Для такого собирательства необходим высокий интеллект и глубокие знания предмета.

Кто-то крутанул дверной звонок. На пороге стоял Кошко. Он приблизил лицо к уху Соколова:

– На чертеже отпечатки пальцев Дмитрия! Вот я привез увеличенные фото.

Сыщики вошли в гостиную, где с отрешенным и нарочито спокойным видом смотрел в окно Дмитрий.

Твердый характер

Соколов упал в глубокое кресло, стоявшее возле письменного стола в углу комнаты. Указал Дмитрию на стул:

– Садитесь, сударь!

Они оказались лицом к лицу. Соколов, храня гробовое молчание, уставился стальным взглядом в Дмитрия. Вся Москва знала, что взгляда Соколова никто не выдерживает. Ходила легенда, что какой-то отпетый преступник, когда Соколов впился в него суровым взором, скончался от разрыва сердца. Вот и Дмитрий беспокойно заерзал на стуле:

– Чего вы от меня хотите?

Соколов продолжал молча буравить глазами Дмитрия. Тот не выдержал, отвернулся.

Тогда сыщик, по-прежнему храня гробовое молчание, медленно развернул перед носом Дмитрия чертеж.

Едва бросив на него взгляд, Дмитрий заметно взволновался, побледнел.

– Знакомая вещичка? – прервал молчание Кошко.

– Нет! – обрезал Дмитрий. – Первый раз вижу.

Соколов широко улыбнулся:

– К этой интересной бумажке мы еще вернемся. А теперь, Дмитрий Львович, не желаете ли проверить собственную наблюдательность? – и он положил на стол две фотографии: – Но вначале – крошечная лекция. С незапамятных времен было замечено: папиллярные узоры на кончиках пальцев у каждого человека индивидуальны, нельзя найти двух людей с одинаковыми отпечатками. – Соколов задушевно понизил голос: – Даже после смерти, пока не разовьются гнилостные изменения, эти особенности сохраняются. А теперь, сударь, взгляните сюда: на сих фото изображены отпечатки пальцев одного человека или разных?

Дмитрий стал рассматривать фото. Уверенно произнес:

– Узоры одинаковы!

– Верно, они носят так называемую петлистую форму и принадлежат вам, уважаемый Дмитрий Львович. Причем вот эти отпечатки у вас откатал в сыске наш Ирошников, а вот эти мы обнаружили на чертеже, от которого вы, сударь, по непонятной причине отказываетесь. Теперь вы тоже будете запираться?

– Никакого чертежа не видел, не знаю и знать не хочу! – отрезал Дмитрий.

Кошко по-тигриному сладко промурлыкал:

– Ведь ваше запирательство может быть неверно истолковано. Вспомните, дорогой Дмитрий Львович, при каких обстоятельствах вы держали этот листик в руках?

Дмитрий вскинул голову, отчего его волосы красивыми прядями рассыпались по плечам, а глаза источали мучительную боль:

– Господа сыщики, я не мог убить своего отца, ведь я так любил его! Мне лучше было самому умереть. И потом, вы все время забываете, что я находился в двухстах верстах от Москвы. Два или три десятка свидетелей вам это подтвердят.

Кошко сочувственно качал головой. Даже на Соколова искренний тон Дмитрия произвел впечатление.

Магазин Жукова

Дмитрий стиснул ладонями виски, глубоко задумался. Вдруг он с живостью воскликнул:

– Как же я сразу не вспомнил? Естественно, что на этой бумаге должны быть отпечатки моих пальцев. Недели две назад (у меня дома хранится счет, могу его предъявить) я посетил магазин письменных и чертежных принадлежностей Ивана Жукова. Это на углу Никольской улицы и Черкасского переулка.

Кошко, сразу просветлев лицом, согласно кивнул головой:

– Наискосок от аптеки Феррейна?

– Совершенно верно! Я купил коробку почтовой бумаги верже за три рубля семьдесят пять копеек – это тысяча листов. Затем сотню большого формата конвертов – семьдесят пять копеек. И еще... – Дмитрий сморщил лоб, – что я еще купил? Ах, три медных прижимки для бумаг в виде руки, одну из которых вы, господа полицейские, видите на этом столе.

