Текст книги "Щит и меч (четыре книги в одном томе) "

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 68 страниц)

68

Шелленберг в эти дни был самым целеустремленным, энергичным и решительным из всех государственных деятелей Германии. Но меньше всего он думал о том, как сложится дальнейшая судьба рейха. Он был убежден, что его собственное будущее от этого никак не зависит. Давно, еще со времен Сталинграда, он понял, что военное поражение рейха неизбежно. И сделал ставку на Гиммлера. Если Гиммлер станет первым человеком в Германии, то он, Шелленберг, будет вторым. Какой Германии – это теперь не имеет значения. Но именно сейчас, в эти дни, для него все решалось. И поставки фольксштурма – людей, которых, как дрова, грузили в вагоны и спешно отправляли на Восточный фронт, – интересовали Шелленберга лишь постольку, поскольку это могло замедлить продвижение Советской Армии. А ему необходимо было выиграть время, чтобы завершить переговоры Гиммлера с теми, кто взял на себя роль тайных дипломатических агентов западных держав.

Канун падения гитлеровской Германии стал для Шелленберга как бы вершиной всей его деятельности. От его ума и ловкости зависело сейчас, будет ли он первым наперсником нового фюрера и вторым человеком в Германии. Личная капитуляция Гиммлера была бы для него трагедией, большей катастрофой, чем капитуляция Германии. Военное поражение рейха, по его мнению, еще не означало политического поражения. Если действовать в этот критический момент целеустремленно и решительно, можно выиграть для себя лично великое будущее. Так он и действовал.

Все эти дни Шелленберг не покидал Гиммлера. Был необычайно бодр, самоуверен и красноречиво разжигал воображение своего шефа упоительными перспективами самодержавного единовластия.

В бомбоубежище Хоенлихена Шелленберг продемонстрировал Гиммлеру кинопленку, на которой по его приказу один из агентов запечатлел фюрера с помощью скрытой камеры.

Съемка производилась специальным, замедленным способом, который позволил отчетливо и обстоятельно зафиксировать малейшие оттенки физического состояния Гитлера.

На сером экране перед ними, будто в аквариуме под водой, передвигался в пространстве сутулый человек с бледным, рыхлым, оползшим лицом и нижними веками, оттянутыми, как у дряхлого пса. Левая рука непроизвольно тряслась, словно ласты у тюленя, правую он подносил к уху, прислушиваясь: слух его значительно снизился после недавней операции. Вот он направился к столу. Подошвы его штиблет как бы прилипали к полу, и от этого походка была падающей, как у древнего старца. Взял лист бумаги и с трудом, будто непомерную тяжесть, поднес к глазам. С глазами у Гитлера тоже было плохо, и документы для него теперь печатали на специальной машинке с необычайно крупным шрифтом.

Гиммлер передвинул стул ближе к экрану. Он смотрел на своего фюрера молча, пытливо, с явным наслаждением.

Несколько дней назад Шелленберг беседовал о состоянии здоровья Гитлера с профессором де Крини и директором психиатрической больницы Шарите. Это были свои люди, и сведения, которые он получил, носили самый обнадеживающий характер: состояние Гитлера безнадежно. Тогда он устроил Гиммлеру свидание с де Крини и имперским руководителем здравоохранения Конти. Гиммлер выслушал их напряженно и жадно, с полным пониманием: еще прежде он прочел в медицинской энциклопедии статью о так называемой болезни Паркинсона – этот диагноз ставили Гитлеру.

Сейчас, когда просмотр кинопленки был закончен и в зале зажегся свет, Гиммлер сказал с лицемерным сочувствием:

– Это все оттого, что фюрер ведет совершенно противоестественный образ жизни: превращает ночь в день, оставляя для сна только два-три часа. Его беспрерывная деятельность и постоянные взрывы бешенства изводят окружающих и создают невыносимую атмосферу. – Признался: – Когда он меня вызывает, я каждый раз испытываю смертельный страх – ведь в припадке ярости ему ничего не стоит застрелить меня.

