Текст книги "Потом"

Автор книги: Валентин Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Но Золотинка едва глянула вверх и сунула руку в сумку, где возбужденно трепыхался хотенчик. Не особенно даже скрываясь среди зачарованно задравших головы людей, она выпустила рогульку на короткой в полпяди привязи – хотенчик показывал в спины на залитый солнцем угол площади, который замыкался Новыми палатами.

Еще продвинувшись, Золотинка вышла к закраине круглого водоема, за которым толпа распадалась: перешеек площади под протянутым в небе канатом оставался пуст. Дальше на длинных, протянувшихся поперек двора ступеньках сидели зрители, а за ними пребывал на своем шутовском престоле между шутовскими подданными царь праздника Лепель.

Разряженный не просто, как царь, но еще основательнее – как царь, который не может согреться. Он напялил на себя несколько шуб, из-под которых выглядывали еще кафтаны. Количество одежды, по видимости, находилось в прямом соответствии с высокими чином Лепеля. Винная бочка изображала престол, вокруг которого привольно расположилась свита. Страшилища с переразвитыми челюстями, с огромными, как у больных недоумков, головами – такими большими, что отпадала надобность в руках, голова непосредственно переходила в туловище, занимая и то место, которое отводится обычно плечам. Вместо рук, не имея возможности развиться, топорщились беспомощные крылышки. Тут были еще и дикие люди, человеческого облика, но голые и встрепанные, все в смоле и в мелу; они вооружились плоскими корзинами вместо щитов и деревянными граблями, каковые, как известно, являются наиболее приметным признаком дикости. Были еще некие загадочные существа, покрытые ниже пояса чешуей, но переминались они не плавниками – впрочем, совершенно не уместными на суше, – а трехпалыми куриными ногами. Все это множество несуразных тварей, очевидно, не имело в земной юдоли никакого иного призвания и назначения, кроме того, чтобы раз и навсегда повергнуть в изумление всякий пытливый ум. Нисколько не смущаясь сомнительным соседством, среди дикости и недомыслия расположились прелестные девы, столь совершенно очерченные во всех своих полуобнаженных и полуприкрытых извивах, что девы эти вызывали не меньше изумления, чем самые прихотливые порождения уродства. Изящество и безобразие копошилось, издавая воркующие, хрюкающие, рыкающие звуки. Вспыхивали и сходили на нет любовные потасовки, которые перемежались бранчливыми ласками и непонятной окраски оплеухами.

Потеющий под шубами Лепель пересмеивался под рукой с одной из легко одетых прелестниц, что жалась поближе к престолу; дева лукаво изгибала брови, надумывая ответ, и затем, после неспешного замечания, перебрасывала на плечах роскошные волосы, разбирала волну и, смеясь, заметала волосами лицо. Похоже, Лепель не плохо устроился.

Поодаль Золотинка распознала в гуще толпившихся перед Новыми палатами народа старого знакомца Порывая. Медный Лоб изображал собой недвижное и бездушное изваяние, словно иного назначения и не знал, – ни у кого на площади, кажется, не возникало сомнения, что Порывай это только лишь извлеченный к празднику из подвала и по этому случаю начищенный истукан. Затейники, воздвигшие его на постамент, вложили в медные руки огромное треугольное знамя: взнуздавший змея святой Черес под родовым девизом Шереметов «Больше всех!» Раздвоенный конец знамени свисал языками чуть повыше голов.

Между тем девушка в пышных юбках прокатилась над площадью и с помощью товарищей поднялась на круглую башенку справа, Золотинка, петляя в толпе, пробиралась к башне напротив, чтобы обойти освобожденное от людей место стороной, – так медленно, осмотрительно пробиралась, что девушка пустилась в обратный путь. Все притихли, пришлось остановиться и Золотинке. Видно, на канате исполнялся особенно трудный выход, притихли даже дикари, замолк их царь, оставив свою прелестную собеседницу, все задрали головы и редко-редко кто позволял себе отвлечься, чтобы глянуть на застывших в напряжении соседей: перехваченные пальцы, приоткрытые губы.

