Текст книги "Потом"

Автор книги: Валентин Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Встряхнувшись, Дракула икнул, слипшиеся грязной водой веки его дрогнули и мутный взор застиг Золотинку.

– Царевна-принце-есса! – пробормотал он, искривляя губы гораздо выразительнее, чем это требовалось для внятного произношения. – Позвольте ручку…

Она заторопилась:

– Дракула, очнитесь! Я в отчаянном положении! Помогите! Без вас не обойтись!

Вместо ответа он захрипел и вывернулся из ослабевших объятий служилых, которые проявили не оправданную прошлым опытом доверчивость. Дракула рухнул на пол и стукнулся головой.

Золотинка только зубами скрипнула:

– Сколько нужно времени, чтобы привести дворецкого в чувство?

Служилые не высказывались, полагаясь, как поняла Золотинка по некоторым взглядам, на суждение одного тощего ветерана, который и заговорил:

– Чтобы поставить на ноги, это, значит, один образец. А ежели, чтобы в понятие вошел… так тоже есть средство. А все ж таки как натура позволит. Как натура уширится.

– Ну, мне у натуры спрашивать не с руки, – резко сказала Золотинка. – Трясите!

Они предпочитали поливать победную голову дворецкого ледяной водой, собирая ее с полу при помощи размокшей шляпы. Досадливо переминаясь, Золотинка отступила к порогу смежной комнаты, где ее ожидал Елизар Пятой.

– Так видел я давеча ваш изумруд, барышня. Что вы беспокоились, – заметил вдруг сотник после короткого разговора.

– Где? – ахнула Золотинка и сама перебила ответ, возвратившись к частностям: плоская цепь, большой изумруд в листьях…

Елизар частности не оспаривал.

– Только не наше это дело, барышня, краденое покупать. Не приучены, – важно сказал он. – Парнишка-то больно шустрый: куда там! Двенадцать червонцев. А цепь-то краденая, в руках горит. Я сразу почуял, что он и за шесть отдаст. – Елизар Пятой внимательно присматривался к барышне, пытаясь, видно, утвердится в своих первоначальных предположениях. – А что прямая цена цепочечке-то той будет? – спросил он осторожно. – Парнишка хотел двенадцать. Так я не дал.

– И ты его упустил? – ахнула Золотинка.

Понятливый сотник сразу уразумел необходимость перейти на шепот. Они зашли в темноту смежной комнаты.

– Ежели бы я, к примеру, взял вашу цепь за дюжину полновесных червонцев, да потом бы, к примеру, вам ее и принес честь по чести, положили бы вы, не спрося, где взял, дюжину червонцев сверху?

– Положила, – кивнула Золотинка, не зная даже как ей себя и держать.

– А что прямая цена будет?

– Двести червонцев, – тихо сказала Золотинка. Но, конечно же, покривила душой и поправилась: – Не меньше двухсот. Никак не меньше. Ни в коем случае.

– Двести червонцев?! – ахнул в свою очередь и Елизар.

– И ты его упустил? Где это было? Когда?

– Да кто ему среди ночи больше даст! – ворчливо возразил Елизар. – Ко мне и вернется.

– Где ты его видел?

– Ну, это уж наше дело, – замкнулся тут Елизар. – Вас это, барышня, простите, пусть не беспокоит. Цепочку я вам принесу. Цепочка вам будет. Остальное что ж… дело житейское. Сколько, значит, дадите?

– Кажется, договорились, – возразила однако Золотинка. И добавила почти тотчас, опасаясь искушать судьбу: – Денег у меня сейчас больше нет, а потом я тебя за это хорошенько отблагодарю. Не пожалеешь.

Елизар подумал еще мгновение-другое и кивнул.

– Прохиндей не хуже всякого. Куда он денется?!

Незнакомый Елизару прохиндей, как уяснила все ж таки Золотинка, предлагал краденую цепь еще до того, как поднялся шум, – сразу, едва только вынес из караульни во двор. Вряд ли переполох от него укрылся. Наверное, прохиндей, не спустив цепь сразу, теперь поостережется.

Золотинка едва удержалась от искушения бросить Дракулу и сейчас же отправится с Елизаром на поиски Сорокона. Однако до полудня оставались считанные часы, а Золотинка – с Сороконом или нет – понятия не имела, как к излечению Юлия и подступиться… И потом, надо думать, Елизар добычи уж не упустит.

