Текст книги "Щит и меч (четыре книги в одном томе) "

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 68 страниц)

Гейдрих – с целью слежки за абвером, Канарис – с целью собрать как можно больше грязи, как можно больше нужных ему сведений о тех, кто входил в правящую клику, чтобы держать их в случае нужды на привязи.

И каждый в этой конкурентной борьбе стремился изловить другого, предать, чтобы прибрать хозяйство павшего к своим рукам.

40

После семейной партии в крокет Канарис и Гейдрих, оставив жен в саду, удалились в кабинет, чтобы поболтать наедине в ожидании обеда.

Гейдрих даже во время игры в крокет не решился расстегнуть пуговицы на кителе.

Он, как всегда, был чопорно-подтянут и, если проигрывал, сжимал узкие губы так, что они белели.

Канарис, напротив, небрежно относился к своему туалету, а проигрывая, умел так ликовать, так радоваться успеху противника, что у того возникало ощущение невольной досады: стоило ли так усердно стремиться к победе ради того только, чтобы доставить удовольствие своему партнеру?

Гейдрих коротко рассказал Канарису о полученном им рапорте, в котором сообщалось, что в одной из разведывательных женских школ абвера курсантка совершила покушение на жизнь сотрудника гестапо.

– Знаю, – лениво сказал Канарис. – Истеричка. – И заметил предостерегающе: – Если ваши ребята не видят разницы между известными домами и моими школами и ведут себя там неподобающим образом, не мне, а вам следует признать их к порядку. – И ехидно добавил: – В сущности, у вас больше опыта работы с женской агентурой. Когда вы были начальником тайной уголовной полиции, берлинские уличные профессионалки как будто составляли наиболее надежную вашу сеть? Здесь же материал иного порядка. У этих, очевидно, еще не изжиты некоторые представления о женской чести.

– Я не знал, что ваши школы подобны пансионам для благородных девиц, – съязвил Гейдрих.

Канарис добродушно улыбнулся.

– Дорогой друг! В силу своей биологической природы женщины самим богом поставлены в зависимое положение от нас, мужчин. Но и мы, мужчины, по законам физиологии в некоторой мере зависимы от женщины. Ибо все, что мы делаем, – это воля тайного инстинкта, объемлющего всю нашу сущность и являющегося духовной субстанцией, пренебрегать которой и вредно и опасно. – Последние слова он произнес подчеркнуто угрожающим тоном.

– Не мне ли грозит подобная опасность?

– Ну что вы! – запротестовал Канарис. – Я имел в виду только одно: согласитесь, этот ваш унтершарфюрер после возвращения из госпиталя заслуживает наказания. Ведь своими действиями он чуть было не испортил ценный материал, подготавливаемый нами для важного задания. Теперь же выполнение этого задания непозволительно откладывается из-за чуть было не утраченных упомянутым объектом необходимы иллюзий. А без иллюзий человечество одичало бы. Мы все жертвы иллюзий. – Сказал со вздохом: – Я, например, всегда мечтал стать знаменитым музыкантом. – Сокрушенно развел руками. – И что же? Вы даже мне в утешение не скажете: «Канарис играет на флейте как виртуоз». По моим данным, – он обольстительно улыбнулся, – вы высказывали нечто совсем противоположное. А по сведениям из другого источника, – речь идет о вопросе, меньше задевающем мое самолюбие, – даже изволили высказать предположение, будто я нашему десанту а Англию предпочитаю английский десант на нашу территорию с целью совместного ведения войны против России.

Глаза Гейдриха стали леденяще внимательными.

