Текст книги "Контролер (СИ)"

Автор книги: Валентин Ненормальный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Сколько стоит жизнь ребенка?

А если считать другими жизнями?

Можно смело утверждать, что из всех человеческих чувств, самое яркое, пожалуй, будет чувство самосохранения. Оно просто замечательное. Во всех своих смыслах. А этих смыслов у него два. Первый, это тот, что вы любите. Вы его выставляете напоказ, гордитесь им, и описываете в книгах. Усердно изучаете, и носитесь с ним. Это, то чувство которое заставляет вас размазать череп нападающему, или подсыпать яда в кофе своему мучителю. Оно романтично и в то же время необузданно, это хороший и, пожалуй, единственный законный способ убивать. Но, а при хорошей удаче, им можно оправдать свою ненависть, свои страсти, и даже свои патологии. Оно манит и пугает, но при этом успокаивает. Совсем другое дело, это вторая сторона, чувства самосохранения. Вы ее не любите. Не боитесь, конечно, но точно не любите. Хотя скорее, правильно было бы сказать, не гордитесь этой стороной чувства. Вы так стараетесь о ней не думать, что даже не соизволили дать ей отдельное название. Может природа человека? Пожалуй, самый близкий синоним. Все что вы не понимаете и не можете объяснить, все что не можете контролировать или использовать, автоматически начинает вас пугать. А если это что-то, будет еще и сильнее вас, то другая сторона самосохранения без колебаний выдаст единственное приемлемое для вас решение. Уничтожить. И нет в этой стороне никакой романтики, и никаких разумных оправданий. Просто, животный, страх. Ведь человек чувствует себя спокойно лишь зная, что у него одного в этой комнате есть пистолет. И так думает каждый из той комнаты.

Но вот какая из сторон чувства самосохранения является светлой, а какая темной? Боюсь что не одна. Но у меня есть вопрос гораздо интересней. Если их столкнуть лбом, то какая из них окажется сильнее. И однажды, в одном большом, но уже малолюдном селе, судьба дала подсказку, на этот мистически-философский вопрос. А имя у этой подсказки было, Марина.

***

Шквал ливня, словно тысяча плетей хлестал со всех сторон, одиноко-бегущую немолодую женщину. Эта несчастная совершенно бессмысленно пыталась закрыть голову ведром. И также бессмысленно резко срывала его с себя при оглушающем раскате грома, опасаясь удара молнии. Будто она могла ее опередить и, игнорируя тот факт, что сначала идет молния, а затем уже гром. Хотя в эту беспощадную грозу, которая бушевала сильнейшим ураганом, внезапно налетевшим из легкого дождика, молнии сыпались со всех сторон, и не было уже никакой разницы, где, чей, гром. Абсолютно мокрая и совершенно грязная, женщина из последних сил вышла на автостраду. Особого облегчения это не принесло, так как ей до дома, еще как минимум полчаса идти пешком, и это в хорошую погоду, но все-таки уже не по размякшей грязи, которая словно трясина, засасывала каждый шаг, да и появился маленький шанс встретить знакомого на машине. Хотя какой безумец будет ездить в такую погоду.

В этот самый момент, одна, одиноко-несущаяся машина, все-таки была на трассе, и несмотря на практически нулевую видимость, отчаянно спешила. За рулем сидел, худой и бледный от испуга мужчина, в громоздких очках и с густой, но короткой бородой. Он всячески путался высмотреть дорогу, через потоки воды на лобовом стекле, и испуганно поглядывал на сидящую рядом и громко стонущую жену. Она была на сносях, а роды предвещали быть тяжелыми. Ее бледная кожа, начинала приобретать зеленый оттенок, и стоны терять свою силу. Это заметил и муж.

– Потерпи еще чуть-чуть. Мы уже Подгорное проезжаем. Вроде бы….