– Разыщи меня тотчас, если что, – напутствовала она спустившегося на темную лестницу Елизара. – Сейчас я иду в тюрьму, чтобы выпустить на волю голубого медведя, а потом наверх в Рукосиловы покои. В Старых палатах, там на третьем ярусе библиотека.

Елизар ушел, многословно уверяя барышню, что уладит все к обоюдному удовольствию – пусть барышня и в голову себе не берет. Она же вернулась в освещенную сильно чадившим факелом контору дворецкого, который упорствовал на полу.

– Ну, хватит! – велела Золотинка звенящим голосом. – Вот что: готовьте носилки, – и прикрикнула, чтобы пресечь недоумения: – Да-да, носилки! Протрезвеет на ходу.

Бывалые мужички сняли с петель дверь, и оказалось готовое ложе. Пока они это ладили, Золотинка обнаружила в испоганенной шапке Дракулы заколку с золотым украшением и этой иглой, наконец, застегнула себе спину пониже шеи. Между тем дворецкого взгромоздили на дверь и подняли.

Было ли это естественное пробуждение потерявшего остойчивость человека или сказалась та самая способность натуры к уширению, о которой глухо упомянул ветеран, только Дракула, вознесенный под потолок, очнулся и, пытаясь привстать, вывел из равновесия всех шестерых носильщиков, тоже, понятно, пьяных; с хрустом топоча стекло, они разом шатнулись.

– Царевна-принцесса! – хватился за край двери Дракула, отыскивая глазами девушку. – Когда бы было позволено…

– Поздно, Дракула! – оборвала его Золотинка. – Тебя несут в тюрьму. Где ключи?

Сразу как будто бы протрезвев, он показал вполне осмыслено платяной шкаф, где Золотинка нашла тяжелую корзину с ключами, а потом подумал-подумал и обвалился навзничь – все шесть носильщиков шатнулись в другую сторону.

При выходе на лестницу носилки в узком проеме вывернулись, Дракула заскользил и хлопцы прижали его к косяку, чтобы не выпал. Верный вновь усвоенной им бесчувственности, бедняга даже не пикнул.

Золотинка поручила ключи ветерану, который предупредил ее о возможности натуры «уширяться», а сама последовала за носилками, замыкая шествие. Во дворе попался им Елизар, ничего утешительного он не сообщил, но спустился вместе с Золотинкой на нижний двор, чтобы потолковать с караульными.

У большого костра из разбитых телег, из колес и драбин, сидели под охраной курников разоруженные и лишенные ключей тюремные сторожа, которых Золотинка сейчас же признала.

– Поглум? – замялись они, блудливо переглядываясь. – Не ладно со зверем…

– Идемте, – велела Золотинка своим, не вступая в объяснения.

Загремели засовы, распахнутый зев тюрьмы встретил гулом. Дракула зашевелился и опасливо зыркнул со своего качающегося ложа, когда носильщики ступили на стертую каменную лестницу. Решетки загонов по обеим сторонам прохода пестрели выхваченными огнем лицами, нечто вроде лесного шума покатилось во мглу. За прутьями клеток томились разоруженные ратники Рукосила, многие из них, не прочухавшись еще с перепою, валялись у ног товарищей.

– Пить! Воды! Дайте воды, нутро жжет! Водички бы, а? ради бога! – просительный, раздраженный, озлобленный вой преследовал странное шествие с поднятым на дверь дворецким.

– Терпите, братцы, что делать, – лениво отбрехивался сторож. – Я и сам без ключей.

Крик смолкал сам собой по мере того, как проход погружался во тьму: продвижение света пробуждало жизнь и жажду, лихорадочное волнение в клетках по обеим сторонам, а тьма возвращала отуманенных вином узников в небытие. Когда шествие миновало последние загородки, позади осталось смутное, как далекий прибой, ворчание.

Расчлененная огнями ватага затерялась в путаных, непроницаемых для голоса и для света неровно вырубленных ходах. Впереди ступал мягкими кожаными бахилами сторож, которого Золотинка отлично помнила по собственному тюремному опыту. Это был поджарый, с рыскающей походкой хмырь; на небрежно вылепленной роже выделялся несоразмерно большой изменчивый рот, улавливался при забегающем свете факела резкий очерк горбатого носа и странно посверкивали белки глаз. Одевался тюремный хмырь во все темное, что можно было поставить в связь с известной его привычкой бесшумно скользить по каменистым россыпям и тропинкам подземелья. Имя его было Карась.