– Да, – согласился Шелленберг. – И если вы будете медлить, в один прекрасный день ваш труп вывезут из бомбоубежища под рейхсканцелярией, как уже было с другими.

Гиммлер побледнел, но по-прежнему лицемерно воскликнул:

– Погибнуть от руки фюрера – великая честь!

Шелленберг обладал железной выдержкой и терпением, но даже его иногда обезоруживало это бесстыдное и теперь уже никому не нужное притворство. Лицемерие было как бы второй натурой Гиммлера. Подписывая приказ об «особом режиме» для десятков тысяч заключенных в концлагерях, он жаловался:

– Если бы наши противники оказались более гуманными, они взяли бы на себя затраты на содержание военнопленных и сами снабжали их продуктами питания. Не могу же я обрекать на голод немецкий народ, чтобы за его счет откармливать этих бездельников.

Большинство медицинских экспериментов над заключенными производились с его санкции. И, читая присланные ему палачами-медиками материалы об этих экспериментах, Гиммлер говорил:

– Я забочусь о здоровье немецкого народа как никто другой. Испытания различных новых препаратов на живом материале гарантируют нашу медицину от ошибок при лечении людей высшей расы.

С особым вниманием он следил за успехами эсэсовских медиков, проводящих опыты стерилизации заключенных.

– Фюрер требует от нас, чтобы мы умерщвляли миллион славян в год. Но я мечтатель. Мы можем обезопасить свое будущее: сохраним для себя рабочую силу, но лишим ее опасной возможности размножения.

Гиммлер исступленно боялся, что Гитлеру станет известно о его тайных переговорах с агентами западных держав. И накануне их прибытия в Хоенлихен он притворился больным. Чтобы вызвать у Гиммлера порыв к активности, Шелленберг даже решился припугнуть его. Сказал, что, по его данным, Кальтенбруннер подозревает об этих переговорах Гиммлера. Сотни личных агентов Кальтенбруннера рыскают вокруг Хоенлихена и охотятся за людьми Шелленберга.

Тогда Гиммлер воскликнул раздраженно:

– Их нужно убивать, убивать на месте! – И уже мягче посоветовал: – А тех наших агентов, которые не смогут с ними справиться, не привлекая внимания, нужно немедленно ликвидировать и так составить материалы следствия, чтобы было ясно: в наших рядах есть изменники и их уничтожают.

– Слушаюсь, – ответил на это Шелленберг.

Через несколько дней после просмотра кинопленки Гиммлер вызвал Шелленберга в свое имение в Вустраве и, когда они гуляли по лесу, сказал:

– Шелленберг, мне кажется, что с Гитлером больше нечего делать. – Спросил: – Вы верите диагнозу де Крини?

– Да, – ответил Шелленберг, – я, правда, давно не видел фюрера, но мои наблюдения позволяют мне сделать вывод: сейчас настал последний момент для того, чтобы начать действовать.

Гиммлер, соглашаясь, кивнул. Потом остановился и произнес значительным тоном:

– Если англо-американцы окажут мне добросовестную помощь в победе над Россией, я согласен вознаградить их. Мы можем передать под управление Англии часть Сибири – ту, что между Обью и Леной. А США отдадим район между Леной, Камчаткой и Охотским морем. – Спросил: – Я полагаю, их удовлетворят эти условия?

– Да, – сказал Шелленберг. – Несомненно.

Сейчас его не интересовали мечты будущего фюрера. Он был более реалистичен. И его обрадовало, что Гиммлер настроен решительно. Значит, и действовать теперь можно более энергично.

Больше всего Шелленберга беспокоила кровавая репутация Гиммлера. Самым первонеобходимым сейчас было по возможности обелить его, чтобы эта репутация не послужила препятствием к возведению нового диктатора на трон. Более шести миллионов евреев было умерщвлено по утвержденному Гиммлером на совещании в одной из вилл в районе Ванзее плану, получившему поэтому гриф «План Ванзее».