Для проверки, мужчина наклонился как можно ближе к лобовому стеклу, и стал всматриваться, ловя то мгновение, когда пробегали дворники и становилось хоть что-то видно. И в один из таких моментов, он вдруг увидел бегущий навстречу силуэт женщины с ведром на голове. В одну секунду, мужчина резко дернул руль в сторону, и машину также резко снесло с мокрой дороги. Но, а бегущую женщину, лишь закружило потоком воздуха и воды, и она громко вскрикнув, упала. Оказавшись на асфальте, та моментально сообразила что произошло, и резко обернулась в сторону пролетевшей машины. А машину уже кувыркало по обочине, с громким, ужасающим грохотом. Пока она, мятая и перепачканная не стала на колеса.

– Боже! – только и выкрикнула женщина, и поднявшись, стала бежать навстречу остановившейся машине.

Она бежала что было сил, но не могла даже представать себе, что будет делать когда добежит. Но добежала женщина, лишь спустя больше чем пять минут, и там остолбенела на месте. Даже сквозь стену льющейся воды, она увидела бездыханное тело мужчины, пробившее собой лобовое стекло и лежащее на белом капоте, пытаясь обильно залить его кровью. Но ливень все моментально смывал. А пассажирская дверь была открыта, и на сидении никого не было видно.

Отдышавшись, женщина попыталась прийти в себя, и отчаянно искала глазами пассажира, пока не увидела медленно и шатаясь, уходящую вдаль тень.

– Стой! – закричала она не своим голосом, пересиливая барабанную дробь крупных капель дождя, и пригнувшись, побежала вдогонку. – Не туда! Там поле! Опасно! Молнии!

В тот самый миг, когда женщина увидела что беременная девушка, с отрешенным лицом остановилась, и даже начала оборачиваться на голос, блеснула яркая вспышка, которая залила все вокруг. Несчастную девушку, словно копьем с неба, пробило молнией, и весь заряд через нее вошел в землю и растворился. Затем раздался оглушающий, мощнейший грохот.

– Боже! Помилуй нас грешных! – лежа на земле, испуганно кричала женщина, и отчаянно молилась.

Потом она все-таки собралась и снова встала на ноги, с глупой надеждой глядя на девушку.

– Эгей! – сама не понимая зачем, крикнула она и, пригнувшись, подбежала.

Девушка лежала на спине и обрывками хватала воздух. Ее огромные почти круглой формы глаза, бездумно и не мигая, смотрели просто в небо, а губы дрожали словно на струнах.

– Хвала небесам! – радостно выкрикнула подбежав женщина, но потом рассмотрела лежащую девушку, и беспомощно стала на колени перед ней. – Да как же так-то?

Как вдруг девушка дернулась, затем еще раз и еще, пока ее округлый живот, не начал резко спадать, и где-то в юбке прозвучал тоненький, детский плачь.

– Господи Иисусе! – вскрикнула женщина, и даже отскочила в сторону, рухнув в грязь.

Но плачь не прекращался. Так спустя несколько мучительно длинных минут, она на четвереньках подползла обратно и увидела, что девушка уже не двигается, а ее глубокие глаза навеки застыли на этом пугающе черном небе, Но, а в юбке шевелится ребенок. Женщина умела обращаться с новорожденными, и потому аккуратно высвободила его, и прикрывая от ливня встала. И у нее на руках оказалась крохотная, беззащитная девочка, которая отчаянно сражалась с каплями и звала на помощь.

– Что же делать?.. – растерянно спрашивала женщина сама себя и смотрела на малышку. – Ты же теперь сирота, не иначе. А сироты никому не нужны.

Девочка, успокоилась и замолкла. Она широко открыла свои светлые, большие и почти круглые глаза, и посмотрела на Веру, при этом едва заметно улыбаясь. И сердце женщины не выдержало.

– Ты мой грех, – она глубоко и тяжело вздохнула, – мне и нести этот крест.

Она в последний раз посмотрела на мертвую мать, затем вдаль на тело отца, и стала торопливо пробиваться сквозь капли, в направлении своего дома.

Глава 1.

Прошло тринадцать лет.

