Текст книги "Граф Соколов — гений сыска"

Автор книги: Валентин Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

О вреде курения

– Кто из посторонних знал о существовании тайника? – спросил Соколов.

– Никто! – твердо ответил граф. – Только мы, семейные.

– Но что очевидно, – задумчиво произнес Соколов, – к преступлению причастен живущий в доме. Иначе кто убийце открыл окно? Тот, кто верно рассчитал: бырыня хранит бриллианты в спальне.

– Да, их на несколько сотен тысяч...

В этот момент быстро вошел Павловский. Его лицо сияло радостью.

– Девушка жива! Она лишь обмерла. У нее прослушивается пульс. Я окажу необходимую помощь.

Иван Львович осенил себя крестным знамением: “Спасибо, Господи!”

...Тем временем за окном забрезжил рассвет. Соколов вместе с приехавшим Жеребцовым вышел в парк. Жеребцов, успевший многому научиться у патрона, указал рукой на следы под окнами спальни:

– Смотрите, Аполлинарий Николаевич, вот кто-то спрыгнул с карниза – обувь глубоко ушла в рыхлую землю. Таких следов – две пары. А вы говорили, что, судя по отпечаткам на полу, убийца был один...

– А ты не допускаешь, что убийца два раза прыгал с карниза? Вот следы на водостоке – кусочки прилипшей земли. Убийца, до того прятавшийся за этим дубом, увидав, что в спальне зажегся свет, забрался по трубе на карниз и оттуда пробрался к окну. Высмотрев тайник, он спрыгнул на землю и вновь ушел к дубу. Сосчитай, сколько тут окурков?

– Один, другой... Одиннадцать штук – папиросы “Голос”.

– Выпускает табачная фабрика Попова. Десять штук стоят шесть копеек. Курят люди среднего достатка. Ты, Николай, когда будешь допрашивать обслугу, постарайся выяснить, кто употребляет этот сорт папирос.

О вреде курения (окончание)

Были допрошены кучера, повара, лакеи, истопники, швейцары, две старухи-приживалки – всего человек тридцать. Никто ничего толкового не показал. Лишь дворецкий Ипполит, очень переживавший случившееся и желавший быть полезным следствию, назвал возможного наводчика:

Кучер Никифор, горький пьяница, несколько раз уже попадался на воровстве. Даже в полицию в прошлом году доставлен был. Но покойная барыня его жалела, от места не отрешала. Вот чем жалость порой оборачивается!

Однако лакеи, спавшие в одной комнате с Никифором, показали, что он всю ночь из помещения не выходил. Немного пришедшая в себя Наталья, тяжело и прерывисто дыша, рассказала сыщикам:

– Когда с мама мы пришли в спальню, я тут же уснула. Больше ничего не помню. Да, был сон: будто на меня навалился громадный медведь и душит. А где мама?

Наталье про смерть матери пока решили не говорить.

Граф пригласил к обеду, но сыщики отговорились занятостью. Тогда Иван Львович предложил:

– Моя коляска в вашем распоряжении. Эй, Ипполит, прикажи Никифору запрягать!

Через несколько минут рессорная коляска на дутиках – резиновых шинах (особая роскошь!) – катила в Гнездниковский, к сыску. Жеребцов, недавно приобщившийся к дурной привычке, закурил. Почуяв аромат, Никифор, невзрачный мужичишка в теплой ямщицкой шляпе с высокой тульей, державшейся на красных оттопыренных ушках, обернулся:

– Извиняйте, не будет ли от вашей милости насчет закурить?

Затянувшись, Никифор сладким тоном знатока, произнес:

– “Дюшес” – замечательный предмет! Прямо андельское благовоние.

Жеребцов, едва ли не в сотый раз за день, произнес:

– А насчет “Голоса” не припомнил? Может, кто балуется им у вас?