Еще в январе 1944 года Шелленберг предусмотрительно организовал свидание Гиммлера с бывшим президентом Швейцарии Мюзи. От имени еврейских организаций тот предложил пять миллионов швейцарских франков за освобождение евреев-заключенных по определенному списку.

Гиммлер был склонен произвести эту сделку. Он потребовал, чтобы на всю сумму доставили в рейх тракторы, автомашины и техническое оборудование. А для себя лично пожелал, чтобы в американской и английской печати были опубликованы статьи, авторы которых охарактеризовали бы его только как государственного деятеля Третьей империи.

О его роли руководителя службы безопасности следовало умолчать.

И вот сейчас для переговоров с Гиммлером в Германию прибыл из Швеции Бернадотт, а из Швейцарии, почти одновременно с ним, – восьмидесятилетний Артур Лазар. Старика сопровождал его младший сын.

Шелленберг доставил Лазара в одну из резиденций Гиммлера.

Мюзи выполнил свое обещание – Артур Лазар привез с собой пачку английских и американских газет, в которых были опубликованы статьи о Гиммлере.

Старик Лазар молча сидел в кресле. В черной визитке, в широких полосатых серых брюках, складками спадающих на ногах. Крахмальный воротничок с отогнутыми углами как бы поддерживал его голову. Глаза тусклы, взор их обращен внутрь, и от этого они были мертвы.

Когда он уезжал в Германию, жена простилась с ним, как с покойником. Но он не боялся смерти: она и так уже тащилась где-то рядом, как тень, как дань прожитым годам. Убьют сына? Шесть миллионов плюс один человек. Себя он уже не мог считать жертвой. Он поехал сюда потому, что был очень стар: его высохшему сердцу легче перенести все это.

Он думал: если бы был бог, он не допустил бы ничего подобного. Но если можно выторговать сейчас у фашистов жизнь нескольких тысяч человек, почему не сделать этого? Он знал, когда Гитлер пришел к власти, западные державы помогали ему вооружаться, рассчитывая, что он нападет на большевиков. И когда нацисты в Германии убивали евреев, западные державы молчали. Молчали, а наци на евреях обучались ремеслу убийц.

Он знал, что Эйхман даже изучил еврейский язык, стремясь обладать нужной подготовкой для должности начальника службы, специализированной на истреблении евреев.

Лазар был противником Советского Союза: считал, что в этой стране ограбили тех, кто благодаря превосходству ума умеет делать деньги так же, как он сам умел их делать.

Но поражение фашистской Германии нанес не кто-нибудь, а большевики. И только Советская Армия могла бы освободить всех узников от фашистских концлагерей. Если бы!..

Лазар знал о тайных переговорах союзников с гитлеровцами. Знал, что фашисты все свои армии перебрасывали с Западного фронта на Восточный, надеясь при поддержке союзников остановить русских.

Он знал, что Аллен Даллес в беседе с агентом гитлеровцев заявил: «При всем уважении к историческому значению Адольфа Гитлера и его делу трудно себе представить, чтобы возбужденное общественное мнение англосаксов согласилось увидеть в Гитлере бесспорного хозяина великой Германии». И далее: «Гиммлер может быть партнером для переговоров».

Лазар знал: Даллес, и не только он один, настойчиво поддерживает кандидатуру Гиммлера как преемника Гитлера.

Если Гиммлер станет новым фюрером, он запросит за освобождение заключенных слишком много. Но может и уничтожить их всех, чтобы по повелению Гитлера. Свалит убийство на ближайшее окружение фюрера.

Лазар знал, что миссия, которую он взял на себя, более чем сомнительна. Он должен был вступить в переговоры с главным палачом своего народа ради того, чтобы спасти несколько тысяч человек, указанных в списке, а сотни тысяч, обреченные на смерть, останутся в концлагерях.

Но он взял на себя эту миссию, надеясь убедить Гиммлера, чтобы он не эвакуировал концентрационные лагеря ни перед неудержимо накатывающейся лавиной советских армий, ни перед войсками союзников, медленно и осторожно продвигающимися от западного побережья.

