Текст книги "Сага о Гильгамеше (СИ)"
Автор книги: Вадим Волобуев
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Ругательства полились из его уст, грязные, непристойные, они извергались словно поток нечистот из помойного корыта. Ему было горько и унизительно ощущать свою беспомощность. Он, внук Солнца, не может получить желаемого в собственном городе! Кто этот дерзкий, что осмелился бросить ему вызов?
– Богиня готова дать тебе ответ, повелитель, – произнёс ему в ухо спокойный голос, обдавая его нос запахом недоваренного лука.
Этот голос отрезвил его. Гильгамеш сразу обмяк и перестал сопротивляться. Безумие, слепая ярость оставили его, сменившись опустошением. Казалось, будто тяжёлая пелена сползла с его глаз. Он озирался, не узнавая комнаты. Он видел распростёртое тело танцовщицы, лежавшее перед ним с бесстыдно раскинутыми ногами, видел её подругу, вжавшуюся в стену, глотающую частые слёзы, видел храмовых стражников, заглядывающих в дверной проём, но всё это не вязалось у него с реальностью. В остывающем сознании мелькали какие-то образы, голоса, звуки. Гильгамеш медленно опустился на циновку и закрыл глаза руками.
– Я сейчас выйду к богине, – глухо промолвил он.
В коридоре негромко заговорили чьи-то голоса, затем послышался топот ног. Стражники вынесли беспамятную рабыню, оставив вождя наедине с его мыслями. Гильгамеш хмуро огляделся, полный самых мрачных предчувствий. "Богиня отомстит мне, – подумал он. – Она не простит кощунства". Смежив веки, он зашептал про себя молитву Инанне и медленно упал на спину.
Когда вождь вышел из комнаты, взгляд его был спокоен, брови сомкнуты в резком изгибе.
– Веди меня к богине, старуха, – сурово приказал он склонившейся привратнице.
Бочком-бочком, словно опасаясь удара в спину, старуха повела его переходами храма. Она то и дело оглядывалась, омерзительно улыбаясь слюнявой беззубой улыбкой, и как будто спрашивала: "Ну что, натешился? Больше не будешь буянить?". Гильгамеш следовал за ней, набухая свирепостью, делая вид, что не замечает этого липкого взгляда.
Прорицательница ждала его. Едва он вошёл в змеиную комнату, она тягуче выгнула спину и произнесла, слегка покачиваясь в такт словам:
– Боги открыли мне смысл твоего видения, повелитель Урука. Но прежде я требую от тебя ответа за те бесчинства, что ты устроил в моём доме.
– Демон Ала закрыл мне глаза и уши, – угрюмо ответил Гильгамеш. – Слова богов не достигали моего разума. Демон Тиу овладел моим рассудком. Он принуждал меня совершать злое.
– Оправдания не помогут тебе. Ты обесчестил священное место, надругавшись над его служителями.
– Я заслужил твой гнев, богиня, Скажи, чем мне искупить вину?
– Дом мой находится в небрежении. Пришли сюда работников обмазать стены и прочистить колодец. Пусть они также обновят амбар и стойла для скота. Ещё пришли девять коров и тридцать коз, дабы мои слуги не страдали от голода. Если ты выполнишь это, гнев мой уйдёт.
– Я сделаю, как ты просишь, Нанше.
Прорицательница удовлетворённо покачала головой.
– А теперь слушай, что хотели сказать тебе боги, посылая видение. Горестный облик твоего отца – это предчувствие твоей судьбы, если не будешь ты следовать слову богов и уступишь город Инанны грязному воинству Забабы. Рассыпавшееся в прах тело его – это пепел твоей души, спалённой огненным дыханием бога войны. Подобно тому, как ветер носит его по свету, превращая в пыль память о людях и странах, так развеет он и твою славу, если покоришься ты Акке. Пылающий город за твоей спиной – это Урук, преданный его повелителем и обречённый на уничтожение. А рыдающая женщина на пристани – это сама Инанна, увидевшая гибель своего чада. Понятны ли тебе мои слова, Гильгамеш?
– Понятны, о мудрейшая из богинь.