– Чего этот “Голос” нынче всем сдался? – с недоумением пожал плечами Никифор. – Конечно, дух в ём есть, но ведь этот табачок не забористый! А ведь как дымку хлебнул, так надоть, чтоб за душу хватал. Самолично я имею предпочтение к “Зоре”. За пять копеек – двадцать штук! Дыми – не то что комар, клоп к тебе подползти не могит. Потому как “Зоря” силу в запахе имеет. А вот кухонные наши мужички, так те обыкновенны к “Теремку” или “Новому веку”. Их сиятельство Иван Львович усерден к “Габаю” – трубку им раскуривает. Полтора рублика за коробочку-с! Зато как мимо проходят – болдуухание небесное! У них, у “Габая”-то, ради такого табака на прошлой неделе, повар наш сказывал, двоих мужчин жизни лишили.

– А другие что курят?

– У кого чего есть, то и курят. – Никифор подозрительно оглянулся на Жеребцова. – Вы, ваше благородие, об чем намекаете? Небось наш дворецкий Ипполит Захарыч наговорил, что я “стрелок”? Так он сам, хучь в спинжаке щеголяет, а “стреляет” больше всех. Ему боятся отказать, вот он и выгадывает! А на свои он только “Роскошь” курит. Как запендрячит – у коней ноги подгибаются. Такую дрянь всякая слякоть курит, а он – туда же. Вот вы все: “Голос” да “Голос”! Он его не курит, а намедни где-то пачку “стрельнул”. Я штучку попросил, так он не дал, да еще оговорил.

Соколов внимательно посмотрел на Никифора:

– Да врешь ты все, сочиняешь! Дворецкий в рот не берет “Голос”

– Это точно, не берет. А курить курил. Я его спросил: —Дорогие?”, а он мне: —Деньги не платил, хороший человек две пачки сам преподнес!” Врет, поди, леший! Кто же это преподнесет, ежели ты сам не попросишь? Чего говорите? Ах, приехали. Я вас, судари мои, в аккурат доставил. Еще одну "дюшеску” на память не оставите? Как, всю пачку, да еще целковый? Ну, спасибо, господа начальники, уважили.

По горячему следу

Лучшие агенты наружной службы были брошены на слежку за Ипполитом. В занимаемой им комнате Жеребцов и Ирошников провели литерное мероприятие номер один – негласный обыск. Ничего любопытного не нашли.

Тем временем Горький разыскал по телефону Соколова, заокал:

– Как дело продвигается? Убийцы еще не пойманы? Вы уж, граф, постарайтесь, пожалуйста.

Соколов с нескрываемой иронией отвечал:

– Слушаюсь, ваше превосходительство!

– Какое же я превосходительство? – миролюбиво вопрошал Горький.

– Самое настоящее! Ведь вы в литературе первый нынче генерал!

...На третий день после убийства Ипполит вышел из дому. За ним по противоположной стороне тротуара шагах в тридцати двинулся Гусаков. Ипполит вышел на Бульварное кольцо и направился к Тверской.

От памятника Пушкину дворецкий свернул направо, дотопал до угла Газетного переулка и скрылся за дверями подъезда, на котором сияла вывеска

ФАЛЬЦ-ФЕЙН.

Меблированные комнаты

Гусаков ждал минут пять и затем вошел вслед за Ипполитом. Агенту повезло: он сразу же за конторкой увидал содержательницу меблирашек – платного агента полиции Михееву. Узнав, кто интересует Гусакова, она сообщила:

– Ипполит Захарыч частый наш гость. Он обычно с дамочками приходит – часа на два. А тут привел неделю назад... – она полистала регистрационную книгу, – Алексея Самуиловича Голодца. Тот из номера почти не выходит. Сидит один и пьет водку. Только вот третьего дня явился уже утром – часов в шесть.

Гусаков прошептал на ухо:

– Если без меня выйдет Ипполит, продержите его здесь. Я сейчас вернусь.

Прибежав в соседний дом, где располагалось страховое общество “Россия”, вломился в кабинет управляющего и, на ходу извинившись, схватился за телефонную трубку:

– Алло, барышня! Одиннадцатый – срочно... Дежурный, разыщи Соколова. Бегом!.. Аполлинарий Николаевич, клиент в “Фальц-Фейне” у какого-то Голодца Алексея Самуиловича. Какие указания? Буду стараться задержать, только, пожалуйста, скорее приезжайте. Этот народец суровый!