Ради всего этого он здесь.

Рейхсфюрер вошел в комнату в сопровождении Шелленберга. Он был неуверен в себе, раздражен и явно волновался, сознавая всю опасность переговоров с Артуром Лазаром. Пожать руку еврею – для Гиммлера и то уже было подвигом. Но он пошел на этот подвиг ради выгод, которые сулил ему Шелленберг.

Гиммлер с первых же слов сбивчиво заговорил о том, что он лично предлагал разрешить еврейский вопрос путем эвакуации евреев куда-нибудь на острова. Но это оказалось невозможным: во-первых, из-за иностранной пропаганды, а во-вторых, из-за сопротивления, возникшего в партийных кругах. Как бы пытаясь оправдаться, он вдруг захотел показать Лазару какое-то документальное доказательство своих гуманных намерений. Извинившись, ушел к себе в кабинет и стал рыться там в бумагах.

Он перебирал поступающие к нему из концлагерей сводки о количестве производимых умерщвлений – в неделю, в месяц, в квартал. Копии своих приказов с выговорами руководителям лагерной администрации за проявленную медлительность. Докладные с техническими проектами газокамер и его одобрительными резолюциями в углу титульного листа.

Снимки препарированных трупов с разорванными легкими после пребывания в вакуумных камерах, где проводились с его санкции испытания человеческих организмов на степень выносливости в разреженной атмосфере (заказ Геринга для изучения влияния на летчиков высотных полетов).

Сводки о количестве тонн крови, полученной для нужд фронта от детей, заключенных в концлагерях.

Донесение министерства сельского хозяйства об использовании удобрений, изготовленных из кремационного пепла.

Под руку ему попался приказ от 16 февраля 1942 года за его подписью. Он бегло пробежал его.

«Высшему руководителю СС и полиции на Востоке обергруппенфюреру СС Крюгеру. Краков.

В целях обеспечения безопасности приказываю, чтобы после перевода концентрационного лагеря Варшавское гетто было снесено до основания. Причем перед этим следует использовать все годные части домов и всякого рода материалы. Снос гетто и устройство концентрационного лагеря осуществить необходимо, так как иначе мы никогда не успокоим Варшаву, а бесчинства преступных элементов не смогут быть искоренены, если гетто будет оставлено.

Мне должен быть представлен общий план ликвидации гетто. В любом случае нужно добиться, чтобы имеющаяся до сих пор жилплощадь, на которой проживает 50 тысяч человек низшей расы и которая никогда не будет пригодна для немцев, была стерта с лица земли, а миллионный город Варшава, всегда являющийся опасным очагом разложения и мятежа, был уменьшен.

Г. Гиммлер»

Он со злостью сунул эту бумагу обратно в ящик, туда, где лежал кусок экспериментального мыла из человеческого жира.

На столе он увидел копии заранее подготовленных телеграмм комендантам лагерей Дахау и Флоссенборг.

«О передаче не может быть и речи. Лагерь необходимо немедленно эвакуировать. Ни один заключенный не должен попасть живым в руки врага.

Генрих Гиммлер»

Он схватил эти телеграммы, скомкал и бросил в корзину под стол, потом наклонился, поднял и сжег в пепельнице. И, сделав это, пришел в лучшее настроение: одной уликой меньше.

Вернувшись в комнату, где его терпеливо ожидал Лазар, Гиммлер сразу заявил, что принимает все три предложенных ему пункта. Пункт первый: он прикажет не убивать больше евреев. Второй пункт: имеющиеся в наличии евреи, число которых весьма неточно и спорно, во всяком случае, останутся в лагерях, их не будут «эвакуировать». И третий: все лагеря, в которых еще имеются евреи, будут перечислены в списке, и о них будет сообщено.

Лазар выслушал это все с каменным выражением лица, молча. После паузы сказал:

– Я хочу, чтобы мой сын посетил один из лагерей. Это нужно для того, чтобы мы могли быть уверены, что ваши указания выполняются в точности.