Путь предстоял не близкий, потому что Поглум, как, осторожно выражаясь, объяснил Карась, учинил большое беспокойство и ребята «после всей это чертовщины, барышня» решили перевести медведя в местечко понадежней.

– Куда?

– В колодец, – пакостно хихикнув, признался Карась. – Очень уж расшумелся.

– Как же это вы с ним справились?

– Заманили, – коротко отвечал Карась. Не трудно было догадаться по выражению пакостной рожи, что «заманили» было наиболее мягкое и благопристойное выражение из тех, что имелись у тюремного сторожа на уме. Золотинка не стала расспрашивать.

Временами она заглядывала в боковые проходы, где узнавала все те же серые лица и костлявые мощи. Безучастное молчание узников, не ожидавших от появления златовласки никаких перемен своей участи, наполняло девушку ощущением вины, она остановилась.

– Освободить! Немедленно всех освободить! – решительно сказала она, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Кузнец нужен, – уклончиво возразил Карась. Он, конечно же, плохо представлял себе пределы Золотинкиной власти, но кто же их ведал? Полномочия ее зиждились на вооруженной силе, девять случайно собранных и случайно вооруженных людей и были ее правом, довольно убедительным для бывалого Карася.

– А это кто? Как зовут? Как она сюда попала? – Золотинка свернула к расположенной на отшибе выемке, где куталась в падающую до земли гриву красавица.

Имени ее не знал даже тюремщик. А может, не хотел говорить.

– Не трогайте вы ее лучше, барышня, – пробурчал Карась, оставаясь в полутьме. Намерение Золотинки освободить всех узников без разбора оскорбляло его глубинные, составляющие основу жизненных воззрений понятия; угрюмый и необщительный, он склонялся перед случайно взявшей вверх силой, не более того.

Страдая от света факелов, узница прихватила плоский черепок с остатками варева и прикрыла им глаза, густая жижа полилось на грязное колено.

– Сколько она здесь? За что?

– Три года будет, – обронил тюремщик. – Да, три, пожалуй, уже будет… Да что там – четыре! Время-то быстро летит. Поосторожней! – добавил он с нехорошим смешком, когда Золотинка ступила ближе.

Она колебалась, не имея возможности задерживаться, и только откровенное пренебрежение к загубленной жизни, которое выказывал Карась, возбуждая в Золотинке отпор, заставило ее коснуться узницы, отклонить руку с черепком и отвести с лица паутину волос. Зрачки дрогнули, девушка вскинула беспокойный, бегающий взгляд.

– Осторожней же, говорю! – с непонятным злорадством повторил сторож.

Но волна подмывающего чувства уже влекла Золотинку. Смелым движением души она зажгла Рукосилов перстень, сколько можно было выжать из тухлого камня, присела, тронула девушку за плечо, скинув волосы… И со страстной жаждой гибели, желанием раствориться в чуде, перехватила ее под густым покровом волос за спину, прижала к себе, а губами поймала губы. Содрогаясь, она ощутила трепет пойманного существа.

Нападение ошеломило сумасшедшую, кусачий рот ее расслабился, закоченелое напряжение рук и спины сменилось в объятиях Золотинки жарким обмороком, девушка обмякла, безвольно поддаваясь; Золотинка ощущала ее слабую, едва определившуюся грудь. Болезненный ток пронизал девушку, она сделала неверную попытку отстраниться и, окончательно потеряв себя, прильнула, гибко обвилась вокруг Золотинки, как прибитая течением водоросль. Судорожная дрожь пробежала по слившимся телам, рыдания без слез, волна перехватывающей дух боли. Снова безумная вскинулась, но Золотинка ее не пустила, поймала растерянные губы, в головокружительном опьянении улавливая вновь забившуюся жизнь, тепло, что растекалось в обмороженном теле. Девушка застонала, не отнимая разгорающегося рта…

И вдруг неистово дернулась, вырвалась и глянула распахнутыми глазами.