– Вы отдали ее отцу? – Кошко излучал само доброжелательство.

– Да, прямо из магазина я на извозчике отправился к отцу. В тот день мы договорились отобедать у него. Приехав на Тургеневскую, извозчика я отпустил, а покупки занес в дом. Отец попросил у меня стопку бумаги. Я вынул из коробки листов двести и положил их на стол. Как и прижимку. Все это и сейчас находится перед вами. Естественно, что тогда и остались на бумаге мои отпечатки. А как иначе?

Эту оправдательную речь Дмитрий заканчивал на торжествующей ноте. Толстая стопка такой же бумаги, на которой был сделан чертеж, действительно находилась на столе.

Проторенная дорожка

Услыхав это объяснение, Кошко радости своей не скрывал: с самого начала приняв сторону Дмитрия, он был счастлив, что теперь отпали последние сомнения в его виновности. Из этого вытекало еще более важное последствие: начальник сыска утер нос скандально известному графу, для которого юридические законы – прошлогодний снег, а заносчивость зашла столь далеко, что отучила уважать субординацию.

Начальник сыска поднялся со своего места, долго тряс руку Дмитрия:

– Вот так бы, с самого начала, все объяснили нам, и никаких недоумений тогда не возникло! Примите мои сожаления, что в столь тяжкую минуту пришлось вас тревожить. Сегодня же подпишу бумаги, дающие вам право вступить в права законного наследника. Хорошая память, Дмитрий Львович, вас выручила!

– Это у меня от профессии инженера, многое приходится удерживать в голове.

– Позволите отвезти вас на службу?

– Спасибо, но хочется немного прогуляться, погода такая хорошая.

Соколов, однако, не торопился вставать из-за стола. Откинувшись по привычке на спинку кресла своей могучей спиной и чуть раскачиваясь, он самым любезным тоном сказал:

– Очень рад, что у вас, Дмитрий Львович, замечательная память. Тогда вы легко сумеете вспомнить, когда испачкали свой указательный палец правой руки синим грифелем: до того как делали чертеж или во время этой работы?

Только что бывшее радостным лицо Дмитрия мгновенно переменилось: оно смертельно побледнело, губы задрожали, не в силах что-либо молвить. Наконец, собравшись с силами, Дмитрий пролепетал:

– Нет... ничего не знаю! – он понуро опустил голову. Вдруг истерически крикнул: – Все это – гнусная провокация! Вы – по происхождению граф, у вас достойные родители. И чем вы, граф Соколов, занимаетесь? Невинного человека обвиняете в убийстве.

– Обвиняют отпечатки ваших пальцев! – спокойно отвечал сыщик.

Дмитрий вновь исступленно крикнул:

– Так скажите мне, кого осудили только потому, что нашли какие-то, выдуманные вами отпечатки пальцев? Ну что же, граф, вы молчите? А молчите вы потому, что нечего вам сказать: никто и никогда не был обвинен из-за таких бредовых свидетельств.

Соколов, выдержав паузу, ледяным тоном произнес:

– Вы, Дмитрий Львович, говорите правду: в России пока никто не был осужден только потому, что оставил на месте преступления пальцевые отпечатки. Но за рубежом многие суды полностью доверяют дактилоскопическому доказательству.

– Например? – запальчиво выкрикнул Дмитрий, уверенный, что сыщик говорит ему неправду.

– Так, в апреле 1907 года в бельгийском городишке Фрепоне были обкрадены три квартиры. На осколках разбитых оконных стекол нашли отпечатки пальцев. Был арестован некий бездельник Леонард, чьи отпечатки были идентифицированы с теми, что остались на стеклах. И хотя Леонард вроде вас категорически отрицал, что обворовал квартиры, суд признал его виновным в краже со взломом. Позже Леонард во всем признался и указал место, где лежат украденные вещи. Подобные приговоры уже выносились в Японии, в Венгрии и других странах.

– Чепуха!

– В России дактилоскопия введена в тюрьмах циркуляром Главного тюремного управления в позапрошлом, 1906 году, а самым свежим законом – ему ровно месяц – от шестого июля 1908 года в сыскных отделениях больших городов.