Гиммлер встревоженно оглянулся на Шелленберга. Тот кивнул. Тогда Гиммлер поспешно сказал:

– Ваше желание, мосье Лазар, будет исполнено. У вас не должно остаться никаких сомнений.

Гиммлер верил в талант Шелленберга выкручиваться из любого положения.

Ему хотелось произвести на Лазара благоприятное впечатление. И, усевшись рядом в кресле, он с самым дружелюбным видом посетовал на то, что германская экономика при решении еврейского вопроса потерпела некоторый ущерб, лишившись искусных рабочих рук, а также той части технической интеллигенции, которая могла быть особенно полезна. И со вздохом сожаления заключил:

– Но увы! Принципы, какими бы они ни казались на первый взгляд странными, есть принципы. Нам приходилось идти на жертвы ради укрепления национального духа. – Встал и, сославшись на занятость, извинился, что не может продолжать беседу. На прощание протянул руку.

Лазар в старческой рассеянности, казалось, не заметил этого жеста. И был озабочен в этот момент только тем, чтобы раскурить сигару. Руки его были заняты.

Гордо вскинув голову, Гиммлер вышел из комнаты. Он действительно спешил: в Хоенлихене у него была назначена встреча с Бернадоттом. Встреча эта имела для Гиммлера исключительно важное значение, ибо Бернадотт должен был подтвердить признание кандидатуры Гиммлера на пост нового фюрера заинтересованными кругами США и Англии.

Но все-таки, прежде чем покинуть комнату, Гиммлер, задержавшись на пороге, успел сказать Лазару, что сегодня же прикажет освободить из Равенсбрюка группу женщин-евреек. Но Лазар обязан найти быстрейший способ информировать генерала Эйзенхауэра об этом акте милосердия.

Гиммлер намеревался через посредничество Бернадотта добиться свидания с Эйзенхауэром и был чрезвычайно любезен с графом.

Граф Бернадотт не впервые удостаивался чести быть принятым в Хоенлихене – этой штаб-квартире Гиммлера, барском имении, отлично замаскированном под огромный благоустроенный госпиталь якобы для раненых эсэсовцев.

Здесь во множестве коттеджей помещались самые секретные канцелярии службы безопасности; в отдельных флигелях были расположены лаборатории, где химики и бактериологи изобретали новые средства для массовых умерщвлений.

Рядовые сотрудники этих служб с искусно перевязанными конечностями и снабженные костылями приезжали и уезжали из Хоенлихена в санитарных машинах. Некоторых, особо секретных агентов выносили из машин и вносили в машины на носилках, и, как у тяжело раненных в голову, лица их были тщательно забинтованы.

В таком же виде доставляли сюда тех, кого Гиммлер счел необходимым допросить лично. Такие люди, как правило, не возвращались обратно: при Хоенлихене имелось кладбище, как и при некоторых других госпиталях.

В этом «госпитале» никого не подвергали грубым истязаниям: в отлично оборудованном хирургическом кабинете производились разнообразнейшие операции, но без применения каких-либо средств анестезии.

Вызывали на откровенность посредством электродов, которыми прикасались к трепанированным участкам мозга или освобожденным от мышечных тканей сплетениям нервных узлов.

Эсэсовцы не в мундирах, а в больничных пижамах исправно несли здесь свою службу.

Еще в предыдущие визиты к Гиммлеру графу Бернадотту удалось добиться свободы для ряда лиц скандинавского происхождения. Из концентрационных лагерей их вывозили по ночам на автомашинах шведского Красного Креста под надзором людей Шелленберга. Граф дал обязательство сообщить об этом Эйзенхауэру, когда будет передавать ему условия Гиммлера, на которых желательно было бы заключить сепаратный мир с США.

Встречаясь в эти же дни с Риббентропом и Кальтенбруннером, граф и с их стороны выслушивал ту же просьбу – посредничать между ними и Эйзенхауэром. Он знал о том, что некоторые круги союзников делают ставку на Гиммлера. И сам держался подобной точки зрения. Он был глубоко разочарован, когда Кальтенбруннер вдруг воспрепятствовал дальнейшему вывозу пленных шведов на родину.