Встречный взгляд смутил очнувшуюся из беспамятства узницу, кончиками дрожащих пальцев она тронула бровь, опустила необыкновенно темные ресницы на бесцветном, как известь, лице и снова глянула – искоса.

Заполнившие тесноту подземелья вооруженные люди строго молчали. То была благоговейная и возвышенная тишина, исключавшая легкомысленное, пустое слово.

Девушка отстранилась и увидела каменный свод, лица, тени… Она подвинулась, пугаясь, совершенно осмысленно, испуг ее уже ничем не походил на безумие, – и поймала под волной волос цепь… В лице выразилось напряжение мысли, словно узница припоминала ускользающий сон и не могла припомнить.

– Что это? – сказала она, оглядываясь жалобно и тревожно. У нее оказался чудесный полнозвучный голос.

– Как тебя зовут? – затрудненно, будто глотая слезы, спросила Золотинка.

Прозрачные пальцы узницы охватили лоб, рука скользнула, не находя места…

– Кто этот человек? – вздрогнула она вдруг, наткнувшись взглядом на Карася.

– Не бойся, – быстро сказала Золотинка.

Девушка метнулась взором – каждое слово Золотинки было для нее истиной и однако… однако она не могла понять, как можно не бояться этого человека. И сказала неуверенно, словно бы виновато:

– Пусть… не подходит. – Она брезгливо тряхнула головой, выражая этим движением больше того, что сказала.

Золотинка глянула, и тюремщик, искривив лягушачий рот в невыразимой смеси нахальства, смирения и растерянности, попятился.

Тут словно что-то вспомнив, вспомнив, наверное, что пора идти, незачем сидеть в этом случайном месте, недобром и неуютном с виду, узница порывисто вскочила, обнажившись на первом шаге с ног до головы. Нагота девушки заставила мужиков помрачнеть, кто потупился, кто закусил губу. Сжалось сердце у Золотинки: отчетливая рябь ребер, впалый живот, исхудалые бедра, на которых углом проступали кости таза. Только волосы, безумное буйство волос на плечах и на темном лоне не изменило узнице, оставаясь ее защитой.

Спохватившись, Золотинка стащила с себя Буянов плащ, настолько короткий, впрочем, что им можно было бы прикрыть, наверное, только грудь или наоборот бедра, оставив на произвол судьбы бугорки грудей, которые девушка не догадалась оградить даже рукой. Кто-то из ратников без всяких просьб накинул на плечи узницы истрепанный походный плащ, опавший на самые щиколотки.

– Рубите оковы! – со злобным ожесточением бросила Золотинка.

Засверкали, зазвенели мечи, полетели искры, девушка съежилась, но Золотинка не выпускала ее из объятий. После двух или трех ударов меч попал в камень, каленый клинок разломился надвое, но это не смутило воинов, они продолжали кромсать уложенное на пол звено, не жалея мечей.

– Не оставляй меня! – шептала узница, прижимаясь. – Не оставляй меня, я с ума сойду!

Оглядываясь вокруг не понимающим взором, она ничего не спрашивала. Не столько, может быть, страшилась, сколько не понимала, что спрашивать. Не вопросы – детское любопытство выказывали ее чудесные, живые и влажные, глаза. Молчала и Золотинка не зная, как подступиться к объяснениям и с чего начать, если объяснять нужно было все, а начинать с начала начал.

– Меня зовут Золотинка, – сообщила она, когда вспотевшие от работы ратники разрубили цепь и стих все подавляющий звон.

– Золотинка? Зовут?.. – Девушка встрепенулась и вспомнила: – Меня зовут Фелиса. Фе-ли-са, – протянула она, как будто пытаясь освоить и запомнить чужое имя.

– Пойдем со мной, Фелиса, нам нельзя останавливаться, – сказала Золотинка.

– С тобой, – кивнула Фелиса, принимая это как очевидное продолжение того же чуда.

Золотинка прихватила конец цепи, чтобы не болтался на ходу, и закинула правую руку девушки себе на плечо, рассчитывая поддерживать ее хотя бы первое время. Но Фелиса цепко ее обняла, и когда Золотинка уклонилась от поцелуя, уже лишнего, огромные, ставшие еще больше глаза девушки наполнились слезами, она закусила губу, сотрясаясь в каком-то пугающем ознобе. Лихорадка эта завершилась все равно поцелуем – Золотинка не стала сопротивляться, с нехорошим беспокойством начиная понимать, что так просто от этого беспомощного, прильнувшего к ней душой существа уже не отделаться. Она решилась только сократить неизбежные нежности сколько возможно и потянула Фелису в путь.

