Текст книги "Мамины рассказы (СИ)"
Автор книги: Валентин Вентлянд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
– А Роберт? – спросила мама.
– У Роберта слишком много глупой силы, он чересчур сильно бросает и перебрасывает сено. Надо постоянно его "ловить".
Женя забрасывала сено прямо под ноги папе на верх стога.
Какой-то год косить траву ушли далеко от посёлка, домой решили не возвращаться: взяли с собой еды, соорудили шалаш и спать улеглись в шалаше на скошенной траве, укрывшись фуфайками. Ночью очень близко к шалашу пришёл медведь, чего-то ворочал пеньки и бурчал. В шалаше все проснулись, папа достал и положил рядом с собой топор и вилы. Затаив дыхание, все слушали тяжёлые шаги медведя. Медведь побродил рядом, и ушёл в лес. Летом вывезти сено по болотам было невозможно. Когда мороз основательно сковывал болото льдом, небольшие стожки на санках перевозили в посёлок. Мама рассказывала, как однажды Роберт с Женей поехали за сеном, который был далеко от дома и его раньше не привезли. Может поздно выехали, может, год был голодный для зверей. На обратной дороге за ними увязалась стая волков. Роберт не растерялся, спички у него всегда были с собой: брал клочки сена, поджигал и отгонял, отпугивал огнём волков. И старались что есть силы побыстрее выбраться из леса (лес, вообще-то, подходил к самому дому). Домой они притащили пустые санки.
Дети учились в школе. В школе в качестве иностранного языка был немецкий, война недавно закончилась, и немецкий язык среди иностранных оставался приоритетным. Что в Качкаровке, что в Ивановке немцы составляли большинство в этих сёлах. В Чёрном Яре немцев тоже было много вперемежку с русскими. За годы жизни на Урале русский язык стал родным для нашей семьи, для "уральской тройки". Папа с мамой могли говорить между собой на немецком, особенно, когда папа хотел что-то сказать маме не для детского уха, но старшие дети хорошо знали немецкий язык. С нами, с младшими детьми папа с мамой говорили на русском. Так как в посёлке было много немцев, то к ним не было со стороны русских отношения, как к своим врагам, как к народу, который причинил много бед и страданий всей нашей стране. Другими словами, немцев не считали "фашистами". Люди видели, что их соседи-немцы сами натерпелись от войны, черпнули свою порцию лиха. Лена училась в школе на отлично, и хорошо усваивала не только учебный материал, но и всё, что говорили о только что закончившейся войне. Лена росла и выросла патриотом своей Родины. В чёрноярской школе решили создать комсомольскую организацию (директор школы вместе с учителями решили). Лене 14 лет, лучшая ученица в школе, активистка, председатель совета пионерского отряда. Кандидатов в комсомол готовили основательно: как-никак первые комсомольцы. Наконец наступил долгожданный день. Всех приняли, даже двоечников. Всех, кроме Лены, немка (скорее всего, кто-то в последний момент решил перестраховаться). Такого потрясения у неё ещё не было в жизни. Расстроенная пришла домой. Под руки попал учебник немецкого языка. Она запустила книгу через всю комнату: "Я не хочу учить этот противный язык!". Пройдёт время, Лена окончит техникум, потом университет по специальности "немецкий язык". Но я вырос, не зная немецкого языка. Возможно, этот случай сыграл в этом какую-то роль.
Один эпизод от Жени. Как-то зимой мама послала Женю на лесоповал передать папе смену одежды, папиросы, какие-то продукты (возможно, это было в каникулы). Получилось так, что Женя на лыжах добралась до рабочей зоны поздновато, идти домой пришлось бы уже в темноте. Женщины предложили папе, чтобы Женя переночевала, а уже утром возвращалась домой. Вечером работал генератор: при электрическом свете ужинали, убирались, готовились ко сну. На ночь генератор выключали, такой вот "отбой" был. Матерчатая перегородка была слабой преградой, с "отбоем" началось движение через "матерчатую" границу, люди ждали выключения света, не стесняясь друг друга, не думая о посторонних: природа брала своё. Женя была в шоке, она лежала и ждала конца этой ужасной ночи – для девушки-подростка правда жизни была чрезмерным испытанием. После войны было много одиноких женщин, они тоже хотели любви, они тоже хотели растить своих детей, а мужчин на всех не хватало. Не от мамы, от старших сестёр я узнал, у нас на Урале был (были) сводный брат или сестра, или даже не один ребёнок. Сёстры даже знали эту женщину. Мама об этом никогда не говорила, да и что на это скажешь.