Знакомый прием

Михеева, едва завидя Гусакова, сделала успокаивающее движение руками: мол, все спокойно, Ипполит и постоялец не выходили. Но не прошло и пяти минут, как Михеева начала трубно сморкаться – это был сигнал!

Гусаков увидал человека лет тридцати в расстегнутом плаще, в косоворотке с расшитым воротником, кепи в виде блина с коротким козырьком. Челюсти человека были плотно стиснуты, левое веко чуть опущено. Человек зорким, настороженным взглядом скользнул по фигуре Гусакова и направился к выходу. Правую руку он держал в кармане.

Гусаков вскочил со стула, на котором сидел, и устремился к человеку:

– Извиняйте за беспокойство, огоньку не найдется ли? Спички, мать их к кочерге, отсырели.

Человек на мгновение задумался, но потом с кривой усмешкой полез левой рукой в карман и протянул спички. Гусаков чиркнул одну – сломал, другую нечаянно загасил, стал зажигать третью.

Человек сквозь зубы со злобой сказал:

– Оставь спички себе! – и хотел идти дальше.

Гусаков преградил ему дорогу:

– Ну подожди! Вот, видишь, и прикурил я. А то: “Оставь!” Так, брат, прокидаешься! Спички тоже денег стоят. Я, понимаешь, из Твери. Привез вещичку толкануть, – Гусаков мучительно соображал, какую он привез “вещичку”. – Закачаешься! Бруллиантовая!

Человек сильной рукой отодвинул Гусакова и прошипел, не разжимая челюстей:

– Линяй отселя, пока лопухи не оторвал!

– Котлы прими за “синюю”, – жалобно заскулил Гусаков и протянул карманные часы. – Возьми, у меня внутри все горит, выпить страсть как хочется.

Гусаков, подобно клещу, вцепился в рукав подозрительного субъекта. Он знал, что Соколов прибудет сюда с минуты на минуту, ибо от сыска – рукой подать. В сутолоке, которую он сам создавал, Гусаков успел прощупать: в кармане субъекта был револьвер. И каждую секунду мог прогреметь выстрел.

Но вот наконец влетел Соколов. Рядом с ним был, понятно, неразлучный друг – Жеребцов. Соколов, завидя субъекта, радостно воскликнул:

– Кого вижу! Собственной персоной Семафор. Откуда взялся? А я полагал, что ты, Семафор, на каторге к тачке прикован. Виноват, ошибся. Страсть как хочется с тобой побеседовать. Руки подыми, ну!

(Сделаем маленькое отступление. В сыскной полиции была обширная коллекция фотографий особо опасных преступников. Соколов изучил ее назубок. Вот почему, увидав знакомое лицо, он тут же вспомнил его кличку.)

На мгновение Семафор от неожиданности опешил. Затем выдернул из кармана револьвер, направил в голову Соколова. Грохнул выстрел. Жеребцов, который первым бросился на преступника, отвел руку, но сам охнул: пуля навылет прошла через плечо.

Гусаков сбил с ног преступника. Соколов и обливающийся кровью Жеребцов навалились на него, нацепили наручники.

– Где Ипполит? – спросил Соколов.

– Спроси у ангелов! – дерзко отвечал Семафор.

* * *

...Несколько дней Соколов бился с матерым преступником, но тот стоял как стена: “На, кожу с живого сдирай, бриллианты не отдам!”

И тогда у сыщика родилась некоторая идея.

Купель

В тот год знаменитый на всю Москву цыган Яшка водил на цепи медведя – громадного лохматого зверя. Яшка научил медведя переплывать реку. На Большом Каменном мосту собирались сотни горожан лупоглазить, как Яшка спускал в воду зверя. Тот плыл к другому берегу, где с бутылкой водки его ждала цыганка Галя, жена Яшки.