– Кстати, – столь же внимательно глядя на Гейдриха, деловито продолжал Канарис, – у Черчилля за плечами опыт высадки английских экспедиционных войск на Севере России. Об этом нам не следует ни при каких обстоятельствах забывать. И если б он в новых условиях и на новых условиях применил, уже совместно с нами, свой опыт, мы могли бы потом в новом варианте вернуться к операции «Морской лев», хотя этого льва когда-то сильно потрепали русские. Но это, конечно, в том случае, если б Черчилль не против нас, а с нами принял участие в Восточной кампании. – Упрекнул: – И напрасно вы расправились с моими глухонемыми в Швейцарии. Меня только интересовало, насколько плодотворно ваши люди ведут переговоры с англичанами, чтобы потом, получив информацию, дать вам несколько добрых советов в обоюдных наших интересах. И вдруг такая бестактность! Впрочем, я не протестую: они знали много лишнего. Поэтому позвольте рассматривать это как чисто дружескую услугу гестапо абверу. – Объявил насмешливо: – Считайте меня обязанным вам.

Гейдрих молча глядел на световые блики, играющие на носках его ярко начищенных сапог.

Спросил хмуро:

– Так, как же мы поступим с этим раненым унтершарфюрером?

– Дайте ему медаль. Если он не дурак, то сумеет понять совершенную им глупость. А если не поймет, пусть на фронте покажет свою храбрость. Хотя не одолеть девчонку позор для эсесовца!

– Хорошо, – согласился Гейдрих. И, осторожно дрогнув щекой, что означало улыбку, дружеским тоном осведомился: – Насколько мне известно, эта русская – дочь репрессированного советского полковника?

– Да, небрежно подтвердил Канарис и положил руку на костлявое плечо Гейдриха. Сказал с шутливым упреком: – И эту девицу, дочь благородного советского полковника, ваш парень хотел лишить иллюзий. – Добавил игриво: – А также и… Ай-ай, как нехорошо! Неприлично. Невоспитанно. Мы же европейцы… – Спросил деловито: – Лансдорфа знаете?

Гейдрих угрюмо кивнул.

– Великий человек. – сказал Канарис. – Он обещал мне подыскать там у себя, в «штабе Вали», настоящего арийца – благовоспитанного, абсолютно надежного и обладающего соответствующей внешностью. Тот с полной деликатностью и целомудренностью совершит небольшую туристскую развлекательную поездку. Успокоит и вдохновит на работу, которую она обязана будет выполнить. Вот так, мой друг… Нам нужен подходящий человек для засылки в крупный армейский штаб. Надеюсь, что ее сумеют хорошо подготовить… – Признался с легким вздохом: – Это моя слабость – предпочитаю агентуру не из подонков, которые, увы, заполняют наши разведшколы, нацеленные на Восток.

Вошел пожилой лакей с мясистым лицом, задрапированным профессорскими, торжественными морщинами. Он получал жалованье как лейтенант абвера и одновременно почти такую же сумму как агент гестапо.

Объявил:

– Кушать подано…

– Женственность для агентки имеет две стороны – положительную и отрицательную. Первая – приманка. Вторая – применяя эту приманку, агентка может настолько увлечься, что превратит ее в самоцель, забудет ради чего она использует свою внешность как приманку. В цивилизованных государствах – я исключаю из их числа Россию, – кроме продажных женщин известной профессии, имеются мужчины, посвятившие себя такого же рода деятельности. Мы их используем только в западных направлениях. Что касается этих наших восточных агенток, то мы не ставим вам в упрек слишком завышенный процент самоубийств среди них. Среди мужского контингента тоже бывают подобного рода инциденты. Причем способы, применяемые для этой цели, обычно старомодны. – Поясняя, Гаген растопырил пальцы и коснулся ими своей старческой, морщинистой шеи. – И тут мы почти бессильны лишить их самых примитивных бытовых средств, которые они используют для того, чтобы лишать себя жизни. Так что, повторяю, с этой стороны у нас к вам нет особых претензий. Но есть момент в подготовке агенток, представляющих дилемму. Действуя в тылу противника, идя на сближение с интересующими нас лицами, они, естественно, обязаны энергично пользоваться теми дарами, которыми их снабдила природа. У цивилизованных наций, в особенности это касается образованных кругов, выработались совершенно здравые суждения, далекие от рабских понятий так называемой морали, освобождающие от каких-то там нравственных обязательств при решении физиологических проблем. У восточных рас все еще господствуют первобытные представления. Они чрезмерно преувеличивают интимную сторону жизни, предаются совестливым переживаниям, дрожат от мистического страха перед возмездием, и все это по таким поводам, которые для культурных людей давно уже не составляют никаких проблем. Следовательно, – Гаген все-таки опустил глаза, – свободное общение ваших курсанток с нашими военнослужащими входит в задачи подготовки агенток так же, как и обязательная программа их обучения. Следует, конечно, строжайше следить, чтобы при общении не возникало никаких обоюдных привязанностей. Этого можно добиться, решительно не допуская повторных встреч. Таким образом мы обезопасим агенток и будем уверены, что при исполнении ими своих обязанностей у них не возникнут лирические чувства, которые могли бы привести их к излишней откровенности при выполнении заданий в тылу противника.

