Текст книги "Сага о Гильгамеше (СИ)"
Автор книги: Вадим Волобуев
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Гильгамеш выехал на середину площади, спрыгнул на землю.
– Приветствую вас, защитники Урука! – обратился он к воинам.
В ответ донёслась раскатистая дробь – бойцы мелко ударяли ножами по щитам, выражая свою радость. Санга остановился в короткой тени окраинных домов, сошёл с колесницы, важно сложив пальцы на животе. За ним тесной гурьбой столпились люди из храма. Каждый был в лёгкой льняной юбке, расшитой львами, змеями и скорпионами. Стояли тихо, с любопытством глазея на площадь, иногда украдкой посматривали на связанного собрата.
– Герои! – воскликнул Гильгамеш. – Я призвал вас сюда, чтобы сказать – час настал. Сегодня мы пойдём на решительный бой с Аккой. Готовы ли вы к нему?
– Да, повелитель! – в едином порыве изрыгнуло несколько сотен глоток.
– Помните, что за вами – дома ваших близких и святилища ваших богов. Не отдадим их на поругание чужакам!
– Не отдадим!
– Наш враг силён и опасен. Сам бог войны явился сюда, чтобы проверить на прочность наши стены. Он привёл с собой кишские орды, дабы разрушить обитель Инанны. Не позволим совершиться святотатству!
– Не позволим!
Слова вождя были так упоительны, они несли в себе столько надежды и веры, что даже Акалла воспрял духом, охваченный всеобщим воодушевлением. Служителя вдруг пронзила догадка, что бедствия, выпавшие на его долю – лишь испытание, посланное ему богами. Сейчас вождь подойдёт к нему, развяжет затёкшие руки и ободряюще скажет: "Ты доказал свою преданность Инанне. Пусть богиня облагодетельствует тебя". Он отправится в храм, сложит жертву покровительнице Урука, а завтра устроит пир, куда пригласит всех соседей, всех больших людей города и всех священнослужителей – пусть радуются за него и досадуют, что небожительница избрала не их, а его, дабы выказать своё могущество и наградить своим расположением. Акалла так уверовал в это, что когда Гильгамеш, небрежно помахивая булавой, начал приближаться к нему, упоённый восторгом страж с улыбкой встретил своего вождя, преисполненный уверенности в конечном торжестве справедливости. Лишь в последний миг, когда между ними оставалась пара шагов, служителю бросилась в глаза странная неуверенность повелителя. Гильгамеш замедлил своё движение и с удивлением воззрился на Акаллу. Лучи заходящего солнца отразились на булаве, окрасив металл в перламутрово-красный цвет. Лицо вождя странно исказилось, глаза его расширились.
– Разрежь мои узы, о избавитель, посланный небом! – восторженно произнёс страж, поднимаясь на ноги.
Гильгамеш отшатнулся, словно вспугнутый внезапным пламенем. Удивление его сменилось недоверием. Двигаясь как во сне, он попытался обойти жертву со спины, но наткнулся на собственную статую.
– Что ты уставился? – прошептал он страшным голосом, скривясь от ненависти. – Что ты уставился на меня?
Это голос словно пробудил Акаллу. Уши его пронзил мерный бой барабанов, ноздри задрожали от воскурений, источаемых стоящими по сторонам курильницами. Два могучих служителя Инанны приближались к нему, вытягивая руки. Рты их были хищно разъяты, веки трепетали от дыма. Вождь поднял булаву, отблеск солнечного света на миг ослепил Акаллу, заставив его зажмуриться. Он прижался спиной к горячему постаменту и задышал часто-часто, захлёбываясь ужасом. Тело его онемело, в ушах поднялся свист, словно кто-то изо всех сил сдавил ему голову ладонями. Он завалился на бок, больно ударившись плечом о твёрдую землю. В нос и рот набилась пыль, он закашлялся и пополз, извиваясь и дёргаясь, словно раненый змей. Сухая спёкшаяся земля царапала кожу, верёвки больно врезались в кости. Акалла что-то хрипел, в последней отчаянной молитве взывая к богам, но участь его была предрешена. Сильные руки подхватили его, поставили на колени. Огромная ладонь сжала затылок, пригнула голову к груди. Ослабевший страж снова начал заваливаться на бок, но сильный толчок в плечо заставил его выпрямиться.