Девушка в пышных юбках шла по канату с полными кувшинами воды. Она продвигалась с двойной осторожностью, обдуманно и неспешно ступала, гибко покачиваясь станом, и с особым терпением удерживала сосуды, чтобы не расплескать. Пока что ей удавалось уберечься, хотя и взмахнула раз-другой отягощенными руками чересчур резко. Затруднения девушки живо передавались зрителям; исполнение было небезупречно, но люди следили с тем большим, всепоглощающим сочувствием.

Верно, это был удобный случай испытать хотенчик. У подножия башни Золотинка достала его на несколько мгновений и ничего не успела понять, как вся людская громада площади, словно уличив волшебницу, ахнула. И Золотинка, судорожно захватив рогульку, увидела, что девушка с кувшинами падает – внезапно просел канат. Одним взмахом канат прослабился едва ли не на половину высоты; девушка, удерживаясь, отчаянно мотнула кувшинами, полетели брызги и скопище людей, прохваченное ужасом, издало жуткий, нечеловеческий стон, который, казалось, и сам по себе собственным своим давлением, как порывом, способен был смахнуть с каната трепетное существо с кувшинами. Извиваясь, девушка устояла и, когда канат под ней провалился дальше, упал, считай что, уже до мостовой, она и тогда в этот тончайший, как лезвие, миг не утратила самообладания. Резко присела и опять – не свалилась, а спрыгнула.

На ноги и с кувшинами.

Не возможно было постичь, как она уцелела, если мгновение назад сотни людей с ней простились. Победно взметнув кувшины, она стояла на бугристой, словно стершиеся зубы, мостовой.

Самый воздух взревел – ошеломительным, внезапным восторгом. Люди ринулись к победительнице, а Золотинка испуганно прянула, чтобы не сшибли, натолкнулась на какое-то каменное ядро под ногами и так взмахнула руками, что едва не села на крошечного человечка… Который выпустил ее тотчас, как помог устоять.

Что Золотинка растерялась, это понятно. А человечек покраснел.

Низенький человечек с лицом старообразного мальчишки. Коренастый при крошечном росточке и крепенький. Пигалик. Настолько пигалистый, насколько это вообще возможно – походить на пигалика. На румяном личике его сияли детские глаза.

Пигалик извинился повторно, расшаркиваясь ножкой. А когда собрался и в третий раз воспроизвести любезные телодвижения, присовокупив к ним приличествующие слова, Золотинка уразумела, что молчит, чем и объясняется затянувшаяся обходительность малыша.

По случаю праздника обитатель земных недр обрядился в щегольские штанишки и курточку с разрезами, плоская шляпа его от бесчисленных разрезов разваливалась на стороны.

– Я такая неловкая! – опомнилась Золотинка.

Теперь и она покраснела, спохватившись, что заявила себя вопреки намерению как девушка. А когда покраснела, вспомнила, что укрыта маской, но и в этом не нашла себе оправдания.

Воспитанный человечек никакого удивления не высказал и заметил доброжелательно:

– Какой приятный голос! Спасибо.

Пока Золотинка ломала голову над сокровенной тайной ничем как будто не заслуженного спасибо, восторженный вой площади заставил пигалика отвлечься. Девушку, что свалилась из поднебесья, совсем затуркали: ее теребили, целовали, тискали, испытывая, верно, потребность ощутить руками юную только что ускользнувшую от смерти жизнь. Она защищалась, прижимая к себе кувшины, она запрокидывала голову, будто из волны вырывалась, и щедро хохотала – как в волне. Никто не устоял перед порывом, никто не усидел, с дикарскими воплями, потрясая граблями, врезались в толпу телохранители Лепеля и свирепо разграбили людей. Раскинув полы шубы, расставив руки и улыбаясь, приближался царь. Неколебимо самоуверенный, насмешливый, царственный и глумливый – Лепель.

– Дай-ка тебя облобызать, моя пташка! Сногсшибательный полет! – дурашливо сказал он.

