Текст книги "Отавало идет по экватору"

Автор книги: Вадим Листов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Особо следует сказать об "уасипунгеро", – включается в беседу Эстуардо. – За ними сохранились их прежние наделы. Сами они в кооперативе не работают, а посылают вместо себя своих детей или пеонов.

– Выходит, что они вроде состоят и не состоят в кооперативе?

– Выходит, так, – кивает Андримба.

– Вы сказали, что пеоны, гнувшие спину на помещика, теперь состоят членами кооператива, и в то же время говорили о пеонах, которых "уасипунгеро" посылают вместо себя...

– Да, именно так, – подтверждает Андримба. – Дело в том, что некоторые члены кооператива подрабатывают тем, что помогают "уасипунгеро" обрабатывать их наделы.

– Зачем же тогда "уасипунгеро" нужен кооператив?

– О-о... На это у них свой резон. У кооператива – коллективные пастбища, трактор, который предоставляется для обработки индивидуальных наделов, молотилка, плуги, другие машины. Люди видят, что с каждым годом кооператив все крепче стоит на ногах, увеличиваются его общественные фонды. Вот и результат: никто до сих пор из кооператива не вышел.

– Одна из причин – растущее сознание крестьян, – добавляет Эстуардо Гуайлье. – Руководители кооператива – и наша федерация им в этом посильно помогает – ведут среди них большую воспитательную работу, разъясняя преимущества совместного труда, убеждая их и словом, и делом. Необходимость в этом есть. Одни крестьяне по привычке твердят, что на "своей" земле работается лучше, другие все еще колеблются, все еще не уверены, что земля, которой владеет кооператив, всегда будет их собственностью. Приходится проявлять терпение.

За разговором мы не заметили, как возле нас собралась группа крестьян. Скуластые лица с вишневыми от горного солнца и холодных ветров щеками. Широкие, лопаткой, мозолистые ладони, огрубевшие от постоянного соприкосновения с землей. Домотканые пончо, самодельные кожаные сандалии на босу ногу...

Андримба представляет их одного за другим:

– Леонидас Лечон. Его мать Мариа Петрона Кампуас. Рехина Какауанго. Какой это у тебя по счету – четвертый или пятый? – шутливо обращается он к молодой женщине с ребенком на руках. И тут же кивает на крестьянку, сидящую верхом на лошади: – Наша лихая наездница Фермина Кинче.

Андримба продолжает называть имена. А я обвожу взглядом крестьянские лица – внимательные, непроницаемые.

– Хосе Серпа, Марио Киспе, Мигель Киспе – ветеран кооператива, его опора.

Лицо стоявшего рядом со мной крестьянина с веревкой через плечо и серпом в руках изображает подобие улыбки.

– Лично для Вас, – спрашиваю я его, – что значит кооператив?

Мигель Киспе мнется. Потом, подбадриваемый репликами крестьян, говорит:

– Для меня с самого начала кооператив был и остается надеждой. Да-да, надеждой на то, что у меня и моих детей будет наконец земля, работа, кусок хлеба. И еще не надо будет бояться, что помещик прогонит на все четыре стороны. Когда объявили новый закон об аграрной реформе и вокруг образовались другие кооперативы, стало повеселее. Помещики, правда, не успокаиваются. Но и мы теперь стали сильнее. Кооператив дал моей семье уверенность в том, что земля эта – наша, что, вместе защищая ее от помещиков и вместе работая на ней, мы сможем жить лучше...

Со старым багажом – в XXI век?

Новый закон об аграрной реформе, более демократичный по сравнению с законом 1964 года, был принят 15 октября 1973 года. Его авторы ставили целью покончить с полуфеодальными отношениями в деревне. По сути дела речь шла о попытке организовать фронтальное наступление капиталистических производственных отношений на сохранявшиеся в эквадорской деревне феодальные и полуфеодальные пережитки. Однако и эта попытка изменить и осовременить структуру землевладения, модернизировать сельское хозяйство и одновременно ослабить давление «снизу», со стороны набиравшего силу организованного крестьянского движения натолкнулась на сопротивление могущественных земельных «баронов» Сьерры и владельцев гигантских банановых плантаций побережья, особенно в провинциях Гуаяс и Эль-Оро.