– Герои! – раздался над ним громоподобный голос. – Вот жертва, которую я посвящаю повелительнице тьмы Эрешкигаль. Да будет она довольна и да насытится её чрево. Пусть в эту ночь, когда решится судьба Урука, она удержит своих слуг, демонов-галлу, от похищения наших душ. Пусть Намтар – Отрезатель судеб устремит свой взор на нить жизни Акки и его рабов. Да будет так!
– Да будет так! – многоголосым эхом отозвались тысячи урукцев.
– Невиновен! – вдруг закричал Акалла, закидывая голову. – Невиновен! Пред богами и людьми – невиновен! Рубатум, супруга моя, если слышишь меня, знай: несправедливо карают мужа твоего. Пусть проклятье падёт на всех, оговоривших меня! Дети мои, помните...
Оглушительный удар булавы по затылку поверг его на землю, накрыл глаза мраком. Грудь стеснила невыносимая тяжесть, в гортани раздалось какое-то шипение и бульканье, перекрываемое омерзительными визгами флейт и барабанным боем. Свистопляска звуков разрослась до непереносимой пронзительности, заполнив собой всё нутро несчастного стража, и в следующий миг разорвала его, отделив душу от тела. Эрешкигаль получила заветную жертву.
Глава пятая. Гильгамеш на поле битвы
Поздно вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, спящего Акку разбудил один из его военачальников.
– Господин, к тебе человек из Урука. Говорит, что пришёл с важным известием.
Удивлённый вождь поднялся, велел одеть себя в вечерний наряд и хлопнул в ладоши.
– Пусть войдёт.
Перед ним предстал высокий сухопарый человек лет сорока, бритый наголо, с ухоженной окладистой бородой и испуганно бегающими глазками. Дорогая холщовая юбка на чреслах и кожаные сандалии выдавали в нём важного сановника или богатого купца. Пав ниц перед повелителем Киша, он произнёс:
– Мир тебе, о владыка страны черноголовых.
– Мир и тебе, незнакомец. Кто ты?
– Я – Курлиль, распорядитель святилища Инанны.
– О, – изумлённо вымолвил вождь. – Поднимись, Курлиль. Служитель великой Инанны – гость в моём шатре. Эй, – крикнул он рабам. – Принесите нам сикеры.
Он подождал, пока пришелец напьётся, затем спросил:
– Что привело тебя ко мне, Курлиль?
– Стремление угодить моей богине, господин. Лишь одно это скромное желание ведёт меня по жизни. Оно подвигло меня явиться к тебе, о непобедимый предводитель великого Киша, ибо вижу: сила твоя растёт, и скоро твои несокрушимые воины будут пировать на улицах поверженного Урука, славя имя блистательного Забабы.
– Не Гильгамеш ли прислал тебя? – подозрительно спросил Акка.
– Нет, повелитель, внук Солнца ничего не знает о моём приходе. Долг перед богиней заставил меня явиться пред твои светлые очи. Лишь ей, лучезарной, покорны мои мысли и поступки.
– С чем же явился ты?
– Я принёс тебе радостную весть, господин. Сегодня ночью ты одолеешь упрямца из Дома неба.
– Хо! – воскликнул Акка. – Если слова твои правдивы, я богато награжу тебя и твой храм. Но если ты лжёшь, душа твоя предстанет перед владычицей страны мёртвых прежде, чем погаснет последняя звезда на ночном небосклоне.
– Очень скоро ты доподлинно узнаешь, лгу ли я, – тонко улыбнулся Курлиль.
– Тогда говори.
– Скажу, повелитель. Но сначала поклянись мне именем своего бога, что выполнишь все пожелания Инанны, с которыми я пришёл к тебе.
– Чего же хочет твоя госпожа?
