Текст книги "Сознание и вещи. Очерк феноменалистической онтологии."

Автор книги: Вадим Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

И если это так, то мы можем лишь еще раз убедиться в том, что этот тезис прямо не верифицируем. Допустим, мы наблюдаем ментальные и физические данности и добавляем тезис об их тождестве. Кажется, что это меняет структуру наших ожиданий: теперь мы можем сделать вывод о том, что они будут жестко скоррелированы. Это действительно так, но такой же вывод следовал бы, если бы мы добавили к наблюдаемым фактам тезис о жесткой корреляции ментального и физического. Из тезиса о тождестве вытекает тезис о жесткой корреляции, но тождество есть нечто большее, чем подобная корреляция. Тождество есть жесткая корреляция и еще что-то. Таким образом, из тезиса о тождестве ментального и физического должна вытекать их жесткая корреляция и еще какие-то наблюдаемые следствия, так же как из тезиса о тождестве Утренней звезды и Вечерней звезды следует не только то, что они скоррелированы (так, что, к примеру, при бесследном исчезновении одной исчезнет и другая), но и то, что при непрерывном наблюдении Вечерней звезды она займет место Утренней звезды. Но поскольку никаких других наблюдаемых следствий, кроме жесткой корреляции, из тезиса о тождестве ментального и физического не вытекает, этот тезис прямо не верифицируем. Поскольку он тем не менее выглядит осмысленным, приходится признать его ложным. А из его ложности следует, что ментальное реально отлично от физического. Мы получили ответ на наш первый вопрос и можем идти дальше.

3

На очереди вопрос о том, порождает ли мозг сознание. Чтобы разобраться в нем, стоит задуматься о реальных альтернативах положительному ответу на него. Одна из них – о тождестве сознания и мозга – уже отвергнута. Другая альтернатива предполагает, что сознание не порождается мозгом. Когда мы говорим, что сознание порождается мозгом, мы имеем в виду, что сознательные процессы, сопряженные с каким-либо мозгом в нашем мире, не могли бы протекать при отсутствии соответствующей деятельности мозга. А если в нашем мире сознание может существовать при отсутствии подобной деятельности мозга или аналогичных ему материальных структур, то оно не порождается мозгом. То есть этой еще одной альтернативой тезису о порождении сознания мозгом является концепция, допускающая самостоятельное существование сознания (мы выносим за скобки гипотетическое поддерживание сознания божественным существом). Самостоятельное существование, согласно традиционной терминологии, – это субстанциальность. Ментальную субстанцию называют душой. Значит, для оценки этой альтернативы мы должны ответить на вопрос, есть ли у нас душа. Рассуждая о субстанциях вообще и о душе в частности, обычно говорят не только о самостоятельности (если ограничиться этим, то душа будет пониматься в слабом смысле – как самодостаточная совокупность ментальных состояний), но и о том, что субстанция является носителем свойств и состояний, в нашем случае – ментальных состояний, причем состояния мыслятся как что-то множественное, а субстанция – как нечто такое, что объединяет это многообразие состояний.

Заметим, что попытка атаковать тезис о существовании души ссылкой на то, что процессы в мозге явным образом вызывают те или иные ментальные состояния, оказывается недостаточной, и она может быть парирована, к примеру, с помощью такой схемы: мозг воздействует на отличную от него душу, и в результате этого воздействия душа порождает ментальные состояния^[82]. Корреляция процессов в мозге и ментальных состояний, таким образом, не может быть приравнена к тезису о порождении мозгом ментальных состояний. Однако если мы все же найдем доводы, показывающие неосновательность допущения души, мыслимой как единый и самодостаточный носитель ментальных состояний, а также доводы, демонстрирующие невозможность самодостаточного существования бессубстратной совокупности ментальных состояний, то мы должны будем признать, что ментальные состояния являются состояниями мозга, а значит, зависят от него и порождаются им.