Идти было неудобно. Фелиса морщилась и, стонала, попадая босой ногой на камешки, она шаталась, выказывая намерение упасть, и судорожно цеплялась за Золотинку, иной раз без всякой нужды, как можно было подозревать, только для того, чтобы прижаться на ходу, пусть ненароком и невзначай, поймать губами плечо, шею, локоть… Во влажных глазах ее стояли, не просыхая, слезы. Иной раз она принималась судорожно дышать в потребности беспричинных рыданий, и только необходимость идти и Золотинкины понукания удерживали ее от припадка.

Все это походило на сумасшествие. Истина начинала открываться Золотинке, она должна была осознать, что, излечив несчастную узницу от сумасшествия разума, тем же самым лечением по какой-то своей неловкости или неопытности, черт знает почему! ввергла Фелису в сумасшествие чувства. Чувство это было безумная страсть к волшебнице. Болезненное, лихорадочное почитание, которое не оставляло Фелисе ничего своего, ни воли своей, ни своей, отдельной от волшебницы жизни, и потому в конечном счете делало излишним и разум, который подарила ей Золотинка.

Растянувшись гуськом, теряя конец шествия на поворотах, они двигались теперь невыносимо медленно, Золотинка выходила из себя. Опасаясь убить Фелису грубым словом, она сдерживалась, и однако, невозможно было тянуться так без конца. Когда стало понятно, что быстрее уже не будет, Золотинка подозвала плечистого молодца, пытливый, исполненный сострадания взгляд которого отметила для себя еще прежде. Этому великану ничего не стоило унести девушку на руках – только в радость.

Молодец кивнул, а Фелиса, напротив, вцепилась кошкой. Лицо ее исказилось, опять в нем появилось нечто бессмысленное, безумное, и Золотинка, не переставая говорить подходящие к случаю слова, с усилием отдирала со своих запястий, с шеи своей, с плеча тонкие и гибкие, но необыкновенно цепкие с обломанными ногтями пальцы. Фелиса продолжала биться на руках у дядьки, так что впечатлительный малый старался и дышать в сторону, чтобы не обеспокоить. Увы, Фелиса успокоилась не раньше, чем поймала Золотинку. Всхлипнула всем ртом и затихла, когда ощутила в судорожно стиснутой руке палец волшебницы.

Так они и шли втроем, сцепившись. Неровно пробитые в известковых скалах повороты заставляли их сбиваться с шага; чтобы не тесниться, молодец с Фелисой на руках пробирался самой обочиной, по каменистой осыпи, оставляя Золотинке середину тропы. Но и это было не дело: молодец вынужден был сгибаться, чтобы не задевать головой своды, камни сыпались из-под его ног, а Золотинка спотыкалась.

По петляющим норам, все время под уклон они спустились в довольно высокую, частью выправленную каменотесами пещеру; Золотинка помнила здесь провал под крышкой из толстых кованных прутьев. Сюда и повел тюремщик.

Опущенный к решетке факел высветил изрисованные тенями стены колодца; в глубине густел мрак.

– Поглум! – крикнула Золотинка, пугая Фелису. – Это я! Я вернулась и пришла за тобой. Видишь как быстро!

Не выказывая чувств, Карась отомкнул замок и вернул ключи ветерану, который таскал корзину. Говор, крик, внушительный лязг откинутого творила – крышки, должны были поднять Поглума на ноги, как бы глубоко он там ни залег, но не подняли. Призывы Золотинки оставались без ответа.

– Дурит, – пожал плечами тюремный сторож. – Даром что ли мы его сюда посадили?.. А что делать? – заметил он потом присмиревшим голосом. И добавил шепотом: – Он-то не знал, что его закроют решеткой. – С этим важным уточнением Карась отступил за спины ратников.

Фелиса висла на Золотинке, не пуская ее к дыре, разверстый провал, не защищенный теперь даже решетчатым творилом, безумно ее пугал и она цеплялась холодными ломкими пальцами, оттягивая свое божество от опасности.