На дворе стоял дождливый, но теплый октябрь. Деревья засыпали, одновременно перекрашивая свои листья в желтый цвет осени, и с каждым новым желтым листком, жизнь замирала все сильнее. Сырость и грязь, стали неотъемлемой частью этого мира, а постоянные мелкие дожди, их вечными спутниками. И уже трудно было себе представить эту жизнь без них. Но они не надоедали, они просто были, и их время пришло. Все вокруг пахло древесной гнилью и опавшей листвой, сыростью и сном. Это нельзя было назвать вонью, но и ароматом тоже. Хотя с другой стороны, никто уже и не обращал внимания на этот запах. Жизнь приобретала лениво-сонный характер. А на небе, беспросветно, сплошным ковром, медленно текли угрюмые тучи, словно еще один слой сырой земли. Мрачные, тихие, одинаковые.

Село Подгорное было очень большим, но к сожалению, крайняя отдаленность от цивилизации, сделало его практически безжизненным. На просторных улицах, и в широких домах, уже мало кто обитал. В основном это были те, кому некуда ехать, и никому они не нужны. Заброшенные фермы как мертвые боги, стояли пустыми зданиями без окон и дверей, бессмысленно и бесполезно занимая огромные территории огражденные забором, мрачно дополняя этот медленный шедевр, и делая из него картину конца света. Где все ушли, и никого не осталось, лишь брошенные и забытые, словно дневные бабочки ночью, ютятся у единственного источника света. Эти же фермы, которые когда-то давно, так давно что кажется в прошлой жизни, должны были кормить все прилегающие поселки, теперь служили источниками строительных материалов, и местные разбирали их истлевшие тела на свои нужды, и некому было их останавливать, да и никто этого делать уже не хотел. Ведь фермы умерли, как в последствие умерли их поселки.

Несколько маленьких продуктовых магазинов, с вполне современной, а главное недорогой продукцией, пестрившей яркими красками на старых изношенных полках, которым был не первый десяток лет. Громоздкие, безвкусные вывески на облезших стенах, и выцветшие рекламные наклейки на окнах, на которых можно было встретить уже давно вымерший товар. Старая как само село, но необходимая как сердце, почта, располагалась в до того разваленном здании, что его с легкостью можно было бы назвать аварийным. Одно было хорошо, здание было одноэтажным и низким, потому страха у людей не вызывало. Еще было три аптеки, где две из них ветеринарные, которые к слову выглядели диковинно чистыми и ухоженными. Хотя по соседству с аптекой, находилась маленькая поликлиника, отвечающая все канонам здешнего мира.

Вот почти все что тут было, но этого вполне хватало. Все новинки в основном люди привозили себе сами, или как минимум заказывали почтой. А связь, была беспроводная, и умещалась на паре-тройке, высоких вышек, которые своим современным дизайном, ярко выделялись из общей гаммы застывшего прошлого. Хотя за пару километров располагались частные теплицы и поля, служившие основным источником доходов. А местные, выращивая свой урожай, продавали его там, ну или меняли на их продукцию, тем самым заполняя дыры в нужде.

Водопровода не было, зато был газ. Желтой паутиной труб проходил он по улицам вдоль обочины дороги, от редкого дома к редкому, минуя пустые и заброшенные. Одновременно служа негласным указателем для жизни, плавно намекая, что тут живут люди, а тут их нет. И местные его берегли, ведь все понимали, случись с газопроводом авария, помощь приедет нескоро, а газовые котлы напрочь вытеснили печи.

Дороги как жилы села, метались из одного конца к другому, переплетаясь между собой, и заманчиво уходя вдаль, к иной, лучшей жизни. Испытывая и без того немногочисленную, морально изношенную молодежь, на прочность характера. Были же эти дороги двух абсолютно разных видов. Первые сравнительно целыми, с практически неповрежденным асфальтом. Оно и понятно, ведь машин было мало, и изнашивать его было некому. Разве что вечно изменчивая погода, оставляла в них дыры, и постепенно разрушала по краям. Эти дороги были в основном, от или до центра села или же ведущие к брошенным фермам. Автомагистраль периодически ремонтировалась, но это было уже за пределами села. Но вторые, были наоборот, словно из другого мира. Кривые, побитые, грязные. Вечно залитые непроходимыми лужами, и вязкой грязью, перемешанной с крупным щебнем. Но конечно же, этот убогий вид, и был основным.