Граф, будучи дипломатом, понимал, что Кальтенбруннер сделал это, желая повредить Гиммлеру – помешать ему разыгрывать перед западными державами роль гуманиста. Понимал он также, что Кальтенбруннер и сам был не прочь играть перед ними подобную роль. Но факт этот свидетельствовал о том, что Гиммлер не настолько еще всесилен, чтобы выступить открыто против своих соперников, и тем более против Гитлера.

Граф давно подозревал Гиммлера в нерешительности, слабодушии. И теперь ему оставалось только одно: удивляться, как этот человек с конституцией слизняка мог исполнять обязанности главного плача в Третьей империи.

Кроме того, до сведения графа было доведено, что советским кругам стали известны переговоры гитлеровцев с агентами союзников, ведущиеся через шведских посредников. Его имя деликатно не упоминалось, но граф и без этого понял, как детально информированы о его деятельности советские круги. Все это явилось результатом тонкой работы советской разведки. Очевидно, разведчик проник в главную цитадель германской секретной службы.

Зная непреклонную позицию Советского Союза, его стратегическую и политическую мощь и понимая, какова будет роль Страны Советов при решении послевоенных проблем Германии, граф отдавал себе отчет в том, что любые попытки выдвигать теперь кандидатуру Гиммлера на пост главы нового германского правительства безнадежны и в будущем могут принести ему только вред.

Был момент, когда Гиммлер мог возглавить правительство: лидеры заговора «20 июля» шли на то, чтобы Гиммлер стал главой Германии. Зная о заговоре, рейхсфюрер попустительствовал заговорщикам, его служба безопасности до поры бездействовала. Но он был робок и нерешителен. Вместо того чтобы самому руководить организацией убийства Гитлера, Гиммлер ожидал, когда это сделает однорукий, одноглазый человек, отдавший себя в жертву подвигу отчаяния. А ведь Гиммлер мог, если бы он действовал наверняка, казнить потом убийцу и главных заговорщиков и по их трупам взойти на престол фюрера, как его верный восприемник.

Сейчас, в конце войны, ненависть к фашизму объединила народы мира, и трудно будет убедить общественное мнение в том, что роль посредника между германскими фашистами и западными державами относится к сфере тонкой дипломатии, и только. Бернадотт в душе сознавал, что деятельность его выглядит как попытка помочь убийце спрятать улики, как советы убийце свершить какое-нибудь мелкое доброе дело, – например, выпустить из клетки птичку в доме, где он зарезал людей.

Все это вызывало чувство досады у графа. И он был весьма дурно настроен, когда Гиммлер и Шелленберг, извиняясь за несколько минут опоздания, вошли к нему в коттедж.

Шелленберг с первой же минуты не без тревоги заметил, что в поведении графа появилось нечто новое. Если раньше, при прежних встречах, он всегда был деловито озабочен, целеустремленно спешил перейти от светской болтовни, неизбежной в начале серьезного разговора, к существу дела, то теперь он вдруг заговорил об окрестностях Хоенлихена, заинтересовавшись его охотничьими угодьями, и обнаружил при этом тонкие познания в охотничьем искусстве.

Стремясь понять, какими тайными причинами вызвано такое отклонение от обычного поведения, Шелленберг решил поддержать разговор на эту тему и понаблюдать за графом. Но Гиммлер, сам будучи изощренным притворщиком, не умел угадывать этот дар в других. Усевшись рядом, он воспользовался короткой паузой и сразу перешел к делу.

Начал он торжественно, будто готовился сообщить графу величайшую политическую тайну.

– Мы, немцы, – заговорил он глухим голосом, – должны объявить себя побежденными перед западными державами.