Казалось, крылья выросли на спине Гильгамеша. Он легко вскочил на ноги и провозгласил:
– Отныне глаза мои открыты для истины. С чистой душой я вступаю на эту стезю. За твои пророчества, о ясноокая, я пришлю тебе двадцать коров и пятьдесят коз. И пусть никогда более ни ты, ни твои слуги не знают нужды.
Прорицательница томно прикрыла ресницы. Губы её тронула улыбка. Вождь радостно вздохнул и вышел из комнаты.
– ...И потому я, Гильгамеш, богопомазанный повелитель сего места, во имя Ана и Инанны обращаюсь к вам, жители Урука: встаньте стеной на защиту своих домов и угодий! Не дайте свершиться злодеянию, за которое вас проклянут ваши потомки. Отразите натиск Киша, дабы пролилось на вас изобилие всех плодов земных, а души ваши по смерти телесной наши достойное упокоение в чертогах благословенной Эрешкигаль.
Гильгамеш замолчал. Он стоял на высокой каменной площадке, облачённый в тяжелый воинский доспех, а перед ним колыхалось шумливое людское море. Весь Урук был здесь: богатые купцы с разряженными женами и пропылённые камнетёсы в грязных фартуках, осанистые служители храмов в валикообразных париках и взъерошенные писаря с тонкими заострёнными палочками за ухом, почерневшие от солнца дубильщики кожи и мелкие лавочники с корзинами за спиной. Между ними шныряли какие-то тёмные личности с гнилым оскалом на небритых лицах, ходили площадные девки, призывно покачивая бёдрами. Люди самых разных занятий и возрастов, разного достатка и положения пришли на площадь, чтобы послушать вождя и высказать своё мнение. Немало было в толпе и воинов из дружин Больших домов. Насупленные, они стояли отдельно, с настороженностью глядя на Гильгамеша и грозно бряцая оружием. Весть о том, что старейшины взяты под стражу, заставляла их гневно стискивать зубы, в ярости сжимая рукоятки ножей на поясах. Их было так много, что Гильгамеш невольно холодел всякий раз, когда обращал на них свой взор. Достаточно было одному из них бросить клич, и вся эта орава ринется на него, сметая тонкую цепочку храмовых стражников, что выстроилась возле постамента. Любой ценой нужно было убедить этих людей, что кара, постигшая их старейшин, была справедлива. Поэтому вождь не скупился на чёрные краски, описывая недостойное поведение больших людей Урука, грозил отступникам божьими карами, но одновременно сулил богатые награды всем, кто проявит доблесть при обороне города. Действуя таким образом, он сумел поколебать прежнюю враждебность бойцов и вселить в их души сомнение. Гильгамеш видел, что воины уже не пылают прежней ненавистью к нему, что злобный задор их сменяется неуверенностью. Видя столь ошеломляющее действие своих речей, Гильгамеш приободрился, голос его зазвучал твёрже, глаза заблистали. Он уже чувствовал себя победителем. В какой-то момент ему даже захотелось отпустить тяжёлую колесницу, что дежурила возле каменной площадки на случай возможного бегства. Но он тут же отбросил эту мысль. Собрание было ещё не закончено, и события могли принять любой оборот.
Закончив свою речь, Гильгамеш тревожно обежал взглядом лица людей, пытаясь угадать, что думают они о его словах. Удалось ли ему подвигнуть их на битву или красноречие его пропало втуне, внеся лишь разлад в эти тёмные души? Кто может сказать, что на уме у всех этих проигравшихся в пух и прах торговцев, замордованных жизнью земледельцев, спившихся ремесленников и блудливых священнослужителей? Разделяют ли они хотя бы краешком своих изувеченных душ заботу о величии Урука, или давно уже положились на авось, прожигая в веселье и беспутстве оставшиеся годы? Как угадать их устремления?
– Скажи, повелитель, – обратился к нему один из воинов. – Правду говорят, что Инанна еженощно нисходит к тебе, пророчествуя о грядущем?
– Неправда, – сурово ответил Гильгамеш. – Знание богов сокровенно и не предназначено для умов смертных. Я знаю лишь то, что боги считают нужным открыть мне, посылая свои знаки.
– А правда, что твой отец, божественный Лугальбанда, по мановению крыла Анзуда [18]был наделён способностью в несколько дней одолевать путь до любой страны?
– Это правда. Как иначе он мог наведаться в Урук, когда наше войско стояло у стен Аратты?