Обучение Роберта было перековеркано войной. Женя окончила семилетку в чёрноярской школе и захотела учиться дальше. Мама поддержала её. Десятилетка была в райцентре Новая Ляля. Мама с папой сняли угол для Жени, заплатили за жильё, привезли продуктов (картошки), оставили денег у хозяйки для карманных расходов Жени. Дальше со слов Жени. Спать Женю пристроили в коридоре на сундуке, но у этого сундука крышка была закруглённой (как тут не вспомнить наш семейный большой красный сундук с плоской крышкой, правда, по длине он тоже не дотягивал до длины спального места), спать на нём было очень неудобно, постель скатывалась. Деньги, оставленные для Жени, хозяева прикарманили себе. Но не это было главным. Договаривались родители с хозяйкой. Самое страшное, что у мужа хозяйки были свои виды на Женю, ей уже было 17 лет, и он без обиняков ночью полез к ней. Каким-то образом она отбилась от него, но спать, жить там стало страшно. Родители были далеко, учителей Женя толком ещё не знала. Что делать, как быть дальше? Поговорила с одноклассницами: проблема разрешилась просто – при школе был интернат, Женя переселилась в интернат. На следующий год Лене уже было проще, её сразу определили в интернат. Я этот рассказ от Жени слышал не один раз, но странно получается: за каждым разом может всплыть какой-то важный неожиданный нюанс. Совсем недавно Женя по телефону из Германии добавила, что этот муж хозяйки был военнопленным немцем. Да, после войны во многих странах не хватало мужчин. И для работы и для семьи. И если во время войны случались семейные пары, то нередко при этом был акт гуманности с одной стороны, проще: кто-то кого-то спасал от смерти, помогал выжить по своей человеческой сути. (Рассказ Алеся Адамовича "Немой".) Но получается, что были браки с военнопленными с одобрения, по крайней мере, с позволения, советской охранной системы. В 55 году, после визита канцлера ФРГ Конрада Аденауэра в СССР, этот немец выехал на родину. После этого визита канцлера началась реальная репатриация (освобождение и возвращение) немецких военнопленных.
Я родился в год смерти Сталина. Мама рассказывала, что в стране, в одном из самых отдалённых от центра посёлков народ искренне плакал, плакали мои старшие сёстры, плакала мама. Возможно, люди верили в Сталина, как в последнюю надежду, как в доброго царя-батюшку, каким Сталин фактически и был (в смысле царём, только без права наследования престола). Плакали, не понимая, что умер вождь, от которого в первую очередь зависело и темпы коллективизации, и как её проводили, и истоки причин Голодомора, и уничтожение военного комсостава накануне войны и очень многое ещё. От которого зависело и отношение к "малым" народам Советского Союза, которые попали в зону войны, отношение к миллионам наших граждан, кто попал в плен, кто "не так жил" в оккупации, кого вывезли в Германию.
Еще хочу привести мамин рассказ о том, как я родился. Родиться меня угораздило сразу после главного праздника в СССР "Великой Октябрьской социалистической революции". То бишь девятого числа рано утром мама меня родила в сельской больнице. А на праздники больницу не топили (отопление печное). Роды принимала медсестра-акушерка Елена Яковлевна (врача в больнице на Чёрном Яре не было, а акушерка была). Она меня забрала от мамы, запеленала и положила на подоконник, другой мебели в палате не было. Наверное, мне всё это не понравилось, и я захныкал. Мама попросила:
– Дайте мне сына.