Жилища плантационных рабочих на побережье

Латифундисты встретили новый закон в штыки и даже пытались воздействовать на военное правительство снижением сельскохозяйственного производства. Они были напуганы и тем, что крестьяне, получавшие землю, создавали кооперативы, и тем, что государство оказывало им помощь, предоставляя дешевый кредит, на который крестьяне закупали семена, удобрения, сельскохозяйственные машины.

Одним из наиболее рьяных противников аграрной реформы проявил себя Гало Пласа, бывший президент Эквадора и бывший генеральный секретарь Организации американских государств. Этот латифундист, владелец крупного поместья и агропромышленного комплекса в провинции Имбабура, утверждал, что экспроприация латифундий приведет к падению производства сельскохозяйственных продуктов, поскольку, дескать, раздел помещичьих земель между крестьянами превратит крупные рентабельные хозяйства в минифундии, что автоматически повлечет за собой снижение производства товарной продукции, ибо минифундия – это не что иное, как натуральное хозяйство, способное обеспечить лишь "внутреннее потребление" крестьянской семьи.

Однако очень скоро латифундисты разобрались что к чему. Военный режим и на этот раз замахивался на латифундии робко, нерешительно. В самом деле, статья 25 закона, принятого 15 октября 1973 года, гласила, что экспроприации подлежали помещичьи земли, которые "недостаточно обрабатывались". Таковыми объявлялись поместья, где, во-первых, эффективно эксплуатировалось "в соответствии с географическими и экологическими условиями зоны" менее 80% угодий, где, во-вторых, уровень производства был ниже уровня, установленного министерством сельского хозяйства для дайной зоны, и где, наконец, отсутствовала "должная инфраструктура".

Так выглядела реформа на бумаге. В жизни все обстояло иначе. Скажем, к числу поместий, где земли "недостаточно обрабатывались", можно было отнести практически все крупные частные хозяйства: в имениях площадью от 500 до 1000 гектаров каждое обрабатывалось в среднем 58% земли, а в еще более крупных – и того меньше, лишь 27%. Однако как раз такие латифундии и не были затронуты реформой.

В законе содержались статьи, которые позволяли военному правительству при желании экспроприировать любую латифундию. Скажем, такую, где нарушалось трудовое законодательство, что наблюдалось повсеместно. Кроме того, целый ряд дополнений, условий, оговорок делал экспроприацию помещичьих земель возможной в любой момент. Но в том-то и суть, что у военного правительства, которое возглавлял генерал Родригес Лара, не было ни достаточных сил, ни особого желания действительно покончить с латифундизмом как системой. Это было видно прежде всего из самого закона: ведь одна из его особенностей заключалась в том, что он гарантировал частную собственность на землю во всех случаях, когда землевладелец "непосредственно" ее обрабатывал, при этом лимит владения не устанавливался.

Расплывчатость формулировок давала помещикам возможность различного толкования положений закона, позволяла обходить "неудобные" статьи. Кроме того, в законе содержалось множество противоречий, отражавших противоречия и борьбу внутри самого военного правительства. Так, например, не ясно было, какие земли экспроприировать в первую очередь и какие – не в первую, какие считать "достаточно обрабатываемыми", а какие – "недостаточно" и т. д. Поэтому не было случайностью ни то, что законопроект обсуждался в правительстве больше года, ни то, что, уступая нажиму помещиков, оно предоставило им льготный двухгодичный срок для "максимального использования" принадлежащих им земель и согласилось отложить введение в силу статьи 25 закона до 1 января 1976 года. Коренной же порок закона об аграрной реформе, который был обусловлен классовой идеологией его авторов и который лишил военный режим Родригеса Лары поддержки широких крестьянских масс, состоял в том, что он не предусматривал бесплатной передачи экспроприируемых земель в руки тех, кто их обрабатывал, – крестьянам предстояло выплачивать за них так называемый аграрный долг.