– Господин Гаген, – внушительно заявила Ауфбаум, – вы забываете о священном писании.

– Я христианин, фрау капитан, – сухо сказал Гаген. – И не нуждаюсь в том, чтобы мне напоминали об этом.

– Но вспомните Марию Магдалину, она все-таки раскаялась. И я не уверена, что ваше предложение может стать радикальной гарантией.

– Мария Магдалина – исключение, – строго заметил Гаген. – И весьма желательно, в ваших же интересах, чтобы подобных феноменов среди ваших агенток не оказалось.

Повинуясь инструктажу Гагена, как представителя руководящего «штаба Вали», капитан Клара Ауфбаум дала служащим школы соответствующие указания.

И не только офицеры квартирующих поблизости частей, но даже младшие чины получили доступ в школу.

Две попытки самоубийства – одна из них закончилась смертью курсантки – не смутили командование школы, твердо выполняющее указания свыше.

Но то, что одна из курсанток нанесла ранение унтерфюреру СС, пятном ложилось на школу.

Эту курсантку, вскрывшую потом себе вены осколком стекла, вернули к жизни, с тем чтобы торжественно расстрелять во дворе школы, в назидание всем другим.

Но неожиданно пришел приказ освободить арестованную из заточения. А для расследования происшествия должен был прибыть полномочный представитель «штаба Вали».

Этим особоуполномоченным представителем оказался Иоганн Вайс.

Его, снабдили инструкцией, предписывающей строжайше наказать виновников, а потерпевшей разрешить десятидневное путешествие по любому избранному ею маршруту. Цель – отдых и развлечения.

Причем Вайс, оказывая девушке всяческое уважительное внимание, должен был сопровождать ее в этом путешествии.

В день приезда Вайса в школу прибыл также полковник РОА Сорокин, который получил приказ выполнять на месте все распоряжения абвера.

Вызывая поочередно курсанток для допроса, Вайс убедился, до какой степени утраты даже тени человеческого достоинства довел этих женщин метод, порекомендованный Гагеном.

Одни из них, отупевшие и безразличные ко всему, не способны были понять вопросы, которые им задавались. Все время испуганно смотрели на руки Вайса и, съежившись, закрывали глаза, когда он непроизвольно делал резкое движение.

Лица у них были одутловатые, а глаза тусклые, с неподвижными зрачками.

С усилием они произносили «да», «нет», «не могу знать». И каждый раз при этом вставали, вытянув руки по швам и вздернув подбородок.

Другие, истерично, возбужденные, почти до невменяемости взвинченные, хохотали плакали, ругались, нагло требовали сигарет, водки, обещая за это все, что угодно. Говорили безудержно, но в горячечном потоке слов Вайс не мог уловить какого-либо смысла, не мог добиться от них ответа на свои вопросы. Многие из них страдали нервным тиком: у них дергались подбородки, нижние веки, беспрестанно дрожали пальцы. Это были психически искалеченные люди. Полупомешанные.