Идея души имеет давние корни, но в Новое время она получила развитие благодаря метафизическим аргументам Декарта. Но прежде чем оценивать эти аргументы, отметим, что онтологическая позиция субстанциального дуализма, предполагающая допущение физических и нефизических вещей, не является особо привлекательной в наши дни. Большинство философов уверены, что в допущении души нет никакой необходимости. Ментальные явления можно объяснить и без нее. Более того, допущение единой души плохо стыкуется с экспериментально обнаруженными фактами разделения ментальной жизни в случае, к примеру, рассечения мозолистого тела, соединяющего два полушария головного мозга^[83]. А феноменологически наблюдаемое единство сознания может быть истолковано либо как следствие функционального единства (впрочем, относительного) мозга, либо как следствие наличия в мозге одной-единственной системы мониторинга. Но, главное, субстанциальный дуализм души и тела выглядит весьма неэкономной доктриной. Проще исходить из одной базовой реальности – природы, чем из сосуществования двух типов разнородных сущностей (еще проще отождествлять ментальное и физическое, но этот вариант, как мы видели, неверен).

Можно, правда, утверждать, что в случае, когда самодостаточной мыслится не особая духовная вещь, а сознание как совокупность квалитативных ментальных состояний, допущение самостоятельности ментального не приведет к усложнению онтологической модели. Однако усложнение все равно произойдет, так как при таком понимании мир окажется не столь единым и интегрированным, как тогда, когда ментальные состояния мыслятся в качестве состояний физических образований, подобных мозгу.

Одним словом, если субстанциальный дуализм – в сильной или слабой версии, т. е. с допущением отдельного от сознания его носителя или всего лишь с признанием самодостаточности сферы ментального, – вообще можно отстаивать, то это можно делать лишь на основании каких-то очень сильных аргументов. За этими аргументами естественно было бы обратиться к Декарту, так как они оказали огромное влияние на многие поколения мыслителей. Главный из них состоит в том, что, поскольку мы можем помыслить бестелесное существование ментального (предположив, к примеру, что окружающая нас физическая реальность – это просто сон, продукт наших фантазий, или иллюзия, вызванная в нас действием могущественного демона), ментальное реально отлично от физического, а значит, существует само по себе^[84].

Сотни авторов отмечали некорректность этого аргумента. В самом деле, из того, что мы можем помыслить себя в бестелесной среде, следует только то, что мы могли бы существовать в такой среде, что сознание могло бы существовать независимо от тела, что у нас могла бы быть душа и т. п. С этим, возможно, и стоит согласиться, если только не забывать, что речь идет всего лишь о логической возможности, т. е. о непротиворечивости этой картины. Похоже, правда, что сам Декарт не имел права делать даже это утверждение, т. е. не имел права говорить, что мы могли бы существовать в полностью бестелесной среде: он полагал, что мы можем демонстративно доказать существование физической реальности, а то, что доказуемо подобным образом, таково, что его отсутствие нельзя отчетливо помыслить, и если это так, то он не мог утверждать, что мы можем отчетливо мыслить наше внефизическое существование (по крайней мере если мы рассматриваем себя в конкретности своих убеждений^[85]), а значит, и считать его логически возможным.

Это, впрочем, скорее, историческая деталь. Если отрицать возможность строгого доказательства существования физического мира (для чего есть все основания), то наше бестелесное существование, т. е. существование без какой-либо физической реальности, окажется отчетливо мыслимым и, соответственно, логически возможным. Но это, еще раз подчеркну, мало что дает в плане понимания фактического положения дел. Хотя наше сознание могло бы и не быть продуктом мозга, возможно, что в действительности оно таково.