– Гиль, чепуха, ложь!

– Жаль, что вы еще больше усложняете непростое положение, в которое попали. Я по телефону вызываю конвой, который вас доставит в Бутырскую тюрьму. Место печальное, но оно весьма способствует размышлениям и сосредоточенности. Вы, кажется, владеете английским языком?

– Да...

– Сегодня же вам доставят труды Гальтона и Генри, вышедшие в Лондоне, об использовании отпечатков пальцев в определении преступников. Внимательно читайте и серьезно размышляйте – это поможет вам принести чистосердечное признание. На русском языке, к сожалению, книг на интересующую тему пока нет.

Дмитрий был отправлен в тюрьму.

Озарение

Соколов и помрачневший Кошко остались вдвоем в квартире, словно какая-то сила не позволяла им покинуть место, хранившее страшную тайну.

– Я все-таки не верю, что Дмитрий причастен к убийству отца, – сказал Кошко. – У него нет мотивов к преступлению. Все капиталы найдены на месте, отношения между отцом и сыном были добрые.

Соколов еще раз внимательно разглядывал таинственный чертеж, хотя каждый штрих его помнил наизусть. Ответил он не сразу:

– Но, как удалось выяснить, Дмитрий вел рассеянный образ жизни, ему постоянно не хватало денег.

– Ну и что? Многим не хватает их, но никто не идет на преступление. Тем более, повторюсь, что все ценности в сохранности. Сыну не нужна была смерть отца. А вы безвинного бросаете за решетку, нарушаете закон.

– Нет, любезный начальник, я закона не нарушаю.

Вам известно: мы имеем право задерживать подозреваемого на трое суток. Согласен, что тюремная камера – место гнусное. Но она лишает преступника воли к сопротивлению.

– Нет, не всегда! Знаю исключения.

– Есть такие, это или закоренелые злодеи, для которых тюрьма – дом родной, или натуры с железным характером. Дмитрий не похож ни на тех, ни на других.

Соколов прошелся по гостиной, смягчив тон, произнес:

– В конце концов наше желание должно совпадать с целью Дмитрия: выяснить причины смерти библиофила. И ради этого, ради отца родного, можно два-три дня потомиться на тюремных нарах.

* * *

Сыщик задумчивым взором уставился в заманчиво древние корешки раритетов, которыми был набит палисандровый шкаф. Даже их внешний вид вызывал в его сердце приятный отзвук. Вдруг блестящая мысль молнией сверкнула в его сознании. Он хлопнул себя по лбу:

– Вот он – ключ к разгадке! Как же прежде я не понял этого? Аркадий Францевич, какое несоответствие при взгляде на эти книги режет вам глаз?

Кошко с недоумением смотрел на книги и несоответствия никакого не замечал:

– Не знаю...

Соколов возмутился:

– Нет, вам, любезный начальник сыска, не преступников искать – в колониальной лавке бананами торговать!

Кошко, с трудом после захолустной Риги избавлявшийся от провинциальной фанаберии, вздернул нос:

– Вы, Аполлинарий Николаевич, что-то сказать хотите?

Соколов хлопнул Кошко по плечу так, что тот аж присел, и проревел:

– Внимательней зрите, командир, на сии раритеты.

Любой собиратель редкостей расставляет книги на полках не абы как, а обязательно с толком. Учитывает и формат, и цвет переплета, но главное – тематика. Он никогда, к примеру, не поставит книгу по геральдике среди первых путеводителей по Москве, вышедших при Екатерине Великой. А здесь что? Видите, вот раритеты, тисненные при Петре Первом. И вдруг среди них – тома энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона. А тут, между первопечатными фолиантами ииллюстрированными изданиями, словно пятна черной смолы, опять глаз режут тома Брокгауза!

Кошко словно только что прозрел – с великим удивлением уставился на книжные ряды. Он удивился:

– И впрямь, как это прежде мы не обратили внимание? Теперь мне ясно, что с полок сняли какие-то книги и вместо них поставили эти увесистые тома, которые рядом со шкафом стоят прямо на полу.