На пашне

Сказанное выше подтверждают официальные данные Института аграрной реформы. За три с половиной года, прошедших после принятия закона, то есть с октября 1973 до середины 1977 года, двенадцать с половиной тысяч крестьянских семей получили 346 тысяч гектаров земли. Казалось бы, перераспределение сельскохозяйственных угодий в пользу испольщиков, издольщиков, безземельных крестьян медленно, но продвигалось вперед. Однако что это были за земли? Пустоши и неудобья, а также земли в труднодоступных горных районах и в «преддверии» сельвы, на востоке страны. Немудрено, что крестьяне, получавшие такие наделы, вскоре оставляли их и возвращались в родные места, а латифундисты в какой-то момент даже обрадовались, что государство выкупит у них пустующие земли и не тронет их процветающие плантации. Вот данные Института аграрной реформы, красноречиво говорящие сами за себя: с 1964 по 1977 год крестьянам было передано в общей сложности 1 миллион 664 тысячи гектаров, из них только 163 тысячи, то есть менее 10%, составили земли, экспроприированные у латифундистов. Иными словами, реформа проводилась в первую очередь за счет раздела государственных земель, а не ликвидации крупного помещичьего землевладения.

Военное правительство Родригеса Лары было, несомненно, знакомо с аграрными реформами, проведенными национально-демократическими военными режимами в соседней Перу и в Панаме, и в какой-то мере учитывало их опыт. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что земли, которые предназначались для аграрной реформы, не делились на парцеллы и не распределялись между крестьянами, а передавались кооперативам в коллективную собственность. В этом, кстати, заключалась одна из отличительных особенностей закона об аграрной реформа 1973 года.

Итак, система "уасипунго" похоронена. Но вместе с ней исчезло, разорившись, и большое число мелких и мельчайших землевладельцев. Иными словами, минифундий стало меньше, а средних и крупных частнокапиталистических хозяйств – больше. Таким в конечном счете был итог аграрной реформы 1973 года, оказавшейся, судя по ее практическим результатам, не более чем расширенным вариантом ограниченной буржуазной реформы 1964 года. Впрочем, иначе и быть не могло: это была реформа технократов, сторонников так называемого "десаррольизма", то есть "развития любой ценой", которые всю аграрную проблему сводили к проблеме производства сельскохозяйственной продукции. На том этапе им удалось одержать верх, а позже и закрепить свою победу законодательным путем. Забегая вперед, скажу, что, когда в конце 70-х годов разрабатывался текст новой конституции Эквадора, возглавлял подготовительную комиссию не кто иной, как... упоминавшийся выше Гало Пласа, а уж он-то знал, как "законным" путем оградить интересы своего класса – класса помещиков.

Крестьяне кооператива 'Руминьяуи'

И все-таки аграрная реформа в Эквадоре, несмотря на ее куцый характер, имела важное значение. В ходе борьбы за реформу, за землю объединялись и сплачивались широкие слои крестьянства, повышалась их социальная роль, расширялось и становилось более активным их участие в общественно-политической жизни страны.

Аграрная реформа 1973 года расчистила путь для ускоренного развития капитализма в эквадорской деревне. Несколько ослабив накал классовой борьбы, она, разумеется, не устранила глубоких социальных антагонизмов, и, хотя в ходе аграрной реформы было создано более одной тысячи кооперативов, значение этого сектора в экономике страны все еще невелико. К тому же появление кооперативов не привело к заметному улучшению условий жизни эквадорского крестьянства. В 1975 году из 1 миллиона 800 тысяч человек, составлявших экономически активное население, более миллиона не имели работы, и значительная часть их приходилась на село; 90% крестьянских жилищ не имели электрического освещения и не отвечали элементарным санитарным требованиям. Из 677 муниципий, на которые была разделена страна, только в 17 имелись поликлиники, в 79 – пункты первой помощи, а 582 вообще не имели никаких медицинских учреждений. В таких условиях треть всех смертей была следствием заболеваний, которые при оказании своевременной врачебной помощи могли быть вылечены.

Военное правительство Родригеса Лары ушло в отставку в январе 1976 года под натиском объединенных сил олигархии и империализма. Заменивший его военный триумвират тотчас предал забвению все прогрессивные начинания и взял курс на всестороннюю поддержку латифундистов. Дальнейшее осуществление аграрной реформы сначала было заморожено, а затем упор стал делаться на так называемую колонизацию новых земель посредством переселения безземельных крестьян в неосвоенные районы, главным образом на востоке страны.

