Текст книги "Щит и меч. Книга вторая"

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

– Дмитрий Иваныч! – услышал Вайс спокойный хрипловатый голос. – Подбрось пятерых: нащупали местечко, где перекрытие ловчее пробивать.

Пять человек вылезли из траншеи и, согбенные под тяжестью ломов, стали карабкаться по обломкам.

Тела и одежда в известковой и кирпичной пыли. Ноги тонкие, как у болотных птиц, животы впавшие. Но на торсах и руках, как на муляжах для обучения медиков, обозначились мышцы.

Потом Вайс увидел, что такие же изможденные люди приподняли тяжелую двутавровую металлическую балку, и казалось ему – он слышит сквозь дребезг металла, как скрипят мышцы этих людей, совершающих нечеловеческое усилие. Им самим надо было, верно, уподобиться по стойкости железу.

Здесь, спасая жителей, погребенных в подвалах бомбоубежищ, работали военнопленные.

Вокруг стояли эсэсовцы в касках, держа на поводке черных овчарок; псы дрожали и прижимались к ногам своих стражей: их пугало пламя и грохот отдаленных взрывов.

Эсэсовцы заняли посты в развороченных бомбовых воронках или в укрытии рядом с гигантскими глыбами развалин. Видно по всему, их не столько беспокоило, что кое-кто из военнопленных может убежать, сколько опасность нового налета.

Сформированные из немецкого населения спасательные команды работали только после отбоя воздушной тревоги. Военнопленных гоняли и тогда, когда район подвергался бомбежке.

Стуча ломами, люди пробивали перекрытие. Руки и ноги их были обмотаны тряпьем, на телах – кровавые подтеки от ранений, причиненных кусками арматурного железа или острыми краями камня. Но вот странно – на их усохших, со старческими морщинами лицах не замечалось и тени подавленности. Они бодро покрикивали друг на друга, состязаясь в ловкости и сноровке. Казалось, они преисполнены сознанием важности своего дела, того, что сейчас они здесь – самые главные.

Вайсу горько и радостно было слушать русский говор, наблюдать, как подчеркнуто уважительно они называют друг друга по имени-отчеству, с каким вкусом произносят слова из области строительной технологии, советуются, вырабатывая наиболее целесообразный план проходки к подвалу бомбоубежища.

Полуголые, тощие, они выглядели так же, как, верно, выглядели рабы в древнем Египте, сооружавшие пирамиды; почти столь же примитивны были и орудия труда. Только труд их был еще более тяжел и опасен.

– Ура! – раздался атакующий возглас. – Ура, ребята, взяли! – Огромная глыба, свергнутая с вершины развалин, кувыркаясь, покатилась вниз.

Вайс еле успел отскочить. Он понял: делая сверхчеловеческое усилие, чтобы свалить глыбу, эти люди еще старались свалить ее так, чтобы зашибить глазеющего на них снизу немецкого офицера.

Они расхохотались, когда Вайс пугливо шарахнулся в сторону.

Кто-то из них крикнул:

– Что, говнюк, задрыгал ногами? Научился уже от нас бегать! – И добавил такое соленое словцо, какого Вайс давно уже не слышал.

К Иоганну подошел охранник и, извинившись перед господином офицером, посоветовал отойти несколько в сторону.

– Работают как дьяволы, – сказал он Вайсу, – и при этом не воруют, даже кольца с мертвых не снимают. И если что берут, то только еду. Хлеб, по-русски. Наверное, они сошли с ума в лагерях. Если бы были нормальные, брали. Кольца можно было бы легко спрятать: обыскиваем мы их только поверхностно.

– Эй, гнида! – закричал охраннику, по-видимому, старший из заключенных. – Гебен зи мир! Битте ди лантерн!

Охранник отстегнул повешенный за ременную петлю на пуговице электрический фонарик и, прежде чем подать его заключенному, сообщил Вайсу:

– О, уже пробили штольню!.. – И пообещал с улыбкой: – Сейчас будет очень интересно смотреть, как они вытаскивают людей.

Через некоторое время заключенные выстроились возле пробитого в перекрытии отверстия и стали передавать из рук в руки раненых. Последние в этой цепочке относили раненых на асфальт и осторожно укладывали в ряд.