А тут к окончательному смятению Фелисы ожил доставленный на двери мертвец. По видимости, девушка пришла к убеждению, что мертвому телу дворецкого уготовлена участь падали, что его должны сбросить в колодец на потребу засевшему там гаду. И тем более она поразилась, когда мертвое тело обнаружило беспокойство, скатилось с двери на пол и, очутившись на карачках перед провалом, взревело пьяным дуром:

– Поглум! При-ишли по твою душу! Вылазь, зверская ты образина!

Зи-на-зи-на-зи-на… – удвоило насмешку эхо.

Довольно постигнув обидчивый нрав голубого медведя, Золотинка ахнула от такого невежества, но вместо того, чтобы утихомиривать Дракулу и объясняться с медведем, принуждена была приводить в чувство Фелису. Двумя торопливым поцелуями она заставила девушку очнуться: веки дрогнули… выкатилась из-под ресницы слеза… И Золотинка упустила миг, когда можно было освободиться от Фелисы – разрыдавшись, она стала хвататься, царапая ногтями так, что Золотинка кривилась от боли, не имея возможности сопротивляться по-настоящему.

Между тем совершенно распоясался Дракула:

– Поглум! – орал он, наклонившись над дырой. – С тобой говорит царевна-принцесса! А ты кто? Вылазь, паршивая обезьяна!

– Что вы несете, Дракула! – крикнула Золотинка, продолжая молчаливую борьбу с Фелисой. – Не нужно!

Деятельный не к месте дворецкий, мотаясь над пустотой колодца, подзывал ратников:

– Ребята! Я давно к вам присматриваюсь: отличные парни! Идите сюда, хлопцы! Кидайте туда факел!

Благоразумный ратник не решился кидать сам, но протянул пылающий огонь дворецкому. Исполнить чудовищную затею Дракула не успел: у Золотинки горло перехватило, как вдруг, не дотянувшись до факела, Дракула сверкнул башмаками и низринулся в дыру без остатка. Мгновение полета – он приглушенно шмякнулся, и тут раздался негодующий рык, а стражник уронил факел у самой обочины колодца. Застыли искаженные лица. Зверский рев метался под сводами пещеры. Золотинка сжала в объятиях Фелису, крепким поцелуем пытаясь уберечь ее от нового обморока.

Наконец, не ведая, кого спасать, Золотинка безжалостно толкнула Фелису и бросилась к колодцу:

– Поглум! – надсаживаясь, закричала она в провал. – Не тронь Дракулу! Он нечаянно. Это я, Машенька, не тронь! Слышишь?..

Поглум молчал.

– Разве медведь в избушке обижал гостей, когда они нечаянно валились ему на голову?

– Так это гость? – отозвался озадаченный колодец.

– Ну да, да! Гость! – обрадовалась Золотинка.

– А что, от гостей всегда так воняет?

– Он больше не будет! – крикнула Золотинка.

– Не будет, – согласился голос в преисподней. – Я свернул ему шею.

– Врешь! – воскликнула Золотинка, испытывая сильнейшее побуждение броситься в колодец, чтобы уличить негодника доказательствами.

– А кто заманил меня в эту дыру? – с неподдельной яростью взревел колодец.

– Я что ли?!

– Если бы не ты, я сидел бы дома и видел сны. В этой вонючей дыре нельзя вытянуть ноги! А вчера я не умывался!

И самое ужасное, что Дракула, как свалился, так и не пикнул, даже не застонал. Не свернул ли он себе шею естественным путем, без всякой дополнительной помощи?

На счастье ужасных переговоров не слышала Фелиса – она не приходила в себя. Темные ресницы бессильно пали, на грязных щеках застыли потеки слез. Отзывчивый малый, что нянькался с девушкой, суетился, не умея помочь беде: снова он запахивал на ней плащ, поплотнее, и принимался дуть в лицо. Прикосновение Золотинки могло бы вернуть Фелису к жизни, но как оставить Дракулу?

– Поглум, милый, хороший! Подними, пожалуйста, Дракулу наверх! – она склонилась к дыре.

– Ага! – пробурчало глубокое чрево колодца. – Вот как ты заговорила!

– Неправда, я всегда к тебе хорошо относилась!

– Относилась как?