– Она хочет, чтобы твои воины, овладев городом, не ступали на священную землю Дома неба. Она хочет, чтобы они не прикасались ни к святилищу богини, ни к имуществу, что собрано там, ни к её слугам. Она хочет, чтобы они отдали четверть добычи, которую возьмут в городе, её храму. И чтобы они также не наносили вреда старейшинам Больших домов Урука, коих недостойный сын Лугальбанды держит в узилище. Вот чего хочет моя владычица. Согласен ли ты принять эти условия, господин?
Акка задумался. Притязания санги казались ему чрезмерными, но соблазн восторжествовать над дерзким противником был велик. Поскребя холёными ногтями по шее, он утвердительно кивнул:
– Я сделаю то, что хочет богиня.
– Клянёшься ли ты Забабой исполнить своё обещание?
– Клянусь Забабой, его огненным глазом и искромётным посохом, что выполню каждое требование прекрасной Инанны. И да сгинут мои дети в бездне Апсу, если я нарушу своё слово. Теперь говори, санга, и не заставляй меня ждать.
Курлиль весь аж съёжился от удовольствия. Самозабвенно потирая руки и лихорадочно блестя глазами, он зашептал:
– Сегодня ночью вождь Урука, это отродье гиены, нападёт на тебя, господин, чтобы разметать твоё становище и потопить твои корабли. Этим вечером он обрёк на смерть одного из служителей Инанны, дабы суровая владычица тьмы Эрешкигаль отвела всевидящее око Намтара от его воинов и уберегла их от галлу. Вот что замыслил этот смутьян, презревший все законы божеские и человеческие.
Курлиль замолчал и вдруг с изумлением воззрился на правителя Киша. В глазах неустрашимого вождя светился такой ужас, словно он услышал нечто невероятное, нечто такое, чего просто не может быть. Глядя на Курлиля, владыка Киша как будто не мог взять в толк, как этот человек, казавшийся ему столь рассудительным, может заявлять такие чудовищные вещи. Белизна покрыла его лицо, он растерянно спросил:
– Гильгамеш принёс жертву Эрешкигаль?
– Да, господин, – закивал санга. – Он отдал ей тело и душу верного служителя Инанны.
– И богиня не отвергла жертву?
– Она приняла её.
– Значит, – помертвелыми губами произнёс Акка, – внук Солнца заручился поддержкой повелительницы ночи?
Курлиль в беспокойстве посмотрел на вождя. Вид кишского правителя ему решительно не нравился. Совсем не этого он ожидал от грозного воителя Забабы.
– Если господин позволит... – осторожно начал он, но вождь вдруг вскочил и завизжал не своим голосом:
– Нуратум, Варадсин, Аззида, все ко мне! Быстро!
Несколько человек с обнажёнными ножами ворвались в шатёр и принялись дико озираться, полные уверенности, что кто-то напал на обожаемого вождя. Столпившись у входа, они уставились на Акку, как будто не чаяли уже застать его в живых.
– Собирайте воинов! – кричал повелитель, бегая по шатру. – Мы уходим. Бросайте всё, что не успеете погрузить на корабли. Не заботьтесь о раненых. Через час мы должны быть так далеко от этого проклятого города, чтобы не видеть даже крыши его храмов. Вам ясно? Что вы сгрудились как бараны? Не слышали приказа?
– Господин, – нерешительно произнёс один из военачальников. – Ты велишь нам погрузиться на корабли?
– Да, Нуратум! Да, да! Разве язык мой стал тебе непонятен? Поднимайте воинов, собирайте шатры. Живо!
– Господин, – сказал другой военачальник. – В твоей воле казнить меня, если слова мои придутся тебе не по вкусу, но почему мы должны, словно трусливые утки, бежать на корабли и отчаливать в Киш? Что сказал тебе этот человек, явившийся из Урука?
– Вы хотите знать, что поведал мне пришелец? Так слушайте: нынче ночью внук Солнца и владычица страны мёртвых обрушатся на нас подобно смерчу и растопчут наше войско. Достаточно ли этого, чтобы вы перестали стоять как истуканы и начали действовать?
Потрясённые военачальники без слов вывалились из шатра. Снаружи раздался голос:
– Горнист! Труби общий сбор у кораблей!