– Нельзя. Вы должны отдохнуть. А вдруг Вы его задавите, – отказала Елена Яковлевна.
– Ну что Вы? Он у меня седьмой. Не задавлю.
Так меня вернули маме. (Но после этого рассказа у меня закралось подозрение, я часто болел, и практически всегда у меня была острая боль в одном и том же месте груди: может, все мои болезни были последствием этого пребывания на подоконнике?)
В 1955 году заканчивался срок ссылки (у мамы). Родители захотели назад на Украину. Роберт к этому времени работал, и уже женился. Жена Муза была старше его на два года, работала учительницей младших классов в посёлке. Она даже написала письмо в ЦК комсомола, можно ли ей, комсомолке, дочери участника войны, выйти замуж за немца. ЦК не возражал. Мама с Робертом летом в июне 55-го поехали на Украину в село Старые Кодаки присмотреться. Из Черного Яра в Старые Кодаки переехала семья Фоссов, тоже немцев. Рядом со Старыми Кодаками ниже по Днепру есть посёлок (село поменьше) Днепровское, в котором тогда жило много немцев (да и сейчас много живёт), в народе посёлок называют Ямбург. Но знакомых у нас там не было, мы не стали селиться там. Чем ещё маме запомнилась эта поездка: тогда в селе выпал снег, в июне (!).
Назад на Украину. Дом, в котором я вырос.
Летом 56-го года мы всем нашим «колхозом», мама с папой, шестеро детей да Роберт с Музой и первым маминым внуком Сашей (в честь отца, точнее, отчима Музы) переехали на Украину в историческое для Украины место село Старые Кодаки. Это село стало моей фактической малой Родиной, я в нём вырос.
56 год получился каким-то рубежным годом. Лена окончила десятилетку в Новой Ляле. Эмма окончила семилетку на Чёрном Яре. Коле в этом году надо было идти в первый класс. Женя успела отработать год учительницей в чёрноярской школе (с десятилетним образованием её взяли учительницей).
Маршрут: вначале надо было добраться до Свердловска. Из Чёрного Яра на санях летом добирались до железнодорожной станции. Что собой представляли сани: из толстых брёвен сколачивали полозья, две пары по три бревна, сверху поперечными уже тонкими стволами устраивали настил саней, на котором укладывали пожитки, размещались пассажиры. Сани тащил трактор, прямо по грунту, по траве, по водным прогалинам. За время движения полозья стирались, если не хватало трёх брёвен, в лесу рубили новые "полозья" и продолжали движение дальше. (Таким же макаром и в 45 году добирались на Чёрный Яр, с ночёвкой в посёлке Шиянка.) На станцию (наверное, Лобва, а может что-то и поменьше) добрались к вечеру. Все свои пожитки сложили на перроне. Ночью старшие по очереди дежурили у вещей, младшие разместились в станционном здании (на "вокзал" оно не тянуло). Только Муза с Сашей, ему было чуть больше полугода, да ещё прихватив меня, попросилась у кого-то переночевать. Уже по железной дороге ехали в Свердловск. (В 1991 году, в преддверии развала Советского союза, мы с сестрой Ириной съездили на "свою родину": поездом и автобусом мы добирались из Свердловска до Чёрного Яра целые сутки.) Потом поезд Свердловск – Москва, затем Москва – Днепропетровск. Основные габаритные грузы отправили контейнером. В поездах у каждого из нас была своя ноша. У меня был собственный (наверное, на пару с сестрой) горшок. В дороге я заболел (в будущем практически все мои переезды на относительно большие расстояния выливались в заболевание, или, как минимум, повышение температуры). Из Днепра папа с Робертом наняли грузовую машину, которая перевезла всех нас в Старые Кодаки. Выгрузили нас на колхозном току в самом начале села. Вещи сложили в большой сарай, точнее, это был своего рода большой навес для высохшего зерна, стены без окон и широкие проёмы вместо дверей. Сарай был пустой, уборка еще не началась.