– Держите, государь! – срываясь на вскрик, отвечала девушка и протянула кувшины. У нее был подвижный рот, пылали щеки и сверкали глаза.

– Ты хочешь, Гермина, чтобы я их облобызал? – спросил Лепель с некоторым сомнением.

– Я хочу, государь, – отвечала Гермина низким, но звучным, хорошо слышным между окружавшими площадь стенами голосом, – чтобы вы убедились: ни капли не было пролито без надобности!

Неужто ж это чудовищное испытание – падение каната – было задумано и подстроено заранее? осенила Золотинку догадка. И наверное, тоже самое пришло в голову пигалику, они переглянулись.

– Непостижимо! – пробормотал человечек. – Потрясающе! Этот день навсегда останется у меня в памяти!

– Я тоже его запомню, – сбивчиво поддержала Золотинка.

– После всего, что я здесь видел, я изменил свое мнение о людях в лучшую сторону, – прочувственно заявил пигалик. – Какое мужество! Какое поразительное зрелище! В душе смятение: и страх, и восторг, изумление! Не правда ли?

– Правда, – пролепетала Золотинка.

– На этой чудовищной высоте! – продолжал пигалик. – О! Можно умереть со страху!

– Я бы, наверное, так и сделала.

Естественное замечание Золотинки почему-то смутило пигалика, он запнулся.

– Простите! – учтиво сказал он, касаясь шляпы. – Может быть, я слишком много, слишком сразу говорю и назойлив?

– Что вы! Просто я никогда не думала, что буду разговаривать с пигаликом.

Снисходительная улыбка явилась и тут же исчезла, растворившись в улыбке более открытой и добродушной.

– Меня зовут Буян. Почему-то это имя наводит людей на мысль о буйном нраве. Ничего подобного! Просто имя, оно ничего не значит. Помню, когда я был маленьким…

– Вы были маленьким? – изумилась Золотинка не очень вежливо.

– Я и сейчас не слишком большой, – предупредительно засмеялся Буян.

Угадывая, что собеседница не очень ловко-то себя чувствует, он посмотрел в сторону, где галдела вокруг Лепеля и Гермины толпа, чтобы Золотинка имела возможность уйти, ничего не объясняя, если возникла у нее такая надобность. Но Золотинка не уходила, пигалик и пугал, и притягивал ее, возбуждая жутковатое любопытство, дурную потребность ходить по краю пропасти – слишком хорошо она понимала, чем пигалики ей обязаны и что о ней, надо полагать, думают.

Гермина с Лепелем продолжали громкие, на всю площадь препирательства, и девушка вывернула кувшины – действительно полные воды! – на меховую шапку царя и на его шубы – близ стоящие отшатнулись. Гам, свист и гогот сопровождали это поношение.

– Ах ты, грязная потаскуха! – отшатнулся царь, отмахиваясь в своих жарких шубах. – Ты у меня узнаешь! Я научу тебя, как…

– …Ходить по канату! – ловко ввернула Гермина.

Однако, шутовское представление не сильно занимало пигалика и он, убедившись, что собеседница не уходит, снова к ней обратился.

– У вас приятный и, я бы сказал, добрый голос. Да… добрый… И конечно… конечно… – он запнулся, – было бы самонадеянно спрашивать… но мне кажется… у вас славное… имя. – Слова он выставлял одно за другим поочередно, словно выстраивал защиту от Золотинкиного взгляда. Все выше и выше накладывал он слова друг на друга, пока сооружение не закачалось и не пришлось по необходимости остановиться.

– Меня зовут Люба, – соврала Золотинка, слегка покраснев под личиной.

– Люба. Тоже хорошее имя, – протянул Буян. – Да… Понятно, это слишком много, но если бы вы откинули маску, мне было бы приятно на вас посмотреть. Конечно… Собственно говоря, я должен признаться, закон ограничивает нас… считается не совсем удобным без крайней нужды знакомиться с красивыми девушками. Но я имею то внутреннее оправдание, что вовсе не знаю, так ли вы хороши, как мне кажется, – он улыбнулся.

Однако Золотинка и вовсе потерялась и промычала нечто невразумительное.