Донёсся протяжный, режущий ухо звук рожка. Послышались недоумённые возгласы воинов, топот, проклятья. Заревели ослы, заскрипели рассохшиеся оси колесниц. Курлиль с презрением посмотрел на Акку. Повелитель Киша без сил свалился на ложе и закрыл глаза ладонями.
– Господин! Позволь мне дать тебе совет.
Вождь буркнул что-то неразборчивое.
– Господин! Хозяин Дома неба не готовится к бою. Он ждёт резни, ибо уверен, что твои воины будут крепко спать, окружённые духами сновидений. Я не боец, господин, но по моему разумению ты легко застанешь его врасплох, если отменишь приказ об отплытии и велишь воинам не смыкать очей в эту ночь. Встретив отпор, войско Урука смешается, страх обуяет его предводителя. Сама судьба ведёт внука Солнца в твои руки, господин.
Акка отнял руки от лица.
– Не обезумел ли ты, раб Инанны? Неужели ты думаешь, что я возьмусь тягаться с хозяйкой страны мёртвых?
– Господин! – в отчаянии воскликнул санга. – Если ты опасаешься слуг Эрешкигаль, что мешает тебе умилостивить богиню встречной жертвой? Я шёл к тебе в надежде покарать самонадеянного вождя Урука, а ты бежишь от него. Что скажут о тебе люди, когда прослышат об этом?
– Замолчи, санга. Ты слишком дерзок. Не забыл ли ты, с кем говоришь? Мои верные слуги быстро обновят твою память.
Но служитель Инанны не унимался. Горе затопило его разум. Сжав кулаки и воздев очи горе, он запричитал в озлоблении:
– Забота о судьбе Дома неба привела меня сюда. Но я вижу, что ошибся. Не богу своему ты служишь, вождь Киша, а собственному властолюбию. Видно, Забаба отвернулся от тебя, коль известие о приготовлениях Гильгамеша ввергло тебя в трепет. Иначе не удирал бы ты от него с такой поспешностью, а заточил оружие и встретил врага на поле брани. Да падёт позор на твою голову, о жалкий вождь великого города, и да забудется самое имя твоё.
– Хватит! – рявкнул Акка. – Ты достаточно наговорил, чтобы расстаться с жизнью. Но я пощажу тебя, санга, ибо ты принёс мне спасительную весть. – Он хлопнул в ладоши. – Возьмите этого человека, – приказал он явившимся рабам, – и всыпьте ему двадцать палок. Пусть запомнит, каково дерзить потомку богов.
Рабы уволокли разъярённого Курлиля, а вождь плеснул себе в кубок сикеры, выпил, в ярости отпихнул кувшин ногой и вышел из шатра.
Ворота распахнулись. Высоко подняв над головой дротик, Гильгамеш издал боевой клич и устремил колесницу в самое сердце лагеря Акки. За ним, неистово размахивая топорами, понеслось всё войско. Чарующую тишину ночной степи разрушил бешеный многоголосый вопль, земля дрогнула и загудела под ударами тысяч ног. Воины ворвались в становище, растеклись по нему буйным потоком, принялись всё крушить и ломать, но вскоре поражённо затихли. Лагерь был пуст. Урукцы с удивлением бродили меж брошенных палаток, догорающих костров и раскиданных повсюду вещей. Бегство кишцев было стремительным и необъяснимым. В спешке они бросали награбленное добро, оставляли коров и овец, избавлялись от колесниц. Можно было подумать, что завоевателей обуял ужас перед неведомой опасностью. Гильгамеш был изумлён и слегка обескуражен таким исходом дела. В недоумении оглядывал он опустевший стан врага, теряясь в догадках – что могло заставить этих бесстрашных воителей в одночасье сорваться с места и уплыть восвояси. В смятённом сознании зародилась мысль: уж не каверза ли это коварного врага? Из темноты к нему приблизился человек. Согбенный и измученный, он походил на невольника. Гильгамеш поначалу не обратил на него внимания, но человек, притронувшись к колеснице, вдруг почтительнейше поздравил его со славной победой. Вождь присмотрелся к нему и вздрогнул от удивления.
– Что заставило тебя явиться сюда, Курлиль? И отчего лицо твоё в крови, а спина надломлена, словно под тяжестью неподъёмной ноши?