Позднейшие дискуссии мало что прибавили к декартовским аргументам. Самостоятельность ментального пытались доказывать либо апелляциями к единству сознания, которое было бы невозможно, если бы оно было продуктом мозга, рассматривающегося в качестве составной, сложной вещи, – но я уже отмечал, что это едва ли так, либо отсылками к тождеству Я, несовместимому, как утверждалось, с постоянными изменениями организма. Но и это малоубедительно, так как далеко не очевидно, что все системы мозга взрослого, осознающего свое тождество человека находятся в состоянии глубоких структурных изменений, скорее уж наоборот, да и само это тождество личности, как мы теперь знаем, весьма условно^[86] (для осмысления вопроса о тождестве личности можно прибегнуть к простой аналогии: будем ли мы считать тождественным некий предмет, скажем, пластилиновый кубик, после того как мы превратили его в бесформенную массу? С одной стороны, нет, с другой – да в той мере, в какой он сделан из того же пластилина; так же и с личностью: при сильных изменениях характера мы, с одной стороны, можем сказать, что стали другими, с другой – что остались теми же в той мере, в какой наше нынешнее существование продолжает прежний поток сознания; но тождество нашей личности в этом случае не более содержательно, чем тождество пластилиновой массы в том примере). Неудивительно, что субстанциальный дуализм не пользуется сейчас большим авторитетом. Тем не менее нельзя исключить, что аргументативные ресурсы этой доктрины еще не исчерпаны. Нельзя исключить, что кто-то смог бы выдвинуть какой-то новый аргумент в пользу существования души. Более того, недавно новый аргумент такого рода был действительно предложен. Его изобрел оксфордский философ Ричард Суинберн^[87], и поскольку этот аргумент еще не был отсеян самим временем, мы должны внимательно рассмотреть его.

Суинберн предлагает нам исходить из того, что наша личность является порождением мозга, и надеется показать противоречивость этого допущения. Дело в том, что оно, с его точки зрения, не позволяет ответить на вопрос, что случится с нами после серьезных изменений в наших мозгах, к примеру после хирургической операции, в ходе которой у нас будет удалена какая-то часть мозга. Между тем с нами что-то должно случиться. Мы должны либо выжить, либо не выжить. Одно из следующих утверждений должно быть истинным: «я выживу» или «я не выживу». Если одно из них будет истинным, то что-то будет делать его истинным. Но этим «что-то» не может быть состояние моего мозга. Как бы хорошо мы ни были осведомлены о нем, мы останемся в неведении относительно того, выжил я или нет. Не могут свидетельствовать об этом и ментальные состояния. Можно представить, что человек после операции будет обладать ментальными состояниями, очень похожими на те, что были у меня ранее, но при этом не быть мной (можно ведь представить разных людей с одинаковыми ментальными состояниями). Таким образом, если данный мозг и данные ментальные состояния совместимы как с тезисом, что я выжил, так и с тезисом, что я не выжил, и при этом один из этих тезисов должен быть истинным, то истинным его делает что-то другое. Этим другим может быть только духовная субстанция, душа, являющаяся основой и объединяющим началом нашей ментальной жизни. Если душа остается связанной с мозгом, то я выжил, если нет – то нет.

Этот аргумент по-своему привлекателен, но насколько он хорош? Кажется, что в нем есть какая-то глубина, но не вызвано ли это ощущение тем, что в нем используется множество весьма неясных понятий? Впрочем, для его критики не обязательно детально прояснять все эти понятия. Достаточно заметить, что его ключевым моментом, по-видимому, является утверждение, что знания о мозге не может быть достаточно для заключения, выжил я или нет. Но разве это так? Суинберн приводит пример с разделением двух полушарий. Одно уходит в одно тело, другое – в другое. Куда ухожу я? Выживу я вообще или нет, и если да, то в каком теле я буду? Кажется, что на эти вопросы все же можно более или менее внятно ответить, опираясь на имеющиеся у нас знания о мозге. Если признать, что чувство Я скоррелировано с системой мониторинга, связанной с лингвистическими модулями, которые обычно находятся в левом полушарии (для подобного допущения имеются не только экспериментальные поводы^[88], но, как мы увидим позже, и достаточно весомые концептуальные основания), то можно уверенно говорить, что я останусь с левым полушарием.