Гиммлер выдержал паузу, ожидая, какое впечатление это ошеломляющее признание произведет на графа. Бернадотт, склонившись, рассматривал ногти у себя на руках так внимательно, будто увидел их впервые, потом вынул из жилетного кармана замшевую подушечку и стал орудовать ею.

Гиммлер сказал несколько растерянно:

– Это то, что я прошу вас передать через шведское правительство генералу Эйзенхауэру, для того чтобы избежать дальнейшей бессмысленной борьбы и кровопролития.

Граф поднял голову, спросил участливо:

– Кажется, сейчас потери германской армии на Восточном фронте достигают в отдельные дни свыше ста тысяч? – Сказал без всякого выражения на лице: – Это ужасно.

Гиммлер пробормотал:

– Перед русскими нам, немцам, и прежде всего мне, невозможно капитулировать.

– Это понятно, – сказал граф.

Словно получив одобрение, Гиммлер с горячностью заявил:

– Там мы будем продолжать бороться, пока фронт западных держав не сменит сражающийся немецкий фронт.

– Ну да, конечно, – согласился граф и тут же заметил: – Но, по имеющимся у меня сведениям, американские и английские военачальники не располагают дивизиями, подобными эсэсовским. Кроме того, им понадобится время, чтобы договориться со своими солдатами, которые до сих пор были убеждены, что они союзники русских. – Спросил неожиданно: – Как здоровье фюрера?

Гиммлер сказал мрачно:

– Я не имею права сообщать это для дальнейшей передачи. Но вам лично скажу, что при теперешнем развитии событий это вопрос двух, самое большее – трех дней. Гитлер расстанется с жизнью в этой драматической борьбе. – Добавил печально: – Утешением может служить то, что он падет в борьбе с большевизмом – с тем злом, предотвращению которого он посвятил всю свою жизнь.

– Вы точно знаете день, когда падет в этой борьбе фюрер? – задал вопрос граф.

Гиммлер смутился:

– Я, собственно, руководствуюсь соображениями, которые высказывали лечащие фюрера врачи.

– Ах, врачи! – только и сказал граф.

Шелленбергу пришлось вмешаться, чтобы направить разговор по более определенному руслу: ведь главная цель сегодняшнего свидания – это организация встречи Гиммлера с Эйзенхауэром. В результате граф согласился на то, чтобы Гиммлер написал письмо Гюнтеру с изложением своей просьбы в надежде, что его превосходительство поддержит его. Ссылаясь на неотложные дела, Гиммлер простился и ушел, а Шелленберг под каким-то предлогом задержался еще на несколько минут. Он сделал это, чтобы еще раз настойчиво повторить просьбу Гиммлера к Бернадотту: немедля лететь в Эйзенхауэру и добиться для Гиммлера свидания с ним.

Граф дружески взял под руку Шелленберга, к которому испытывал всегда особое расположение, считая его умным и смелым пройдохой. Окажись Шелленберг на месте Гиммлера, он действовал бы куда более решительно и день смерти Гитлера определил бы, не советуясь для этого с его личными врачами.

Мягко шагая по темной аллее, граф сказал:

– Рейхсфюрер не отдает себе отчета в истинном положении дел. – Вздохнул: – Я в данный момент ничем не могу помочь ему. – Добавил после паузы: – Я мог это сделать после моего первого посещения, если бы он тогда полностью принял на себя руководство делами рейха. Теперь, по моему мнению, у него нет никаких шансов. – Любезно улыбнулся, посоветовал: – А вы, мой милый Шелленберг, поступили бы умнее, заботясь о самом себе.

Когда Шелленберг вернулся к Гиммлеру, тот, воодушевленный беседой с графом, стал говорить о том, какие шаги он предпримет в первую очередь, когда станет фюрером. И тут же сказал, озабоченно наморщив лоб, что придется как-нибудь иначе назвать партию. «Национал-социалистская» – от этого названия западные державы потребуют отказаться.

– «Национальная партия объединения». Как вы находите? – предложил Шелленберг.

– Отлично! – воскликнул рейхсфюрер и похвалил: – Вы удивительно быстро соображаете, Вальтер!