– Ладно! Лучше не открывайте! – продолжал пигалик, угадывая Золотинкины затруднения. – Пока вы укрыты маской, я могу наслаждаться звуками голоса, а так мне пришлось бы под благовидным предлогом распрощаться. Если бы оказалось, что смотреть на вас так же приятно, как слушать. Понимаете? – сказал пигалик с такой уморительной серьезностью, что Золотинке стоило труда ответить ему тем же.

– А что, закон указывает отличия… Как отделить красивых от хорошеньких? Хорошеньких от миловидных? А миловидных от просто располагающих и приятных?

– О, это очень важный вопрос! – оживился Буян. Как бы с облегчением. Тут только Золотинка заподозрила, что не такой уж это потешный предмет для обитателя земных недр. – Чрезвычайно тонкое замечание. Действительно в законе не содержится прямого указания на этот счет. И возникает почва для разночтений, для произвольного толкования и всевозможных злоупотреблений. Однако упущение вряд ли возможно исправить, вы понимаете.

– Понимаю, – обалдело кивнула Золотинка.

– Это дело совести каждого пигалика. Только вы приподнимите маску и я сразу пойму, как обстоит дело, следует ли мне удалиться, чтобы последовать указаниям закона, или я могу продолжать беседу с чистой совестью. Мне чудится в вашем голосе что-то располагающее… Но красота, женское очарование… увы! Красивая, ладно сработанная вещь – у кого повернется язык возражать против красивой вещи? И есть ли такое несчастье, существует ли такое предательство, можно ли вообразить такой раздор, которых не вызывала бы красота женщины? И это печально… Это печально. Невыразимо печально, когда красота венчается со злом, а зло пользуется неоспоримыми преимуществами красоты. – В глазах Буяна заблестели слезы, он не особенно даже и пытался скрывать волнение. – Простите, – только и сказал он.

Да невзначай коснулся кончиком пальца виска, чтобы тронуть попутно и глаза.

– Но ведь всякое бывает, – возразила Золотинка не очень уверенно. – Не обязательно… Почему?

Пигалик ответил ей одним взглядом – укоризненным. А потом, не пытаясь доказывать очевидное, кротко заметил:

– Закон нельзя осуждать.

И уж во всяком случае, бесполезно закон обсуждать, поняла Золотинка. Она повернулась глянуть, как Гермина таскает царя Лепеля за вихры и тузит его под одобрительное улюлюканье зрителей. Лепель ревел, словно обиженный медведь, и трусливо уворачивался, подставляя задорным кулачкам мягкие, неуязвимые под шубами бока. Он кричал, что не царское это дело шататься по канатам, пусть Гермину черти носят, а он туда не полезет.

С глубоким вниманием следила за перебранкой Золотинка, ничего, однако, не понимая, и вдруг сказала:

– У меня подруга была… Золотинка. Мы объявили ее царевной Жулиетой, чтобы спасти от виселицы, а потом она пропала.

– Золотинка? – переспросил пигалик. Повадки его изменились. – Вы, конечно, должны знать, что она в розыске.

– Ну да…

– И когда вы видели ее в последний раз?

– Тогда и видела. Как она ушла. Ничего не сказала и ушла.

Пигалик пытливо глянул на оскаленную Золотинкину харю и заметил довольно сухо:

– Можно только пожалеть… Мы провели расследование: она совсем девчонка, но со временем, похоже, со временем она бы… при случае она бы расцвела. Всем на погибель.

– Расцвела бы, если бы что? – тихо спросила Золотинка.

– Золотинка, именуемая также принцессой Септой и царевной Жулиетой, совершила тяжкое злодейство и понесет наказание. Это не большая тайна, нам нечего скрывать. Мы вели переговоры и всех оповестили. Золотинке предъявлено обвинение. По статье двухсот одиннадцатой части третьей Уложения о наказаниях.

– Что ее ждет? – коротко спросила Золотинка.

Пигалик поморщился.

– Что говорить? Представьте самое суровое наказание, какое только можете вообразить. Представили? Ну?..