Интересно, что Суинберн не отрицает, что в некоторых случаях знания о мозге может быть достаточно для заключения о том, что произойдет со мной^[89]. Но он считает, что всегда можно представить такие операции, проделываемые с мозгом, после которых мы не сможем ответить на этот вопрос. Но почему он делает такой вывод? Ведь если в некоторых случаях знания о мозге может быть достаточно для заключения о том, выживу я или нет и где именно я окажусь, то почему мы не можем допустить, что этого знания будет достаточно и во всех случаях? Чтобы отвергнуть это предположение, Суинберн должен был бы располагать доскональными сведениями о механизмах, скоррелированных с феноменом Я, и показать, что реализующие эти механизмы нейронные структуры можно расщепить так, что невозможно будет определить, что произошло с Я. Но пока он не располагает таким знанием, он не может говорить об этом. В конце концов, не все физические объекты можно разделить пополам. И даже если бы эти структуры можно было идеально расщепить, не исключено, что знание о механизмах, связанных с чувством Я, позволило бы сказать, что разделение этих структур неизбежно привело бы к уничтожению Я или, к примеру, к раздвоению Я.

Одним словом, аргумент Суинберна основан на излишне сильном допущении, неявно предполагающем то, что он собирается доказать, а именно предполагающем большую независимость ментальной жизни от мозга, чем та, о которой свидетельствуют имеющиеся у нас опытные данные. Соответственно, этот аргумент не может поколебать доводов, склоняющих нас к заключению о том, что сознание можно рассматривать как продукт мозга.

Итак, представление о том, что ментальная жизнь порождается мозгом, хорошо сочетается как с опытными данными, так и с требованиями онтологической простоты, диктуемыми нашими когнитивными способностями. Ясно, однако, что нам еще предстоит уточнить природу этого порождения. Означает ли, к примеру, в нашем случае слово «порождение» каузальную зависимость? На этот вопрос мы сейчас и попробуем ответить.

Задумаемся вначале о том, есть ли и впрямь какая-то необходимость в признании всякого порождения разновидностью каузального отношения. Возможно, что в каком-то смысле это и могло бы быть так, но если говорить об этом в широком смысле, т. е. задавать вопрос о том, является ли всякое порождающее начало А, порождающее некое В, причиной В, то уже обыденный опыт подсказывает отрицательный ответ на этот вопрос. Так, ребенок в буквальном смысле порождается матерью, но мать не является единственной причиной его рождения – для этого по меньшей мере требуется и участие отца.

Суть в том, что если порождающее начало – причина, то точное воспроизведение этого порождающего начала должно, как мы знаем, с необходимостью продуцировать порождаемое. Между тем ранее мы видели, что отношение между квалитативными ментальными состояниями (которые я также иногда именую «ментальными данностями») и мозгом является отношением такого рода, что точное воспроизведение мозга как физического объекта не обязано сопровождаться воспроизведением тех же самых ментальных состояний. Одинаковые мозги могут и не быть (не только в логическом смысле, но и сообразно законам природы) носителями одинаковых ментальных состояний. И это означает, что мозг, существующий в некий момент времени Д, не может быть назван единственной причиной существующих в следующий момент t2 ментальных состояний, связанных с этим мозгом (ведь различие воспоминаний и других ментальных состояний, связанных с двумя совершенно одинаковыми мозгами, которое могло быть в момент £1, не исчезнет в этот следующий момент времени – значит, за это различие отвечает не только мозг в том состоянии, в каком он был в момент времени £1). Если бы всякое порождение было каузальным отношением, то мы вынуждены были бы констатировать, что пришли к противоречию: мы допустили, что мозг порождает ментальные состояния, и одновременно признали, что это не так.

Однако, поскольку мы уже знаем, что не всякое порождение является каузальным отношением между порождающим и порождаемым, отсутствие локальной жесткой корреляции ментальных состояний и мозга не препятствует порождению мозгом состояний такого рода. Другое дело, что мы должны уточнить, какие дополнительные физические факторы участвуют в этом порождении. Но прежде чем сделать это, надо обдумать вопрос о том, можем ли мы вообще надеяться на их определение. Ведь если одинаковые мозги могут быть реально связаны с разными ментальными состояниями, то может возникнуть ощущение некоей аномальности ментального. А признание аномальности, т. е. отсутствия законосообразной связи между ментальными состояниями и их физическими основами, может закрыть возможность объяснения порождающих эти ментальные состояния физических механизмов.