Эквадор и в наши дни остается страной преимущественно аграрной, где жизнь 50-60% населения прямо или косвенно зависит от сельскохозяйственного производства, а продукция сельского хозяйства и рыболовства достигает 40% валового национального продукта. До сих пор по всей стране сотни тысяч крестьян все так же не имеют своего клочка земли и вынуждены за бесценок продавать помещикам свою рабочую силу. Более двух миллионов эквадорцев влачат существование в условиях крайней нищеты, из них почти полтора миллиона живут в сельской местности.

...После знакомства с кооперативом "Руминьяуи" я побывал в соседнем с ним кооперативе "Ла Чимба" и в единоличных хозяйствах, беседовал со "стопроцентными" кооператорами, с "уасипунгеро" и с теми, в ком еще силен единоличник, видел, как они трудятся и как живут. Вывод из этих встреч и бесед был однозначный: эквадорскому крестьянину предстоит пройти долгий и нелегкий путь, преодолеть сложные наслоения прошлого, чтобы создать мало-мальски нормальные – по современным меркам – условия жизни для себя и для своих детей, хотя бы в XXI веке.

Когда мы возвращались в Кито, Гуайлье предложил завернуть в Каямбе.

– Сегодня суббота, – сказал он. – А там в это время года по субботам часто проводят корриды. Настоящие сельские корриды!..

Устоять перед таким искушением? Да это просто невозможно.

И мне повезло.

Хотя день был уже на исходе, коррида в Каямбе была в разгаре. На просторном вытоптанном пустыре стояли хлипкие дощатые трибуны, образуя две стороны большого квадрата, двумя другими служили изгороди из толстых слег. Это арена. На трибунах, расцвеченных всеми цветами радуги, яблоку упасть некуда: тут и импульсивные горожане, и степенные крестьянки в ярких пончо, и молодежь, не расстающаяся с транзисторными приемниками, и нарядно одетые дети. Смех, крики, шум, гвалт... Праздник! А внизу, на арене, происходит то, ради чего они сюда собрались и зачем наблюдают внимательнейшим образом, – сельская коррида!

Посреди арены переминается с ноги на ногу черный с белыми пятнами бык – не из тех могучих бойцов, каких изображают на афишах столичных коррид, а так себе бычок, провинциал-недомерок. Вокруг – десятка полтора "тореадоров" разного возраста и разной степени опьянения, есть, правда, и трезвые. У быка на шее красная тряпка с множеством нашитых на нее монет. У "тореадоров" в руках "мулеты" – у кого пончо, у кого подобие одеяла. Задача "тореадора", а им может стать любой желающий, – изловчиться и сорвать с шеи быка заветный приз – тряпку с монетами. Но сделать это не так-то просто. Вот худощавый, крикливый парень, выставив перед собой пончо, приближается к быку. Бык опускает морду к земле и срывается с места. Парень бросается наутек, и, когда кажется, что рога вот-вот достанут его, он прыгает и повисает на заборе под громкие "ахи" и "охи" зрителей. А к быку уже подбираются другие "тореадоры". Зрители же знай себе кричат, дают советы...

– Ты гринго?..

Оборачиваюсь и вижу уставившегося на меня мутным взглядом мужчину преклонного возраста. Эквадорец как эквадорец: грубые ботинки, пончо, фетровая шляпа, под шляпой – смуглое лицо, изрезанное глубокими морщинами.

– Нет, не гринго, – отвечает за меня Эстуардо. – Финляндец он.

–А-а-а... – неопределенно тянет лицо под шляпой. – А я – Мануэль Салас. Будем знакомы.

Вдоволь насмотревшись, мы спускаемся с трибуны – пора в обратный путь. Следом спустился и наш новый "знакомый".

– Послушай, финляндец! – Он дернул меня за рукав и заплетающимся языком забормотал: – Ты им не верь. Это не настоящая коррида. Разве это коррида? За весь день ни одного на рогах... Вот в прошлом году была коррида – это да! Троих насмерть, шестерых отвезли в больницу – и все в один день. А это что? Одна забава... Ну, прощай.

Он повернулся и, пошатываясь, медленно побрел прочь.