– Да.

– Так оно и есть, – сказал пигалик, понизив голос. – Именно так. Не сомневайтесь. Закон не дает оснований для сомнения. Конечно, есть еще вероятность, что мы не сумеем ее отловить. Но прямо скажу, народ мы маленький, а руки у нас длинные. Судебное определение уже разослано по всему сообществу свободных пигаликов. Уже разослано. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что это значит? Машина запущена. – Он вздохнул. – Золотинка показала себя талантливой волшебницей и бежала. Исчезла бесследно. Надо думать, она уже далеко. Если у девчонки есть хоть капля мозгов, то далеко. Вы, люди, едва ли представляете себе в полной мере могущество пигаликов. И кстати, обязан поставить вас в известность – не как частный пигалик, а как член Совета восьми. – Он заговорил особенно бесстрастно. – Для людей установлена награда в тысячу червонцев. Если вы располагаете сведениями о местонахождении вашей подруги, – слово «подруга» он подчеркнул с умыслом, – можете обратиться к первому встречному пигалику. – И строго глянул в глаза. – Первый встречный пигалик это я. Деньги будут выплачены вам, вашим наследникам или любому указанному вами лицу в любое время и в любом месте. Право на вознаграждение… кхм, – кашлянул он, – право на вознаграждение сохраняется за вами в течение пятидесяти лет после того, как донос… кхм… получит свой естественный ход.

– А что, это хорошо осудить человека, если его даже не выслушали?

Однозвучный голос девушки заставил пигалика возвратиться к ней взглядом: черная личина хранила бессмысленный оскал, который смахивал и на ухмылку. Совсем безмозглую.

– Рассуждать тут можно… – сказал Буян с заметным неудовольствием. – Что разводить? Не весьма-то это определенные понятия: плохо и хорошо. Сколько я помню Уложение о наказаниях, перелистайте его с начала и до конца, потом обратно, вы ни разу не встретите слова хорошо или слова плохо. Их нет. Хотя, по сути дела, только об этом ведь и идет речь. Вот так я вам скажу. Достаточно этого? Или вы хотите, чтобы я развил мысль и углубился в весьма тягостные, отнюдь не праздничные подробности дела?

– Что ее ждет? – просто спросила Золотинка, в тягостных подробностях отнюдь не нуждаясь.

– И откровенно говоря, – продолжал Буян, как глухой, – не вижу оснований для смягчения приговора… Видите ли, по древним законам восьми скрижалей красота считалась смягчающим вину обстоятельством. Законодатель исходил из того, что человек не волен в своей внешности, которая склоняет его ко злу и пороку. Вполне основательный подход. Однако два столетия тому назад Девятый вселенский собор утвердил иной подход, не менее обоснованный: красота признана отягощающим вину обстоятельством. Кому много дано, с того много и спрошено. Имеете что возразить?

– А Золотинка, – продолжала девушка все тем же ровным тоном, словно не слышала объяснений, – что ее ждет?

– Золотинка! – воскликнул Буян, сдерживая раздражение только из учтивости. – Чего было и ожидать: по некоторым свидетельствам она красавица! Находятся свидетели, которые называют ее очаровательной! В полном ходу такие выражения, как обаятельная, прелестная! Чего ж вы хотите?! Что вам еще? Расследование показало: девчонка обладает особым даром распространять беду и всяческие напасти. Думаю, большой тайны не выдам, если расскажу немного из того, что добыто следствием. Так вот, жили-были два простодушных, доверчивых рыбака. Эти добрые люди вскормили, вспоили и взрастили красавицу. Да-да, Золотинку! Не шибко-то проницательный Тучка и честный Поплева. Своими собственными руками они взрастили красавицу! Теперь их нет: Тучка погиб. Погиб Тучка. Поплева исчез, наши доводчики не сомневаются, что он похищен… мм… одним известным чародеем. Я не уполномочен называть имена. Их нет, доверчивых, честных рыбаков. И самый дом их затонул. Самый дом их дал течь и пошел ко дну! А что ей до этого! Разве красавица оглядывается назад?! Разве она ведет учет пепелищам и затонувшим кораблям?! И ведь такая злая судьба: сгореть, затонуть, рассеяться по свету! Что может быть ужаснее: рассеяться по свету!.. Вы плачете? – вдруг сообразил Буян.