Еще был большой глубокий, но почему-то пугающе одинокий лиман. Он и в лучшие свои годы, не был особо популярен, а теперь и вовсе забыт. Рыбы хоть было и много, но она в основном, больше попадалась в виде мертвых тушек, выброшенных на берег, после очередного мора, причину которого никто уже и не искал. Оставляя мертвых рыб на пир для птицы. Но все же, были одинокие смельчаки, борющиеся с непогодой, с мокротой и ветром. Выходящие, на своих металлических обветшавших лодках, и теряясь в тумане на волнах, вылавливали себе и на продажу, скромный улов. А на берегах, даже туристов с удочкой не было. Лишь брошенные, заросшие, или наоборот лысые и безжизненные пляжи, свидетели былых счастливых лет. И все теперь в прошлом.

Пожилая, высокая и худая женщина, по имени Вера, являлась ярким примером местной фауны. Угрюмая, как и вся здешняя жизнь, с чисто-деревенским строгим характером. И очень специфическими представлениями православного христианства, которое гласило, что Христос не любил геев и наркоманов, яркой, а главное откровенной одежды, и всех тех, кто не ходит в церковь. Хоть для этого и приходилось идти через все село. Еще она, как бывший учитель в школе-интернате, была жесткая, черствая и требующая дисциплины, что сказывалось даже на ее хозяйстве, состоящим из до смешного мелкой козы Фроськи и птицы. Бедные животные, были обделены как пространством, так и вниманием. Даже несчастный беспородный пес, с простой кличкой Тузик, не имел никаких привилегий, и другой раз даже мог быть забыт за забором. Переубедить же Веру было практически нереально, а вот зато глупости, в свою не особо интеллектуальную голову, она впускала очень легко и быстро. И несмотря на свое педагогическое прошлое, образованностью не отличалась, но была грамотна в письме. Что в принципе и преподавала.

Вид был у нее запущенный, но здоровый, и хоть она выглядела старше своих лет, все же сила в ней чувствовалась. Черные глаза с хищным взглядом, в котором где-то глубоко-глубоко промелькивала даже доброта. Острый нос, заметно больше нормы и имеющий следы давнишнего перелома. Почти мужская прическа из коротких седых волос. Практически не снимаемая изношенная куртка, непонятно какого оттенка коричневого, с громоздким капюшоном, заменяющим зонт. А также ее постоянный спутник, цветной платок, но не на голове как обычно, а на шее. Ну и нелепые, широкие штаны, когда серого, когда черного цвета, однажды оптом купленные в соседнем городе.

– Где эту бестию носит, – своим командным басом, толи спросила, толи ответила Вера сама себе.

Она стояла на краю своего обширного, и даже можно сказать огромного огорода, который имел невысокий сетчатый заборчик, ржавый и местами лежащий на земле, и выходил прямиком к крутым обрывам берега лимана. Вера с присущей ей повседневной наигранной злобой в глазах, смотрела на пляжи и сухие камыши, высматривая свою бестию. Но, а бестия, была хрупкая, худенькая девочка, тринадцати лет отроду. Та самая, которую Вера принесла с той злосчастной грозы.

– Марина! – крикнула она в сторону лимана. А потом, услышав в ответ лишь ветер, крикнула еще раз вдогонку, заметно громче. – Марина!