Она выливала водку в вонючую пасть, и заметно повеселевший зверь отправлялся в обратное плавание.

Однажды Яшка был препровожден в сыскную полицию и имел непродолжительную, но содержательную беседу с Соколовым. На другое утро медведь был доставлен к Большому Каменному мосту. Здесь уже поджидала арестантская карета. Из нее вывели оторопелого Семафора.

Соколов взглянул в лицо убийцы:

– Про бриллианты и с тобой говорить больше не желаю. Но натешусь вдоволь. И шпанка, вон, видишь, все ваши с Хитровки да из малин пришли – это я их собрал. Пусть над тобой повеселятся. – Он дал знак цыгану: – Сажай лихого кавалериста на лесного зверя.

Толпа цыган, ожидавших приказа, бросилась на Семафора, посадила его на спину медведя и крепко-накрепко привязала вожжами:

– Пускай!

Яшка подтолкнул медведя к воде. Тот, почуяв седока, кровожадно заревел, переступая на задних лапах, собрался кататься но земле, не желая терпеть на горбу человеческий дух. Но Яшка ловко подтолкнул медведя штырем, и тот бултыхнулся в тягучую воду, у берегов покрывшуюся тонким льдом, и поплыл к другому берегу.

Дружный гогот огласил берега. Орала шпана:

– Семафор, погоняй! Пришпоривай! Овса не жалей! Вода была совсем ледяной, жгучей. Па стремнине волны гуляли через медвежью спину, с головой накрывая Семафора.

Медведь наконец выбрался на противоположный берег. (Тогда еще не было высокого парапета.) Галя налила в медвежью пасть праздничную норму – две бутылки водки. Пошатываясь, подгоняемый металлическим прутом, медведь отправился в обратное путешествие.

Река теперь оглашалась истошными криками Семафора:

– Снимите! Не надо! Все скажу!

Эти крики тонули в диком хохоте жулья, воров и шпанки. Семафора не любили и радовались его сраму.

Когда Яшка вытянул за моментально обледеневшую цепь медведя, Семафор взмолился:

– Аполлинарий Николаевич, черт с ними, с бриллиантами! Они на чердаке спрятаны, в Даевом переулке. Отвяжите! В тюрьму хочу.

...Через полчаса, сопровождаемый сыщиками, Семафор приподнял на чердаке заброшенного дома недалеко от Сретенки лист ржавого железа. Шкатулка была цела, ничего из нее не пропало.

Граф Орлов-Давыдов сердечно благодарил Соколова.

Эпилог

Репортеры, которые сами себя гордо именовали “прогрессивными демократами”, на страницах газет подняли дружный вой, называя способы раскрытия преступлений графом Соколовым “средневековым варварством” Они требовали строжайшего расследования этого “глумления над личностью и достоинством человека”.

Отрезвляющим набатом раздался голос Горького. В одном из интервью он заявил: “Позорно нападать на таких людей, как Аполлинарий Соколов, стоящих на страже гуманизма и достоинства людей ”.

Видать, и великие люди под напором жизненных обстоятельств порой меняют свои взгляды.

И несколько слов о наших героях. Могучий организм Жеребцова победил недуг, что сыщику вскоре пришлось весьма кстати.

Графиня Наталья уже на следующий год составила себе весьма хорошую партию. Ее мужем стал один из баронов Маннергеймов, от которого она имела пятерых детишек. Старшую дочь она назвала в честь матери – Елизаветой.

Скончалась Наталья в начале семидесятых годов в Сантьяго (Чили), куда бежала с семьей после большевистского переворота 1917года. Вопреки невзгодам, фамильные бриллианты она сохранила.

БРАСЛЕТ КЛЕОПАТРЫ

Наш рассказ о совершенно необычном преступлении. Исключительным сделали его и объект злодеяния, и способ, которым лиходеи воспользовались. Перед Соколовым вновь встала непростая задача.