Да, эти сопящие звуки, что некоторое время уже вызывали у пигалика беспокойство, эти опущенные ресницы и поплывшие влагой глаза, которые повергли его в озноб… искривившиеся губы на оскаленной харе – все вместе это означало…

– Зачем вы плачете? – спросил Буян с дрожью в голосе.

Золотинка не дала ему ответа. И это так огорчило пигалика, что он, не зная способа исправить содеянное, робко тронул девушку за руку и пожал.

– Простите, – прошептал пигалик.

– Я вовсе не плачу, – слезно вздохнула Золотинка. – Я вспомнила эту несчастную… как вы говорите, красавицу… Разве ее нельзя извинить?

– Нельзя, – тихо промолвил пигалик.

Рука ускользнула. Расстроенный и пристыженный, Буян не набрался духу удерживать девушку. Затуманенный взор его выражал собой скорбный вопрос.

– Прощайте, – сказала Золотинка, отворачиваясь.

Толпы пришли в движение, следуя за Герминой, которая ухватила царя Лепеля за вихры и, склонивши долу, тащила пред государевы очи. Золотинка поспешила смешаться с гомонящим народом.

– Великий государь Юлий и великая государыня Нута! – кричала Гермина вздорным голосом. – Рассудите нас! Прошу милости!

Шагов за десять до гульбища, где восседали в окружении ближних вельмож молодожены, Гермина остановилась и, поклонившись сама, пригнула за вихры Лепеля, который повиновался, жалобно стеная.

– Прикажите, государь, этому остолопу подняться на канат, пусть попляшет!

Лепель продолжал бухтеть, и в наказание за это Гермина опять согнула его за волосы в земном поклоне.

Юлий поднялся. Живо пробираясь между людьми, Золотинка очутилась в первых рядах вольно гомонившей толпы, откуда ей было видно, как Юлий взялся за поручень, подавшись вперед; она почувствовала скованность и внутреннее беспокойство – он искал опоры. Иного рода, добровольная неподвижность угадывалась в юной государыне: узкий ворот жесткого платья, красного с золотым, резал подбородок, придавая чертам бледного детского личика неестественную застылость. Зачесанные вверх, обильно украшенные тяжелыми драгоценностями волосы заставляли ее держаться нарочито прямо. Казалось, Нуте не хватает свободы, чтобы повернуться к мужу, и она скосила глаза.

– Великий государь! – не унималась внизу Гермина. – Пора бы и власть употребить!

– Это был бы крайне легкомысленный шаг! – выкрикнул из-под согнувшей его руки Лепель. Они невозможно вопили, перебивая друг друга, и время от времени Гермина отвешивала напарнику безответную оплеуху.

Вдруг Золотинка сообразила, что не видно Новотора Шалы, – как Юлий уразумеет без переводчика из-за чего крик? Он собрался говорить, полагаясь, по видимости, на свои домыслы.

– Оставьте перебранку! – начал он громким, но не вполне выдержанным и ровным голосом. – Нужно проявлять снисходительность и к царям. Даже цари нуждаются в снисхождении. Все распри от недостатка снисходительности. Чуть больше добродушия и незачем будет воевать. Смотрите: вчерашние враги собрались сегодня на общий праздник, вчера они разили друг друга мечами, а сегодня соревнуются друг с другом в учтивости. Так не лучше ли покончить с распрями навсегда? Зачем они? Я, наследник престола Шереметов, наместник великого государя Любомира прекращаю своей властью все междоусобицы! Здесь, вдали от столицы, я наместник моего отца Любомира, и пока иного нет и не сказано обратного, я принимаю начало над войском в крепости и в долине. Каждый подданный великого государя Любомира обязан повиноваться мне под страхом обвинения в государственной измене! Завтра мы продолжим свадебные торжества в стане курников в долине. А потом возвращаемся вместе со всеми войсками в столицу. Властью наместника я снимаю осаду замка! Через четыре дня мы выступаем. Таково мое повеление.