Тринадцатилетняя, жгучая брюнетка, с огромными глазами насыщенно-голубого цвета, с именем Марина, медленно гуляла вдоль ветреного берега и с глубоким интересом смотрела на дальнее село, расположенное на противоположной стороне лимана. Ее несформированные, еще полудетские фантазии нашептывали ей, что там есть такая же одинокая девочка как и она, которая тоже сама ходит и смотри на этот берег, и Марина думала, как было бы замечательно с ней встретиться и познакомиться. Ведь она росла без сверстников, а из всех друзей у нее была лишь одна девчонка Аня, с соседней улицы, да и та была на шесть лет ее старше, уже не говоря о том, что виделись они редко. Одноклассники, ровно как и другие ровесники, Марину избегали, да и жили они все в основном далеко. Подростки уже давно имели сформированную компанию, где места девчонке не нашлось. Потому все окружение несчастного ребенка, составляли одни пенсионеры, да и то не самые лучшие представители этой группы. Но она не унывала, и всю свою подростковую энергию направляла на общение с природой. Маринка любила подолгу гулять наедине, и часто заходила далеко за край села в небольшую, запущенную посадку, особняком стоящую среди голой, почти мертвой степи. Там девчонка, могла забыться, и смотря на небо, мечтать. Людей Марина ни то чтобы не любила, скорее не понимала, а точнее даже не знала. Она не старалась их избегать, это они избегали ее. Вот и привыкла заброшенная душа к одиночеству, даже среди людей, и сама стала уходить в подобные посадке, забытые места, где кроме нее были лишь небо, деревья, да и облака.

Марина была худенькой, но с вполне здоровым цветом лица. Ни веснушек, ни даже родинок у нее не было, что делало ее кожу до странного однотонной, словно искусственной. Густые, смоляные волосы, были грязными, не расчесанными и плохо-уложенными в округлую прическу, вполовину не достающую до плеч, с завитыми кончиками, торчащими в разные стороны от ее длинной худенькой шеи. Ведь это единственная прическа, которую была в состоянии выстричь Вера. Потому челка хоть и присутствовала, все же имела чрезмерную длину, доходя до начала носа. Марине же казалось забавным делать ей по пробору над каждым глазом, что впрочем, со стороны выглядело очень даже симпатично.

Ушки, как и носик, были маленькие, кругленькие, аккуратно гармонируя с остальными чертами лица. Губы словно специально постоянно меняли свое положение, изображая то робкую улыбку, то легкий испуг, но как ни странно, это идеально вписывалось в образ девочки. Но главным ее украшением были глаза. Они были в меру огромными, но прекрасными. Постоянно широко раскрыты, слова в ожидании чуда. Цвета летнего неба, с чем-то загадочно-манящим глубоко внутри. Но и сама Марина понимала их особенность, поэтому даже в свои тринадцать лет, уже слегка их подводила черной тушью, выпрошенной у Ани. Которая к слову, сама любила практиковать свое искусство визажиста на девчонке.

Так гуляя уже не первый час, Марина пинала гладкие камни обратно в лиман, и одновременно посматривала на свои смешные часы, имеющие желтый резиновый ремешок, с грустью понимая, что пора уже возвращаться. Но, ни кушать, ни спать она не хотела, а хотела лишь ловить ветер лицом и мечтать о той далекой жизни, которая кипит в больших городах и так часто является ей во снах. Тяжелыми шагами Марина поднималась по склону к своим воротам, которые были самыми крайними в этом конце села и ознаменовали его границу.

Как только девчонка поднялась на дорогу, к ней радостно подбежал Тузик и, вставая на задние лапы, стал вокруг нее прыгать, гавкая и мешая пройти. Он был уже довольно старый, ростом выше маленькой собаки, но ниже большой, кудрявый, со смешной бородой, вечно грязный и худой, очень темного, рыжего, почти коричневого цвета.

– Тузик ты грязный! Перестань, – своим тихим голосом и присущим для него легким украинским акцентом, как можно тверже произнесла Марина, аккуратно отталкивая собаку кончиком ноги. Затем она подняла глаза на закрытую калитку, и уже более ласково добавила, тяжело и безысходно вздохнув. – Ты, наверное, голодный? Идем.

С Тузиком у нее были отношения намного лучше чем были они с соседями, хотя сам пес к Марине относился довольно холодно, правда если не был голодный. Он видел в ней хозяйку, но особого авторитета та не имела. Но девочка любила его, и периодически таскала ему вкусного. Так же она с ним часто разговаривала, рассказывая о своих грандиозных планах на сегодня, о событиях в школе, и искренне огорчалась, когда пес убегал недослушав, едва завидев Веру.