Глава третья. «Плод мудрецов» и его злоключения

«Нужно поискать какого-нибудь шамана»

– Выезжаем в Гуаякиль завтра рано утром, – сказал Барон Идрово за ужином. – Я буду в отеле в половине шестого. Поедем через Санто-Доминго-де-лос-Колорадос и по дороге завернем к «крашеным» индейцам. Потом в Портовьехо, оттуда – в Манту. А там и до Гуаякиля недалеко. Да, чуть не забыл. В поездку с нами напросился мой друг Хорхе Кастро. Он – активист Исполкома Конфедерации трудящихся, учится в университете на экономиста. Увлекается историей и этнографией. Говорят, с интересным собеседником и дорога короче. К тому же Хорхе – мастер на все руки: и шофер, и механик. А в дороге всякое может приключиться. Так ты не возражаешь?.. Произнося последние слова, Барон улыбнулся так хитро, что я понял: возражай не возражай – дело решенное.

Рассвет застал нас уже в пути, на столичной окраине. Тяжелый сизый туман понемногу рассеивался, и в предутренней серой мгле хорошо были видны очертания пробегавших мимо глинобитных домиков под черепичными крышами. Вперемежку с ними – небольшие кустарные мастерские: в них занимаются металлоремонтом и гончарным делом, шьют седла, столярничают.

Первый этап нашего маршрута – до города Санто-Доминго-де-лос-Колорадос. Он находится в 130 километрах от Кито, или, как чаще считают сами эквадорцы, в двух с половиной часах езды на машине, и расположен на высоте 500 метров над уровнем моря, то есть на 2 тысячи метров ниже по сравнению со столицей. В Санто-Доминго-де-лос-Колорадос ведет хорошее, асфальтированное шоссе, и потому повороты и виражи тут следуют один за другим, и, как в калейдоскопе, за каждым из них открываются невообразимо живописные пейзажи.

Чем дальше на запад и чем меньше высота, тем быстрее меняются и характер рельефа, и покрывающая его растительность. Площади обработанной земли становятся обширнее, флора – разнообразнее. Вместо красивых деревьев с непонятными и непереводимыми названиями, такими, как молье, пумамакис или ретама, мимо проплывают цитрусовые сады, небольшие плантации сахарного тростника и бананов, посадки маниока, камоте.

Хорхе крутит баранку как профессиональный шофер. Я устроился справа и, не выпуская из рук фотоаппарата, "ловлю кадры". Барон сидит между нами и комментирует все, что считает важным или интересным.

– Кстати, ты обратил внимание, какие в этих местах прекрасные леса? – обращается он ко мне. – Эти богатства практически еще не тронуты. Крестьян, имеющих тут земельные участки, часто и притом неплохо выручает заготовка древесины.

Шоссе петляет вдоль берега реки Тоачи. Все чаще слева от дороги в тропической зелени, покрывающей крутые, почти отвесные скалы, светлеют белые ленты водопадов, и так же часто машина проскакивает мостики, переброшенные через бурные потоки, спешащие вниз, к реке. Путешественник с острым зрением может легко различить на деревьях, растущих возле дороги, орхидеи различных цветов и оттенков, подивиться большому разнообразию папоротников. Еще в Кито мне говорили, что все проезжающие этой дорогой иностранцы останавливаются у небольшого мостика и фотографируются на фоне водопада Ньяпак. Не нарушили традицию и мы.

– Такая красота, а пропадает зазря, – сетует Хорхе. – Общественность давно настаивает на том, что местные власти должны расчистить заросли, почти скрывающие водопад, устроить смотровые площадки. Некоторые журналисты идут еще дальше и предлагают организовать здесь центр туризма и отдыха – создать искусственное озеро, построить мотели.

– От одних ботаников отбоя не будет – тут для них настоящий рай, – вторит ему Барон. – Какие тут бабочки! И окраской, и размерами – на все вкусы! Что? Ты не видишь ни одной? Да вон же, смотри!.. – И он рукой показывает на пышный куст, растущий у подножия скалы, метрах в трех от нас. На ветке на фоне искрящейся в лучах солнца водяной пыли распластался огромный, величиной с ладонь, желто-черный махаон.