Позже всех из завала выбрались немцы, не получившие повреждений. Среди них был пожилой человек. Он бросился к охраннику и, показывая на сутулого военнопленного, заорал:

– Этот позволил себе толкнуть меня кулаком в грудь! Вот мой партийный значок. Я приказываю немедленно проучить наглеца здесь же, на месте! Дайте мне пистолет, я сам…

Подошел старшина военнопленных. Высокий, седоватый, со строгим выражением интеллигентного лица. Спросил охранника по-немецки:

– Что случилось?

Охранник сказал:

– Этот ваш ударил в бомбоубежище господина советника.

Старший повернулся к сутулому заключенному:

– Василий Игнатович, это правда?

Сутулый сказал угрюмо:

– Сначала раненых, потом детей, женщин. А он, – кивнул на советника, – всех расталкивал, хотел вылезти первым. Ну, я его и призвал к порядку. Верно, стукнул.

– Вы нарушали правила, – попытался объяснить советнику старший, – полагается сначала раненых, потом…

– Я сам есть главный в этом доме! – закричал советник. – Пускай русские свиньи не учат меня правилам! – И попытался вытащить пистолет из кобуры охранника.

Вайс шагнул к советнику:

– Ваши документы.

Советник с довольной улыбкой достал бумажник, вынул удостоверение.

Вайс, не раскрывая, положил его в карман, сказал коротко:

– Районное отделение гестапо решит, вернуть вам его или нет.

– Но почему, господин офицер?

– Вы пытались в моем присутствии обезоружить сотрудника охраны. И понесете за это достойное наказание. – Обернувшись к охраннику, бросил презрительно: – И вы тоже хороши: у вас отнимали оружие, а вы держали себя при этом как трус! – Записал номер охранника, приказал: – Отведите задержанного и доложите о его преступных действиях. Всё!

И Вайс ушел бы, если бы в это время к развалинам не подкатила машина и из нее не выскочил Зубов. Костюм его был покрыт кирпичной пылью.

Старшина военнопленных вытянулся перед Зубовым и доложил по-немецки:

– Проход пробит, жители дома вынесены из бомбоубежища на поверхность.

– Что с домом сто двадцать три? – спросил Зубов.

– Нужна взрывчатка.

– Для чего?

– Люди работают, – хмуро сказал старший, – но стена вот-вот рухнет, и тогда все погибнут.

– Вы же знаете, я не имею права давать взрывчатку военнопленным, – сказал Зубов.

Старший пожал плечами:

– Ну что ж, тогда погибнут и ваши и наши.

– Пойдем посмотрим, – и Зубов небрежно махнул перчаткой двум сопровождавшим его солдатам.

Вайс решил остаться. Он только перешел на другую сторону улицы и не торопясь последовал за Зубовым и старшиной. Высоченная стена плоской громадой возвышалась над развалинами. Зубов и старшина стояли у ее подножия и о чем-то совещались.

– Сережа! – вдруг закричал старшина. – Сережа!

От группы военнопленных отделился худенький юноша и подошел к старшему.

Потом Вайс увидел, как этот юноша с ловкостью скалолаза стал карабкаться по обломанному краю стены. Он был опоясан проводом, который сматывался с металлической катушки по мере того, как юноша поднимался.

Добравшись до вершины стены, он уселся на ней, проводом втянул пеньковый канат и обвязал его между проемами двух окон. Он втягивал канаты и обвязывал их то вокруг балок, то между проемов. Закончив, он хотел на канате спуститься на землю, но старшина крикнул:

– Не смей, запрещаю!

Юноша послушно спустился по краю стены.

Потом военнопленные взялись за канаты и, по команде старшины, стали враз дергать их.

Стена пошатнулась и рухнула. Грохот, клубы пыли.

Широко шагая, шел от места падения стены Зубов, лицо его было озлоблено, губы сжаты.

Остановившись, он стал отряхивать с себя пыль.

Вайс подошел к нему.

Зубов, выпрямившись, едва взглянув на Вайса, сказал:

– Одного все-таки раздавило. – Сокрушенно махнул рукой и, вдруг опомнившись, изумленно воскликнул: – Ты?! Тебя же повесили!

– Как видишь, нет.

– Подожди, – сказал Зубов, – я сейчас вернусь.

Ушел в развалины и долго не возвращался.

Снова начался налет авиации. Сотрясалась почва, от вихря взрывной волны вокруг поднялись облака каменной пыли. Но сквозь нее Вайс видел, как люди прокладывали траншею в поисках места, где было бы удобнее пробивать проход в бомбоубежище.