– Это кровь быка, коего я заклал в честь твоей победы, господин. А спину мне согнула хворь, вот уже много лет преследующая твоего верного слугу.
– Тогда иди и лечись, санга. Эта победа не доставляет мне радости.
Молитвенно сложив руки, Курлиль отступил во тьму. Гильгамеш приподнялся в колеснице. Вдохнув сыроватый запах ночи, он проорал:
– Ищите Бирхутурре, воины! Кто найдёт его, получит награду.
Воины оживились, забегали по лагерю. Отовсюду зазвучали голоса:
– Цепью, цепью пройтись...
– На столбе он был. Там надобно искать.
– Где этот столб?
– Может, кишцы забрали его?
Вскоре к Гильгамешу подбежал запыхавшийся ратник.
– Мы нашли героя Бирхутурре, господин.
– Где он? – спросил вождь.
– Возле реки, повелитель. Я проведу тебя.
– Стой, – Гильгамеш схватил воина за плечо. – Он жив?
– Да, господин. Но... – воин замялся, – Часы его сочтены.
– Веди, – севшим голосом приказал Гильгамеш.
Боец подвёл его к пологому берегу Ефврата. Здесь недавно стояли корабли Киша, а сейчас повсюду валялись осколки кувшинов, доски, разный мусор, виднелись многочисленные следы людей и животных, в земле белело рассыпанное зерно. Среди всего этого беспорядка на старой потёртой шкуре лежал воин. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – он обречён, и никакой самый искусный лекарь не поможет ему. Демоны галлу уже окружили его и приплясывали от нетерпения, ожидая, когда душа могучего бойца оставит измученное тело. Слёзы брызнули из глаз Гильгамеша, когда он увидел своего верного слугу в столь печальном виде. Следы истязаний обезобразили его лицо, изуродовали грудь и живот. Даже милосердно прикрытые ночным мраком, они были слишком ужасны, чтобы вождь мог унять клокочущую горечь. Упав на колени, он вымолвил сдавленным голосом:
– Прости меня, Бирхутурре, что я послал тебя на верную смерть. Страх обуял меня, ненависть затмила разум. Твои раны – это мои раны. Они терзают мою душу, как терзают твою плоть. Что сделать мне, чтобы облегчить твои страдания?
– Не укоряй себя, господин, – слабым голосом ответил Бирхутурре. – Ты победил Акку, и тем отомстил за меня. Утешённым я предстану перед Эрешкигаль. Святилище Инанны уцелело. Теперь прощай. Позволь мне в последний раз насладиться покоем.
Гильгамеш покорно отступил на несколько шагов. Понурив голову, он стоял и смотрел, как Бирхутурре бросает последний взор на небесных овец [25]. Лицо ратника постепенно каменело, глаза превращались в янтарные капли. Наконец, он испустил дух. Вождь приказал вырыть для него глубокую яму, положить туда оружие, фаянсовую посуду, несколько корзин ячменя, пару кувшинов с водой и драгоценную медную подставку. Когда всё это было выполнено, рабы опустили в могилу завёрнутое в циновку тело почившего военачальника. На месте погребения Гильгамеш заколол десять быков и устроил поминальный пир, на который пригласил всех военачальников и старейшин Больших домов, выпущенных по случаю победы из заточения. Каждый воин получил от него по невольнику, а командиры – богатые земельные угодья. Празднества продолжались три дня.
Полутёмная прихожая клубилась духотой, источала въевшийся запах потных тел и известковой пыли. Красноватый зигзагообразный узор тускло поблёскивал на стенах, в дальних углах виднелись тростниковые корзины, на полу лежали истрёпанные циновки. Возле входа скорчилась девочка-служка. Она дремала, прислонившись щекой к рельефному изображению Инанны на стене. Нарахи приблизился к ней, тронул за плечо.
– Я пришёл к Шамхат, – сказал он. – Может ли несравненная дочь Звезды Восхода принять меня?