Марина медленно, но без страха вошла во двор и огляделась. Веры не было, но собачья миска была полная супа. Тузик моментально туда метнулся, громко и радостно лая. Сразу после него раздался металлический скрип, ржавой дверцы ведущей на город, и торопливое топанье Веры.

– Ты оглохла?! – сходу спросила та, и подошла почти вплотную к Марине. – Я тебя уже часа два назад послала. Где тебя носит?!

Марина понимала, что отвечать не нужно, и поэтому лишь виновато опустила глаза.

– Хлеба нет, быстро дуй в магазин, пока еще хоть что-то можно купить! – но потом, женщина резко замолчала и лишь вопросительно посмотрела на ребенка.

Девчонка, все так же молча, достала их кармана небрежно свернутые деньги, отсчитала ровно на хлеб, а остальное протянула Вере, по-прежнему пряча взгляд. Это были деньги за вино, которым забит весь Верин погреб, и которое пользуется большим спросом у местных, за свою крепость и приличный вкус. Ну а Марина, очень часто выступает курьером, и разносит это самое вино.

– Вот, – вдруг сменив тон на более мягкий, Вера протянула еще немного денег. – Купи вафелек к чаю.

Марина улыбнулась и подняла взгляд.

– Каких? – ласково переспросила она.

– Мне простых, без красителе. А себе каких хочешь возьми, я же знаю, ты всякую отраву любишь с той дочкой мента покупать. Мне Зоя Михайловна все рассказывает, ты не думай.

Ничего не ответив, девчонка лишь едва заметно качнула головой, но улыбку не сняла, а просто развернулась и выпрыгнула в калитку. Она была рада, что ее часовая прогулка пройдет безнаказанной, и такая мелочь как обычное причитание Веры, никак не могла убрать эту радость, а напротив, давало понять, что все вернулось в обыденное, спокойное, сонное русло.

– А кулек?! – твердо и громко прикрикнула вдогонку женщина.

– У меня есть, – только и прозвучал в ответ, быстро отдаляющийся мелодичный голос Марины, за секунду до того, как она скрылась из вида.

Не далеко от их дома, на соседней более широкой улице, особняком стоящим около дороги, находился магазин с оригинальным названием «магазин». Когда-то давно, у него была еще одна приписка, но она со временем отвалилась, и заменять ее никто не собирался. Так она и забылась, оставив после себя лишь едва заметный след, на нелепо-коричневой стене, давно требующей ремонта. Как и само, крохотное и низенькое здание, с широкими окнами на фасаде, и плоской, почти горизонтальной крышей. Внутри весь пол, из зашарпанного и грязного, как и весь магазин, линолеума, был заставлен всем тем что нельзя было поставить на верх. От пустых деревянных ящиков каких-то фруктов, до хаотично расставленных больших, пластиковых бутылок пива и воды. На самом прилавке, как и на полках сзади, так же творился бардак. Никакого порядка и близко не было, и среди консервов, например, находились даже презервативы. Весь товар был сброшен в общую кучу, но буквально на каждом, аккуратно был приклеен яркий, зеленый или красный ценник, на котором четко, от руки написана цена.

В это маленькое, и слабоосвещенное помещение, через узкую деревянную дверь, которую сверху фиксировала огромная пружина, как всегда тихо, с легким испугом на лице вошла Марина, и стала осматриваться. За прилавком, скучала далеко не молодая женщина, лет пятидесяти, с кучерявыми волосами, выкрашенными в цвет соломы, и ярким макияжем, на пухлом, круглом лице с пышными губами и бледно-голубыми большими глазами, которые могли бы составить конкуренцию даже Марине, но конечно же, не по красоте. Они словно круглые, бесцветные фары грузовика, практически не мигая, и выражая лишь раздражение, смотрели маленький телевизор, аккуратно вписанный в беспорядок на полке.