Люди зашумели. Им понравились и речь Гильгамеша, и его ответы. Но многие, в особенности бойцы из отрядов Больших домов, ещё сомневались.
– Скажи, что будет со старейшинами? – вопросил его откуда-то с другого конца площади могучий зычный голос. Гильгамеш окинул взглядом вопрошавшего, оценил сурово сомкнутые брови и мощную длань, лежавшую на ножнах, отметил про себя неколебимость позы, с которой воин стоял посреди людского волнения.
– Изменники, передавшиеся Забабе, будут сегодня вечером отданы на суд Эрешкигаль, – жёстко отчеканил он. – Пусть богиня сама определит, куда их поместить. Остальные, не запятнавшие себя сношениями с врагом, будут сидеть в моём дворце, пока разум их не прояснится, а уши и глаза вновь не откроются для небесных знамений. Такова воля Инанны.
Люди загомонили пуще прежнего. Жестокость приговора смущала их, но ставить под сомнение прозорливость богини никто не решался. Удручённые свалившимся на них несчастьем, урукцы пребывали в растерянности и сокрушённо покачивали головами, скорбя о печальной участи старейшин. Толпа начала редеть, многие поспешили домой, желая в преддверии великих событий припрятать имущество. Иноземные торговцы, плотной кучкой стоявшие в стороне, заторопились к кораблям. Всё пришло в движение. Людское море забурлило, закипело, пошло волнами. Гильгамешу стало зябко. Срывающимся от волнения голосом он проорал, потрясая кулаком:
– И знайте! Что бы ни решили вы сегодня, я всё равно выйду на битву с Забабой. Пусть я погибну, но жизнь моя будет отдана во славу Инанны. Вам же останется лишь надеяться на милость Акки и снисхождение богов.
Эти слова как будто встряхнули людей. Растерянность в их глазах сменилась решимостью.
– Веди нас, праведный пастырь! Мы верим тебе! Да пошлёт тебе Инанна победу! – откликнулось сразу несколько голосов.
– Готовы ли вы биться с Аккой? – взревел Гильгамеш.
– Готовы!
– Тогда к оружию, дети Инанны! Богиня смотрит на нас!
Толпа всколыхнулась, зашлась мелкой рябью. Словно по невидимому сигналу тысячи глоток выдохнули из себя яростный клич, который океанским цунами покатился на Гильгамеша, взметнулся кверху, раскатисто погулял над головами и обрушился вниз оглушительным "Хэам!" [19]. Гильгамеш покорно поднял ладони – он подчинялся решению народа. Какой-то дурман накатил на него. Сходя с возвышения, он чувствовал, что теряет сознание. Голоса людей сливались для него в мощный гул, перед глазами стояла рыжая пелена. Он не слышал, как люди восторженно повторяли: «Вождь! Вождь!», не видел, как воины в воодушевлении гремели оружием, как потрясали кулаками ремесленники и купцы. Образ действительности расплылся перед ним, превратившись в мельтешение лихорадочно сменявшихся красок. Лишь когда возница помог ему взгромоздиться в колесницу и, раздвигая людей, поехал через площадь, откуда-то издалека до его слуха донёсся звонкий ритмичный голос, показавшийся ему странно знакомым. В ускользающем сознании вспыхнуло воспоминание о певце из храма Нанше, но Гильгамеш уже не в силах был соотнести этот образ с голосом. Колесница увозила его прочь, подальше от беснующейся толпы. Вслед ему раздавались слова боевой песни, которую с каменного возвышения декламировал полуобнажённый певец с волосами, собранными в толстую косу:
– Из тех, кто стоит, и тех, кто сидит,
– Из тех, кто взращён с сынами владык,
– Из тех, кому сердце молчать не велит,
– Из тех, кто упорен и духом велик!
– Поднимемся дружно, сметём всех врагов,
– За родину каждый погибнуть готов.
– Урук, сотворённый руками богов,
– Скребут его стены края облаков.
– Эанна – священный чертог мирозданья,
– Там боги пируют, даруют нам знанья,
– Сам Ан приготовил покои Эанны,
– И ты, Гильгамеш, там всегда – гость желанный.
– Веди же нас в бой, не уступим насилью,
– Не будем терпеть мы Киша засилье.