Это замечание могло бы быть очень серьезным, если бы можно было доказать отсутствие не только локальной супервентности ментального на физическом (т. е. в нашем случае такого положения дел, при котором точное воспроизведение мозга гарантирует воспроизведение ментальных состояний), но и глобальной супервентности между ними. Глобальная естественная супервентность между ментальным и физическим имеется тогда, когда точное воспроизведение всего физического универсума гарантирует точное воспроизведение всех ментальных данностей, связанных с ним (я говорю о данностях, а не о свойствах, так как со свойствами все не так ясно^[90]; неверно также утверждать, что в случае точного повторения совокупного состояния мира совокупность истинных высказываний о нем будет совпадать с совокупностью истинных высказываний о первом таком состоянии – в частности, о нем можно будет сказать как о повторенном, а о первом нет; все это, однако, не имеет отношения к рассматриваемым нами аспектам). Нетрудно убедиться, что отрицание локальной супервентности ментального на физическом не противоречит допущению глобальной супервентности. Противоречие возникало бы тогда, когда некий физический объект мог бы быть не связан с указанными ментальными компонентами в точно таком же материальном мире. Но принцип глобальной супервентности не отрицает возможности существования одинаковых физических объектов с разными ментальными состояниями в разных мирах с одинаковыми законами природы. Более того, а возможно и вследствие этого, он не исключает существования таких объектов и в одном мире: скажем, в нашем мире у меня мог бы быть физический двойник, обладающий другими ментальными состояниями. Все, что он исключает, – так это то, что если бы этот актуальный двойник не обладал теми ментальными состояниями, которыми он сейчас обладает, а имел другие, то мир, в котором он существовал бы, физически не отличался бы от нашего мира.

Итак, из факта отсутствия локальной супервентности между ментальным и физическим еще не следует отсутствие законосообразных отношений между ментальными данностями и их физическими основами. Но чтобы убедиться в существовании таких отношений, мы должны были бы найти доводы в пользу реальности глобальной супервентности ментального на физическом.

Посмотрим, как можно решить эту задачу. Представим, что в нашем мире нет глобальной супервентности ментального на физическом. Мы уже знаем, что ментальные состояния скоррелированы с поведением, с одной стороны, и с прошлыми физическими состояниями мира – с другой. Поэтому мир без глобальной супервентности ментального на физическом должен был бы быть таким, что он мог бы приходить к своему наличному состоянию, включающему физические данности и мои приватные данности, разными путями и по-разному меняться в будущем. Ведь существование в нем непосредственно не данных мне в опыте ментальных состояний других людей, которые могли бы быть самыми разнообразными при одном и том же физическом составе этого мира, не могло бы не сопровождаться изменениями в его будущем развитии и в его истории в силу установленной выше корреляции приватных ментальных состояний и человеческого поведения. Между тем принцип соответствия прошлого и будущего, обсуждавшийся в предыдущих главах, предписывает нам веру в то, что доступный в непосредственном опыте мир может приходить к своему наличному состоянию и развиваться во времени одним-единственным способом. Значит, мы действительно должны принимать тезис о глобальной супервентности ментального на физическом.

5

Этот важный вывод позволяет прояснить ряд динамических аспектов сознания, связанных с характером его взаимодействий с физической реальностью. Но начать это прояснение лучше с вопроса, которого мы пока не касались, но который должен быть рассмотрен для получения полной картины онтологического статуса ментального. Речь идет о проблеме ментальной каузальности в аспекте влияния одних ментальных состояний или событий на другие. Могут ли одни ментальные события быть причинами других? К примеру, могу ли я внутренним усилием каузально порождать какие-то идеи? Говоря на эту тему, мы должны исключать возможность того, что одни ментальные события являются полными причинами других: их действие в любом случае предполагает наличие фоновых физических факторов. Поэтому нас интересует, могут ли некие ментальные события считаться необходимыми компонентами комплексных причин других ментальных событий.