Наконец Зубов появился, но сперва он что-то сказал своим сопровождающим, и те, очевидно выполняя его приказание, поспешно уехали на машине. Потом Зубов подозвал старшина военнопленных, спросил:

– Ваши люди вторые сутки работают без питания. Приказать охране отвести их в лагерь?

– Нет, – сказал старшина, – как можно? Там, под землей, ведь тоже люди мучаются. Зачем же бросать?

Зубов задумался, потом, оживившись, посоветовал:

– Пробейте проход вон там, где болтается вывеска кондитерской.

– У нас уже нет на это сил, – сказал старший. – Может, после, желающие… – Попросил: – Прикажите охране, чтоб не препятствовала.

Зубов кивнул и дал распоряжение охраннику. И только тогда подошел к Вайсу и, глядя емцу в глаза, объявил:

– Ну, это так здорово, что ты живой, я даже выразить тебе не могу!

Машина вернулась за Зубовым. Зубов открыл перед Вайсом дверцу:

– После поговорим.

Всю дорогу они молчали, только изредка позволяя себе заглядывать друг другу в глаза.

Над районом, из которого они только что уехали, с новой силой разразился налет.

Солнечный восход окрасил поверхность озера Ванзее в нежные, розовые тона. Вайсу показалось, что перед ним мираж.

Возле пристаней стояли крохотные яхты и спортивные лодки красного дерева.

Машина спустилась к набережной и остановилась возле купальни.

Зубов хозяйски взошел на мостки, толкнул ногой дверь в купальню. Сказал хмуро:

– Давай окунемся, – и стал раздеваться.

Вайс, оглядывая мощную, мускулистую фигуру Зубова, заметил:

– Однако ты здоров, старик!

– Был, – сказал Зубов. – А теперь не та механика. – Погладил выпуклые, как крокетные шары, бицепсы, пожаловался: – Нервы. – Разбежался и, высоко подскочив на трамплине, прыгнул в воду и яростно поплыл саженками.

Вайс с трудом догнал его в воде, спросил сердито:

– Ты что, сдурел?

– А что? – испуганно спросил Зубов.

– Разве можно саженками?

– Ну, извини, увлекся, – признался Зубов. Брезгливо отплевывая воду, заявил: – Купается здесь всякая богатая сволочь, даже воду одеколоном завоняли.

– Это сирень, – объяснил Вайс; приподнял голову, вдохнул аромат: – Это же цветы пахнут.

– А зачем пахнут? – сердито сказал Зубов. – Нашли время пахнуть!

– Ну, брат, уж это ты зря – цветы ни при чем.

– Разве что цветы, – неохотно согласился Зубов. Глубоко нырнул, долго не показывался на поверхности. Всплыл, выдохнул, объявил с восторгом: – А на глубине родники аж жгут, такие студеные, и темнота там, как в шахте. – Поплыл к берегу брассом, повернул голову, спросил ехидно: – Видал, как стильно маскируюсь? Ну хуже тебя, профессор!

Они поднялись на плавучий настил купальни, легли на теплые, уже согретые солнцем доски. Вайс заметил новый рубец от раны на теле Зубова, затянутый еще совсем тонкой, сморщенной, как пенка на молоке, кожей.

– Это где же тебя?

Зубов нехотя оглянулся:

– Ты какими интересуешься?

– Самыми новенькими, конечно.

– Ну ладно, – хотел уклониться от ответа Зубов, – живой же!..

– А все-таки!

Зубов помолчал, зачерпнул в горсть воды, попил из нее, потом сказал хрипло:

– Я ведь в Варшаве в гетто с моими ребятами проник, но только после восстания, когда ихних боевиков уже почти всех перебили. Кругом горит, люди с верхних этажей обмотают детей матрацами и, обняв, прыгают вниз. А по ним снизу из автоматов… Ну, организовал оборону. Девушки, парни, совсем школьники. Расшифровался, что русский. Был момент – не поверили, вызвали старика – когда-то жил в России, – тот подтвердил. Таскал его за собой как переводчика, пока не убили. Но он мне авторитет создал – стали слушаться. Набьем фашистов, а совсем маленькие ребята к трупам ползут – за оружием, патронами. Я кричу: «Назад!» – не слушают. А ведь огонь, от камней осколки летят. А они же совсем дети! – Потер лоб ладонью. – За нашей группой стали из артиллерии охотиться. Плечо задело осколком. А я один у пулемета – и за первого и за второго номера.