Кстати, о бабочках. Здесь насчитывается около пяти тысяч видов этих насекомых. Эквадор в этом отношении стоит на одном из первых мест в мире. В 1979 году на страницах латиноамериканских газет появилось интервью с Мигелем Морено Эспиносой, тогдашним директором Музея естественных наук в Кито. Он приводил такие сравнения. На территориях Канады, США и северной части Мексики, которые, вместе взятые, примерно в 75 раз больше по площади, чем Эквадор, насчитывалось всего 600 видов бабочек, тогда как в Эквадоре обитало около 1900 представительниц только семейства булавоусых – дневных бабочек, которые считаются полезными. Именно в Эквадоре водится одна из самых замечательных тропических бабочек – Тисаниа Агриппина: размах ее крыльев достигает 28 сантиметров!..

С каждым километром повороты шоссе становятся более плавными; замедляет свой стремительный бег, становится шире и спокойнее и его соседка-река. Пожалуй, Тоачи может служить классическим примером эквадорской реки: начинаясь в ледниках, тоненький ручеек быстро превращается в неукротимый бурный поток, который неудержимо и стремительно катится вниз. В Эквадоре бесчисленное множество рек, особенно небольших, и в отличие от соседней Перу по западным склонам Анд к побережью Тихого океана скатывается не меньше рек, чем на восток, в бассейн великой Амазонки. Судоходны лишь крупные реки: на побережье – Гуаяс и Эсмеральдас, а на востоке – Напо, Тигре, Пастаса, Морона, Сантьяго. Реки же внутриандских долин отличаются капризным норовом – то они сильно пересыхают, то превращаются в буйные потоки.

Речную систему Эквадора можно сравнить с кровеносной системой человека – столь она разветвлена и обильно насыщена водой. Именно голубые артерии, а не горные хребты делят страну на множество географических зон, служат границами между долинами и месетами, провинциями и кантонами. Эквадорские реки и их притоки поят и кормят, служат транспортными магистралями – важными на побережье или единственными на востоке, в сельве. Очень часто они служат необходимым звеном инфраструктуры, связывая между собой население отдельных поселков. И столь же часто бывают виновниками драматической изоляции целых районов от внешнего мира, стоит быстро подняться уровню воды из-за проливных дождей, или обрушиться мосту, или случиться сметающему все на своем пути оползню. Все эти сюрпризы имеют свою периодичность: природа преподносит их каждую зиму, когда происходит таяние снегов на заснеженных вершинах вулканов.

В крохотном местечке Тандапи, прижавшемся к самой обочине шоссе словно из боязни сорваться с крутого берега в реку, делаем первую остановку. В грязноватой харчевне, стенами которой служат четыре плетня, а крышу из пальмовых листьев украшает фанерный щит со словом "Ресторан", нам подали завтрак: яичницу с рисом и бананами, кусок хлеба с маслом, чашку кофе. За стеной рокотала на перекатах своенравная Тоачи. Ее монотонный, приглушенный шум настраивал на раздумья о скоротечности человеческого бытия и непреходящем могуществе сил природы.

Само собой вспомнилось то, что в разное время читал о древних индейских племенах, населявших Эквадор, их религиозных культах, среди которых важное место занимали непонятные им силы окружающей природы. Скажем, киту, как и покорившие их инки, обожествляли солнце и луну. Племена, обитавшие в сельве, например хибаро, обожествляли животных и птиц, особенно попугаев уакамайо, с которыми связано немало любопытных легенд. У других племен были свои божества, культы, нравы, свои верования и предрассудки. Особое место у многих племен занимал культ воды. О верованиях и культах уместно рассказать по двум причинам: с одной стороны, это часть истории эквадорского народа, а с другой – один из аспектов его нынешней жизни, поскольку многие из старинных верований и предрассудков поныне сохраняются в зонах, удаленных от больших городов, прежде всего на востоке страны и в горных районах.

В древнем Эквадоре наиболее распространенным божеством у индейских племен была змея. При этом существовали определенные различия в нюансах культа змеи, в его, так сказать, привязке к окружающей среде. Индейцы племени канья-ри наряду со змеей обожествляли также горы, но еще больше, чем горы, свои реки и озера. Объектами их поклонения были озера Уанканьянк и Сигсиг и река Гуаласео. Предание гласит, что каньяри время от времени приближались к озеру Сигсиг или к реке Гуаласео и бросали в них драгоценные камни и небольших идолов, отлитых из золота. Это были подарки Священной Змее – "Матери человечества", – которая однажды погрузилась в эти воды и никогда больше людям не показывалась.