Свадебное подношение

Шел 37-й год до нашей эры. Римский полководец Марк Антоний, любимец богов и женщин, просиявший многими подвигами на поле ратном и ложе любовном, готовился вступить в брак со своей многолетней наложницей Клеопатрой. Среди несметных сокровищ, награбленных в войнах, он выбрал нечто необычное, не имевшее себе подобных, – женский золотой браслет, усыпанный драгоценными камнями, с громадным розовым бриллиантом. Полководец поднес сей дар последней царице Египта из рода Птолемеев.

...Бежали века. Минуло без малого две тысячи лет. К директору Ссудной казны, расположившейся в собственном доме в Настасьинском переулке, действительному статскому советнику Михаилу Аполлоновичу Щербакову в кабинет вошел молодой человек, невысокий, но весь собранный, крепкий, похожий на игрока в лаун-теннис. Впрочем, держался он в высшей степени воспитанно и скромно. Тихим голосом произнес:

– Я племянник известного вам князя Ильинского. Зовут меня Адриан Петрович. Дядюшка доверил мне вести переговоры, вот заверенный нотариусом документ. В настоящее время дядюшка испытывает некоторую нужду в наличных средствах. Ему нужно четыреста тысяч.

Директор неприлично расхохотался:

– Да знаете ли, милостивый государь Адриан Петрович, что под такую ссуду нужен и соответствующий залог?

– Разумеется, – скромно ответил гость. – Я вот принес небольшой пустячок, – он вынул из кармана футляр, раскрыл его.

Директор едва взглянул на “пустячок”, как на некоторое время лишился дара речи. Наконец он, с трудом ворочая языком, произнес:

– Господи, что это за чудо?

– Этот браслет принадлежал Клеопатре. Вот сертификат. В нем довольно подробно описана, так сказать, биография, судьба браслета. Имена, как изволите видеть, самые изящные – от римского цезаря Веспасиана до Наполеона Бонапарта.

Директор решительно махнул рукой:

– Думаю, что мы договоримся. Но выполним формальности. Я приглашу сейчас своих помощников.

Динамит

В кабинет Щербакова были вызваны самые доверенные и знающие люди: помощник директора Габриельс, эксперты-оценщики Гранин и Питерский.

Те, увидев браслет, тоже ахали и восторгались. Тут же вынесли решение:

– Под этот браслет мы выдадим вам в качестве ссуды четыреста тысяч рублей. Основания общие: под семь процентов комиссионных сроком на один год. Деньги можно получить на третий день после подписания закладной – быстрее собрать невозможно. Секретность гарантируем.

– Спасибо! У моего дядюшки князя Ильинского есть обязательное условие: браслет – фамильная реликвия, он должен находиться в надежной сохранности.

Директор, осанистый, вальяжный человек, похожий на оперного баса, внушительно произнес, играя на нижних регистрах голоса:

– Адриан Петрович, у нас еще не было случая похищения закладных вещей. Ваш браслет мы будем беречь пуще собственных глаз. Мы его поместим в недавно приобретенный динамитный несгораемый шкаф.

– Что это? – удивился гость.

Слово вставил оценщик Питерский, с выдающимся носом, бегающими глазами агатового цвета и тонким, срывающимся голосом:

– Взломщики сейфов, понимаете, люди изобретательные, образованные. Внимательно следят за открытиями передовой науки. Было время, шниферы кассы долотом и кувалдой ломали. А теперь делают подкоп в банк и разрезают сейфы автогенным аппаратом. Он дает температуру более трех тысяч градусов. Вот и хапают тысячи рублей!

Директор важно добавил:

– Но мы тоже не лыком шиты! Пойдемте, я покажу нашу новинку, пусть князь за свою вещицу будет спокоен. Это этажом выше, на третьем, там у нас бронированная комната.

Бронированная комната представляла собой небольшое помещение. Возле стены, против незарешеченного окна, стоял громадный сейф. Директор хлопнул по нему ладонью:

– Здесь две стенки: тонкая – наружная, двадцатисантиметровая – внутренняя. Между ними набит динамит. От автогенного аппарата злоумышленники взлетят на воздух, а ценности внутри останутся в сохранности. Славно?