Чтобы ответить на вопрос, должны ли мы считать, что одни ментальные события могут входить в состав причин других ментальных событий, сформулируем его по-другому: обязаны ли мы полагать, что все ментальные события должны иметь физические причины? Может показаться, что это действительно так. Допустим, что некое ментальное событие С, свершившееся в какой-то момент времени, рассматривается нами как не имеющее физической причины. Поскольку причина события С – это такое событие А, повторение которого всегда сопровождается повторением С, то в таком случае мы должны были бы верить, что точное воспроизведение физического мира в момент времени, предшествовавший этому событию, может и не приводить к его свершению. Однако из только что принятого нами тезиса о глобальной супервентности ментального на физическом следует, что воспроизведение физического аспекта мира должно сопровождаться и воспроизведением его ментального аспекта. Поэтому воспроизведенный мир ничем не отличается от того мира, в котором произошло рассматриваемое нами ментальное событие. И из принципа соответствия прошлого и будущего опыта вытекает, что следующее состояние этого мира не должно отличаться от того, что следовало за ним в прошлом. Поэтому мы не можем верить, что точное воспроизведение физического состояния мира, предшествовавшего ментальному событию С, может и не приводить к его свершению. Но следует ли из этого, что у всех ментальных событий мы должны признавать физические причины?

Казалось бы, да, но тут есть одна тонкость. Ментальные события, о причинах которых мы говорим, могут быть даны только с позиции первого лица. Поэтому и рассуждать о них можно только с позиции первого лица. Но, рассуждая с этой позиции, мы не можем игнорировать данности нам и других ментальных событий, в том числе тех, которые претендуют на роль причин. Поэтому, доказывая, что точное воспроизведение физического состояния мира, предшествовавшего в прошлом ментальному событию С, с необходимостью вызывает веру в то, что это событие вновь произойдет, мы не можем отвлекаться от того, что при таком воспроизведении воспроизводится и ментальное событие М, предшествовавшее свершению события С. Если бы речь шла о причинах физических событий, то мы могли бы отвлечься от ментального, так как физические события публичны и, если их причины не даны в публичном опыте, они вообще не даны кому-то, хотя, согласно принципу причинности, они должны быть даны всем. Но ментальные события приватны, и их причины могут включать приватные компоненты. Таким образом, хотя у любого ментального события С мы и в самом деле обязаны признавать такие его физические антецеденты F, наличие которых достаточно для его свершения, мы не можем игнорировать и его ментальные антецеденты М, также достаточные для его свершения вкупе с другими факторами. Поскольку компоненты F, скоррелированные с М, в отличие от М не могут быть только локальными (это означало бы признание локальной супервентности ментального на физическом) и поскольку мы не должны без серьезных оснований допускать нелокальную причинность, то мы вправе объявлять производящей причиной С именно ментальное событие М, воспроизводимое при воспроизведении прошлого физического состояния мира, оставляя за нелокальными физическими компонентами F роль чистых коррелятов события С.

Этот вывод заставляет уточнить наше определение причины, а также указать еще один смысл важного в данном контексте понятия коррелята. Причиной опытного события С следует называть такое темпорально непосредственно смежное с ним и опытно данное событие А, наличия которого достаточно для свершения С при отсутствии другого темпорально смежного, локального достаточного события А1, также доступного в непосредственном опыте (в обоих случаях речь, конечно, идет о минимально достаточных событиях). При несоблюдении этого условия событие А превращается в коррелят. Так что, хотя у любого ментального события есть какие-то физические корреляты, в качестве его причин могут представляться и собственно ментальные события. Сознание, таким образом, все же может наделяться нами каузальной эффективностью. Оно может считаться каузально эффективным по отношению к самому ментальному, к самому себе, хотя по отношению к физическому оно, как мы знаем, обладает лишь каузальной релевантностью.

К теме каузальной релевантности сознания мы еще вернемся, пока же напомним, что важнейшим следствием вывода о глобальной супервентности ментального на физическом является то, что он дает нам полное право говорить о существовании законосообразных отношений между ними. И теперь мы можем более детально обсудить возможные механизмы порождения ментального физическим. Но сделать лучше это в несколько этапов.