Девчушка хлопнула огромными глазищами, вскочила с тростникового табурета и умчалась в коридор. Нарахи остался ждать. Он побродил по прихожей, выглянул на улицу, покачал головой. В городе ему не нравилось. Слишком пыльно, слишком шумно, слишком много странных людей. Даже на постоялом дворе, где он снял каморку, всюду шныряли какие-то непонятные типы, прятавшие что-то под одеждой и вполголоса разговаривавшие с хозяином. Оставлять там онагров было, пожалуй, небезопасно. Нарахи хотел побыстрее уладить все дела и с первой зарёй вернуться домой.
К нему вышла женщина, очень красивая, в туго перетянутой льняной тунике и кожаных сандалиях. Молочная чистота её лица, густо натёртого белилами, подчёркивалась мерцающей чернотой выкрашенных углём зубов. Изящно подведённые глаза переливались сине-фиолетовым светом. В ушах покачивались тяжёлые золотые серьги с самоцветами, короткие чёрные волосы, уложенные в пышное каре, переплетались жёлтыми, красными и голубыми ленточками. Каждое её движение сопровождалось лёгким перезвоном многочисленных браслетов на запястьях и лодыжках, на выступающей груди покоилось изумительное жемчужное ожерелье. Тело её распространяло чудный запах, ударявший в голову и заставлявший сердце биться гулко и призывно. Ошарашенный красотой вошедшей, Нарахи стоял, не в силах вымолвить ни слова. Видя его растерянность, женщина улыбнулась, сказала:
– Мир тебе, гость святилища Инанны! Ты звал Шамхат?
– Да, прекраснейшая из смертных, – ответил Нарахи. – Я звал тебя.
– О нет, я не Шамхат. Моё имя – Геме-Тирари. Как и Шамхат, я посвятила душу и тело нашей владычице Инанне. Могу ли я заменить тебе предмет твоих желаний?
– Увы, – ответил селянин, чуть поколебавшись. – Мне нужна только Шамхат.
– Что ж, – непринуждённо ответила женщина. – Тогда тебе придётся подождать. Посиди здесь, рабы вынесут фиников и сикеры. Впрочем, ты можешь попросить Шамхат о дне и часе встречи, когда она будет свободна только для тебя. Что выбираешь?
– Я не могу ждать другого дня, восхитительная Геме-Тирари. Передай Шамхат, что я отдам трёх волов и десять мешков ячменя за встречу с ней. Передай ей это, о прелестница, угодная Инанне, и пусть печень её растопится для Нарахи, земледельца из Дома Орла.
– Хорошо, я передам ей это, – женщина ещё раз улыбнулась чернозубой улыбкой и ушла, позвякивая браслетами.
Нарахи как зачарованный смотрел ей вслед, потом тихо выдохнул и опустился на циновку. Две маленькие рабыни вынесли ему кувшин сикеры и блюдо фиников, но селянин даже не притронулся к ним. Предстоящая встреча тревожила его. Мысль, подсказанная ему стариками и выглядевшая поначалу столь соблазнительной, теперь казалась всё более странной и нелепой. Возможно, на него так подействовал город с его диковинными обычаями и незнакомыми людьми. Он тосковал по деревне, по тому миру, где всё было просто и незатейливо. Дом неба подавлял его своей громадой. Ему казалось, что каждый камешек здесь, каждая пылинка дышат присутствием Инанны. Это был отголосок давней детской мечты о чуде, той мечты, что живёт в нас всю жизнь, являясь во снах, приходя в моменты любви и одиночества. Поглощённый этими переживаниями, селянин не заметил, как заснул. Тело его, утомлённое дневными заботами, незаметно расслабилось в прохладе храма, руки безвольно упали, отяжелевшие веки опустились вниз. Спал он без сновидений, целиком растворённый в пучине беспамятства. Спустя некоторое время его разбудил весёлый женский голос. Нарахи очнулся и испуганно заморгал. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, где он находится.
– Ты – Нарахи? – спрашивала его высокая стройная девушка, сверкая ослепительной улыбкой. У неё были неряшливо распущенные русые волосы, маленький нос и большие голубые глаза. По всей видимости, она была не местной. Сглаженность скул и светлые волосы указывали, что родина её находится далеко на севере, среди бескрайних лесов и снежных гор. Красота её показалась Нарахи какой-то блеклой, особенно в сравнении с точёным великолепием Геме-Тирари. Выгоревшая на солнце кожа пергаментом обтягивала тощее тело, нечёсаные волосы спутанными космами низвергались на плечи. Если это и была пресловутая Шамхат, облик её глубоко разочаровал Нарахи. Поистине, странны и непонятны были вкусы горожан, восторгавшихся столь неприглядным товаром.
– Я – Нарахи, – подтвердил селянин, поднимаясь.
– А я – Шамхат, – весело откликнулась девушка. – Пойдём, – она резво схватила его за руку и потянула в коридор. Нарахи устремился за ней, онемев от изумления. Служительница Инанны скакала подобно горной козе, она мчалась вперёд словно молодая антилопа, упиваясь быстротой своих ног и совершенством тела. Движения её были порывисты и резки, голос – звенящий и радостный, словно трели весенних птиц. Крепко держась своей мягкой теплой ладонью за огромную мозолистую лапу Нарахи, девушка как будто передавала ему своё настроение. Селянин почувствовал, что его тоже захлёстывает волна необыкновенного счастья, ему захотелось плясать и петь, прославляя очарование жизни. Но вскоре он начал задыхаться. В боку его закололо, перед глазами пошли круги.
– Быстрее, быстрее, – подбадривала его Шамхат, чувствуя, что он замедляет ход. – Не отставай, селянин. Инанна ждёт нас.
– Не могу, – признался Нарахи, останавливаясь. – Прости, лучезарная Шамхат. Ноги мои не так резвы, как раньше, тело не так сильно. Пощади бедного земледельца, не погуби его своей прытью.
– У, бедный, – посочувствовала ему девушка. – Работа отняла у тебя силу. – Она лукаво посмотрела на него. – Но главной силы Инанна тебя не лишила?
Нарахи не успел ответить. Шамхат расхохоталась и вдруг закружилась в танцующем вихре. Плавно изгибаясь то в одну, то в другую сторону, она поплыла по невидимой реке, уносившей её в неизвестность, и тихонько пела неведомый мотив:
– На-на-на-на-на... на-на-на-на...
Селянин шёл за её голосом – ослеплённый обожанием, исступлённо алчущий прикосновения к ней. Омут наслаждений манил его, теребил воображение. Овладеть этой женщиной – здесь, сейчас – насытить свою стонущую плоть – вот о чём думал он. Вожделение засасывало его, разум отступал под напором бешеного желания. Волшебный образ русоволосой дочери Инанны покорил его, отнял волю, опутал паутиной соблазнов. Нарахи был как в дурмане. Он уже ничего не видел, кроме этого образа, ничего не слышал, кроме удаляющегося женского голоса, беззаботно напевавшего:
– На-на-на-на-на... на-на-на-на...
Но глаза продолжали предательски отмечать обстановку, разрушая целостность впечатления. Ноги его ступали по холодным известковым плитам, ноздри дрожали от всепроникающего аромата мирра и ладана. Ритмический красный узор на стенах околдовывал сознание, привораживал взор. Где-то сбоку то и дело возникали причудливые картины, полные обнажённых тел, сладострастно закаченных глаз и сплетённых в змеином клубке рук и ног. Слышались блаженные стоны, всхлипывания, вздохи.
Шамхат пропала на мгновение, но вскоре обнаружилась в одной из боковых комнат. Скинув тунику, она лежала на львиной шкуре, соблазнительно изогнувшись телом. Во взгляде её, устремлённом на вошедшего Нарахи, было что-то пугающее. Как будто раскалённое железо коснулось лица земледельца, мгновенно отрезвив его. Он вдруг заметил дымок, исходивший от стоявших по углам кедровых и сандаловых курильниц, ощутил сладковатый привкус на языке. Ужасная догадка осенила его. Ну конечно! Этот приторный запах, эти прозрачно-сероватые ошмётки, летавшие повсюду – всё свидетельствовало о том, что причиной его странного забытья были одуряющие травы, в избытке курившиеся в храме. Опьянение его сменилось брезгливостью. Он зашатался, едва не падая от тошноты, но быстро овладел собой и произнёс холодным голосом:
– Прикрой свою наготу, сиятельная дочь Инанны. Я пришёл поговорить о деле.