Девочка, с грустью посмотрела на пустой прилавок, где всегда находился хлеб, и первым делом подумала, что теперь ей точно влетит за ее гулянье по берегу лимана. Ведь Вера просто маниакально относилась к хлебу, и он всегда должен был у нее быть, даже если и не нужен. Так же Марина запуталась в решении стоит ли теперь покупать вафли, ведь по сути, это была спонтанная милость бабушки, которую, естественное, она теперь не заслуживает. Потому девчонка стояла и грустно смотрела на пустую полку.

– Здравствуй Мариша, – нарушив полумрак и тихое щебетание телевизора, раздался громкий голос продавщицы, которая еще была ей и соседка через забор.

– Здрасте Зоя Михайловна, – ответила Марина, а потом грустно и беспомощно спросила, подняв свой виноватый взгляд. – А хлеба нет?

На это Зоя состроила крайне недовольное выражение белого как снег лица, подняла одну из своих узко выщипанных бровей, и фыркнув встала.

– Почему не как все, утром за ним прийти?

– Простите, я была занята.

– Знаю я твою, занятость. Ты бы завязала со своим этим ребячеством. Шатаешься бог знает где и с кем, бабушку нервничать заставляешь, – говорила женщина, а сама достала из под прилавка, буханку белого хлеба в прозрачном кульке. На что девочка, засияла и расплылась в улыбке, но Зоя все продолжала в том же поучительном тоне. – Сколько тебе уже?

– Тринадцать, – как-то неуверенно ответила та, но ни из-за того что не знала сколько ей лет, а скорее от смущения, ведь Зоя была в курсе ее возраста. Потому Марина просто протянула деньги, сама взяла с прилавка две цветные упаковки с вафлями и все это положила рядом с хлебом.

– Тринадцать, – повторила женщина. – Ты уже взрослая, через пару лет замуж выйдешь. Вон когда моему охламону мужу было столько, он уже вовсю работал, и думал как взрослый, уже и за мной приударял. А ты понятия не имеешь как тяжело даются деньги, и какие теперь растраты.

Потом Зоя на минуту замолчала и пристально посмотрела Марине в глаза.

– Ты небось своей красотой хочешь выехать?

Девчонка не ответила, а лишь сменила недоумение на испуг, взяла хлеб и вафли и отошла на шаг назад. Но продавщицу этот жест не смутил, она облокотилась на прилавок, и пошло, даже с издевкой улыбнулась.

– А чего? – уже более плавно продолжила Зоя, – ты вижу красивая растешь, у нас в селе таких больше нет, ты даже ярче Ани будешь, это стопудово. – Потом она наклонилась еще ближе, будто впервые рассматривая лицо девчонки. – Да-да. Шансы есть. Съездишь в Измаил пару раз, а то и в Одессу, хвостом там покрутишь, и быстро пристроишься.

– Я пойду, – уже более жестко и с вполне заметной ноткой злости, ответила Марина и обернулась к двери.

Зоя негромко засмеялась.

– Привет Вере, скажи что я на днях загляну.

В ответ Марина, лишь махнула головой. Как вдруг в двери вошел высокий и худой дед, в грязном, рваном, полосатом пиджаке, темно-синего цвета. На его сером лице с запущенной, жидкой бородкой, проскользнула гримаса злобы, когда он увидел прилавок хлеба пустым, затем он опустил взгляд и заметил в руках девочки буханку, и его глаза засветились. Она это моментально заметила и перепугано обогнув деда, выскочила наружу, на что тот раздраженно толкнул ее плечом, будто случайно. Зоя же молча, и практически безучастно наблюдала за сценой, уже приготавливая речь для раздраженного старика, всем видом показывая, что ей на них обоих глубоко наплевать.

С самым серьезным видом, Вера загоняла птицу с дневного вольера на ночевку в сарай. Для этого она командным тоном прикрикивала на уток и курицу, а тонкой, обломленной веткой, словно регулировщик, указывала им путь, но те непослушно пытались разбежаться по двору и перед сном выхватить еще чего-то съестного.