6

Прежде всего, проведем различие между ментальными актами и ментальными содержаниями этих актов, такими как ментальные образы. Приватные ментальные акты – воображения, желания и т. п. могут рассматриваться в качестве необходимых условий существования ментальных содержаний, хотя некоторые из них, такие как ощущения, могут иметь в качестве своего содержания и физические данности. Эти акты, естественно, связаны с деятельностью мозга, и не видно оснований отрицать, что эта связь имеет жесткий характер. Это наводит на мысль об их каузальном порождении мозгом. То есть можно было бы допустить, что мозг каузальным способом создает особое приватное измерение нашего существования. Словосочетание «приватное измерение» используется здесь не в буквальном смысле, а, скорее, как метафора за отсутствием лучших выражений. Я и дальше буду употреблять ее.

Это приватное измерение заполняется в основном квалитативным содержанием. И вот в этом отношении, т. е. в отношении того, как именно оно заполняется, мозг точно не играет каузальной роли. Если бы он играл ее, то одинаковые нейронные процессы, протекающие в мозгах, порождали бы одинаковые ментальные контенты, а это, как мы знаем, не так. Соответственно, то или иное наполнение нашего приватного резервуара зависит не только от процессов, протекающих в данный момент в мозге, но и от его содержимого в предшествующий момент времени, а в конечном счете – от особенностей нашего окружения и нашей истории, как уже доказывалось ранее^[91].

Но мы еще не выяснили, какие общие физические характеристики мозга ответственны за возникновение в нем упомянутого приватного измерения. Однако прежде чем взяться за рассмотрение этой задачи (которую можно надеяться решить лишь в общем плане, поскольку конкретные детали могут быть установлены только в результате эмпирических исследований), имеет смысл уточнить динамику взаимодействия ментальных состояний и нейронных процессов в мозге, взглянув на наш предмет с другой стороны, а именно со стороны возможного влияния ментальных состояний на нейронные процессы, ответственные за генерацию того или иного поведения.

Иначе говоря, мы должны сейчас коснуться еще одного вопроса, позволяющего уточнить онтологический статус сознания и продвинуться в решении проблемы «сознание – тело», – вопроса о влиянии сознания на поведение. Мы именно коснемся его, так как уже детально обсуждали разные его аспекты. Собственно, сейчас нужно лишь суммировать полученные результаты.

Итак, мы знаем, что если рассматривать мозг и связанные с ним ментальные состояния, в совокупности образующие то, что называется «сознанием», как локальную систему, то мы имеем право на предположение, что эти состояния непосредственно влияют на поведение. Мы имеем право на такое предположение в силу двух обстоятельств: корреляции ментальных состояний и поведения, с одной стороны, и отсутствия локальной супервентности ментального на физическом – с другой. Совмещение этих моментов приводит к тезису, что поведение не может объясняться исключительно ссылками на физическое состояние мозга. Ведь поскольку один и тот же мозг может быть носителем разных наборов ментальных данностей и, в силу их корреляции с поведением, генерировать разное поведение, то эти поведенческие различия должны быть связаны именно с различием ментальных состояний. Это и означает, что мы можем допускать воздействие ментальных состояний на нейронные процессы, ответственные за продуцирование того или иного поведения, и признавать истинность интеракционистской позиции.

Между тем мы видели, что каузальная вера требует от нас признания того, что любые физические события имеют физические причины. Поскольку мы не можем допускать существования полных физических причин поведения в мозге, мы должны допускать, что на поведение воздействуют нелокальные физические факторы. В таком случае – т. е. если мы признаем, что поведение в конечном счете объясняется физическими причинами, – оказывается, что мы все-таки не можем говорить о прямом влиянии ментальных состояний на поведение, об интеракционизме в буквальном смысле. Чтобы говорить об интеракционизме, мы должны оставаться в рамках локального рассмотрения материальной системы, продуцирующей поведение. Логично поэтому назвать рассматриваемую схему влияния сознания на поведение «локальным интеракционизмом». Локальный интеракционизм не отрицает существования полных физических причин у любых физических событий. Иными словами, он не противоречит принципу каузальной замкнутости физического, который является естественным результатом действия каузальной веры.