Недоверие пробежало по лицу Шамхат. Сев на колени, она спросила:
– Ты не хочешь соединиться со мной?
– Ан – свидетель, я жажду этого, – вырвалось у Нарахи. – Но имущество моё слишком мало, чтобы оскорблять его ничтожеством твою красоту.
– Зачем же ты явился сюда? – гневно воскликнула служительница Инанны, набрасывая тунику. – Ты – лживый грязекопатель, известно ли тебе, что полагается обманувшему богиню? Сейчас на мой зов явятся стражи святилища. Они проучат тебя, каково смеяться над той, кому судьбою даровано разговаривать с небожительницей.
– Не сердись на меня, о грозная Шамхат, – взмолился земледелец, падая на колени. – Не смеяться я пришёл, но просить о помощи. Трёх волов и десять мешков ячменя отдаст наша деревня непреклонной Инанне за избавление от лесного демона, что поселился в нашей роще. О великая, знаменитая Шамхат, прекрасная ликом, чистая мыслями, спаси наши стада и поля от злых чар, насланных Забабой! Соверши благодеяние, кудесница, приближенная к богине, и да разнесётся молва о твоей красоте от Урука до самых отдалённых стран.
– Чем же могу я помочь вам? – недовольно спросила красавица, поднимаясь на ноги.
Нарахи вытер вспотевший лоб. Можно было перевести дух.
Глава шестая. Праздник жизни
– Раб, соглашайся со мной!
– Да, господин мой, да!
– Женщину я полюблю!
– Полюби, господин мой, полюби! Кто женщину любит, забудет печали и страхи!
– Нет, раб, я женщину любить не желаю!
– Не люби, господин мой, не люби! Женщина – яма, капкан, ловушка! Женщина – острый кинжал, пронзающий горло мужчины!
Диалог о благе.
Детства своего Энкиду не помнил. Все его воспоминания начинались с того дня, когда он появился в лесу. Он возник как-то сразу, вдруг – существо без прошлого, но с чётким осознанием своего места в этом мире. Он был хозяином леса и покровителем животных. Ему не пришлось завоёвывать это право, оно утвердилось за ним в тот момент, когда он обрёл память. Он не был похож на остальных зверей. Шерсть его не отличалась густотой, когти были короткие и ломкие, а хвоста и вовсе не было. Последнее обстоятельство причиняло ему большие неудобства и служило источником постоянного недоумения, в котором он с некоторых пор пребывал. Он чувствовал, что еда и сон не доставляют ему прежнего удовольствия. Тело его жаждало новых впечатлений. Будучи господином леса, он спасал зверей от безволосых, что приходили извне со смертоносными орудиями и приносили запах дыма и пищи; он лечил их от ран и болезней, разрешал их споры, водил их на водопой и предводительствовал на охоте. Но он был одинок. Чувство одиночества посетило его недавно, несколько дней назад. Оно пришло вместе с непонятной тревогой, поразив его смутными терзаниями, которые были тем сильнее, чем чаще он задумывался над их причиной. Во сне ему стали являться страшные призраки, которые окружали его, смеялись над ним и готовились сожрать. Просыпаясь в холодном поту, он с испугом озирался вокруг, боясь, что сон повторится наяву. Он стал мнителен. Ему казалось, что кто-то неотступно следует за ним, повторяя каждый его шаг. Он взял в привычку оглядываться на ходу, путать следы, менять место ночлега. Но страх не уходил. Напротив, он становился всё сильнее, занозой сидя в печени. Стремясь отогнать это противное чувство, Энкиду стал куролесить – валить деревья, менять русла рек, осушать болота, нападать почём зря на быков и львов. Но всё было тщетно. Кто-то невидимый словно потешался над ним, ввергая в исступление своей недосягаемостью. Энкиду озлобился. Он прогнал от себя всех зверей и стал в одиночестве бродить по лесу. Никто не осмеливался подойти к нему. Даже цикады затихли, боясь рассердить повелителя.