Но самое гнетущее впечатление производили те, кто не потерял еще здесь полностью психического и физического здоровья. Большинство их озлобилось и ожесточилось в лагерях настолько, что им было безразлично, кто станет потом жертвой их преступлений. Чаще всего это были здоровые бабы, тупые, с уголовным прошлым. В лагерях они были блоковыми надзирателями, избрав предательство и палачество, чтобы продлить свою жизнь, добыть сытость, приобрести власть зверя над людьми.

Одна такая, с обрюзгшим и тяжеловесным лицом и выщипанными в ниточку бровями, заявила обиженно Вайсу:

– И никакого унижения я в этом не вижу. Все вполне нормально. Тут им не кружок самодеятельности.

– А вам?

– А я – не они. Я идейная. Своя крупорушка у отца была. А муж – скорняк, до последнего на дому мастерскую держал. Как могли, от властей свою зажиточную жизнь спасали. – Сказала презрительно: – Тут девки больше какие? С которыми немецкие офицеры побаловались. В казино водили, вежливо, как невест. А после сдали в СС, ну, а те сюда, на пансион. Только какие из них шпионки? Одно название. По ночам спать не дают. Плачут. А о чем? О советской власти. Вот она им теперь, советская власть! – и показала кукиш. Порекомендовала внушительно: – Я бы, господин офицер, на вашем месте сюда из кого кадры подбирала? Исключительно из пожилых, которые понимают толк в жизни, про которых точно известно, что они советской властью обижены. Мне, например, ни медали, ни ордена за мое геройство не надо. Мне бы патент на торговлю меховыми товарами. Тут я в люди выйду, будьте уверены.

– И много тут таких, как вы?

– Раз, два – и обчелся. А вот в РОА имеется публика положительная. Унтер-офицер Полканов о бане мечтает. Его предки по банному делу шли, на нем капитал собрали. – Спросила с надеждой: – Большевиков прогонят, тогда возврат на полную катушку для вольной коммерции?

Вайс сощурился, сказал строго:

– Но не для вас.

– Это почему же?

– Как вам известно по материалам РОА, Россия станет нашей колонией, и подобные вам обученные люди будут и в дальнейшем выполнять карательные функции по отношению к местному населению.

– Ну что ж, значит, причислят к фельдполиции. Я так вас поняла? – Вздохнула. – Ну что ж. Тоже должность.

Сорокин, полковник РОА, тучный, бравый, с венчиком крашенных в ярко-черный цвет волос вокруг белой лысины, страдал астмой и потому говорил с одышкой.

Преданно глядя в глаза Вайсу, заверял:

– У нас в РОА модерна не признают, всяких там современных фокусов. По старинке, как деды и прадеды. Порем. Есть такие мастера-уникумы! В гестапо подобных не имеется. Там по-европейски, с применением всякой техники. А у нас в РОА с обыкновенным сыромятным ремешком виртуозы!

Вайс сказал полковнику, чтобы тот дополнительно допросил лейтенанта Нюрку и ее пособницу о деле унтершарфюрер СС. А капитана Ауфбаум он допросит сам. Затем в сопровождении капитана Ауфбаум обошел общежитие курсанток. Это был такой же барак, как и в «штабе Вали».

Удушливо воняло дезинфекцией. К этой вони примешивался приторный запах крема, одеколона, пудры – всей той косметики, которую выдавали курсанткам в дни приезда начальства.

Ауфбаум внимательно оглядывала напряженные, напудренные лица стоящих по команде «смирно» женщин. Одни из них намалевались тщательно, аккуратно, другие нарочито небрежно, как бы в издевку над собой. Таким она делала строгие замечания. Объясняла Вайсу, что у курсанток есть также партикулярная одежда. Но хранится она в кладовой и выдается по мере надобности, в отдельных случаях.

– Например? – спросил Вайс.