– А что группа?

– Что, что! Ну, не стало группы, девяносто процентов потерял. Увязался за мной помощник, шустрый такой мальчишка, ничего не боялся. Только научил я его оружием владеть, как всё – подстрелили. Начал его перевязывать. А он по-польски объясняет: «Извините, говорит, вы не доктор, вам стрелять надо». Отполз к краю крыши, чтоб мне его было не достать, и там у желоба помер. Потом старуха с дочерью у меня за второго номера были. Дочь – врач, ловко умела перевязывать, но когда в третий раз меня ранили, их уже не было. Кто-то в подвал меня сволок, там я отлежался, выполз. Работал из автомата – прикрывал, пока старики, женщины и дети в люке от канализации скрывались. Их потом там дымовыми шашками немцы задушили.

– А ты?

– Ну, что я, существовал. Фашисты ночью уже по пустому гетто бродили, сапоги обмотали тряпками, чтобы неслышно ступать, и, как найдут живого, добивали. Я для личной безопасности больше ножом действовал, от пальбы воздерживался. Потом вконец устал, без памяти свалился. Очнулся как бы в земляной норе, аккуратно перебинтованный. Ну, ухаживали за мной, будто я самый лучший человек на земле. Понимаешь, такие люди! Им самим там дышать нечем – воздуху нет. Знаешь, хлебом, водой поделиться – это что, а вот когда дышать нечем… А тут такая здоровенная дылда, как я, зубами от боли скрипит и последний воздух хлюпает. Уполз я от них. Вижу – дети синеют, ну и уполз. И, представь, напоролся вдруг на Водицу с Пташеком – вылезли из канализационного люка. Они, оказывается, беглецам решетку пропиливали, где выход из туннеля на Вислу. Кое-кто спасся – те, кто не потонул. Ну, тут я, очевидно, и скис. Как они меня оттуда уволокли, не знаю. Недели через две или вроде того я с ними одну диверсию не совсем аккуратно сработал. Все получилось, но вроде как гестапо чего-то учуяло. Я намекнул Бригитте: неплохо было бы в Берлин эвакуироваться, – ну, она выхлопотала.

Зубов опустил голову, пробормотал:

– А вообще-то как там, в гетто, все было, нет возможности человеческими словами рассказать! – Посмотрел на озеро, добавил: – И моря не хватит, чтобы такое смыть навечно из памяти. Так вот. – Встал и начал одеваться. – Из Берлина туристские автобусы приезжали, специальная остановка возле варшавского гетто. Гид пояснения публике давал, брюхоногие развлекались, как в цирке. Может, из здешних вилл жители.

– Так кем же ты сейчас числишься у немцев? – спросил Вайс.

– Видел же, – неохотно процедил Зубов. – Командую по линии «Тодта» спасательными отрядами из немцев, но главным образом – заключенными.

– Ну и как?

Зубов сказал сконфуженно:

– Наши вначале договорились убить меня. Народ организованный, понимаешь, постановление вынесли. Один подлец мне об этом донес. Ну, я, конечно, разволновался: от своих смерть принять – это же ни к чему. А потом решение принял: пристрелил под каким-то предлогом при всех заключенных этого гада во время спасалки, но чтобы все поняли, что к чему. Как шлепнул – сказал: «Это был весьма хорошего языка человек». Ну, видимо, они сами на этого подлеца уже глаза щурили. Спустя день старшина подходит и спрашивает: «Герр комиссар, вы застрелили нашего товарища – он хотел сделать вам плохое?» – «Не мне, а вам», – это я так ему сказал. Поглядели мы в глаза друг другу и разошлись. Выходит, отменили они после этого свое решение: много было возможностей пришибить меня, а не использовали.

– А есть случае бегства?

– Обязательно. Бегут, да еще как! – ухмыльнулся Зубов.

– Но ведь это может на тебе отразиться.

– Почему? Составляю акт по форме – и всех делов: мол, поймал и расстрелял на месте – за мной все права на это. А некоторых заношу в списки погибших при бомбежке или во время завалов. Бухгалтерия у меня на такие дела чистенькая. – Сказал завистливо: – Чувствую по всему: у них партийная и другая организация имеются, они решают, кому и когда бежать. Живут коллективом. А я для них вроде как пешка – не человек, одна фигура.

– Слушай, а почему они так здорово работают?

– Так ведь людей спасают.