– Мы – воины храбрые, в схватке не слабы,
– А Киша отродье – сплошь трусы и бабы.
– Отложим орудья труда ради битв,
– Пришёл час расплаты, суда и молитв,
– Пускай только Акка к Уруку придёт,
– Достойный приём его армию ждёт.
– Сожмём же все крепко щиты и ножи,
– Мы – воины бога. Ты ж, Акка, дрожи!
Глава третья. Гильгамеш в осаде
– Раб, соглашайся со мной!
– Да, господин мой, да!
– Я хочу покориться врагу, я противнику сдаться хочу!
– Покорись, господин мой, покорись! Сдайся, господин мой, сдайся!
– Нет, раб, не желаю я покоряться, не хочу я сдаваться!
– Не сдавайся, господин мой, не сдавайся! Если отдашь ты противнику часть, вскоре он заберёт у тебя целое. Не найдёшь ты у врагов пощады!
Диалог о благе.
Дворец был погружён в молчание. Не слышно было окриков надсмотрщиков, не раздавалась весёлая перекличка стряпчих, не звучал заливистый смех наложниц, даже шелест невольничьих шагов стал как будто тише, превратившись в почти неосязаемое шуршание. Дворец замер. Все ходили на цыпочках, разговаривали шёпотом, боясь потревожить повелителя, который был не в духе. Гильгамеш сидел в комнате для приёмов, безучастно глядел перед собой и медленно цедил сикеру. Какие-то невесёлые думы одолевали его, заставляя отрешённо покусывать рыбу и подолгу держать кубок у рта, не притрагиваясь к нему. Угрюмость не сходила с его лица. Стоявший за спиною раб, весь побледнев от страха, выпученными от усердия глазами неотрывно следил за каждым движением господина. Иногда вождь ставил кубок на стол, и тогда раб вытягивал шею, пытаясь угадать, стоит ли наливать сикеру или надо подождать. Пальцы его при этом нервно подрагивали, зубы судорожно стучали.
В коридоре раздался какой-то шум. Вождь оживился и опустил левую руку на ножны.
– Пришли начальники отрядов, повелитель, – доложил вошедший воин.
– Пусть войдут.
Первым в комнату вступил Забарадибунугга, приземистый и неулыбчивый командир храмовых воинов. Скрестив руки на груди, он сделал глубокий поклон, пробормотал неуклюжее приветствие и отступил в сторону, пропуская следующего. За ним вошёл Бирхутурре, начальник портовых стражников. На мгновение ослеплённый солнцем, он прищурился и непроизвольно поднял ладонь к лицу. Встретившись взглядом с вождём, почтительно поклонился. Вслед за ним по одному вошли командующие отрядами Больших домов. Кланяясь Гильгамешу, они рассаживались на стульях, деловито озирались. Многие из них попали сюда впервые. Обиталище внука Солнца вызвало у них робость, которую они скрывали под маской напускной невозмутимости. Неловко постукивая ножнами о стулья, они поправляли перевязи, смущённо сопели. Последним вошёл Курлиль, сопровождаемый двумя воинами. Он подобострастно сложил ручки и пожелал вождю долгой жизни. Гильгамеш небрежно кивнул в ответ. Курлиль просеменил вперёд и уселся в теньке, подальше от обжигающих лучей солнца. Воины встали по сторонам дверей. Недвижимые как статуи, они вытянулись возле стен, бессмысленными взглядами уставились в пространство.
Вбежавшие рабы поставили перед каждым угощение и кувшины с сикерой. Лица вошедших смягчились, напряжение отступило, руки потянулись к кубкам. Гильгамеш поднял тост за торжество Инанны и поражение Акки. Военачальники одобрительно загудели, задвигались, пили гулкими глотками, запрокинув головы, потом долго вытирали пальцами бороды и губы.
– Сила наша в духе, – наставительно произнёс вождь. – Если вера пребудет в нас, боги пошлют нам победу. Если же утеряем мы веру, участь наша будет печальна. Не воины решают исход борьбы, но бессмертные властители мира. В их воле наделить могуществом одних и обратить в прах других. Помните об этом.
Военачальники закивали, соглашаясь с Гильгамешем.
– Пусть ваши души будут всегда полны ненависти к врагу, а мышцы тверды как камень, – добавил Гильгамеш.