Потом Гиммлер стал жаловаться на Кальтенбруннера: тот вмешивается в его распоряжения и отменяет его приказы, связанные с освобождением небольших групп заключенных. А ведь это необходимо в связи с обязательствами, принятыми во время переговоров с Мюзи и Бернадоттом. Сказал досадливо:

– Я понимаю, для фюрера все эти заключенные и иностранные рабочие – заложники. До последней минуты он может угрожать запасным державам, что прикажет произвести побоище в лагерях. Но я тоже имею право создать себе некоторую гарантию перед Западом путем угрозы уничтожения всех лагерей со всем их содержимым.

Гиммлер дал приказание Шелленбергу создать секретную группу из особо надежных лиц его службы.

С одной стороны, группе этой поручалось воспрепятствовать полному уничтожению заключенных в лагерях, когда такой приказ последует от Гитлера или Кальтенбруннера. С другой стороны, составлявшие эту группу люди должны быть готовы выполнить подобный же приказ, если он будет исходить от Гиммлера.

…Случилось так, что сопровождать сына Лазара в один из концентрационных лагерей было приказано Вайсу.

Целью поездки являлась проверка того, как выполняется приказ Гиммлера об освобождении тех заключенных, чьи имена были указаны в списке.

Вайс несколько своеобразно выполнил поручение Шелленберга. Сначала он, пользуясь своим мощным документом, минуя комендатуру, провел молодого человека по лагерю и обстоятельно ознакомил его с постановкой дела. Он показал ему все, вплоть до помещения, примыкающего к входу в крематорий, где в стены были вбиты крюки для повешения и на полу лежали деревянные молоты для тех случаев, когда все виселицы были заняты. И только после этого провел его в комендатуру.

Получив уведомление о том, что лагерь посетит представитель международного Красного Креста, начальник лагеря держался со спутником Вайса подчеркнуто почтительно.

И когда молодой человек потребовал, чтобы ему показали заключенных, имена которых обозначены в списке, комендант сказал любезно:

– Но, к сожалению, все они в картонных коробках, урнами мы не располагаем. Очевидно, их так потрясло счастливое известие о близком освобождении, – он сообщнически улыбнулся Вайсу, – что все они скончались скоропостижно от сердечных спазм. Наши врачи пытались спасти их, но медицина оказалась бессильной.

Вайс раскрыл свой документ перед ухмыляющимся лицом начальника лагеря. Сказал:

– Вы ответите за это собственной головой. По чьему приказу вы действовали?

– Вот, – начальник лагеря вынул из кармана бумагу и протянул Вайсу. Внизу стояла подпись Кальтенбруннера.

На обратном пути спутник Вайса не сел с ним рядом. Он устроился на заднем сиденье, и Вайс видел в зеркало его бледное, ненавидящее лицо. Вайс свернул на боковую грунтовую дорогу и остановил машину в чаще деревьев.

– Что случилось? – тревожно спросил юноша.

Вайс повернулся к нему, спросил:

– Вы все поняли?

– Что вы имеете в виду?

– Если вы все поняли и не сумеете скрыть своих чувств, с вами может произойти то же, что и с теми… Возможно, средством для этого послужит автомобильная катастрофа.

– Вы меня не пугайте! – И юноша ожесточенно, с отчаянной решимостью стал обвинять Вайса в убийстве несчастных узников. Да-да, он соучастник этого убийства!

Вайс слушал не прерывая.

– Вы смелый человек, – сказал он, когда поток проклятий истощился. – Мне это в вас нравится. Вы никогда не забудете того, что видели сегодня?

– Во веки веков! – воскликнул юноша и тут же опомнился и с изумлением посмотрел на Вайса.

– Ну что ж. Аминь. Поехали дальше. Только, пожалуйста, не вздумайте стрелять мне в затылок. По вашему лицу я чувствую, что вам очень хотелось бы это сделать.

Доставив своего спутника в Хоенлихен, Вайс доложил Шелленбергу о результатах поездки.