Ауфбаум замялась:

– Ну… когда кто-нибудь из приезжих имеет желание побеседовать..

– Понятно, – сказал Вайс.

– Белье им мы выдаем солдатское. Но разрешаем обрезать кальсоны. А из обрезков они шьют себе лифчики.

– Дисциплинарные взыскания?

– Это миссия моего заместителя, лейтенанта, – уклончиво объяснила Ауфбаум.

– Есть жалобы, претензии?

Никто из женщин не ответил.

Вайс спросил девушку с обезображенными ожогами лицом:

– Это что у вас?

Ауфбаум поспешно сообщила:

– Это она сама, утюгом.

– Странно. Обычно утюгом лицо не гладят.

Стоящая в стороне толстая, ярко намалеванная девица объяснила мстительно:

– Это она нарочно рожу испортила, чтобы ее к офицерам вызывали. Чтобы другие за нее отдувались.

– Так, любопытно, – сказал Вайс. Спросил девушку с обоженным лицом: – Ваша фамилия?

– Нет у меня ни имени, ни фамилии.

– Кличка?

– «Штырь», – сказала Ауфбаум и пожаловалась: – Я полагала, поскольку, у меня женский состав, давать клички по названию цветов, но командование не одобрило.

Курсантку по кличке «Спица», ради которой он прибыл сюда, Вайс решил посетить один, без сопровождающих.

Ему указали комнату, где ее держали взаперти.

На топчане сидела тоненькая девушка в длинном, слишком широком для нее, расшитом блестками платье.

Маленькое, бледное личико, темные, чуть вьющиеся короткие волосы, еще не успевшие отрасти после лагеря. Опухший большой рот, впавшие глаза, высокая, тонкая шея. Руки на запястьях забинтованы.

Она была такая худенькая, тоненькая и легкая, что матрац, положенный на топчан, не проминался под ней.

Иоганн вежливо представился и объяснил цель своего визита. Она молча выслушала и сказала:

– Врете.

– Вы сможете сами убедиться: виновники будут строжайшим образом наказаны.

– Увидим.

– Разрешите присесть? – и Вайс опустился на топчан.

Девушка вскочила, бросилась к двери, толкнула ее. Дверь распахнулась.

– Может, нам лучше беседовать не здесь? – Вайс тоже встал.

– А я не желаю с вами беседовать!

– Тогда назовем это иначе. Вы дадите мне некоторые показания, которые необходимы как формальность, хотя мне уже все ясно.

Она спросила, озлобленно улыбаясь:

– А если все ясно, зачем вам нужна я?

– Можно узнать ваше имя?

– У меня есть кличка – «Спица».

– Пожалуйста, ваше имя?

– Допустим, Инга.

– Вы Инга, а я Иоганн – приятное созвучие.

– В таком случае я Ольга.

– Это правда?

– Вы уже начинаете допрашивать?

– Знаете что, – дружески сказал Иоганн, – мне не нравится ваше платье, уж очень оно такое…

– Какое «такое»?

– Ну, сами знаете… Я попрошу, чтобы вам дали другое.

– Шелк, блестки…

– Вот именно. И поэтому оно вам не идет.

Девушка внимательно посмотрела в глаза Вайсу.

– Зря притворяетесь. Вы, гестаповцы, вначале всегда так…

– А потом?

– Вы сами знаете, что потом. Ведь я дала подписку… Мне можно теперь приказать все, что угодно.

Глаза девушки потускнели, погасли.

Вайс сказал резко:

– Фрейлейн, у меня есть основания курсантку по кличке «Штырь», – напомнил: – ну, ту, которая обожгла себе лицо утюгом, подозревать в сокрытии своих истинных убеждений. Ее следует направить обратно в штрафной блок Равенсбрюка.

– Ну что вы! – всполошилась Ольга. – Она… Она настоящая контреволюционерка и поклонница фюрера! – Лицо девушки выражало отчаяние и тревогу.