– Немцев, – напомнил Вайс.

– Да ты что! – возмутился Зубов. – Знаешь, когда детей задавленных из рухнувшего бомбоубежища выносят, смотреть невозможно: будто они их собственные, эти ребятишки. – Вздохнул: – Вот, значит, какая конструкция души у советских! И кто скажет, слабина в этом или сила…

– А ты как считаешь?

– Как? А вот так и считаю.

Они сели за столик на открытой веранде кафе, свободной от посетителей в этот ранний час. Кельнер, не спрашивая о заказе, принес кофе, булочки, искусственный мед и крохотные, величиной в десятипфенниговую монету, порции натурального масла.

Зубов отпил кофе, брезгливо сморщился:

– Надоело это пойло, лучше закажу пива.

– Да ты что? Пиво – утром? Здесь не принято.

– Ну, тогда щи суточные.

– Ладно, не дури, – сказал Вайс.

Зубов посмотрел на грязное от дымных пожарищ, все в багровых отсветах, будто налитое кровью небо, спросил сердито:

– Ты вот что мне объясни. Союзники бомбят Германию. А почему немецкая промышленность не только не снизила выпуск продукции, но, наоборот, постоянно его увеличивает и кульминационная точка производства самолетов приходится как раз на время самых сильных бомбежек? И все это вооружение гонится против нас.

– А союзники лупят не по объектам, а только по немецкому населению – с целью терроризировать его и вызвать панику, – продолжил его мысль Вайс.

– Но гестапо так терроризировало население, что куда там бомбежки! – сказал Зубов. – Недавно репрессировали более трехсот тысяч человек. И, понимаешь, вчера ночью я видел, как на молочных цистернах фирмы «Болле» и автомашинах берлинской пожарной охраны вывозили на Восточный фронт стационарные батареи, входящие в систему ПВО Берлина. А раньше туда отправили много зенитных железнодорожных установок. Я уж не говорю об эскадрильях ночных истребителей, снятых с берлинской ПВО для той же цели. Выходит, союзники должны сказать гитлеровцам: «Мерси, услуга немалая». – Поморщился, словно от зубной боли. – Похабная эта стратегия, вот что я тебе скажу! Вместо того чтобы сломать хребет военной промышленности Германии, бьют вкупе с гестаповцами гражданское население. Союзники усиливают воздушный террор, а гестаповцы – полицейский. И немцу от всего этого податься некуда, разве только на фронт. Всех и сметают подчистую тоталкой. И тоже на Восточный фронт гонят. – Сказал со злостью: – Был я тут на одном военном заводишке, смотрел. Вкалывают немцы, отбывающие трудовую повинность, по двенадцать часов в сутки. Началась воздушная тревога – работают. Вот, думаю, народ! А что оказалось? Бомбоубежища нет, а кто оставит станок – саботажник, ему прямой путь в концлагерь. В заводских зонах дежурят не зенитчики, а наряды гестапо. Вот и вся механика. Самые же крупные военные заводы находятся за пределами городов, и союзники их не бомбят – не та мишень. – Помолчал. Вздохнул: – Занимаюсь кое-чем в свободное от спасательных работ время.

– Чем же именно? – спросил Вайс.

– Да так, мелочи, – устало сказал Зубов. – Со стройки бомбоубежищ для высокого начальства воруем взрывчатку, ну и используем по назначению.

– У тебя что, снова группа?

– Так, скромненькая, – уклончиво сказал Зубов. – Но ребята отважные. Воспитываю, конечно, чтобы без излишней самодеятельности. Недавно одного агента из вашего «штаба Вали» пришибли.

– Как вы разузнали об агенте?

– Есть человек наш, связной, – дал приметы, сообщил, что этот агент прибудет в Берлин на поезде, с одним сопровождающим. Встретили обоих с почетом, на машине. Повезли. Как всегда, бомбежка. Ну, и остановились у бомбоубежища, которое я по особому заказу построил, но клиенту еще не сдал. Ну, входит. Допросили. Приговорили. Все по закону, как полагается. – Зубов поднял глаза, спросил: – А ты, значит, без передышки, все время немец? – Покачал головой. – Я бы не смог. Душа присохла бы. Железный ты, что ли, – такую нагрузку выдерживать? – Пожал плечами. – Одного не могу понять: на черта тебе было в тюрьме из себя благородного немца корчить? Ну, настучал бы Мюллеру на своего Шелленберга, и пусть цапаются. Ради чего в петлю лез?