К тому времени наши знакомые Фоссы, на чью помощь мама рассчитывала, уже уехали из села, и нам пришлось искать хоть какое-нибудь жильё. Нас пустила пожилая пара Таран (пожилая, в данном случае, условно; с их внуками мы с Колькой учились в школе). Низкий поклон им. Скорее всего, они построили себе новый дом, а старый был свободен, у детей были свои дома. Чуть позже родители купили дом практически в центре села (с покупкой вышла нехорошая история, но это другая история). На нашей улице было правление колхоза (оно очень скоро переехало в новые здания вверх по селу), почта, немножко в стороне амбулатория и, напротив дома, старая школа. В селе ещё было одно здание школы, новой, 1914 года постройки. Первых два класса в школу я ходил через дорогу в буквальном смысле.
Наш дом был глинобитный (из глиняного самана), мазанка, с маленькими окнами (одинарными – тогда это было нормой), крытый соломой. Солома от времени обветшала, местами просто сгнила, даже относительно небольшие дожди выливались в струйки воды с потолка: подставляли вёдра, тазики – собирали воду. В доме была одна большая верхняя комната, одна поменьше нижняя, наверное, нежилая по назначению, там не было печки, а печка в средней комнате нижнюю комнату не обогревала. Средняя часть состояла из комнаты буквой "Г", в которой была печь, и ещё квадратная комната или сени (для сеней это помещение было чересчур большим), которая дополняла букву "Г" до квадрата. В данном контексте слова "верхняя", "нижняя" определялись направлением улицы: она спускалась сверху от полей вниз к Днепру и заканчивалась яром (кручей) к реке. Я так подробно описываю план дома, потому что мне и сейчас невдомёк, как орава из одиннадцати человек разместилась в нём. Роберт со своей семьёй занял нижнюю комнату, к зиме там сложили печку. Все дети каким-то образом разместились в верхней комнате. Спали первое время прямо на полу. Во дворе к оставшемуся стволу дерева прибили умывальник и летом мы умывались на улице: нас было много и от воды у ствола выросли ветки – оказалась дичка-шёлковица, мы несколько лет ели её небольшие ягоды. Сада как такового не было, была одна абрикоса с почти белыми абрикосами, да ещё четыре груши. Две обычные груши с достаточно большими сладкими плодами (прошло 50-60 лет, а эти груши продолжают плодоносить и сейчас), и два очень высоких дерева с толстыми стволами, что рук не хватало для обхвата, груши-дички, с плодами размером с вишню. Я любил залазить на высокое дерево и разглядывать открывающуюся панораму: близлежащие кручи, дома на другой стороне кручи, левый берег Днепра с трубами Приднепровской электростанции (к тому времени, когда я стал залазить на верхушку дерева, трубы станции уже "выросли", и их с каждым годом становилось больше). Посёлок Чапли по соседству со станцией, и на горизонте далёкий и близкий одновременно Днепропетровск, который вечерами зажигался огнями. У нас долго не было своего сада. И мы маленькой такой компанией ходили к односельчанам покупали вишню (своих вишен не было), рвали с деревьев, а съеденные ягоды нам доставались бесплатно – ешь от пуза. Для нас, малышей, это было объеденьем. Ведь оплачивали вишню, которую нарвали. Свои вишни, яблони папа посадил во второй половине 60-ых годов. Потом ещё добавили черешни, колированные абрикосы, шелковицы.