– Вы убеждены в этом?

– Да-да, полностью! – горячо заявила Ольга.

– Ваше свидетельство для нас настолько авторитетно, что в таком случае я отменю приказ Ауфбаум.

Видя, что лицо Ольги прояснилось, он тут же спросил:

– А эта, с выщипанными бровями, меховщица?

– Сволочь!

– Простите, я не понимаю этого слова.

Блестя глазами, кривя губы, с какой-то коварной усмешкой Ольга сообщила:

– Эта особа не может внушать вам доверия.

– Благодарю вас. – Вайс встал, щелкнул каблуками, склонил в поклоне голову. Исподлобья глядя, быстро спросил: – Ваш отец полковник? Начальник штаба армии, репрессированный Советами?

Девушка, задыхаясь кивнула. На шее ее вздулись вены.

Иоганн сказал:

– Будьте, пожалуйста, внимательны ко мне настолько же, насколько и я к вам. – Усмехнулся: – У меня ведь такая сложная миссия. А русская девушка – это загадочная славянская душа.

Ольга нерешительно спросила:

– Но вы из гестапо?

– К сожалению, – сказал Вайс, – не имею чести. Как доложил вам, я унтер-офицер абвера. – Помедлил. – Но это нечто родственное.

– Зачем вы об этом сказали?

– Чтобы была ясность.

Вайс пошел разыскивать Ауфбаум, чтобы дать ей приказание об одежде для Ольги. Но Ауфбаум, оказывается, сама разыскивала его, и не одна, а в сопровождении полковника Сорокина и двух солдат РОА.

Она бросилась к Вайсу, моля спасти, оказать ей милосердие…

Полковник, отстранив капитана Ауфбаум, доложил Вайсу, с трудом преодолевая одышку, что уже подверг экзекуции разжалованного лейтенанта Нюрку и курсантку, которая оказывала ей содействие в истории с унтершарфюрером СС.

А сейчас прибыл нарочный с приказом РОА разжаловать капитана Ауфбаум в рядовые.

Ауфбаум спросила скорбно, умоляюще глядя на Вайса:

– Что же вы мне посоветуете?

Вайс сказал холодно:

– Я хотел бы задать вам еще несколько вопросов.

– О, пожалуйста. Я вся к вашим услугам, – жалко улыбнулась Ауфбаум. Губы у нее дрожали.

Оставшись с капитанов РОА наедине, Вайс спросил:

– Насколько я выяснил, вы действовали по прямым указаниям сотрудника «штаба Вали» господина Гагена?

Ауфбаум только закивала в ответ. Взволнованная и потрясенная, она еще не владела собой.

– Если это так и вы можете подтвердить все письменно, ваша вина облегчается.

– Я готова написать сию минуту все, что вы мне скажете.

– Я вам ничего не говорю. Я вас только спрашиваю: так это или нет? Если так, будьте любезны логически изложить все на бумаге.

– О, я так волнуюсь!

Но, несмотря на свое состояние, Ауфбаум очень толково и мстительно написала донос на Гагена.

Пряча бумагу в карман кителя, Вайс предупредил капитана Ауфбаум:

– Вас ждал самый суровый приговор. Но вы произвели на меня настолько благоприятное впечатление, что я счел возможным ограничиться чисто предупредительными мерами. При условии или, вернее, гарантии – Спросил: – Какие я могу иметь с вашей стороны гарантии?

– О, я же сказала – какие вам угодно! – Ауфбаум, преданно улыбаясь, подняла руки, чтобы поправить волосы.

– Ну, это вы бросьте! – оборвал ее Вайс. Наклонился: – Вы мне дадите сейчас письменное подтверждение тому… – Иоганн на минутку задумался. – Допустим, полковник Сорокин предлагал вам работать на советскую разведку…

– Этот палач на все способен, на все! – горячо заявила Ауфбаум.

– Ну вот и пишите. Можете совсем коротко.