– Сказать, что я тебя люблю?

Изумление тюремщика достигло к этому времени крайней степени, потеряно ссутулившись, он с непроизвольным упорством ввертывал мизинец в ноздрю.

– Не трудись! – прогудел колодец. – И если ты посмеешь сюда упасть… О-о!

– Ладно, ты считаешь, что Маша предательница! – горячо заговорила Золотинка. – Пусть! А тот огромный, у кого лапы, как два дерева, и кто этими лапищами посадил маленькую Машу в железки, тот не предатель. Допустим. Пусть. Я согласна! – (Внизу что-то глухо закряхтело.) – Но объясни мне, Поглум… не беспокойся, не буду называть тебя милым, если это тебе так неприятно! – (Внизу нечто напоминающее кузнечные мехи вздохнуло.) – Объясни мне только, какое предательство совершил человек, что нечаянно свалился в яму, на дне которой имел неосторожность сидеть медведь? Если он и совершил преступление, оно называется иначе. Подбери другое слово!

– Пьянство? – предположил голос внизу.

– Правильно! – сказала Золотинка. – Сейчас же подними Дракулу наверх, если ты так все хорошо понимаешь. – И коварно добавила: – Я надеюсь, ты сумеешь подняться?

После некоторого промежутка голос внизу промямлил не без замешательства:

– Стоит ли возиться? Я тебе скажу, не обрадуешься. Твой приятель, видишь ли, плохо уцелел.

Лел-лел-лел… – засвиристело игривое эхо. Разинув уж было рот, Золотинка не вымолвила ни слова. Спасать Фелису? – кинула она взгляд на восковое лицо девушки, но не пошевелилась.

– А где ты вообще была? А? Где ты шлялась? Где ты шлялась, я тебе спрашиваю? – ворчливо сказал колодец.

Золотинка молчала.

– Где ты была? Могу я хотя бы знать, где ты была?

Она молчала.

– И что это вообще за люди? Кого ты с собой привела?

Но и на это тоже не последовало ответа.

– Я спрашиваю, где ты была?

– Ладно уж, сиди! – вздохнула Золотинка. – Обойдусь без тебя.

– Вот штука – теперь ей Поглум понадобился! Ха!

Она не откликнулась, и по некотором времени голос в колодце пробурчал:

– Подниму я тебе эту падаль! Поглумы дохлятины не едят.

– Осторожно, не сделай хуже! – встревожилась Золотинка.

– Хуже ему не будет.

Зашуршало, послышался скрежет когтей о камни. Сам собой раздался неплотный круг ратников и прежде всех попятился к выходу из пещеры сторож, его вовремя придержали, не давая улизнуть. Возле колодца осталась Золотинка да бездыханная Фелиса, верный дядька держал ее голову на коленях. Когда над обрезом дыры появился чуткий нос, а затем после заметного промедления выросла треугольная голова, глянула окрест умными глазками, дядька встретил это явление вполне бесстрастно, он только склонился над девушкой, заслоняя ее от страшного видения.

Укрепившись внутри колодца, Поглум поднял Дракулу и довольно небрежно швырнул на пол. Перекинувшись с живота на спину, мертвое тело дворецкого зевнуло и принялось укладываться, отыскивая положение поудобнее.

Добросовестный Поглум так и онемел. А Золотинка возмущенно выпалила:

– Я так и знала, вы, Дракула, притворяетесь как всегда!

Знала она или нет теперь это уж трудно было установить – кто мог бы уличить Золотинку в неправде?

Хилок Дракула всхрапнул, сипло потянул носом. Благостное выражение предательской рожи указывало, что падение на мохнатого медведя не произвело на дворецкого особенного впечатления.

– Поглум! – повернулась Золотинка. – Рукосил бежал и его нет. Тут такое творится! На тебя вся надежда!

– Рукосил бежал? – недоверчиво переспросил Поглум, сразу уловив главное.

– Его больше нет. Ты его не увидишь никогда! – заверила Золотинка.

– Та-ак! – протянул Поглум, расправляя грудь. – Хм! Говори еще!

– Его постигла ужасная беда! – сразу откликнулась Золотинка.

– Хорошо, – кивнул Поглум. – Еще говори.

– Он сам себя погубил.

– Та-ак…

– Он потерял свой волшебный перстень.