– Да, брали без всякого порядка, лишь бы заткнуть в шкафу прорехи. Мне теперь понятно, что означает чертеж: горизонтальные линии – полки, вертикальные – книги. А красный карандаш указывает как раз туда, откуда были сняты редкости и теперь красуются почти ничего не стоящие тома Брокгауза.

– Но могли с этой целью воспользоваться и другими книгами, вон сколько их здесь на полу!

– Конечно, но под руку попался именно Брокгауз, которого восемьдесят шесть томов. Наверняка это сделал не книжник, работа слишком грубая.

Кошко испытал сильнейшее волнение. Он замели:

– Безусловно, покойного Абрамова кто-то обворовал. Желая выиграть время, чтобы воровство не было сразу раскрыто, заложил освободившиеся места книгами. Но Абрамов заметил пропажу и с горя удавился. Вы согласны со мной, дорогой Аполлинарий Николаевич?

Соколов возразил:

– Из-за десятка-другого исчезнувших книг в петлю полезет лишь душевнобольной, а покойный не был таким. Ведь свидетели – Пятакова, Дмитрий, – говоря о “ненормальности”, имели в виду лишь болезненную страсть Абрамова к книгам. Но страсть эта не является психическим заболеванием, скорее наоборот – говорит о глубоких знаниях древней и редкой книги, о высоком интеллектуальном уровне субъекта. Да, покойный Абрамов был чудаком, но это с точки зрения обывателей, разбирающихся в книжной культуре, как свинья в апельсинах.

– Что предпримем дальше?

– Выясним, какие книги пропали. Для этого надо встретиться с книжниками, приятелями Абрамова, – Ульянинским и Чуйко. На кухне лежит “Вся Москва”. В этой книге мы найдем их адреса и телефоны.

Пыль веков

Далее события развивались с невероятной скоростью. Не прошло и часа, как в квартире Абрамова появилось двое гостей. Один – высокого роста, крепкий в плечах антикварий с Мясницкой улицы – Владимир Чуйко, с жесткой щеткой усов под слегка проломленным носом, придававшим ему мужественный гладиаторский вид. Другой – щеголевато одетый, с задумчивыми глазами на интеллигентном лице – чиновник Управления удельного округа Дмитрий Ульянинский.

Библиофилы, повздыхав о покойном, дружно ответили Соколову:

– Да, в библиотеке Абрамова (Царствие ему Небесное!) есть прекрасные и весьма ценные раритеты. И мы их знаем.

Совместными усилиями библиофилы вскоре установили:

– Исчезли из шкафа одиннадцать первопечатных книг, выходивших в шестнадцатом веке в типографиях Ивана Федорова, Острожского, Невежина. Вот на их месте как раз теперь стоят тома энциклопедии. Среди изданий, появившихся при Петре Первом, нет трех книг, среди которых особенно редка “Симболы и эмблемата...” Она напечатана в 1705 году в Амстердаме и содержит восемьсот сорок гравюр. Экземпляр Абрамова некогда принадлежал Виллиму Монсу – фавориту самой Екатерины Первой, обезглавленному по приказу Петра.

– А чье место занял этот том энциклопедии? – спросил Соколов.

– Тут находилась жемчужина коллекции Абрамова – альбом “Отечественная война” со ста тринадцатью карикатурами Наполеона, исполненными Теребеневым, Венециановым, Ивановым и другими выдающимися мастерами.

Ульянинский значительно покачал головой:

– Это был самый полный экземпляр из всех известных! Я предлагал за него Абрамову фантастические деньги – две тысячи, но он отказался.

Кошко полюбопытствовал:

– Какова примерная стоимость всего похищенного?

Чуйко неопределенно отвечал:

– Эти редчайшие книги стоят столько, сколько за них попросят. Если коллекционеру для полноты раздела не хватает какого-либо экземпляра, он готов выложить за него чуть не целый капитал.

Кошко многозначительно взглянул на Соколова:

– Путь поиска пропавшего ясен: надо оповестить всех букинистов. Пусть сообщат полиции, если кто предложит им украденные книги.

Соколов хотел ответить, что похитители не такие дураки, чтобы тащиться с уворованным в антикварные лавки, как вновь кто-то позвонил в дверь.