И только когда Вайс спрятал вторую бумагу рядом с первой, Ауфбаум спросила:

– Но зачем это вам?

– Затем, – внушительно произнес Вайс, – что, если вы в дальнейшем вздумаете отказать в какой-нибудь моей незначительной просьбе, это послужит мне гарантией. – Объявил: – А теперь прикажите курсантке с обожженным лицом зайти после ужина ко мне в комнату.

– Ну и вкус у вас! – Ободрившись, Ауфбаум снова превратилась в гостеприимную хозяйку. – У нас есть просто милашки.

– Я не привык повторять.

Более часа Иоганн Вайс беседовал с девушкой по кличке «Штырь». Под конец они уже говорили так: сначала она шептала на ухо Вайсу, потом он ей.

Вайс не узнал ее из-за обожженного лица. Но она сразу узнала его.

Это была Люся Егорова из 48-й школы. Когда-то пионервожатая. Александр Белов был у них в школе на вечере и даже танцевал с ней.

Люся попала в плен, тяжело контуженная под Смоленском.

Вайс, разговаривая с ней, видел, что она вся дрожит.

– Ну, успокойтесь!

– Я спокойна, я очень спокойна. Просто я обрадовалась, что вы не подлец.

Об Ольге она ни чего не могла сообщить и очень удивилась, услышав от Вайса, что Ольга старалась выгородить ее, назвав настоящей контрреволюционеркой.

– Странно, – протяжно, беспрестанно вздрагивая, сказала Люся. – Я с ней совсем не разговаривала. Очень странно…

Перед тем как уйти, спросила:

– Я ужасный урод, да?

Вайс сказал искренне:

– Вы по-настоящему красивый человек.

– Не хотите лгать? Ну и не надо. А мне свое лицо не жалко. Хотя оно было ничего себе. Многие говорили, чтобы я обязательно снималась в кино. Ну, прощайте…

Иоганн поклонился и бережно поцеловал ее изуродованную щеку.

Полковник РОА Сорокин пил чай в комнате Клары Ауфбаум. Встав при виде Вайса, он кивнул на Ауфбаум и произнес снисходительно:

– Вот, жалею Клару Федоровну за ее переживания.

– Ну, хватит! – прервал Вайс. Заявил официальным тоном: – Расследование по делу капитана Ауфбаум прекращаю. Без последствий. А вы, полковник, подпишите-ка сейчас приказ о назначении курсантки Штырь заместителем капитана Ауфбаум по школе и о присвоении ей звания лейтенанта РОА. Исполнение – не позже трех дней.

– А что прикажете с теми, экзекуцированными?

– В лагерь!

Полковник щелкнул каблуками, склонил голову с выкрашенными волосами и вышел из комнаты.

Ауфбаум сказала жеманно:

– Вы спасли мне жизнь.

И, не удержавшись, заметила иронически:

– Однако вы щедры с девицами: чин, должность. За один визит.

– Вот что, капитан Ауфбаум! – сказал Вайс, глядя ей в переносицу. – Хотите продлить свое существование? Научитесь молча выполнять мои приказания, кем бы они не были переданы.

Разорвал марку. Отдал половину, вторую спрятал в верхний карман кителя.

– Понимаю, – сказала Ауфбаум.

– Вот, давно пора. И предупреждаю: контрразведка абвера ничем не уступает гестапо в применении энергичных средств воздействия.

– Значит, я могу считать себя…

– Да, пожалуйста. Считайте себя кем угодно. Но если третье лицо узнает, кем вы себя считаете, – и РОА, и гестапо, и абвер поступят с вами так, как вы будете того заслуживать.

Дальнейшие распоряжения Вайса касались только канцелярских бумаг.

Он потребовал, чтобы его ознакомили с личными делами курсанток, с приказами по школе, а также с отчетами о действиях агенток, засланных в советский тыл. Над этими материалами он просидел в канцелярии всю ночь.