Заполнивший площадь военный люд слушал речь наследника в глубоком безмолвии. Слушали канатоходцы на вершине башни. С бесстрастными лицами внимали вельможи ближайшего Юлиева окружения. Раскраснелась, подняв на мужа глаза, Нута. И гулко стучало Золотинкино сердце – она гордилась Юлием. Кажется, она начинала понимать, зачем ему понадобилась эта внезапная, скоропостижная, так сказать, свадьба среди побоища.

По площади раскатывалось ура! Золотинка ревниво оглядывалась все ли кричат.

Вельможи на гульбище, а были это все больше курники, разевали рот, но как-то без звука и косились друг на друга, не зная, как принимать обязывающее заявление княжича. Откуда-то из тени, из полумрака открытых во внутренность дворца дверей, выступил Рукосил. Он тоже воздерживался от ликования, словно бы разделяя сдержанные чувства своих противников. Истошное ура раскатывалось по площади среди мелкой воинской сошки и возвращалось, затухая.

– Я – наместник великого государя Любомира Третьего! – громко повторил Юлий и поднял руку. – Надо мной только великий государь Любомир! И здесь мое слово закон. Я принимаю прямое начальство над всеми великокняжескими войсками!

Снова раздались приветственные клики, полетели в воздух шапки; на этот раз и курницкие воеводы не усидели, оглядываясь друг на друга, они поднялись, огласивши гульбище не особенно восторженным и не громким, но вполне внятным ура!

– Властью наместника я принимаю право казнить и миловать! – возбужденно продолжал Юлий, едва только затихающий шум это позволил. – Но что мне по душе – миловать! Проси, отважная дева, милости! – обратился он к ожидавшей внизу Гермине. – Проси и ты не встретишь отказа!

С этими словами Юлий стащил через голову золотую цепь и под восторженный рев толпы кинул ее в ловкие руки девушки. Посыпались с гульбища и монеты, воздух чертили, посверкивая, золото и серебро; ударяя о камни, червонцы звенели и скакали брызгами. Лепель кинулся подбирать, а Гермина лишь поклонилась.

– Благодарю, государь, – сказала она с тем же хладнокровием, с каким ступала в поднебесье. – Раз так, государь, прошу милости! – В смелости ее ухваток было нечто большее, чем уверенность в расположении княжича – Золотинка не могла тут ошибиться. Не смелость это даже была, а вызов. – Добро, государь… – Вольно повернувшись, она указала на Порывая. – Пошли-ка своим повелением это медную чушку на канат! Окажи милость! – Она подбоченилась.

Юлий не понял. И этого надо было ожидать. Он рассчитывал на заурядный ответ, который легко предвидеть и легко исполнить, отдав самое неопределенное распоряжение своим людям, но Юлий не понял вдвойне: не разумея слованской речи, не мог он догадаться, что бессмысленное лопотание Гермины заключает в себе требование бессмыслицы.

Не многим больше понимала и толпа, но притихла. Принимая требование Гермины за продолжение прежних дурачеств – что было и справедливо! – толпа ожидала от Юлия ловкого ответа и ничего больше. Но Юлий не понимал и требования, раз не было возле него переводчика. И вот этого, что Юлий не разумеет, толпа не помнила. Юлий блистательно обманул их, как обманул в свое время и Золотинку. На свою беду он заставил всех позабыть о своем увечье. Невозможно было представить себе, чтобы за этой решительной речью, за властной повадкой крылась все уничтожающая слабость. Да и как было в толк взять, что с такой необыкновенной самоуверенностью Юлий брался распоряжаться подданными, которых ни в едином слове не разумел!

Это было крушение, все значение которого чувствовала в этот миг, затаив дыхание, одна, может быть, Золотинка. И наверное, Рукосил. Представляя в междоусобице слабую сторону, Рукосил имел, надо думать, и собственные расчеты на Юлиев замысел замирить противников.