А вот индейцы племен, составлявших конфедерацию каранки, наоборот, связывали Священную Змею не с водой, а с горами. Из поколения в поколение индейцы (их собирательно называли также словом "имбабура") передавали легенду о гигантской змее, обитавшей некогда в долине Коаке. У змеи были огромные глаза, а на голове – корона, похожая на шапочку монаха-католика. Была эта змея такой тонкой и такой длинной, что, для того чтобы проползти через какое-то место, ей требовался целый день. Легенда утверждала, что, если змея посмотрит своими огромными глазами на индейца, он будет загипнотизирован и непременно умрет. Если же змея уползала прочь, не взглянув на индейца, ему, чтобы избежать беды, нужно было бежать в горы и провести там в одиночестве восемь дней, питаясь только солью и листьями коки...

И вот что любопытно. У трех индейских племен – каньяри, киту, хибаро, – поклонявшихся разным божествам и обитавших в противоположных концах эквадорской территории, существовало тем не менее общее предание о... всемирном потопе. Даже не подозревавшие о библейской легенде индейцы бережно хранили предание о "великом наводнении", едва не уничтожившем род человеческий, во время которого лишь несколько семей спаслись от гибели, поднявшись на вершины высоких гор. Как видим, в этом индейском предании, кстати идентичном с библейской легендой о всемирном потопе, также нашел свое отражение древний культ воды.

У обитавших на побережье индейцев караке и манта тоже существовал культ змей, воды, рыб. Это выражалось, в частности, в их поклонении морю. У них были два основных храма, и оба находились около воды: один – на берегу, другой – на острове, который они называли Островом серебра. Главным же божеством для караке и манта была богиня Уминья. Это она, как гласит предание, охраняла их здоровье, гарантировала изобилие, приносила счастье. Олицетворял богиню Уминью большой изумруд. Иными словами, большинство религиозных верований древних индейских племен было так или иначе связано с окружавшей их живой и неживой природой – морем и горами, реками и озерами, животными и птицами. Например, индейцы племени пуруа, жившие в горах, испытывали благоговейный трепет перед грозными вулканами Тунгурауа и Чимборасо. Их "рычание" они считали предвестником массовых эпидемий и других бед. Поэтому индейцы периодически поднимались на вершины вулканов и там, на границе вечных снегов, приносили в жертву ребенка или военнопленного в честь этих своих божеств.

С подобными культами в общем-то дело обстоит просто. А как быть с культами загадочными, граничащими с "черной магией", которые также бытовали среди древних индейских племен? Где разгадка таинственных и, судя по всему, мрачных культов, которые отправлялись некоторыми племенами высоко в горах, в тайных святилищах, чаще всего в темных пещерах? Разве не об этом свидетельствуют находки ученых, обнаруживших изображения – в виде рисунков и барельефов-? ужасных фигур, олицетворявших собой "гения зла"? И разве не о том же говорят со всей очевидностью маски с клыками, рогами и прочими атрибутами образа, в каком обычно изображают дьявола? Такие маски и сегодня режут из дерева знаменитые мастера из Сан-Антонио-де-Ибарры...

Над поисками ответа на эти и другие подобные вопросы ученые бьются до сих пор.

– Уж не задремал ли ты? – раздался над ухом голос Барона. – Над чем задумался? Не над проектом ли туристического центра, о котором Хорхе говорил там, возле водопада Ньяпак?

– Думал и о проекте, – в тон Барону ответил я. – Но в основном о твоих древних предках и их религиозных культах. Пару тысяч лет назад наверняка принесли бы тебя в жертву духу гор или вулкану Чимборасо.

– А-а, вон ты о чем... – рассмеялся Барон. – О божествах и идолах... Ну, раз так, тогда тебе нужно поискать какого-нибудь шамана. Он тебя лучше проинформирует. Шаманы относятся к своим обязанностям крайне серьезно, изображая дело таким образом, будто находятся в постоянном контакте с соответствующим божеством.

– Найти шамана несложно, – улыбнулся в свою очередь Хорхе. – Вот заедем к "крашеным", там и поищем...