Большим преимуществом в покупке дома был большой огород на тридцать соток, точнее, вначале было больше. Вся наша земля состояла из участка при доме, с деревьями, где садили овощи, и вторая большая часть за небольшой межой, которая защищала дом от воды талого снега с огорода. На этой части садили картошку (садили много на нашу большую семью), кукурузу, другие овощи. Вручную вскапывали огород возле дома, причём с малых лет: к первому классу школы все дети в селе умели хорошо копать. Вторую часть огорода пахали. Вначале папа в колхозе брал коней, плуг, бороны – всё это привозил на телеге. Вначале сам пахал, потом бороновал. А ещё перед пахотой, за несколько дней до этого, разбрасывал навоз по участку: весной, по мокрой земле это было тяжёлой работой. Наверное, со временем, в колхозе-совхозе не осталось коней, а с ними и плуги и бороны пошли под трактора, а не для коней. Один год или пару пахали цыгане, за деньги. Но цыгане – кочующий народ. Последнюю их стоянку табором возле села (жили они в шатрах) я помню, когда уже учился в школе. Запомнилось, что у барона был телевизор. (Вообще-то, правильно по-цыгански говорить "баро", а слово "барон" используется, как более понятное, известная оперетта "Цыганский барон".) На замену конной вспашке пришли трактора, а точнее, трактористы. Причём, работавшие в основном не в совхозе, как можно было бы ожидать, а в "Зеленстрое" из города. Наступала горячая пора: надо было пригласить тракториста к себе, все стремились вспахать пораньше. Неплохой "бизнес" для тракториста, при этом он должен был поделиться со своим начальством за использование трактора. Такая деятельность была вне закона. Если бы у наших идеологов хватило ума легализовать всё это, то общество только выиграло бы. Официально провозглашались одни идеи, принципы, законы, а жили люди по другим, своим.
В начале 60-ых годов (может раньше) нам "отрезали" огород: было принято постановление, по которому ограничили размер приусадебного участка, не больше тридцати соток. Полоса вдоль огорода до кручи пустовала (запретили использовать). Даже сад посадить там было нельзя. Сельских жителей вовсю пытались отлучить от земли, эдакий источник частной собственности. Компартия во времена генсека Хрущёва надеялась, что колхозы, совхозы полностью обеспечат продуктами весь советский народ, и людям не надо будет вести своё приусадебное хозяйство. Пройдёт совсем немного лет, и мы все будем спасаться от голода кукурузным хлебом. Нет, голода не было, но в очередях за хлебом мне пришлось постоять немало. Да и кукурузный хлеб не пришелся по вкусу.
Папа пошёл работать в колхоз, при этом пообещал в правлении, что все взрослые члены семьи тоже будут работать в колхозе. Но девчата поработали только лето, на уборке пшеницы. В памяти отложилась картина (вряд ли я запомнил её по 56-му году, может, сёстры, или сестра работала на току во время каникул): кучи зерна на току, работает конвейер, небольшими ковшиками зачерпывает зерно, подымает его на высоту и высыпает на соседнюю кучу. Зерно подсушивали, потом складировали под навесом в сараях, и позже сдавали на элеватор. А также, часть шла на оплату трудодней за работу колхозникам. Очень много ручного труда, и очень много пыли. Работали одни женщины, головы у всех плотно завязаны платками. Когда колхоз преобразовали в совхоз, то убранного зерна на току уже не было: в совхоз объединили несколько сёл и, то ли зерно свозили на центральную усадьбу, то ли направление работы совхоза поменялось на молочно-овощное в связи с близостью большого города.
К зиме людей в доме стало поменьше: Женя пошла работать (в четырёх километрах от села строился и уже работал аэропорт Днепропетровска), у неё даже вышел конфликт с папой – он хотел, чтобы Женя продолжала работать в колхозе, "я же слово дал правлению колхоза". Но зарплата в аэропорту была намного больше, чем в колхозе трудодни. Лена поступила в техникум. Эмму, уже по проторенной дорожке, отправили учиться в десятилетку в Днепропетровск. Для Эммы с Леной сняли угол в еврейской семье, где Эмма и прожила три года, приезжая на каникулах домой. А Лена позже перебралась в общежитие техникума. Со временем Муза заскучала за Уралом, и они своей семьёй уехали на Урал на несколько лет, но потом всё-таки вернулись на Украину.