– Добро, государь… – протянула между тем Гермина, усмехаясь ясно и дерзко – Золотинка не могла в этом ошибиться. Похоже, и Нута нисколько не заблуждалась, она глядела на канатную плясунью сузившимися глазами.

– Это мой девиз: больше всех! – подтвердил Юлий, глянув на выставленное истуканом знамя.

– Вот-вот, то самое! – задорно говорила Гермина. – Больше всех! Я и прошу милости: совершите, государь, больше всех! Пошлите истукана на канат и заставьте плясать!

– Рукосил! – Юлий непринужденно оглянулся. – Распорядитесь, конюший, чтобы все было исполнено, все, что прекрасная и отважная дева просит. Она заслужила эту милость.

И сел.

Тягостное недоумение опустилось на людей. И Юлий это почувствовал, он приучился угадывать настроения, самые тонкие душевные движения по жестам и взглядам, всякий вздох, медлительность или возбуждение речи служили ему поводом для догадок и домыслов. Конечно же, он тотчас понял, что сказал нечто несуразное и невпопад. Беспокойно подвинувшись в кресле, оглянулся на соседей, не остановив, однако, взор на жене.

– Несомненно, государь! – после многозначительного молчания Рукосил поклонился, и возроптавшая площадь притихла. – Разумеется, государь! Пустячное желание плясуньи будет исполнено.

Площадь вторила конюшему возбужденным гулом, не ахнула только Золотинка – дальнейшее не представлялось ей загадкой. Вместе с нахлынувшим народом она подвинулась к крыльцу, но не последовала общему движению, когда в сопровождении приближенных вышел из дворца Рукосил и направился к истукану, увлекая за собой водовороты смятенной толпы. Выгребая против потока, Золотинка проскользнула в опустевшие сени.

Сновавшая между дверями челядь сыпанула во двор, подевалась куда-то и стража, если таковая здесь была. Два прытких мальца в кургузых бархатных курточках скатились напоследок по лестнице и ринулись вон, уделив взгляд и Золотинкиной черной харе.

Чутко прислушиваясь к голосам, она открыла кошель – хотенчик вырвался. Он указывал в расчерченный резными балками потолок, минуя лестницу, целил он по прямой – вверх и назад.

Можно было, конечно, недоумевать, можно было и дальше придуриваться, не понимая, что это значит, но Золотинка не обманывалась: хотенчик, начисто позабыв Поплеву, тянул ее к Юлию.

Дрожащими руками упрятала она рогульку и ступила на покрытую ковром лестницу. Никто не задержал ее и перед входом в длинную горницу с раскрытыми на гульбище дверями. Дворецкий Хилок Дракула оглядывал тут скорбным взором расставленные по столам приборы.

– Бездельники! – вздохнул он и с новым вздохом вышел на гульбище, где за спинами вельмож теснились бездельники – спешно покинувшие горницу слуги и служанки. Невиданное представление на площади задержало и Дракулу. Заполонившие все свободные места зрители не смели толпиться лишь рядом с великими государями. За раскрытыми настежь дверями Юлий и Нута сидели в тяжелых, поставленных на некотором расстоянии друг от друга креслах.

Не поворачивая увенчанной столбом волос головы, Нута протянула руку через разделявшие их полшага, Юлий ответил пожатием, тоже не поворачиваясь. И так, соединившись руками, они наблюдали чудеса на площади, откуда доносился повелительный голос Рукосила.

Золотинка лихорадочно озиралась; не в силах, кажется, промедлить и мгновения, когда бы встретила даже и соглядатая, достала хотенчик – повод скользнул в ладони и натянулся, став колом. Хотенчик целил Юлию в спину.

Это невозможно было исправить никаким заклинанием. Упрямая деревяшка тянула беспомощную, обомлевшую Золотинку, не внимая уговорам. Напрасно, напрягая душевные силы, девушка пыталась образумить хотенчика, напомнить ему о Поплеве – хотенчик нельзя было провести! Был он безжалостен и бесстыден в своей неподвластной укорам совести прямоте.