– Мы готовы хоть сейчас выйти на бой с Аккой, господин, – преданно взвизгнул Курлиль, сжав кулаки.
Гильгамеш важно кивнул.
– Готовы ли ваши бойцы отбивать натиск Киша с прежним рвением? – спросил он, обводя взглядом напряжённые лица военачальников. – Не подточила ли осада их упорство?
– Они преисполнены решимости и отваги, – ответил за всех Забарадибунугга. – Умирая, они со спокойным сердцем отправляются во владения Эрешкигаль, ибо знают, что погибли не зря.
– А что поделывает враг? – спросил Гильгамеш. – Не готовит ли он штурма?
– Если кишцы пойдут на штурм, то все как один лягут у наших стен. Войско Акки слишком слабо для взятия Урука. Не в силах одолеть нашей твердыни, оно будет брать нас измором. Уже сейчас воины Киша грабят наши сады и выгоняют из домов земледельцев.
– Хм, – недовольно пробурчал Гильгамеш. – И как долго мы можем продержаться?
– Мне неизвестно, каковы наши запасы, повелитель. Об этом следует спросить у санги. Я отвечаю лишь за воинов. – Забарадибунугга независимо скрестил руки на груди.
Гильгамеш помолчал, постукивая длинными ногтями по кубку. Потом спросил:
– А что сброд? Ропщет?
– Ропщет, господин, – сказал начальник храмового отряда. – Мужичьё твердит, что урожай загублен, зерна из священных закромов не хватит на новый посев, и будет голод.
– Поменьше слушай болтовню всяких торговок, – зло промолвил Гильгамеш.
– Торговки крутятся рядом с воинами, господин, – пожал плечами военачальник. – А от мужичья проходу нет. Стеклись сюда со всех окрестных сёл.
– Они – наши люди. Мы не можем отдать их на милость Акки.
– Толку от них никакого, – проворчал Забарадибунугга. – Только ячмень жрут. Если уж прибежали, пускай что-нибудь делают. Я давно предлагал раздать черни оружие. Помощь, может, не ахти какая, зато руки заняты. К тому же, защищают свои поля. Это придаст им мужества...
– Твоя забота – воины, Забарадибунугга, – оборвал его Гильгамеш. – Не забывай об этом. – Он зыркнул из-под насупленных бровей на зарвавшегося военачальника, помолчал, сверля его взглядом, потом спросил. – Что произошло у ворот Дома неба?
– Господин, – торопливо встрял Бирхутурре, облизывая губы, – мои воины направлялись в храм Нинурты, но люди санги не пропустили их.
– Они не знали тайного слова! – выкрикнул Курлиль.
– Откуда им было знать, когда ты не сказал его.
– Повелитель, – простонал санга, молитвенно сложив ладони. – Я лишь выполняю твой приказ. Если весь город будет знать тайное слово, к чему тогда охрана? Злоумышленники и так проникнут во дворец.
– Командирам оно должно быть известно, – настаивал Бирхутурре. – Иначе как нам предупредить господина, если что-то случится?
– У меня есть верные люди, которые зорко следят за всем, что творится вокруг, – сказал Курлиль.
– Кажется, один из них приставал сегодня к служительнице Нанше, – неприязненно произнёс начальник стражников. – А другого я видел вдрызг пьяного у южных ворот.
– Клевета! – возопил санга. – Этого не может быть. Я лично проверяю все посты. Кто они? Назови мне их имена.
– Сам разбирайся со своими людьми, – огрызнулся Бирхутурре.
Гильгамеш зарычал, хлопнул кулаком по полу.
– Тихо! Что за базар! Раскудахтались как куры. – Он отхлебнул из кубка и помолчал, успокаиваясь. – Вы – храбрые воины, но вы ничего не смыслите в хитрости. Город кишмя кишит лазутчиками. Каждое мгновение нас подстерегает отравленная стрела или удар дубинки. Гибель любого из вас вызовет замешательство в войске. Акка немедленно воспользуется этим. Если кишцы проникнут в город, то мы укроемся в Доме неба и оттуда будем руководить действиями наших отрядов. Тайное слово – это не знак недоверия к вам, но предосторожность, необходимая для защиты Урука. Достаточно того, что его знаю я, знает санга и знает дежурная смена. Остальным его знать ни к чему.