Вайс сказал:

– В прошлом году гестапо арестовало агентов Гиммлера, возвратившихся после тайных дипломатических переговоров с представителями английских и американских разведок, и предъявило им обвинение в незаконном ввозе иностранной валюты. И Гиммлер подписал им смертный приговор лишь потому, что они настаивали, чтобы его уведомили об их аресте.

– Дисциплина! – усмехнулся Зубов.

– Нет, – сказал Вайс, – не только. Это метод их секретной службы: не обременять себя людьми, допустившими оплошность. Есть и другие, более скоростные способы. Сотруднику не делают замечаний, если он допустил ошибку. Его посылают к врачу. Тот делает прививку – и все.

– Понятно. – Зубов погладил руку Иоганна. – Ты уж там у них старайся на полную железку. – Добавил печально: – И не надо нам с тобой больше видеться. Я человек не совсем аккуратный, иногда грубо работаю.

– Ну, а Бригитта как?

На лице Зубова появилось выражение нежности.

– Ничего, живем. – Наклонился, произнес застенчиво счастливым шепотом. – Ребенок у нас будет. Хорошо бы подгадать, чтоб к приходу нашей армии: я бы его тогда зарегистрировал как советского гражданина, по всем правилам закона.

– А Бригитта согласится?

– Упросим, – уверенно сказал Зубов. – Будут же все условия для полной аргументации. Уж тогда я перед ней всю картину нашей жизни разверну. Не устоит. Она на хорошее чуткая.

Вайс встал, протянул ему руку.

– Ну что ж, прощай, – грустно вздохнул Зубов. – Нервный я стал. Раньше не боялся помереть, а теперь очень нежелательно. Чем ближе наша армия подходит, тем труднее становится ее ожидать…

Густав зашел навестить Вайса в его коттедж и как бы между прочим осведомился, какое впечатление на него произвели участники заговора, с которыми он был в заключении.

Вайс сказал пренебрежительно:

– Самое жалкое.

Густав, не глядя на Вайса, заметил:

– Штауфенберг, чтобы спасти от казни своих арестованных друзей, по собственной инициативе пытался совершить покушение на фюрера еще одиннадцатого июня.

– Скажите какое рыцарство! – усмехнулся Вайс.

– Оказывается, один генерал, будучи участником заговора, все время информировал о нем рейхсфюрера.

– Ну что ж, следовало бы зачислить этого генерала в штат гестапо.

– А он и не покидал своей секретной службы там. Между прочим, Ганс Шпейдель, начальник штаба фельдмаршала Роммеля, также донес на своего начальника.

– Но Роммель, кажется, погиб в автомобильной катастрофе?

– Да, так, – согласился Густав, – и, очевидно, для того, чтобы он не страдал от ранений, полученных в этой катастрофе, кто-то из сотрудников предложил ему принять яд, что он и сделал.

– Герой Африки – и такой бесславный конец!

– Когда-то он был любимцем фюрера… – напомнил Густав.

Вайс, пытливо глядя ему в глаза, спросил:

– Очевидно, вы хотели услышать мое мнение не о Роммеле?

– Разумеется, не о Роммеле, а о тех, – мотнул головой Густав.

– В сущности, – твердо сказал Вайс, – насколько я понял из их разговоров, руководители заговора приняли решение капитулировать перед Западом, с тем чтобы потом начать наступление на Восточном фронте. Это был чисто военно-политический маневр – и только. И хоть они покушались на жизнь фюрера, дух его они впоследствии хотели воскресить во всем величии.

– В чьем лице?

– Я полагаю, в лице нового фюрера. Но, – иронически заметил Вайс, – Геббельс точно определил этот заговор как «телефонный».

Густав помолчал, потом порекомендовал дружески:

– Если к вам с таким же вопросом обратится наш шеф, я полагаю, ваши ответы в этом духе могут удовлетворить его. Они смелы, неглупы и свидетельствуют о вашей проницательности.

– Благодарю, – кивнул Вайс.

Густав улыбнулся.

– Разрешите вручить вам секретный пакет. Распишитесь на конверте и не забудьте кроме даты точно указать время.

Когда Густав ушел и Иоганн вскрыл пакет, он увидел тот самый документ, который некогда, во время первой их встречи, показал ему Вальтер Шелленберг. Только теперь на удостоверении был наклеена его фотография.