Питерский успокаивающе произнес:

– Впрочем, медвежатников в Москве, кажется, вывели. Давно про их лихие дела не слыхать.

– И подкоп к нам не сделаешь! – пробасил директор. Гость удовлетворенно вздохнул:

– Мой доверитель будет доволен! Подписываем условия ссуды.

Аттракцион

Через три месяца, как раз под Рождество, в Сочельник налетела снежная круговерть. Метель сбивала с ног, заносила мостовые и тротуары, дико завывала в дымоходах. Фонари почти не светили, а то и вовсе гасли, улицы погрузились в ночной мрак.

Городовые забились в будки, и даже вечные труженики – извозчики – разъехались на ночлег. В такую непогодь лучше носа во двор не высовывать!

К утру пурга совершенно успокоилась. В черном небе зажглись волшебные звездные огни. Тем временем во всех пятнадцати мужских и женских монастырях, во всех пятистах шестидесяти трех православных храмах царил высокий настрой духа. С молитвами и пением отошли Царские часы, Великое повечерие и утреня.

Теперь в храмы спешили на раннюю Литургию. Едва взошедшее над дальними крышами солнце осветило странную картину. Те, кто направлял свои шаги в церковь Рождества Богородицы на Малой Дмитровке и шел через Настасьинский переулок, невольно останавливались перед зданием Ссудной казны. На третьем этаже было распахнуто окно. С крыши к окну тянулась веревка, вниз же, до земли, свешивался другой конец.

В народе громко роптали:

– Во жулье, колено выкинули! Уже по веревкам лазят – прямо облизьяны хвостатые!

– Выразиться невозможно, как народ безобразит, – аттракцион настоящий. А полиция, поди, разговляется.

...Легкие на помине, на трех санях, вздымая в воздух искрящийся снег, подкатили сыщики.

Передовая техника

Когда Соколов вошел в бронированную комнату, то был поражен увиденным. Хваленый несгораемый шкаф с двойными стенками, начиненный динамитом, был изрешечен и исковеркан. На полу валялись разного рода хитроумные инструменты, электрическая дрель с целым набором сверл, новейшее изобретение – мощная электрическая пила германской фирмы “Сименс”.

– Исчез браслет Клеопатры, – упавшим голосом отметил директор Ссудной казны Щербаков. – И еще тут лежали бриллианты княгини Ольги Урусовой. Но это, можно сказать, почти пустяк – тысяч на пятнадцать.

Директор враз осунулся, лицо мертвенно побледнело, руки тряслись. От былой вальяжности не осталось и следа.

Соколов вонзил взор в глаза директору:

– Михаил Аполлонович, кто знал, что браслет находится в этом сейфе?

Директор надолго задумался. Было ясно, что он настолько потрясен, что с трудом осознает случившееся. Наконец медленно произнес:

– Это было профессиональной тайной! Только оценщики знали, Питерский и Гранин, да еще помощник мой – Габриельс.

– Но воры узнали не только о месте нахождения браслета, но и о том, что сейф начинен взрывчаткой! Не автогеном, как обычно, резали – взрыв разнес бы воров на клочки. Осторожно сверлили и пилили.

Директор окончательно сник:

– Да, значит, кто-то предал...

Соколов отметил:

– И еще: действовал специалист! – Он посмотрел на Жеребцова: – Коля, скажи-ка мне, освобождался ли кто из медвежатников?

– Буня Мильман, еще месяца три назад. Но он уже старый, ему под шестьдесят лет. И грузный Буня никак не сумел бы по веревке спуститься с крыши в окно. Даже если все эти тяжелые инструменты приволок какой-нибудь здоровяк-помощник. Но главное: он чисто работает. Замки чуть не мизинчиком отворяет. Талант! А тут наворочено...

Соколов решительно сказал:

– Предлагаю: я займусь Буней, а ты с Аркадием Францевичем допрашивай сотрудников казны.