– Удивительные сказки ты рассказываешь!

– Разбежались слуги.

– Та-ак…

– Он обратился в дряхлую беспомощную развалину, которую никто не хочет признавать!

– Стой, подожди… Но он жив?

– Одной ногой в могиле!

– Только одной? – засомневался Поглум.

– Видишь, весь замок в руках его недругов! – Золотинка показала на ожидавших в отдалении ратников.

– Это его недруги?

– Да, они притащили сторожа как пленника.

– А Рукосила, говоришь, постигла ужасная беда?

– Ужасная!

– Та-ак! – задумался Поглум, закусив в пасти коготь.

Под эти удивительные речи очнулся Дракула, и хотя не встал, сонной своей повадке не изменил, но приоткрыл один глаз и лежал, внимательно, осмысленно вслушиваясь.

– Та-ак… – озирался Поглум, не в силах еще вместить в себя поразительные известия. – А это кто? – обнаружил он Фелису, которую придерживал, на коленях ратник.

– Это Фелиса. Она не притворяется. Просто ей стало плохо. Ты говорил ужасные вещи, и ей стало дурно. Потому что она слабенькая.

– Она слабенькая? – заинтересовался Поглум. Подтянул зад на обочину колодца, уселся и, подперши челюсть, задумался, как совершенно вольный, свободно расположившийся в свое удовольствие медведь.

Золотинка поцеловала приоткрытые губы Фелисы. Сразу она ощутила по безвольному телу ответный ток, веки дрогнули, не открывая еще глаза, девушка припала к Золотинке горячим ртом и, слабо содрогнувшись, очнулась по эту сторону действительности.

– А она хорошенькая! – поделился своими наблюдениями Поглум.

– Дуралей! Хорошенькая, тоже скажешь! – совсем неожиданно взвилась тут Золотинка. – Красавица, каких свет не видывал! Писаная красавица!

– Она писаная красавица? – усомнился Поглум.

– А ты думал!

Кажется, это было ему внове. Поглум, разумеется, видел Фелису и прежде, но никогда не рассматривал ее с этой точки зрения. И вообще не рассматривал ее никак, поскольку Поглумы из рода Поглумов дохлятины не едят. Но теперь это была вовсе не дохлятина, это было живое, трепетное существо с влажным блеском в глазах и… и слабенькое. Повернувши толстую шею, Поглум посмотрел немигающими глазками на Золотинку, снова обратил взыскующий взор на Фелису, к Золотинке вернулся… и остановился на Фелисе.

– Но ведь это ж не Маша? – молвил он не совсем уверено, словно не прочь был бы встретить и возражение.

«Ага! Предатель! – сообразила Золотинка. – Вот кто предатель и перебежчик!»

– Она лучше Маши! – выпалила Золотинка с гневом.

– И умеет печь пирожки?

– Мм… – смутилась Золотинка, коварство которой не простиралось, однако, так далеко, чтобы обманывать доверчивого медведя в столь важном, основополагающем, можно сказать, вопросе. – Мм… Я думаю, она научится… если ты возьмешься расковать узников, и вообще пойдешь с нами. Она несомненно научится. Научится, если почувствует твое доброе расположение.

Предатель, еще раз подумала Золотинка. Между тем она прикрывала Фелису от медведя, который сосал лапу и преглупо ухмылялся. Она придерживала девушку, ожидая, когда пройдет болезненный трепет, и шепнула:

– С нами Поглум. Просто большой медведь. Насколько большой, настолько и добродушный. Он твой друг.

Фелиса поверила. Она принимала наставления волшебницы с безотчетной доверчивостью ребенка.

– Дай ему руку, – тихо сказала Золотинка. А сама подумала: неужто даст?

Нечто похожее на страх шевельнулось в душе, когда Золотинка вновь убедилась, в какой чудовищной зависимости находится от нее это хрупкое чудное существо, не прочно еще утвердившееся по эту сторону действительности. Фелиса не колебалась, не было ни малейшего зазора между словами Золотинки и ответным побуждением. Неопределенно улыбаясь, как ребенок, который испытывает незнакомое удовольствие, девушка потянулась к голубому страшилищу. А Поглум напрасно хмурился – кого он мог обмануть? Предательская ухмылка кривила медвежью пасть.