Он снова обвёл взглядом военачальников. Те были невозмутимы. Но Гильгамеш понимал, что они недовольны возвышением санги. Получив постоянное место в военном совете, Курлиль лишил командиров ряда привилегий, в частности, свободного доступа в Дом неба. Такое неуважение было оскорбительно. Вождя, впрочем, не очень заботили их обиды. Он знал, что ни Забарадибунугга, ни Бирхутурре никогда не предадут его. Куда больше беспокоили его начальники отрядов Больших домов, которые почти все имели зуб на Гильгамеша из-за своих старейшин. Собственно, именно опасение бунта и подтолкнуло его придумать всю эту мороку с тайным словом. Но если бы он сказал об этом храмовым военачальникам, командиры отрядов Больших домов мигом бы смекнули, что дело нечисто. Приходилось держаться особняком ото всех, кроме санги. По правде говоря, ему он доверял меньше всего. Гильгамеш нисколько не сомневался, что этот презренный мелкий червяк, которого он возвеличил и облёк невиданной властью, переметнётся на сторону врага сразу, как только почует слабину. Поэтому вождь старался быть очень осторожным. Исподволь он давал понять Курлилю, что держит его на особом счету, и в то же время не упускал случая напомнить санге о незавидной судьбе его предшественника. Кроме того, Гильгамеш поручил служанкам из окружения своей матери присматривать за Курлилем и сообщать ему обо всех людях, с которыми встречается санга. Сделать это было тем легче, что дворец и храм пронизывались большим количеством отдушин, через которые легко можно было прослушивать каждое слово. Очевидно, санга догадывался о чём-то подобном, потому что Гильгамеш не раз уже замечал на его лице какой-то странный рассеянный взгляд, которым служитель как бы невзначай скользил по стенам. Видно, он тоже страшился отравленной стрелы, но не от соглядатаев Акки, а от верных слуг вождя.
– Что с пищей? – спросил Гильгамеш.
– Пищи хватит на сто лет осады, повелитель, – бодро доложил Курлиль. – Воды у нас вдоволь, рыбы – тоже. Люди Акки, плавая на кораблях, пытались отогнать наших рыбаков от реки, но когда на пристань явились лучники, они убрались восвояси. Ячменя, фиников и сикеры у нас запасено на месяц, лука и чеснока – на два. С мясом хуже. Люди Акки захватили много скота, мы успели спасти всего двести коров, около пятисот баранов, столько же коз и овец. Зато есть немного вина. И ездовые ослы. В случае чего их тоже можно... – Курлиль робко посмотрел на Гильгамеша.
– Это всё? – сухо осведомился вождь.
– Ещё есть сушёная рыба. И соль.
– Всё? – повторил Гильгамеш.
– Всё. – Санга испуганно заморгал.
Повисло молчание. Вождь мрачно размышлял над докладом Курлиля, остальные ждали.
– Зачем я назначил тебя сангой, Курлиль? – проговорил наконец Гильгамеш. – Следовало отправить тебя чистить стойла. Пользы было бы больше.
Санга побледнел.
– Одни неприятности от тебя, – продолжал вождь. – Препираешься с моими воинами, упустил скот...
– Господин, войско Акки нахлынуло как разлив Евфрата. Земледельцы бежали в город, мои люди с большим трудом навели порядок. Если бы нам помогали воины Больших домов и святилища Инанны...
– Пока ты воевал с простолюдинами, мы бились на пристани! – воскликнул Уршуанна, начальник отряда Дома Орла. – Мы проливали свою кровь, отражая натиск Киша. А ты в это время колотил палками безоружный сброд.
– Этот безоружный сброд едва не снёс ворота в Дом неба!
– Жаль, что не снёс, – буркнул Бирхутурре. – Тогда твои люди сражались бы вместе с нами на стенах, а не маялись от безделья, пререкаясь с моими воинами.
Гильгамеш яростно хлопнул в ладоши.
– Что за галдёж?
Спорщики замолкли. Явившийся на хлопок раб растерянно остановился, ожидая приказания. Стражники шустро выпихнули его обратно. Гильгамеш обвёл всех тяжёлым взглядом и вздохнул:
– Базар...