Весь их двор был практически утоплен в грязи, от бесконечных дождей и туманов. Лишь небольшие две дорожки из вкопанного кирпича, помогали пройти от дома к сараю и огороду. Сам двор был большой, но заставленный уже почти истлевшим хламом, таким как старый, нерабочий холодильник, иногда выступающий в роли шкафа, и разного рода корыта и чаны, наполнены давно непригодной дождевой водой. Сарай, который изначально собирался быть гаражом, был вполне ухожен, со свежей отбелкой. Его широкие двери из длинных досок, пережили уже не один десяток перекрашиваний, за что и приобрели иммунитет к сырости. Из окон, сарай имел лишь чердачные по обе стороны, благо хоть большие. Хотя за этот счет, плюс обивка соломой, внутри было всегда тепло, даже в самые сильные морозы. За сараем, пузырем виднелся вход в погреб, который вмещал в себя не только запасы овощей, но и несколько деревянных, объемных бочек вина, которые по возрасту были старше самой Веры.

В это грязи стояла коза и активно блеяла в сторону Веры, но далеко от своего маленького загона не отходила. Хозяйка же лишь недовольно посматривала то на козу, то на калитку, и явно ожидала Марину, чтобы свалить на нее все нужды Фроськи. И едва та ступила во двор, Вера моментально, с присущей ей спешкой и строгостью произнесла.

– Марина! Иди быстро сюда.

Девчонка сразу поняла в чем дело, так как коза уже обернулась к ней и все с таким же упорством продолжала требовать еду. Потому Марина оставила свои покупки прямо не веранде дома, и быстро подошла к бабушке.

– Накорми эту бестию. Я пока хозяйство позагоняю.

Марина послушно кивнула и пошла к загону. Там она открыла длинный деревянный ящик, в котором они хранили сено, и с удивлением заметила что он почти пуст. Тогда та собрала все остатки, бросила их в корыто довольной Фроске, а сама направилась в сторону огорода пополнять запас. Вера заметила это и как всегда не промолчала.

– И яблок принеси. Побольше. Корзину возьми.

– Хорошо, бабушка.

– И смотри чтобы собака не выскочила.

– Хорошо, бабушка.

– Не вымажись там, и так грязная как сто чертей.

И даже когда девчонка уже вышла за дверцу огорода, Вера продолжала провожать ее своим тяжелым взглядом, будто опасаясь что та сбежит. Но куда ей было бежать, другой жизни-то, у одинокого ребенка нет.

В селе Марина практически никого не знала. В младенчестве, бабушка, из-за всех сил пытаясь скрыть происхождение девочки, и всячески ограждала ее от контактов. А опыт общения с детьми разного возраста, и твердый характер, помогли ей практически в одиночку заботиться о новорожденной. Также, будучи в родстве с местной акушеркой, легко убедила ту что ребенок Любы, дочери Веры, и та под давлением просьб и подкупов выписала свидетельство о рождении, при том что сама Люба, даже не была тогда в селе. Всем просто было плевать. Авария с настоящими родителями Марины, села не коснулась, и о ней вообще мало кто тогда и слышал, а о том что там был ребенок то и подавно. Ведь формально его еще даже не было. В детский сад Марина не ходила, а Вера за это время убедила Любу приехать, и оформить опекунство на бабушку, чтобы успеть к поступлению в школу. Они даже смогли прописать Марину в дом. С тех пор, Люба больше не приезжала, да и по телефону, в свои редкие звонки, практически не интересуется названной дочерью, хотя своих детей она так не имеет. А Вера вздохнула с облегчением, так как настоящих внуков уже и не надеялась увидеть. Но свой секрет строго хранила, и кроме естественно Любы, никто ничего не знал. В школу девочка пошла очень рано, и учится довольно хорошо, а все юридические вопросы решала уже сама Вера. И чем старше становилась Марина, тем сильнее пускала корни в эту забытую цивилизацией землю, где круглый год ничего не происходит.