Дом постоянно перестраивали. Первым делом папа разобрал и сложил по-новому, по-своему печку-грубу на пол стены, чтобы проблем зимой не было. Папа был хорошим печником, его нередко приглашали односельчане сложить или исправить дымящуюся печку, разобраться, почему нет тяги (вообще, на селе это одна из очень почитаемых профессий). Вот только работал он достаточно медленно, продумывая сложные системы дымоходов. Дома мама была недовольна его медлительностью и частенько давала дельные советы. (Позже, когда у меня уже была своя семья, под руководством мамы я сам сложил печку в своей "нижней" комнате). В доме выкинули перегородки в средней части дома, и получилась одна большая комната – как раз для нашей немаленькой семьи. Пристроили маленькие сени. Пожалуй, самое влиятельное из изменений – это замена крыши. Дорогое удовольствие для семьи с кучей детей, надо было насобирать денег на покупку черепицы, на новые стропила, а лес в степной части Украины был очень не дёшев. Крыша из черепицы была, конечно, лучше, не текла, но за ней постоянно приходилось следить, сильные ветра срывали иногда по несколько черепиц, и папе приходилось чинить крышу. Во время сильных дождей папа тоже часто бегал под дождём, выливал собиравшуюся воду с крыш из бочек в огород. Ещё запомнилась работа по замене деревянного столба-опоры под балки в центре средней комнаты на железную трубу квадратного сечения: работа ответственная и опасная. Этот столб по праву стал центром комнаты, привлекая маленьких детей, вначале нас, потом внуков. Каждый год дом снаружи и комнаты внутри белили известью. Когда маме уже тяжело было белить стены, помогали дочери. В конце 60-ых годов папа обложил стены белым кирпичом, в четверть кирпича. Окна тоже заменили, папа делал окна сам, но столяр из него был не ахти какой, а денег заказать у кого-то не было. Ещё папа построил сам, точнее, с мамой и со мной (как раз все разъехались), летнюю кухоньку на две небольшие комнаты. Эта кухонька очень нам позже пригодилась: в ней жил я со своей семьёй, а потом Ирина тоже с семьёй.
В колхозе папа со временем перешёл в кузницу: мастером-кузнецом был Иван Иванович, а папа был у него молотобойцем, мастер большими щипцами держит заготовку на наковальне, поворачивает её и небольшим молотком стучит по заготовке, а папа со всей силы бьёт большим молотом в указанное мастером место. "Дзинь-дзинь, бей сюда!" – призывает небольшой молоток, – "Бух, бух" – отвечает большой молот. Маленьким я нередко ходил с папой в кузню и слушал этот перезвон. Заготовка остывала. Её щипцами засовывали в горячие угли горна печи, мехами раздували жар, металл накалялся докрасна и опять в работу вступали молоток с молотом. От мощных ударов молота от метала заготовок отлетали красные искры и распылись по земляному полу. Какая продуманная форма была у наковальни: с её помощью кузнецы могли сделать кольцо у прутка, могли согнуть детали под нужным углом, и много чего ещё можно выковать на наковальне. Когда деталь была готова, её опускали в ведро с водой, и она шипела, остывая. От угля, огня и металла пол и стены кузницы были чёрными, да и во всей кузнице преобладал чёрный цвет. В кузнице всегда было много народу, особенно напряжённые дни были весной и осенью: чинили плуги, бороны, ремонтировали телеги, прочую утварь, со временем ремонтировали и появившуюся технику. Распределение ролей у кузнецов было довольно условным, Иван Иванович был просто опытнее. Папа тоже многое мог выковать: подковать коня (животное надо было чувствовать), для дома выковывал сапки (когда уже взрослым я купил себе сапку, то с удивлением обнаружил, какая она лёгкая – папины были тяжёлыми, почти как трость Ивана Поддубного, трость была весом ровно пуд), кочерги для печи, другой инструмент. Даже зимние санки у нас были выкованные папой.
У себя дома первым делом родители заводили корову: основная кормилица семьи. Коровы менялись – одних продавали, покупали других. Зимой (это всегда было зимой) корова телилась, и маленького слабенького телёнка на разъезжающихся ногах приносили в дом, в тепло, какое-то время он рос в доме, и мы все поили его молоком из бутылки с соской, потом из ведра, Молоко было основным продуктом питания для нас в детстве. Мама собирала сливки: молоко наливали в мыски, после какого-то времени, после ночи сливки сдували с поверхности молока, это была наша домашняя "сметана". (О различии сливок и сметаны я узнал уже, будучи взрослым). Из сливок сбивали масло – вполне подходящая работа для детей: в металлический кувшин наливали сливки, по размеру кувшина был выпилен кругляк с дырками на палке и крышка сверху на кувшине с центральной дыркой для палки с кругляком. Сидишь, колотишь, и образуется масло. Из кислого молока мама готовила творог. В хозяйстве ещё были свои куры, яйцами мы были обеспечены, квочки высиживали цыплят, которые первое время тоже жили в доме. В первые годы в семье выращивали двух поросят: белого и чёрного. Как-то они сбежали из сарая, я побежал в дом с криком "бекало сбежали". Так за кабанчиками и закрепилась эта кличка "бекало". В большой семье подъедали всё, что было приготовлено. Для свиней надо было покупать отдельно корм, денег не хватало, да и уход за ними требовал времени. Мама решила, что она больше заработает шитьём. Конечно, большим подспорьем был огород, на котором трудилась вся семья. Картошка была вторым хлебом. Но мясо у нас было редко, на праздники могли зарезать курицу. Односельчане часто приглашали папу как печных дел мастера, а ещё звали заколоть домашних зверей: свиней, коров, в этом папе пригодились знания ветеринарии. За работу с папой расплачивались мясом: и тогда у нас дома было мясное пиршество.
За водой мы ходили к колодцу, который был рядом с амбулаторией, нашей сельской "больницей". Это уже была работа для Николая, а потом и для нас с Ириной, когда мы подросли. Воду мы носили на коромысле. Наше коромысло отличалось от большинства: оно было сильно изогнуто, как конская дуга, в которую запрягают лошадь в телегу (деревянный хомут). На таком коромысле вёдра висели намного ниже, чем на обычном коромысле, воды при носке расплёскивалось меньше. Вот только чтобы пользоваться таким коромыслом, надо было дорасти до его размеров, чтобы ведро висело, а не волочилось по земле. Амбулатория была на переулке от нашей улицы, но ходить за водой было далековато. Папа организовал мужиков с нашей улицы, и они выкопали новый колодец, через дом от нашего дома. Наше село расположено на правом берегу Днепра, высоком, каменистом, недаром у нас в селе добывали гранит. В отличие от левого пологого берега, где до воды рукой подать, всего несколько метров, на правом берегу до воды было метров 60-70, а то и больше. Очень важно было правильно найти место, определить, что под землёй есть подземный поток, что нет на пути каменного непроходимого пласта. В 50-ых годах вся работа делалась вручную, никакой бурильной техники не было, никаких бетонных колец для колодцев, как сейчас, тогда не было. Сверху сколачивали сруб из брёвен, крепился деревянный барабан с ручками, на который наматывался трос или цепь (в нашем случае был трос на конце с цепью) с ведром. Венцом колодца была крыша, в некоторых колодцах делают ещё крышку, закрывающую ствол колодца (у нас не было – наверное, из-за частого пользования колодцем). Внизу протекающая вода попадала в нишу, из которой и набиралась вода. Время от времени колодец надо было чистить: выбирать накопившийся ил, чтобы вода протекала и чтобы ниша была достаточно глубокой. Человека опускали вниз, и он делал эту работу. Всё это очень тяжёлая работа, на такой работе можно было легко заболеть: внизу всегда было холодно (но вода на глубине никогда не замерзала), и работать приходилось в воде. Вообще, нам с Ириной повезло: воду носить было недалеко, меньше сотни метров. Но носить самостоятельно воду я начал тогда, когда мог сам достать воду из колодца, когда стало хватать сил крутить барабан, с помощью которого доставали воду. В 68 году приехал знакомиться-свататься к Эмме Николай. Родители приняли будущего зятя, и подкинули ему работу для испытания, с которой он справился: возле дома выкопал яму под воду кубометра на два (земля, правда, мягкая, наш чернозём). Уже после отъезда Николая в свой Ленинград яму забетонировали, сделали крышку-люк. В селе пошла "мода": в такие бетонные резервуары заливали воду. Воду брали в аэропорту, такой "бизнес" для шоферов получился. Вода была чистая, питьевая (в СССР техническая вода была лишь в исключительных каких-то случаях), всегда под боком и недорого. К тому времени я оставался из детей один дома, и с водой получилось такое облегчение, благодаря зятю Николаю.
Ещё несколько слов о папе. Наша "уральская тройка" училась в восьмилетней сельской школе. Многодетная семья, трое детей в школе на хорошем счету. На собрания в школу всегда ходил папа. Папу избрали в родительский комитет школы: это было время, когда старшие, старики воспитывали не только своих детей, а всех детей в селе. Тогда это не воспринималось в штыки, наоборот, тогда это было нормой. Перед самой школой Лена свозила меня к себе в Запорожье, и там, на пляже я увидел шахматы. Мне показали, как ходят фигуры и в чём суть игры. На этом урок закончился. Даже не помню, кто купил шахматы: играть мне всё равно было не с кем. Ирине и Николаю достаточно было шашек, в шахматы они не играли. Я стал учить папу: папе было уже 55 лет, наука давалась ему с трудом. Но на протяжении четырёх лет моим единственным соперником был папа. В сельской библиотеке я взял удивительную книгу о шахматах, большого формата, с большим количеством рисунков, фотографий, диаграмм. В книге была и история возникновения, развития шахмат, история чемпионатов мира, рассказы о чемпионах. И в то же время книга была учебником по шахматам. Нет, я самостоятельно не дошёл до изучения дебютов, но простейшие азы игры я освоил по этой книге (каюсь, я эту книгу так и не сдал в библиотеку, но, правда, это был единственный случай в моей жизниА). В пятом классе у меня состоялся выход в свет: я участвовал в первенстве района школьников 5-10 классов по шахматам и занял второе место. Большая заслуга в этом успехе по праву принадлежала папе (он сам, возможно, даже не догадывался об этом).
С выходом на пенсию и покупкой телевизора папа вслед за мной и Колей, а также (в первую очередь) мужем Жени Виталием, стал болельщиком футбола, телеболельщиком. Это о его увлечениях.
Найти человека.
В конце 50-ых годов на имя мамы пришло письмо: её приглашали в КГБ. Мама сильно напугалась.
Позже я сам был свидетелем случая, когда мама также была сильно напугана. Кто-то из односельчан зашёл и предупредил, что к нам идёт какой-то мужчина, видать, чиновник. Мама выскочила из хаты и спряталась за сараем в высокой кукурузе, ничего не успев убрать в комнате: возле швейной машинки осталась лежать незаконченная работа. К нам пришёл фининспектор. Мама зарабатывала шитьём на дому, никаких разрешительных документов у неё не было, никаких налогов она не платила. (В те времена лидер нашей страны Никита Хрущёв вообще предлагал отменить удержание налогов с советских граждан, правда, для работающих на госпредприятиях). Возможно, какая-то недовольная клиентка так "отблагодарила" маме за работу: не понравилось ей, как мама пошила, и она написала, куда следует. А может это была какая-то плановая проверка, но ни разу до этого, ни после этой проверки больше никто не приходил. Может, просто не было недовольных клиенток, или все были совестливыми. Фининспектор посмотрел на нашу обстановку, в каких условиях мы живём – сразу было видно, что живём мы бедно, большими доходами тут и не пахло, скорее наше положение можно было охарактеризовать, как "еле сводят концы с концами". Какое-то время он у нас прождал (папа был на работе, из старших дома никого не было, были только мы, малыши), возможно, составил какой-то акт для себя и отбыл восвояси.