– Господин, – обратился к нему Бирхутурре. – Позволь мне сказать слово.
– Говори.
– Санга хочет уверить тебя, что всё идёт хорошо. Но он заблуждается. На самом деле всё идёт очень плохо. Мои воины недовольны, что в Эанне заправляют какие-то непонятные люди, набранные Курлилем. Им нельзя доверять, господин. Они служат за паёк и уйдут к тому, кто предложит больше...
– Это служители Инанны! – возмутился санга. – Они преданы своей владычице, и твои слова, доблестный Бирхутурре, обидны для них.
– Кроме того, – невозмутимо продолжал военачальник, – мне не верится, что запасов пищи, которые сделал санга, хватит на целый месяц или даже больше. Воины пока получают обычную долю, но вот селяне, как я слышал, уже переведены на половинную.
– Как? – удивился Гильгамеш. – Почему ты не сказал мне об этом, Курлиль?
– Повелитель, я посчитал излишним беспокоить тебя столь мелкими заботами. Деревенщина всё равно ничего не делает, хватит с неё и половины доли.
– И тем не менее ты сообщай мне о таких вещах.
– Слушаюсь, господин.
– Говори дальше, Бирхутурре.
– Кроме того, даже этой обычной доли, которую сейчас получают воины, им не хватает для поддержания сил. Финики, сикера и ячменный чурек – очень скудный паёк для людей, что проливают свою кровь. Скоро они начнут падать от усталости. Раньше мы доставали еду на рынке. Но теперь цены взлетели, и пища стала нам недоступна. Поэтому я предлагаю выгнать всех селян из города и отдать их долю бойцам. Или же дать решительный бой Акке. Это всё, что я хотел сказать, господин.
Повисло тягостное молчание.
– Кто ещё хочет сказать? – угрюмо спросил Гильгамеш.
– Господин, – осторожно подал голос Уршуанна. – Наши бойцы начинают негодовать, что старейшины по-прежнему сидят взаперти. Они хотят, чтобы ты выпустил их.
Гильгамеш бросил на него мимолётный взгляд.
– Кто ещё? – спросил он, опустив голову и закусив губу.
– В моём отряде много недовольных, господин, – нерешительно пробурчал предводитель отряда Дома Пантеры. – Они не верят, что Гирбубу передался Забабе. Говорят, что демоны затуманили твой разум, заставив облыжно обвинить старейшину.
– У меня тоже так говорят, – хмуро бросил его сосед, возглавлявший воинов Дома Буйвола.
– Кто ещё? – повторил Гильгамеш, неотрывно глядя в пол.
Но никто не произнёс не звука. Военачальники смотрели на вождя и напряжённо ждали ответа.
– Итак, вы хотите дать свободу старейшинам и сразиться с Аккой в открытом поле, – процедил Гильгамеш. Он поднял глаза и вдруг заорал. – Вы все – сборище лентяев и глупцов. Вам нужно пасти овец, а не распоряжаться воинами. Чем я прогневил богов, что они дали мне таких помощников? Убирайтесь прочь с глаз моих. Вон! Вон! И ты, Курлиль, тоже проваливай. Я сердит на тебя сегодня.
Командиры поспешно потянулись к выходу.
– Все, все! – кричал вождь, бешено выкатив глаза. – Чтоб ноги вашей здесь не было. Дом неба отныне закрыт для вас. Любого, кто ослушается, я лично отправлю на свидание с Эрешкигаль. На стены, махать топорами! Только на это вы и годны. Скорпионы! Ослы!..
Пинками выпроводив стражников, он швырнул им вслед пустой кувшин, в ярости забегал по комнате, с силой поддевая всё, что попадалось под ноги. Затем схватил стоявший в углу жбан с сикерой, наполовину опорожнил его и прорычал, локтем вытирая рот:
– Двух человек в комнату для наслаждений.
Послышался лёгкий вздох, какие-то приглушённые голоса, потом на пороге появилось распростёртое тело раба.
– Господин желает рабынь или рабов?
– И тех, и других.
Тело испарилось. Гильгамеш вышел из комнаты, поднялся по лестнице на крышу, обозрел окрестности. С запада, севера и юга город окружали изломанные вереницы грязных серых палаток, между которыми в тучах пыли бродили воины. Горели костры, слышалась кишская речь и песни. Громадные стада ослов паслись на полях урукских земледельцев, вытаптывая урожай. Возле берега покачивался длинный ряд больших грузовых кораблей с высокими бортами.
– Я доберусь до тебя, Акка! – неистово проорал вождь, потрясая кулаком. – Ты будешь хлебать помои и спать в хлеву.
Несколько врагов, услышав его проклятья, принялись издевательски кривляться и светить голыми задницами. Урукцы выпустили по ним несколько стрел, что-то закричали в ответ, но люди Акки, отбежав подальше, продолжали смеяться и показывать непристойные жесты.
Бледный от гнева, вождь спустился вниз. Зайдя в гостиную, он ещё раз хлебнул сикеры, прочистил горло, смачно сплюнул на пол и направился в комнату для наслаждений.
Охотник присел на корточки и внимательно осмотрел след. Кабан прошёл здесь совсем недавно, всего полчаса назад. Солнце с тех пор не успело сделать и одного шага. Должно быть, зверь возвращался с водопоя. Охотник поудобнее перехватил копьё и осторожно пошёл по следу. Листья финиковых пальм, оцепенев от зноя, плотной завесой стояли над головой. В багровых зарослях тамариска сухим шорохом трещали кузнечики, неумолчным звоном висел над запревшей землёй вездесущий гнус, жаркими испарениями дышали тихие болотца со склонившимися над ними ветками ив. В камышах шелестели мыши, изредка поквакивали лягушки. Вспугнутый человеком хохлатый ткачик выпорхнул из-под ног, пробуравил крыльями загустевший воздух, скрылся в чаще. Охотник вытер пот со лба. Он старался дышать как можно тише, чтобы не выдать себя, но невыносимое пекло заставляло широко открывать рот, распирая грудь жаром. Ладони были влажными, копьё скользило в них.
Кабан вёл себя странно. Вместо того, чтобы бежать прямо к озерцу, лежавшему шагах в ста по тропе, он стал делать какие-то невообразимые зигзаги, яростно крутиться на месте, словно одолеваемый блохами, и подолгу замирал, настороженно прислушиваясь. Можно было подумать, что он обнаружил присутствие человека и пытается сбить его со следа. Но в рощице не было ветра и учуять охотника зверь не мог. Непонятные его метания были вызваны чем-то другим – шаловливыми духами леса или напавшей чесоткой. Повторяя все его движения, охотник вымотался и одурел от жары. Тяжело дыша, он то и дело останавливался, шептал ругательства, тщетно пытаясь унять нарастающее беспокойство. Внезапно след исчез. Оборвался на краю крохотной лужицы и больше не появился. Оторопевший охотник застыл на месте и непроизвольно подёргал верёвочку от висевшего на шее амулета.
– Демон леса водит, – пробормотал он, подозрительно косясь. – Великий Сумукан [20], охрани от злых чар.
До его слуха донёсся громкий хруст веток. Кто-то пёр на него, не разбирая дороги. Охотник присел, выставив вперёд копьё. Вскоре в листве показалась рогатая голова оленя. Замерев от неожиданности, охотник уставился на рыжую морду. Несколько мгновений зверь и человек изумлённо созерцали друг друга, потом лицо охотника просияло от счастья, глаза зажглись хищным огнём. Он медленно поднялся, осторожно замахнулся копьём и швырнул его в зверя. Олень шарахнулся в сторону, пропал в зарослях кустарника. Зарычав от досады, охотник с громким треском вломился в паутину ветвей, выдрал вонзившееся в податливую землю копьё и понёсся следом. Догнать в густом лесу оленя было нетрудно. Убегая, зверь ломал ветви, рыхлил копытами землю, сеял опавшую листву, оставлял клочья шерсти на кустах. Среди коряг, рытвин и сухостоя маленький юркий человек двигался куда быстрее, чем массивный житель равнин. Охотник заверещал, прорываясь сквозь бурьян, перескочил через пару больших корней, выскочил на поляну и вдруг опять потерял след. Не в силах поверить в это, он завертелся на месте, забегал глазами по траве, испуганно засопел. Олень пропал, словно его и не было. Некоторое время охотник прислушивался к окружающим звукам, затем пролепетал в растерянности:
